ФА#
Крест – во мху, и скучает Голгофа;
под терновым межстрочьем – строфа.
И, утратив законы Кирхгофа,
ток в цепи – псом цепным: «Кайафа!..».
Вилли Р. Мельников «Амальгамма» [2, с.31]
Фа в гамме осколков ослепших амальгам, крест во мху, хоротоп хроносов, перекрёсток междустрочий в междуречье пограничья; фа-доминанта в катарсическом ладе прозрения, изначальный катарсис греческого хора – ФА, скрещивающий хронос с хронологией, хоротоп, в котором иновременье хоры растекается продлениями во времени и пространстве – на все четыре…
На все четыре амальгаммами строф, обратным мимесисом междустрочий, то, что слепо кричало в осколках амальгам сейздесь буквицами, эйдосами букв творило миры, перетекая в хору, обретало форму, но не слов, междубуквий, связывало буквы-эйдосы незримыми течениями. Возникали странные праформы слов, имён. Хора молчит, но рождает из праформ праязык в постоянном течении, хоротопном скрещении эйдосов-букв, не эйдосов, ибо хора не эйдетична по сути, она незримое третье, связующее мир эйдосов и мир вещей, как нам поведал о том платоновский Тимей1.
Мир хоры аки чрево материнское речи, но и более того, ибо это чрево, в котором в процессе скрещения и раскрещения всё: и буквы эйдосов, буквы-эйдосы, скрещиваясь в связки-слоги, хоротопно, перекрестьем соединяясь, существуют в рыбьем мире хоры праформами самых причудливых ракурсов, раскрещиваясь, создают новые связки букв; и хора полнится химерами речи, но не хтонические химеры они для хоры, а сущи сего предбытия, хоре-о-графы плавания форм. Хтоническая лингвистика речи суть перетекание форм в хоре.
И вот они, сии химеры слов хоры, праслова речи, преломляясь в предречье хоры во множественности множеств, приходят к пределу, к хоризмосу, к тому порогу, к катарсису хора – ФА#. Фа-хоротопом, в центре перекрестий сакральной речи Хоры и пространства, междуречья речи Топоса, на пределе хоризмоса созвучий рождаются в хронологию времён кентаврами, дифтонгами речи, хоротопами созвучий, поэзоландшафтами пускаются в железнодорожное плавание.
И штурман свободного плавания их, сиих форм поэтической речи Вилли Р. Мельников.
Не уйти от язычевств похмелища пиррова
автохтоном-дифтонгом, застрочий,
иль закройщик лингвохтонической речи
светозаврно, кентаврно зарит
хоре-о-графом в χώρα*, пророчий**
____
* хора – «неологизм» Платона
** пророчий – сущ.
Елена Коро
Но возвращаясь к ФА# как к кресту пространства, как к перекрёстку миров, перекресту четырёх стихий, как к горизонту, размежеванному на зюйд и ост, как к сакральному центру пространства: оку Вотана в центре кельтского креста. В оке Вотана, как в центре колокрыжа, теменосе хоротопа (хоротоп в данном контексте и сравним с эгисхъялмом пространства), запечатаны мир и миф. Под корнем мирового древа Иггдрасиль у источника мудрости отдал Один (Вотан) свой правый глаз грозному великану Мимиру – memore – память – за посвящение в тайное знание и за сохранение его из поколения в поколение в жреческом роду посвящённых. Кельтский крест считается крестом Вотана, крестом воина, он – эгисхъялм – ужас для непосвящённых, напалм, сжигающий всё невежественное при попытке вторжения.
Итак, таинство хоротопа, его сакральность, оказывается местом встречи и перехода противоположностей. Здесь разум философа различает истинное бытие и видимость. В этом месте различения, разделения и перехода онтологически рационального и мифологически сакрального как субституте хаоса разум демиурга как меч в лабиринте отсекает видимость ради бытия истинных форм.
Знай, рыбак, что удит Минотавра:
Ариаднова нить – не из лески!
Лабиринтоксикация-марево
любит меч, чьи взмыванья не резки…
«Нейрохимия одиночества»[2, с.143]
Основным качеством ландшафтной поэзии Вилли является хоротопность бытия лирического героя.
Когда Хайдеггер2 пишет о том, что греки переживали пространственность не как протяжённость, но как погружённость в хору, в сакральное пространство мест, перед внутренним взором встаёт одиссея пространства. Встаёт как путь Одиссея, заданный изначально волей богов, по цепочке островов, каждый из них сакральный хоротоп, место, погружаясь в которое, как в хору, герои трансформируются этим местом согласно его внутренним мифологическим законам. И путь, от острова к острову, создаёт ту особую протяжённость как погружённость в трансформационный переход. Дошедший до конца уже не тот, кем вышел вначале. В этом предназначенность хоры, постоянно изменять вошедшее в неё, в этом специфика хоротопа, как матрицы, сохранять сакральность хорического и создавать протяженность топосов не во времени, ибо в хоре нет времени, или оно абсолютно иное, но, создавая протяжённость мест в пространстве, хоротоп формирует хронотоп.
Поэтому можно сказать, что и сама Одиссея, хоротоп, матричные коды которого осуществляются в повторяемости мифологических сюжетов.
Эта трансформационная специфика, специфика превращения форм в сценариях мифологических сюжетов ярко выражена в хтонической лингвистике поэзоландшафтов Вилли хоротопно: перекрёстками сходных корневых основ языков, отсылающих, отворяющих их сакральный центр-теменос – праоснову – око Вотана.
Одиссея штурмана железнодорожного плавания, неисправикинга поэзоландшафтов – это одиссея мест хоры, хоротопов, которые в хтонической лингвистике лирического героя подобны узловым станциям сторон света, корневым основам праязыка хоры, изменяющим естество сакрального слова посредством перемены мест слагаемых, тем самым отворяющих его суть на все четыре стороны.
Норд мыслится метакеннингами неисправикинга.
«…Когда входишь во фьорд, поклонись всем обрамляющим его скалам с твёрдостью их со-стояний, зачерпнув из перекрестья их теней память неродившегося ещё конунга… Склонись с борта твоего дракара и отпей из течений, тебя несущих, запомнив вкус каждого, чтобы рассказать об их снах проросшему корнями в небо кусту омелы, плодоносящему недоговорённостями Фрейи… Вышивая рунами молний свой шторм, опасайся накрепко привязать его к горизонту, ненасытность которого может проглотить ещё не придуманные тобою отдалённости…»
«Стихо-оттворение» [2, с.60]
Мета-отворённость скандинавской поэзии проявляется у Вилли в единении места – фьорд – и сохранённости в перекрестии теней скал, обрамляющих фьорд, памяти неродившегося конунга. Мы видим, как отворяется поэтом родовая память, память ушедших для ещё неродившихся.
В этом специфика восприятия времени древними народами скандинавских стран. Они не воспринимали линейное время, не воспринимали хронологию времени в понятии судьбы, в понятии wyrd. Вирд, или Урд, – это «то, что есть», момент настоящего. Прошлое заведомо заключалось в «здесь и сейчас», так как момент настоящего – результат всех событий прошлого. Будущность – вероятность, определяемая процессом существования, его форму определяет Вирд. Итак, Вирд включает в момент настоящего три величины: прошлое, настоящее, будущее, из них две: прошлое и будущее равно удалены от настоящего, и таким образом составляют с настоящим нелинейную систему времени – Вирд.
Вот как излагает древнегерманскую концепцию времени Квельдульв Гундарссон в книге «Наша Трот»:
«Они суть те великие, кто придаёт облик вирду миров; но величайшая из них – Вирд, ибо её силою питаются труды прочих двух. Во многих поверхностных текстах утверждается, будто норны – это ‘прошлое, настоящее и будущее’, но это неверно: германцам было присуще не тройственное представление о времени, как у греков и римлян (от которых унаследовала его и современная культура), а двойственное. Для наших северных предков существовало, с одной стороны, всеобъемлющее ‘то, что есть’, и самые древние, и самые юные слои которого принадлежали к одному и тому же времени и были в равной мере близки и реальны, а с другой – ‘то, что становится’, т.е. настоящий момент. Чувства будущего не существовало: пророчества, говорившие о том, что ‘может случиться’, понимались в буквальном смысле как изречения Вирд – как ‘то, что есть’, воспринятое с точки зрения мудрости, ведающей то, что должно возникнуть далее как следствие уже существующей причины».
И это видение мы назовём хорическим, ибо только в хоре как моменте вечного настоящего, лишённом линейной хронологии времен, существуют в равной мере удалённости праформы начал и предформы вещей. Метафора поэта о «кусте омелы, плодоносящем недоговорённостями Фрейи…» открывает смысловую нагрузку «недоговорённостей» предречия хоры в вечном становлении настоящего момента, в котором произнесённое перетекает в недосказанное, и сказанное вначале звенит отголосками недопроизнесённостей здесь и сейчас.
Парадигма времени исчезает, поэт возвращается в хору как в чрево речи, из которой являет поэзы, обращённые в равной мере и к прошлому и к будущему. Такой поэтический образ равноудалён во временах, он образ в моменте настоящего, он образ момента, обременённого будущим как прошлым в равной степени. Этот поэтический образ притягивает сознание человека кажущейся линейной продлённостью во всех временах. Человек называет такой образ архетипическим, вечно сущим, но, по сути, этот образ и вечен и юн одномоментно, он являет лик прошедших поколений как юный образ девственной зари. Такой момент сложно уловить, и поэт, уловляемый в свои тенета таким моментом, являет свой лик познавшего всё, как того, кто сказал первое слово. И эти трансформации образов в моментах являют своё узаконенное начертание в поэзоландшафтах. Ибо только в сакральных местах, хоротопах бытия, трансформации образов проступают начертаниями. И эти начертания моментов уже двойственны, как двуликий Янус, или множественны, собирательны. И мы уже можем в них увидеть сам трансформационный процесс настоящего в прошлое – и в будущее, ибо начертанное уже можно разложить на слагаемые.
Такова поэтика Вилли, таковы начертания его поэз. Они, как химеры, хтоничны, но они же поэзы будущего в моменте настоящего, плодоносящие недоговорённостями.
И мы поставим многоточия на этих недосказанностях, дабы ненасытность горизонта событий не поглотила ещё не придуманные тобой отдаленности…
_____
Использованные источники:
1 Платон. Собр. соч. в 4-х томах. Том 3. М.: «Мысль», 1994
2 Heidegger Martin. AnIntroduction to Metaphysics. Yale University Press, 1959
3 Мельников В.Р. Штурман железнодорожного плавания. – Киев: Інтерсервіс, 2016. – 222 с.
