Я памятник себе воздвиг нерукотоворный.
К нему не зарастёт народная тропа.
Вознёсся выше он главою непокорной
Александрийского столпа…
Понятно, что к памятнику Крылову в Санкт-Петербурге эти строки не имеют ровным счётом никакого отношения. Более того, он смотрится как бы наперекор пушкинскому пониманию самой идеи памятника — Крылов никуда не возносит “непокорную главу”, его голова скорее покорно наклонена: сидит человек себе тихо, вроде как “примус починяет”, не тщится переделывать человеческую природу, принимая её, какова она есть, и не ожидает для себя всенародного признания (хотя — как знать, как знать!), да и сам памятник воздвигнут не на шумных “стогнах града”, а в тихом закутке Летнего сада.
Памятник И.А. Крылову в Летнем саду (Санкт Петербург)
Ещё в петровские времена на этом самом месте по проекту архитектора Земцова был разбит зелёный лабиринт с фонтанами. При входе в него стояла отлитая из свинца и позолоченная статуя древнегреческого баснописца Эзопа, рядом располагались фигуры животных — персонажей эзоповских басен, в натуральную величину, и таблички с изложением содержания басен и их пояснением. Лабиринт, фонтаны, Эзоп и его зверинец были смыты наводнением 1777 года, а Летний сад стал излюбленным местом выгуливания детей состоятельных сословий — “и в Летний сад гулять водил”. Преемственность по отношению к давнему эзоповскому “мемориалу”, а также дидактические соображения, по-видимому, и определили выбор не совсем обычного места установки памятника. Как разъяснял капитан Лебядкин в «Бесах» Достоевского: “министром просвещения воздвигнут памятник в Летнем саду для игры в детском возрасте”. Автор памятника — барон Пётр Карлович Клодт, создатель «Укротителей коней» на Аничковом мосту, памятников Николаю I в Петербурге и князю Владимиру в Киеве. Фигуры зверей на постаменте выполнены по рисункам Александра Алексеевича Агина. Памятник был торжественно открыт 12 мая 1855 года. Желчный стихотворец Пётр Васильевич Шумахер отозвался на это событие эпиграммой «К памятнику Крылова»:
Печальный дедушка с гранитной высоты
Глядит, как рéзвятся вокруг него ребяты,
И думает себе: “О, милые зверяты,
Какие ж, выросши, вы будете скоты!”
Вспомним старый школьный анекдот: — Марьванна, а кому это памятник? — Крылову. — Который что ли «Муму» написал? — Ну что ты, Вовочка! «Муму» написал Тургенев. А это Крылов. — Что-то не пойму я вас, Мартванна, — «Муму» пишет один, а памятник ставят другому…Памятник Крылову стал третьим в России памятником писателю — после памятников Карамзину в Симбирске и Державину в Казани. Потом уже появились памятники Пушкину, Ломоносову, Лермонтову, Гоголю… А памятник Тургеневу в Петербурге поставили только в 2003 году.В начале ХХ века Константин Бальмонт составил список великих русских поэтов ХIХ века. Его впоследствии беззастенчиво приватизировали все, кому не лень, так что он стал почти каноническим: Пушкин, Лермонтов, Баратынский, Тютчев, Кольцов, Некрасов, Фет. Равнопредставительность этого списка вызывает большие сомнения, но самый главный и совершенно необъяснимый его порок — это, конечно же, отсутствие в нём имён Крылова и Грибоедова.
А.С. Пушкин и И.А. Крылов — силуэт Н. Ильина, 193
Лицейский друг Пушкина, декабрист Вильгельм Карлович Кюхельбекер в сибирской ссылке пишет в своём дневнике 27 мая 1845 года: “Сегодня ночью я видел во сне Крылова и Пушкина (оба к тому времени уже умерли). Крылову я говорил, что он первый поэт России и никак этого не понимает. Потом я доказывал преважно ту же тему Пушкину. Грибоедова, самого Пушкина, себя я называл учениками Крылова; Пушкин несколько в насмешку назвал и Баратынского. Я на это не согласился, однако оставался при прежнем мнении. Теперь, не во сне, скажу, что мы, то есть Грибоедов и я, и даже Пушкин, точно обязаны своим слогом Крылову.” Притом, что Крылов, родившийся в 1769 году, был на поколение старше и Пушкина, и Баратынского, и Тютчева, хронологически открывающих бальмонтовский список, принадлежность Крылова к русской поэзии именно ХIХ века несомненна — его творчество как баснописца охватывает период с 1806-го по 1843 год. При этом, если сравнить даже самые ранние из лучших басен Крылова с другими русскими стихами первой четверти ХIХ века в любом жанре — будь то ода, басня, поэма или элегия, не может не поразить различие поэтического языка. Читая Богдановича, Батюшкова, Жуковского, Дельвига, Языкова, да и Баратынского, Тютчева, молодого Пушкина, мы неизменно ощущаем себя в иной, несколько искусственной для нас языковой среде. Крылов с полным правом может и должен именоваться первооснователем современного русского литературного языка. Басни Крылова — пожалуй, первые по времени произведения русской поэзии, которые читаются без временнóй коррекции, без внутреннего “перевода”. Именно Крылов, наряду с Пушкиным и Грибоедовым, но первый из них, начал писать на том “великом, могучем, правдивом и свободном” русском языке, который сделал возможным появление всей последующей великой русской литературы. Белинский писал: “Такого великого и самобытного таланта, каков талант Крылова, было бы достаточно для того, чтобы ему самому быть главою и представителем целого периода литературы, но… ограниченность рода поэзии, избранного Крыловым, не могла допустить его до подобной роли… Многие в Крылове хотят видеть непременно баснописца; мы видим в нём нечто большее. Басня только форма… Умением чисто по-русски смотреть на вещи и схватывать их смешную сторону в меткой иронии владел Крылов с такою полнотою и свободою. О языке его нечего и говорить: это неисчерпаемый источник руссизмов; басни Крылова нельзя переводить ни на какой иностранный язык…” Несомненно, в этом последнем суждении есть резон, но, тем не менее, в 1825 году совместными усилиями 59 поэтов и литераторов басни Крылова были переведены на французский и итальянский и изданы в Париже. Это издание послужило Пушкину поводом для размышлений о русском языке и развитии русской словесности. В статье «О предисловии господина Лемонте к переводу басен Крылова», опубликованной в журнале «Московский Телеграф» в том же 1825 году, Пушкин пишет: “…язык славяно-российский имеет неоспоримое превосходство пред всеми европейскими; судьба его была чрезвычайно счастлива. В ХI веке древний греческий язык вдруг открыл ему свой лексикон, сокровищницу гармонии, свои прекрасные обороты, величественное течение речи; словом, усыновил его, избавя таким образом от медленных усовершенствований времени. Сам по себе уже звучный и выразительный, отселе заемлет он гибкость и правильность. Простонародное наречие необходимо должнó было отделиться от книжного, но впоследствии они сблизились, и такова стихия, данная нам для сообщения наших мыслей”. Читая эти строки, даже если и не знать, когда они были написаны, по лексикону, построению фраз, интонации чувствуешь иной век, иной способ “сообщения мыслей”. Для контраста, для примера — басня Крылова из первого его сборника 1809 года. Разве в ней чувствуется эта более чем двухсотлетняя языковая дистанция?
«Слон и моська», рис. А. Лаптева
СЛОН И МОСЬКА
По улицам Слона водили,
Как видно, напоказ.
Известно, что Слоны в диковинку у нас,
Так за Слоном толпы зевак ходили.
Отколе ни возьмись, навстречу Моська им.
Увидевши Слона, ну на него метаться,
И лаять, и визжать, и рваться;
Ну так и лезет в драку с ним.
«Соседка, перестань срамиться,
— Ей Шавка говорит, — тебе ль с Слоном сравниться?
Смотри, уж ты хрипишь, а он себе идёт
Вперёд
И лаю твоего совсем не примечает. —
«Эх, эх! — ей Моська отвечает, —
Вот то-то мне и духу придаёт,
Что я, совсем без драки,
Могу попасть в большие забияки.
Пускай же говорят собаки:
«Ай, Моська! знать, она сильна,
Что лает на Слона!»
Архаично здесь разве что слово “толпа” во множественном числе с ударением на последнем слоге — “толпЫ”, которое, однако же, само по себе звучит настолько выразительно, что не грех его было б вставить и предумышленно. Крылов порой трактуется как всего лишь подражатель, пересказчик Эзопа и Лафонтена. Это не так: из более чем двухсот басен, вышедших из-под пера Ивана Андреевича, переводных не более трети. Из 23 басен, вошедших в первый крыловский сборник, шесть — пересказы Эзопа, Фабра или Лафонтена, остальные же, включая «Слон и Моська», вполне оригинальны.Как и положено классике, басни Крылова сами становятся “второй реальностью”, вдохновляя новых авторов. Так, спустя 125 лет крыловская тема «Слон и Моська» нашла иное разрешение в басне Николая Робертовича Эрдмана и Владимира Захаровича Масса:
СЛОН И МОСЬКА
Всё, всё меняется: законы, нравы, стили…
Случилось так, что где-то как-то раз,
По улицам слона водили,
Возможно, что и напоказ.
Вдруг Моська, увидав слона,
Подобострастия полна,
Расшаркалась пред ним почтительно и мило.
Потом,
Виляя весело хвостом,
Всех растолкав, перед слоном
На задних лапах заходила.
«Имей же стыд, —
Ей Шавка говорит,
— Так мерзко унижать себя нельзя же,
Ведь слон тебя не замечает даже».
«Отстань, — ответствовала та,
— Не понимаешь ты, как видно, ни черта
Ни в психологии скотов, ни в нашей жизни сучьей.
Я подхалимствую пред ним на всякий случай.
Плодов, что нам приносит лесть,
Нельзя заранее учесть,
Но это важный двигатель карьеры…»
……..Да, больше в наши времена
Не лает Моська на слона.
Совсем не те у ней теперь манеры.
«Ворона и лисица»
Для того, чтобы лучше представить себе то новое, что внёс Иван Андреевич Крылов в древний жанр басни, стоит взять самую, пожалуй, популярную из крыловских басен, являющуюся переложением классического сюжета, которому отдали дань практически все европейские баснописцы.Эзоп в переводе Михаила Леоновича ГаспароваВорон унёс кусок мяса и уселся на дереве. Лисица увидела, и захотелось ей заполучить это мясо. Стала она перед вороном и принялась его расхваливать: уж и велик он, и красив, и мог бы получше других стать царём над птицами, да и стал бы, конечно, будь у него ещё и голос. Ворону и захотелось показать, что есть у него голос; выпустил мясо и закаркал громким голосом. А лисица подбежала, ухватила мясо и говорит: “Эх, ворон, кабы у тебя ещё и ум был в голове, — ничего бы тебе больше не требовалось, чтобы царствовать.” Басня уместна против человека неразумного. Сюжет Эзопа был использован в древнем Риме Федром, при этом вместо мяса объектом вожделения лисы стал сыр. Тем самым содержание басни было окончательно канонизировано.
«Ворона и лисица», французская иллюстрация ХVIII века
Гаспарову принадлежит, по его собственному выражению, “экспериментальный” перевод басни «Ворон и лисица» Жана де Лафонтена. По Гаспарову, в ряде ситуаций при переводе, вместо того, чтобы по возможности точно следовать стихотворной форме оригинала, стоит обратиться к верлибру (свободному стиху) — нейтральному, не отягощённому литературными ассоциациями, позволяющему с минимальными отклонениями передать содержательное наполнение стиха — “отказ от точной передачи стихотворной формы ради более точной передачи образов, мыслей и стиля — это обычный случай закона компенсации в структуре поэтического произведения”. При этом, по словам Гаспарова, “когда переводишь верлибром и стараешься быть точным, сразу бросается в глаза, как много в переводимых стихах слов и образов, явившихся только ради рифмы и ритма… Когда мы это читаем в правильных стихах, то не чувствуем — в них, как на хорошо построенном корабле, балласт только помогает прямей держаться. Но стоит переложить эти стихи из правильных размеров в верлибр, как балласт превратится в мёртвую тяжесть, которую хочется выбросить за борт… В верлибре, по крайней мере, гораздо легче отличить плохой перевод от хорошего, чем в традиционном стихе, где он закутан в ритм и рифму. Хороший перевод не-верлибра верлибром хоть сколько-то лучше посредственого перевода «размером подлинника», но плохой перевод не-верлибра верлибром бесконечно хуже даже посредственного перевода «размером подлинника». Впрочем, «хороший-плохой» — понятия не научные… ” Жан де Лафонтен —ВОРОН И ЛИСИЦА
Дядюшка-ворон, сидя на дереве,Держал в своём клюве сыр.Дядюшка-лис, привлечённый запахом,Повёл с ним такую речь:«Добрый день, благородный ворон!Что за вид у вас! что за красота!Право, если ваш голосТак же ярок, как ваши перья,То вы — Феникс наших дубрав!»Ворону этого показалось мало,Захотел он блеснуть и голосом,Разинул клюв — и выронил сыр.Подхватил его лис и молвил: «Сударь,Запомните: всякий льстецКормится от тех, кто его слушает, —Вот урок вам, а урок стоит сыра!»Поклялся ему смущённый ворон (но поздно!),Что другого урока ему не надобно.
Первооткрывателями басенного жанра в русской литературе явились Антиох Кантемир, напечатавший «Шесть подражаний Эзопу», и Василий Кириллович Тредьяковский, издавший книгу, названную «Несколько Эзоповых басен для опыта гекзаметрами». На самом же деле, первоисточником и для Кантемира, и для Тредиаковского был не Эзоп, а Лафонтен. Тредиаковский использовал изобретенный им тринадцатисложник, который он определил как “стих Героический российский”, уподобляя его древнегреческому гекзаметру. И поддержание избранного размера, и рифмовка представляют для Тредиаковского немалые трудности, делают его язык натужным и неестественным. Значительным шагом вперёд по сравнению с Тредьяковским явилось использование Александром Петровичем Сумароковым неравностопного ямба, ставшего впоследствии основным метрическим размером русской басни. Свободнее обращается Сумароков и с рифмой, хотя и для него это непросто. В лафонтеновской басне Сумароков заменяет литературного Вóрона вполне обыденной русской Вороной.
«Ворона и лисица», рис. А Лаптева
На фоне российских предшественников достоинства басен Крылова становятся особенно наглядны. В вышеупомянутой статье «О предисловии господина Лемонте к переводу басен Крылова» Пушкин пишет: “Конечно, ни один француз не осмелится кого бы то ни было поставить выше Лафонтена, но мы, кажется, можем предпочитать ему Крылова. Оба они вечно останутся любимцами своих единоземцев… Некто справедливо заметил, что простодушие есть врождённое свойство французского народа; напротив того, отличительная черта в наших нравах есть какое-то веселое лукавство ума, насмешливость и живописный способ выражаться; Лафонтен и Крылов представители духа обоих народов”. Можно сказать, что Крылов, в отличие от Лафонтена, предоставляет каждому персонажу максимальную возможность высказаться по-своему. Он не столько указывает на тот или иной порок, сколько показывает его. Если у Лафонтена басня тяготела скорее нравоучительному стихотворению, то у Крылова она становится, по словам Белинского, “драмою с лицами и характерами, поэтически очёркнутыми”, приобретая форму сценического диалога или монолога. Не случайно, во всех российских театральных школах и училищах обязательной частью приёмных испытаний было чтение басни. Как правило, это были басни Крылова; чаще всего —
ВОРОНА И ЛИСИЦА
Уж сколько раз твердили миру,
Что лесть гнусна, вредна; но только всё не впрок,
И в сердце льстец всегда отыщет уголок.
Вороне где-то Бог послал кусочек сыру;
На ель Ворона взгромоздясь,
Позавтракать совсем уж было собралась,
Да позадумалась, а сыр во рту держала.
На ту беду Лиса близёхонько бежала;
Вдруг сырный дух Лису остановил:
Лисица видит сыр, Лисицу сыр пленил.
Плутовка к дереву на цыпочках подходит;
Вертит хвостом, с Вороны глаз не сводит
И говорит так сладко, чуть дыша:
«Голубушка, как хороша!
Ну что за шейка, что за глазки!
Рассказывать, так, право, сказки!
Какие пёрушки! какой носок!
И, верно, ангельский быть должен голосок!
Спой, светик, не стыдись!
Что ежели, сестрица,
При красоте такой и петь ты мастерица,
— Ведь ты б у нас была царь-птица!»
Вещуньина с похвал вскружилась голова,
От радости в зобу дыханье спёрло,
— И на приветливы Лисицыны слова
Ворона каркнула во все воронье горло:
Сыр выпал — с ним была плутовка такова.
Напомню, что это написано в 1809 году — Пушкину всего 10 лет, он лишь через два года только ещё поступит в Лицей; Грибоедов держит экзамен на учёную степень кандидата словесности Московского университета; Жуковский пишет романтические баллады «Людмила» и «Светлана». Незадолго до создания басни Иван Андреевич ездил в Швейцарию и, по воспоминаниям, очень хвалил тамошний сыр. Если взять среднюю плотность швейцарского сыра, размеры и силу смыкания вороньего клюва, то, по расчётaм орнитологов, птице “Бог послал кусочек сыра” массой не больше 150-200 граммов, и изображения вороны с целым кругом сыра в клюве являются явным преувеличением. В 1930-е годы возникла реплика на крыловскую басню Николая Эрдмана и Владимира Масса:Вороне где-то Бог послал кусочек сыра…— Но Бога нет! — Не будь придира —Ведь нет и сыра.В 1960-е годы откликнулось: “В Воронеж как-то Бог послал кусочек сыру…” Добавлю: “Уж сколько раз твердили миру — Не доверять ворóнам — сыру!” По современной же версии, подлинный смысл басни «Ворона и лисица» в том, что потеря сыра есть неизбежная плата за обретение свободы слова.
Диего Веласкес «Эзоп», около 1630 г.
Основоположником жанра басни в европейской литературе традиционно считается Эзоп, живший на рубеже VII и VI веков до нашей эры — между 620-м и 560-м годами. На самом же деле, самой ранней античной басней, дошедшей до нас, является, по-видимому, фрагмент эпической поэмы «Труды и дни» Гесиода (VIII в. до н.э.). У Крылова этот сюжет отозвался басней «Кошка и соловей»: “Худые песни соловью в когтях у кошки”.Об Эзопе рассказывали, что он был рабом некоего Ксанфа во Фригии, в Малой Азии. Ему приписывали сочинение всех басен, бытовавших в Древней Греции. Эзоповым языком стали называть умение говорить на острые темы, не называя вещи своими именами. Правда, в Эзопово время басни обычно сопровождались эпилогом, где для непонятливых разъяснялось, что автор имел в виду, и сам смысл басни при этом сводился к плоской морали. При переводах и переложениях обычно видоизменялся не столько сюжет басни, сколько выводимая из неё мораль.
Эзоп, римская копия греческой мраморной скульптуры
Последователями Эзопа в античной литературе были Федр и Бабрий, при этом Федр был греком, писавшим на латыни, а Бабрий — римлянином, писавшим по-гречески. Оба известны в основном переложениями эзоповских басен. Федр, живший предположительно между 15 годом до н.э. и примерно 50 годом н.э., был современником римских императоров Августа, Тиберия и Калигулы. Известны пять сборников его басен, в которых есть не только вариации на темы Эзопа, но и оригинальные сюжеты. О себе автор сообщал, что он «Федр, вольноотпущенник Августа», учился в Риме и пишет свои басни для того, чтобы Рим и в этой области мог соперничать с Грецией. Одна из басен Федра в переводе Гаспарова:
ЛИСА И ВИНОГРАД
Под лозами лиса, терзаясь голодом,
До виноградных гроздьев вспрыгнуть силилась.
Но не смогла, и уходя, промолвила
«Ещё незрел он: не люблю кислятины!»
Кто на словах порочит непосильное,
Своё здесь должен видеть поведение.
Вот как по этой канве выводит узор Крылов:
ЛИСИЦА И ВИНОГРАД
Голодная кума Лиса залезла в сад;
В нём нограду кисти рделись.
У кумушки глаза и зубы разгорелись;
А кисти сочные, как яхонты, горят;
Лишь то беда — висят они высоко:
Отколь и как она к ним ни зайдёт,
Хоть видит око,
Да зуб неймёт.
Пробившись попусту час целый,
Пошла и говорит с досадой: «Ну что ж!
На взгляд-то он хорош,
Да зелен — ягодки нет зрелой:
Тотчас оскомину набьёшь».
Вариация из ХХ века:
“Не ставьте к виноградникам Охранников, оград
— Твердите лишь по радио, что зелен виноград!”
Примерно в пятом веке был сделан прозаический пересказ басен Федра, известный как «Ромул». С дополнениями и переработками, он донёс эзоповскую традицию до средневековой Западной Европы. Когда в эпоху Возрождения оживился интерес к классической литературе, итальянские гуманисты стали привозить из Византии рукописи с греческими баснями. Свод античных басен с параллельными греческим и латинским текстами был напечатан в Милане в 1479 году и потом неоднократно переиздавался в “карманном” формате. Позднее античные басни неоднократно переводились на многие европейские языки.
Леонардо да Винчи. Автопортрет
Наряду с традиционными баснями, в эпоху европейского Ренессанса возродился и такой жанр нравоучительной поэзии, бытовавший в Древней Греции, как аполóг — краткая разновидность басни. Образцы апологов можно найти, например, в тетрадях Леонардо да Винчи:БУМАГА и ЧЕРНИЛАУвидала бумага, что вся она покрыта тёмной чернотой чернил, и стала на это печаловаться; а те доказывают ей, что из-за слов, которые нанесены на ней, её только и сохраняют.Со временем, правда, в европейской традиции этот жанр был практически вытеснен жанром апофегм, максим и афоризмов. Или слился с ним. Кратковременный рецидив увлечения апологами возник в России на рубеже XVIII и XIX веков.Басня является разновидностью одного из наиболее древних литературных жанров — притчи. По Далю, “Притча — иносказанье, иносказательный рассказ, нравоученье, поученье в пример, аполóг, парабола, басня; или простое изреченье, замечательное, мудрое слово, апофегма”. Примером могут служить «Притчи Царя Соломона».
Г. Доре. Царь Соломон
Библиотекарь Британского музея Эммануэль Дейтша в своём «Этюде о Талмуде» 1868 года писал: “Восточный ум устроен совершенно своеобразно. Его почти страстная привязанность к мудрому и остроумному, к глубоко серьёзному и задушевному, к историям и сказкам, к параболам и нравоучениям, не оставляет его даже при самых серьёзных занятиях. Они как будто необходимы для того, чтобы направить его мысль. Это игрушки для взрослых детей Востока.” Это наблюдение забавно перекликается с формулировкой Пушкиным “отличительной черты в наших нравах” исходя из сопоставления басен Крылова и Лафонтена. Впрочем, возможно, что для британского книжника понятие Востока и его “детей” включало в себя и Россию.
Мудрец. Персидская миниатюра XV (?) века
Дать определение басни, отделив её от остальных разновидностей иносказания достаточно сложно. Словарные определения, на мой взгляд, не вносят ясности, страдая расплывчатостью, неоднозначностью, неопределённостью:БАСНЯ, короткий стихотворный илипрозаический рассказ, в котором действуют символические персонажи, иллюстрирующие принципы морали либо практической целесообразности. Моральный урок либо содержится в самом повествовании, либо может быть прямо сформулирован в особом, отдельном рассуждении. Действующими лицами чаще всегоявляются животные, но иногда человеческие существа, боги или неодушевленные предметы. Короткие басни называют апологами. Почти каждая басня состоит из двух частей: в одной описывается некий факт из жизни, в другой же делается вывод поучительного характера. И в этом, и в других отношениях имеет место большое разнообразие, зависящее от индивидуальных взглядов и наклонностей авторов. (Энциклопедия Колльера) «Поэтический словарь» А. Квятковского специально отмечает: “Б. — чрезвычайно трудная форма поэзии; баснописцы — редкое явление в литературе.” Вместе с тем, в XVI — XVIII веках происходит расцвет классического типа басен, их переводят, сочиняют, печатают практически на всех основных западноевропейских языках.
Жан де Лафонтен (1621-1695)
Вершиной басенного жанра в западноевропейской литературе стало творчество Жана де Лафонтена. Впервые его сочинения были изданы в 1668 году под названием Басни Эзопа, переложенные в стихах г-ном де Лафонтеном. Позже автор неоднократно дополнял и расширял это издание. Его последняя прижизненная версия 1694 года состояла из 12 томов. Поначалу Лафонн строго следовал сюжетам Эзопа. Постепенно его подход изменился. Нравоучение не было его главной целью. Куда важнее было выразить собственные чувства и соображения. Отсюда многочисленные отступления и философские размышления. Самое полное собрание басен Лафонтена в русских переводах было выпущено в 1901 году. В него были включены как подражания Лафонтену русских баснописцев, так и собственно переводы. Наибольший вклад в это издание внесла Ольга Николаевна Чюмина, единственным русский литератор, четырежды удостоенная Пушкинской премии Российской академии наук, в том числе за переводы Лафонтена, Мильтона и Данте. Чюмина написала также предисловие к этому изданию: “Басни Лафонтена принадлежат не одной только французской литературе — они представляют собою одно из великих явлений литературы всемирной. Значение их не в одних только гениальных литературных достоинствах, но и в том также, что они представляют читателю в аллегорических образах практическую мудрость всех народов: Лафонтен широкою рукой черпал содержание для своих басен, как это ясно из примечаний к ним, не из воображения своего, но главным образом из произведений классического мира, из произведений индийской и арабской мудрости и незначительной частью из старинной французской литературы, носящей на себе печать привлекательного древнегалльского юмора”.
Готхольд-Эфраим Лессинг (1729-1781)
Насколько немецкая ментальность отлична от французской, настолько же и немецкая басенная традиция разнится с французской, лафонтеновской. Может быть, наиболее ярко это отличие проявилось у немецкого просветителя, драматурга, литературного критика и теоретика искусства Готхольда-Эфраима Лессинга, чьи «Басни в прозе» с его же вступительной статьей Исследование о басне вышли в свет в 1759 году.
ВИДЕНИЕ
Я лежал у тихого ручья в глубочайшем одиночестве леса, где мне не раз удавалось подслушать речь животных, и старался надеть на одну из моих сказок то легкое поэтическое украшение, которое с такой охотой носит избалованная Лафонтеном басня. Я размышлял, выбирал, отбрасывал, мой лоб пылал — и всё напрасно! На бумаге не появилось ни строчки. Разгневанный, я вскочил, и вдруг… сама муза басни предстала передо мной. И она произнесла с улыбкой: — Ученик, к чему эти напрасные усилия? Правде нужно очарование басни, но к чему басне очарование гармонии? Ты хочешь самую пряность сделать более пряной? Оставим вымысел поэту, а это повествование пусть исходит от безыскусного историка, как смысл его исходит от философа.Я хотел ответить, но муза исчезла. «Исчезла? — слышу я вопрос читателя, — ужель ты не мог придумать нечто более похожее на правду! Вложить эти поверхностные выводы — плод своего бессилия — в уста музы! — Да это ж самый низкопробный обман!..»Превосходно, мой читатель! Муза мне не являлась. Я просто рассказал басню, а мораль к ней придумал ты сам. Я же не первый и не последний из тех, кто выдаёт свои фантазии за откровения божественного существа.
Артур Шопенгауэр (1788-1860)
К басне, аллегории, притче, параболе охотно прибегал видный немецкий философ уже ХIХ века — Артур Шопенгауэр, которого называли лучшим стилистом среди философов (за исключением разве что Ницше и Канта), при том, что Шопенгауэр отнюдь не заботился о понятности своих произведений для широких масс читателей, считая, что пишет для немногих избранных. Парабола Шопенгауэра «О дикообразах»:
Когда люди вступают в тесное общение между собой, то их поведение напоминает дикобразов, пытающихся согреться в холодную зимнюю ночь. Они прижимаются друг к другу, но чем сильнее они это делают, тем больнее они колют друг друга своими длинными иглами. Вынужденные из-за боли уколов разойтись, они вновь сближаются из-за холода, и так — все ночи напролёт.
Шопенгауэр вообще был мастером апофегмы, афоризма; последняя его книга так и называлась «Афоризмы житейской мудрости». Многие из его максим выглядят некоей квинтэссенцией, эпилогом, “моралью” подразумеваемых басен или парабол, а то и самостоятельными апологами:
Люди подобны часовым механизмам, которые заводятся и идут, не зная зачем.
Уединение избавляет нас от необходимости жить постоянно на глазах у других и, следовательно, считаться с их мнениями.
Каждый усматривает в другом лишь то, что содержится в нём самом, ибо он может постичь и понимать его лишь в меру своего собственного интеллекта.
Иван Иванович Хемницер (1745-1784)
Как говорят, “ошибкой было бы думать…” Так вот — в данном случае ошибкой было бы думать, что русские баснописцы только и делали, что подражали Эзопу, Фабру или Лафонтену. Напротив, у них были и вполне оригинальные сюжеты. Первым оригинальным русским баснописцем был Иван Иванович Хемницер, сын обрусевшего немца из города Хемниц в Саксонии. Хемницер, мальчишкой сбежав из дома, записался в армию, в солдаты пехотного Шлиссельбургского полка, где вскоре получил сержантский чин. В двенадцатилетнем возрасте участвовал в Семилетней войне (1756—1763) и походе на Пруссию, дослужился до поручика, но затем ушёл в отставку и поступил на службу в Горное училище, где переводил труды по минералогии. В 1779 году выпустил сборник «Басни и сказки NN» Сказками в то время назывались басни, действующими лицами которых являются люди. Значительную часть литературного наследия Хемницера составили сатиры и эпиграммы, которые он при жизни не публиковал, опасаясь последствий. Хемницер скончался 39 лет отроду, в 1784 году, в турецком городе Смирне, куда стараниями друзей был назначен российским консулом. Всего Хемницером была написана 91 басня, из них 60 оригинальных. Белинский писал, сравнивая творчество Хемницера с Капнистом и Богдановичем: “Хемницер важнее остальных двух в истории русской литературы: он был первым баснописцем русским (ибо притчи Сумарокова едва ли заслуживают упоминания), и между его баснями есть несколько истинно прекрасных и по языку, и по стиху, и по наивному остроумию… Крылов и вся русская литература много обязаны Хемницеру.”
В XVIII веке модно было писать автоэпитафии. Подытоживая свой жизненный путь, Хемницер написал даже две «Надгробные на меня самого». Одна:
Не мни, прохожий, ты читать: “Сей человек
Богат и знатен прожил век”.
Нет, этого со мной, прохожий, не бывало,
А всё то от меня далёко убегало,
Затем, что сам того иметь я не желал
И подлости всего, и знатных убегал.
Вторая — короче, всего в две строки:
Жил честно, целый век трудился И умер гол, как гол родился.
Юрий Тынянов в «Кюхле» пишет о лицеисте Илличевском: “писал он басни — этот род ему нравился как самый благоразумный…” Вопреки этому, можно сказать, что вослед Хемницеру особенностью русской басенной традиции, в отличие от нравоучительной французской и метафизической немецкой, стала её по преимуществу сатирическая, более того — политическая направленность. Некоторые басни Хемницера были под запретом в России до 1852 года, некоторые звучат вполне актуально и поныне.
ЛЕСТНИЦА
Всё надобно стараться
С потребной стороны за дело приниматься;
А если úначе — всё будет без пути.
Хозяин некакий стал лестницу мести;
Да начал, не умея взяться,
С ступеней нижних месть. Хоть с нижней сор сметёт,
А с верхней сор опять на нижнюю спадёт.
“Не бестолков ли ты? — ему тут говорили,
Которые при этом были.
—Кто ж снизу лестницу метёт?”
На что бы походило,
Когда б в правлении, в каком бы то ни было,
Не с высших ступеней, а с нижних начинать
Порядок наблюдать?..
Как “настоящий Двадцатый век” начался, по Ахматовой, с августа 1914 года, так и Восемнадцатому веку положила конец, опережая календари, Французская революция, хотя в России это чувствовалось скорее опосредованно, и в литературной, басенной традиции XVIII и XIX века ещё долгое время как бы сосуществовали.
Статуя «Аллегория Истины» в Летнем Саду
ПРОИСХОЖДЕНИЕ И ПОЛЬЗА БАСНИ
Однажды — кто б поверить мог? —
К царю, в его чертог,
Вошла вдруг Истина нагая!
Царь в гневе закричал:
— Бесстыдница какая!Как смела ты войти и кто ты такова?
— Я — Истина. — Зачем? — Сказать лишь слова-два:
Льстецы престол твой окружают,Народ вельможи угнетают,
Ты нарушаешь сам нередко свой закон.
— Вон, дерзкая! Вон! вон!
Гей, стражи! Гей! Войдите,Возьмите, отведите
Её в смирительный иль в сумасшедший дом!
Хорош был Истины приём!
Вздохнула, бедная, — и вмиг из глаз пропала.
Охота после ей припала
Опять идти к царю.
Подумала, пошла,
Но уж не голая, как прежде, —
В блестящей дорогой одежде,
Которую на час у Вымысла взяла.
Смягчивши грубый тон, к царю она с почтеньем
Приближилась и с ним вступила в разговор.
Царь выслушал её с великим снисхожденьем;
Переменился скоро двор,
Временщики упали,
Пришёл на знатных чёрный год,
Вельможи новые не спали,
Царь славу приобрёл, И счастлив стал народ!
Эта утопическая картина и, одновременно, наивные обоснование и прославление самого жанра басни, восходящие к французскому баснописцу Флориану, принадлежат перу младшего современника Крылова (на 10 лет моложе) — Александра Ефимовича Измайлова.
Александр Ефимович Измайлов (1779-1831)
По словам Белинского, Измайлов “создал себе особый род басен, герои которых: отставные квартальные, пьяные мужики и бабы, ерофеич, сивуха, пиво, паюсная икра, лук, солёная севрюжина; место действия — изба, кабак и харчевня”. Паюсная икра и солёная севрюжина в качестве атрибутов непотребств простого народа, конечно, впечатляют, но, как мы видим, персонажами басен Измайлова были не только “пьяные мужики и бабы”. Первым произведением Измайлова, которое сделало его имя известным читателю, был сатирический нравоописательный роман «Евгений, или Пагубные следствия дурного воспитания и сообщества», вышедший на самом исходе XVIII века. «Басни и сказки» Измайлова были напечатаны отдельной книгой в 1814 году, через пару лет вышло второе издание “исправленное и умноженное”; ещё через год Измайлов выпустил «Новые басни и сказки»; наиболее полное собрание его басен появилось в 1826 году. Однако в тот же год материальная неустроенность вынудила Измайлова поступить на государственую службу. Он был назначен тверским вице-губернатором, потом переведен в Архангельск; воевал с чиновничьим взяточничеством, казнокрадством, злоупотреблением властью, но в конце концов был оклеветан, отстранён от должности и умер в бедности.
Денис Васильевич Давыдов (1784-1839)
Ещё один младший современник Крылова — знаменитый поэт-гусар, партизан, герой Отечественной войны 1812 года Денис Васильевич Давыдов.
РЕКА И ЗЕРКАЛО
За правду колкую, за истину святую,
За сих врагов царей — Деспóт
Вельможу осудил: главу его седую
Велел снести на эшафот.
Но сей успел добиться
Пред грозного царя предстать —
Не с тем, чтоб плакать иль крушиться,
Но, если правды тот боится,
То чтобы басню рассказать.
Царь жаждет слов его;
философ не страшится
И твердым гласом говорит:
«Ребёнок некогда сердился,
Увидев в зеркале свой безобразный вид;
Ну в зеркало стучать, и в сердце веселился,
Что может зеркало разбить.
Наутро же, гуляя в поле,
Свой гнусный вид в реке увидел он опять…
Как реку истребить? — нельзя. И поневоле
Он должен был и стыд, и срам питать.
Монарх, стыдись! Ужели это сходство
Прилично для тебя?..
Я — зеркало: разбей меня,
Река — твое потомство;
Ты в ней найдёшь ещё себя!»
Монарха речь сия так сильно убедила,
Что он велел ему и жизнь, и волю дать…
Постойте, виноват! — велел в Сибирь сослать,
А то бы эта быль на басню походила.
Эта басня, как и несколько других, в том числе «Голова и Ноги» с заключением:
“Коль ты имеешь право управлять,
Так мы имеем право спотыкаться
И можем иногда, споткнувшись, — как же быть,
— Твоё Величество об камень расшибить.
Смысл этой басни всякий знает…
Но должно — тсс! — молчать: дурак, кто всё болтает!”,
были написаны в 1803-1804 годах. В России они были впервые легально напечатаны только в 1872 году. За эти “возмутительные стихи…, представляющие собой дерзкое и ядом и злостью дышащее и сожжения достойное стихосплетение,” Давыдов был исключён из гвардии и переведен в захолустный армейский гусарский полк, где, правда, пробыл не так уж долго — всего два года, после чего возвращён в гвардию с назначением в действующую армию.
Иван Иванович Дмитриев (1760-1837)
Известный русский журналист 1820-х годов Николай Алексеевич Полевой в статье «О баснях Хемницера» так излагал историю баснеписания в России: “…Хемницер начал у нас писать басни, Сумароков писал их и писал плохо. Дмитриев стал писать их хорошо и ввёл их в светское общество…, а Крылов довёл их до совершенства.” Всё-таки Иван Дмитриев воспринимался в большей степени как светский и государственный человек (министр юстиции!), чем как литератор. Тем не менее, порядка сорока басен, написанных им преимущественно в те же 1803-1804 годы и представляющих в основном переводы с французского, высоко ценились современниками — главным образом, за “просвещённый вкус” и язык, достойный светского общества.
Вот одна из его басен, воспроизводящая ещё один древнейший басенный сюжет:
МУХА
Бык с плугом на покой тащился по трудах;
А Муха у него сидела на рогах,
И Муху же они дорогой повстречали.
“Откуда ты, сестра?” — от этой был вопрос.
А та, поднявши нос,
В ответ ей говорит: “Откуда? Мы пахали!”
От басни завсегда
Нечаянно дойдёшь до были.
Случалось ли подчас вам слышать, господа:
“Мы учредили! Мы решили!”
Иван Андреевич Крылов (1769-1844), портрет работы Р. Волкова, 1812
Обратимся, наконец, к самомý Ивану Андреевичу Крылову. Родился он не то 1768-м, не то в 1769-м году, то есть по своему году рождения стоял как раз посерёдке между Хемницером и Дмитриевым с одной стороны и Измайловым и Давыдовым — с другой. Отец его, как пишут, «наукам не учился», служил в драгунском полку, в 1772 году отличился при обороне Яицкого городка от пугачёвцев, был председателем магистрата в Твери и умер в 1778 году, оставив вдову с двумя детьми. Иван Крылов грамоте выучился дома — отец его был большой любитель чтения, и после него к сыну перешёл целый сундук книг. И в дальнейшем всем своим багажом знаний, включая знание языков, Крылов был обязан исключительно самообразованию. Друг Пушкина Пётр Александрович Плетнёв писал о Крылове: “По своим понятиям, суждениям, по своей жизни, привычкам и прекрасно очищенному вкусу, по талантам и личным успехам в некоторых художествах (например, в рисовании, в музыке), он был равен всем образованным людям высокого разряда. Ещё более скажу: природа наделила его способностию быстро и легко усваивать другие языки. Следовательно, он, подобно всем современникам, находился под тем влиянием иноземным, которому не без основания мы приписываем частое отсутствие в нас самобытности и народности. Между тем, он духом своим был так крепок и неодолим; ум его так был строг и вместе с тем гибок, что на соображениях и исполнении его не осталось и следа подчинённости или увлечения, ни приёма заимствованного и отзывающегося смешением разнородных движений, а напротив — каждое вызываемое им лицо и склад его мыслей облекались самым разительным образом в русскую физиогномию.”
В 1782 году матери удалось определить сына на службу в петербургскую казённую палату, и семья перебралась в Петербург. После смерти матери на руках у двадцатилетнего Крылова остался младший брат, о котором он всю жизнь заботился, как о сыне, а тот в письмах называл его обыкновенно «тятенькой».
В 1780-е годы Крылов весьма усердно пробовал свои силы в драматическом жанре, сочинив несколько трагедий и либретто комических опер, которые в ту пору, после феерического успеха аблесимовской «Мельник-колдун, обманщик и сват», были очень популярны. Но надежды Крылова не оправдались. Так, за рукопись комедии «Кофейница» книгопродавец Брейткопф дал автору на 60 рублей книг (Расина, Мольера и Буало), но комедию так и не напечатал; она увидела свет только почти через 100 лет — в юбилейном издании сочинений Крылова.
Простившись на время с мечтой о театре, Крылов взялся выпускать ежемесячный сатирический журнал под названием «Почта Духов». Он выходил восемь месяцев, после чего прекратил существование, так как имел всего 80 подписчиков. Тем не менее, выйдя в отставку, с 1791 года Крылов покупает типографию и начинает издавать журнал «Зритель», а затем — «Санкт-Петербургский Меркурий». Сотрудничал Крылов и в других журналах, зачастую подписывая свои произведения анаграммой Нави Волырк. В статье, посвящённой Крылову, после его смерти, Белинский писал: “Во времена его юности бросить службу и жить литературным трудом, весьма скудно вознаграждавшимся, завести типографию и быть вместе и автором, и почти наборщиком своих сочинений — это означало не прихоть, а признак высшего призвания”. Однако и это начинание Крылова не принесло ему успеха. Более того — сатирическая направленность его сочинений вызвала явное недовольство при дворе. Язвительного сочинителя ставили чуть ли на одну доску с Радищевым. Говорили, будто бы сама Екатерина II на аудиенции, данной Крылову, “посоветовала” ему на время покинуть столицу. Практически на десять лет Крылов отправился в странствия по России, добывая средства к существованию карточной игрой или же исполняя обязанности учителя детей или секретаря у знатных вельмож.
К этому периоду относится большинство опытов Крылова в области, условно скажем, чистого стихосложения. В частности, простор для размышлений предоставляет цикл крыловских переложений из Псалтиря. Дань этому жанру в русской поэзии отдали многие — от Ломоносова, Державина, Крылова до Наума Гребнева и Юлия Кима (см. “Библейская струя в русской поэзии”, Заметки по еврейской истории, 2018, № 2-3 (206)).
И.А. Крылов, литография Г. Гиппиуса, 1822
В эти годы у Крылова, по-видимому, произошёл перелом в мировоззрении — он разочаровался в возможностях реформирования социального строя общества, видя основную причину всех уродств мира не столько в злой воле властьимущих и пороках общественного устройства, сколько в несовершенстве самой человеческой натуры. Наверно, большую роль в этой трансформации взглядов Крылова, как и многих его современников, сыграло разочарование, которое вызвал опыт Французской революции, принёсшей не столько свободу от тирании, сколько хаос, террор и безудержную борьбу за власть. Не оправдались и надежды, связывавшиеся с началом царствования Александра I — “дней Александровых прекрасное начало”. И творчество, и житейское поведение Крылова окрашиваются иронией, скепсисом и некоторым вызовом как общественным, сословным нормам, так и понятиям, принятым среди “прогрессистов”. В качестве альтернативы Крылов обращается к народному здравому смыслу. Всё это, в конце концов, естественно приводит Крылова к басням.
Один из первых биографов Крылова, его приятель и сослуживец, Михаил Евстафьевич Лобанов в книге «Жизнь и сочинения И.А. Крылова», вышедшей в 1847 году, так описывал приход Крылова к басенному жанру: “Испытавши себя почти во всех родах словесности, упражняясь в чтении лучших иностранных писателей и углубляясь во все изгибы и тайны отечественного языка, наконец Иван Андреевич, на сороковом году от рождения, остановился на басне. Это род поэм, по бесконечному разнообразию предметов, в него входящих, требует гибкого и разнородного дарования. Крылова щедро одарила природа своими дарами; он прошёл уже бурную половину своей жизни, был уже приготовлен и летами, и учением, и опытом жизни, чтобы истины представить в их священной чистоте и дать безошибочно человеческому роду полезные наставления.”
В 1805 году, приехав в Москву, Крылов показал Ивану Ивановичу Дмитриеву свой перевод двух басен Лафонтена: «Дуб и Трость» и «Разборчивая невеста». По свидетельству Лобанова, Дмитриев, прочитав их, сказал Крылову: “это истинный ваш род; наконец, вы нашли его”. Эти две басни были впервые опубликованы в журнале «Друг юношества» № 1 за 1806 год.
Г. Доре, гравюра к басне Лафонтена «Дуб и тростник»
Басня «Дуб и трость», хотя Крылов и переделывал её 16 раз, вряд ли может быть отнесена к лучшим его созданиям. Сюжет басни взят у Эзопа — басня «Дуб и олива»: ураган ломает или выворачивает из земли могучий дуб, но лишь склоняет к земле оливу. У Лафонтена олива сменилась гибким тростником. Возможно, что именно басня Лафонтена подсказала Блезу Паскалю уподобление человека мыслящему тростнику: “Человек — всего лишь тростник, слабейшее из творений природы, но он — тростник мыслящий. Чтобы его уничтожить, вовсе не надо всей Вселенной: достаточно дуновения ветра, капли воды. Но пусть даже его уничтожит Вселенная, человек всё равно возвышеннее, чем она, ибо сознаёт, что расстаётся с жизнью и что слабее Вселенной. Итак, всё наше достоинство — в способности мыслить. Только мысль возносит нас, а не пространство и время, в которых мы — ничто. Постараемся же мыслить достойно: в этом — основа нравственности.”
У Крылова тростник именуется тростью, и это неизбежно сбивает воображение и мысль читателя. Любопытно, что позднее к этой же теме обратился Пушкин в стихотворении «Аквилон» (в римской мифологии — олицетворение северо-восточных ветров). Пушкин написал это стихотворение летом 1824 года в Михайловской ссылке, переделывал его в 1830 году в Болдино, остался недоволен, и оно было опубликовано Жуковским лишь после смерти поэта: “Зачем ты, грозный Аквилон, Тростник болотный долу клонишь?..” Тут, конечно, возникает любопытный вопрос о классификации этого стихотворения — не следует ли его считать параболой, разновидностью басни? По-видимому, всё-таки нет. Характерно, что у Пушкина полностью отсутствует общение, диалог персонажей, а также игнорируется исходная позиция, завязка басен Лафонтена и Крылова — высокомерие Дуба перед Тростником и ответное противопоставление. У Крылова: “Хоть я и гнусь, но не ломаюсь, Так бури мало мне вредят”.
Г. Доре, гравюра к басне Лафонтена «Разборчивая невеста»
В наше время басня «Дуб и трость» редко включается в избранные сочинения Крылова. Более счастливая судьба была уготована второму “нумеру” из первого обращения Крылова к басенному жанру — переводу басни Лафонтена «Разборчивая невеста». Во всяком случае, басня вполне читабельна и посегодня. Тема «Разборчивой невесты» получила счастливое воплощение и в изобразительном искусстве. Достаточно упомянуть картину Павла Андреевича Федотова, написанную им в 1847 году. Пожалуй, отличие басни Крылова от оригинала Лафонтена всё-таки меньше, чем картины Федотова от гравюры Доре.
П.А. Федотов «Разборчивая невеста»
Несмотря на удачный опыт первого обращения к басенному жанру, Крылов не сразу сосредоточился на нём. Ему трудно было отказаться от былой мечты о театре. В 1807 году он публикует три новые пьесы, из которых две комедии имели большой успех. Это — «Модная лавка» и «Урок дочкам» (сюжет последней был заимствован из «Смешных жеманниц» Мольера). Предмет насмешек в обеих пьесах — страсть русского общества ко всему французскому. По-видимому, тогда же была начата Крыловым и недокончена комедия в стихах под названием «Лентяй» — первая попытка дать в русской литературе характер, впоследствии представленный Тентетниковым в «Мёртвых душах» Гоголя и Обломовым Гончарова, близкий и личности самого Крылова. Любовь Крылова к театру нашла своё явное проявление в построении его басен, искусстве диалога в них. Чтение басен Крыловым пользовалось неизменным успехом в светском обществе вплоть до царского двора. Одной из самых любимых в его репертуаре была басня «Волк и ягнёнок», написанная в 1808 году. Сюжет этой басни — тоже из наиболее традиционных и был неоднократно использован и в литературе, и в графике разных стран и веков.
ВОЛК И ЯГНЕНОК
«Волк и ягнёнок», иллюстрации разных веков и стран
У сильного всегда бессильный виноват:
Тому в Истории мы тьму примеров слышим,
Но мы Истории не пишем;
А вот о том как в Баснях говорят.
Ягнёнок в жаркий день зашёл к ручью напиться;
И надобно ж беде случиться,
Что около тех мест голодный рыскал Волк.
Ягнёнка видит он, на дóбычу стремится;
Но, делу дать хотя законный вид и толк,
Кричит: «Как смеешь ты, наглец, нечистым рылом
Здесь чистое мутить питьё моё
С песком и с илом?
За дерзость такову
Я голову с тебя сорву». —
«Когда светлейший Волк позволит,
Осмелюсь я донесть, что ниже по ручью
От Светлости его шагов я на сто пью;
И гневаться напрасно он изволит:
Питья мутить ему никак я не могу». — «Поэтому я лгу?
Негодный! слыхана ль такая дерзость в свете!
Да помнится, что ты ещё в запрошлом лете
Мне здесь же как-то нагрубил:
Я этого, приятель, не забыл!» —
«Помилуй, мне ещё и отроду нет году», —
Ягнёнок говорит. «Так это был твой брат». —
«Нет братьев у меня». — «Taк это кум иль сват
И, словом, кто-нибудь из вашего же роду.
Вы сами, ваши псы и ваши пастухи,
Вы все мне зла хотите
И, если можете, то мне всегда вредите,
Но я с тобой за их разведаюсь грехи». —
«Ах, я чем виноват?» — «Молчи! устал я слушать,
Досуг мне разбирать винЫ твои, щенок!
Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать». —
Сказал и в тёмный лес Ягнёнка поволок.
«Любопытный», рис. А. Лаптева
В отличие от «Волка и ягнёнка», другая излюбленная басня из крыловского устного репертуара вполне оригинальна.
ЛЮБОПЫТНЫЙ
«Приятель дорогой, здорово! Где ты был?»
—»В кунсткамере, мой друг! Часа там три ходил;
Все видел, высмотрел; от удивленья,
Поверишь ли, не станет ни уменья
Пересказать тебе, ни сил.
Уж подлинно, что там чудес палата!
Куда на выдумки природа таровата!Каких зверей, каких там птиц я не видал!
Какие бабочки, букашки,Козявки, мушки, таракашки!
Одни как изумруд, другие как коралл!
Какие крохотны коровки!
Есть, право, менее булавочной головки!»
-«А видел ли слона? Каков собой на взгляд!
Я, чай, подумал ты, что гору встретил?»
-«Да разве там он?» — «Там».
— «Ну, братец, виноват:
Слона-то я и не приметил.»
«Квартет», гравюра М. Иванова по рисунку И. Иванова.
В 1810 году император Александр I осуществил еорганизацию Государственного Совета, назначив руководителями его четырёх департаментов адмирала графа Николая Семёновича Мордвинова, министра просвещения графа Петра Васильевича Завадовского, генерал-прокурора светлейшего князя Петра Васильевича Лопухинá и военного министра и сенатора графа Алексея Андреевича Аракчеева.. На следующий год появилась басня Крылова «Квартет», “вдохновлённая” их деятельностью. Впоследствии этой же теме была посвящена басня Крылова
«Лебедь, рак и щука».
КВАРТЕТ
Проказница-Мартышка,
Осёл, КозёлДа косолапый Мишка
Затеяли сыграть Квартет.
Достали нот, басá, альтá, две скрипки
И сели на лужок под липки —
Пленять своим искусством свет.
Ударили в смычки, дерут, а толку нет.
«Стой, братцы, стой! — кричит Мартышка.
— Погодите!Как музыке идти? Ведь вы не так сидите.
Ты с басом, Мишенька, садись против альта,
Я, прима, сяду против вторы;
Тогда пойдет уж музыка не та:
У нас запляшут лес и горы!»
Расселись, начали Квартет;
Он все-таки на лад нейдėт.
«Постойте ж, я сыскал секрет, —Кричит Осёл,— мы, верно, уж поладим,
Коль рядом сядем».
Послушались Осла: уселись чинно в ряд,
А все-таки Квартет нейдėт на лад.Вот пуще прежнего пошли у них разборы
И споры,
Кому и как сидеть.
Случилось Соловью на шум их прилететь.
Тут с просьбой все к нему, чтоб их решать сомненье:
«Пожалуй, — говорят, — возьми на час терпенье,
Чтобы Квартет в порядок наш привесть:
И ноты есть у нас, и инструменты есть;
Скажи лишь, как нам сесть!» —
«Чтоб музыкантом быть, так надобно уменье
И уши ваших понежней,
—Им отвечает Соловей.
—А вы, друзья, как ни садитесь,
Всё в музыканты не годитесь».
«Ворона и курица», рис. А. Сапожникова, 1834
Народная (можно, наверно, сказать с определёнными оговорками — всенародная) популярность пришла к Крылову в годы Отечественной войны 1812 года. Посвящённые её событиям крыловские басни «Волк на псарне», «Ворона и курица», «Щука и кот» читались во всех слоях образованного русского общества. Московский ополченец Сергей Николаевич Глинка отмечал в своих Записках: “В необычайный наш год и под пером баснописца нашего Крылова живые басни превращались в живую историю”. Популярность басен Крылова в действующей армии подтверждал Константин Николаевич Батюшков в письме к Николаю Ивановичу Гнедичу: “Скажи Крылову, что ему стыдно лениться: в армии его басни все читают наизусть. Я их часто слышал на биваках с новым удовольствием”.
«Юноша с конём», статуя П.К. Клодта на Аничковом мосту, С.-Петербург, 1850
Как бы критически Крылов не относился к окружающей действительности, по самому складу своего характера, по флегматическому темпераменту, он был консерватором в полном смысле этого слова. Его политические взгляды зрелого возраста, наверно, лучше всего выражены в басне «Конь и всадник». Хотя она была написана ещё в 1814 году, но Крылов долго её не печатал и включил только в собрание своих «Новых басен», вышедшее в 1826 году, — явно под впечатлением событий 14 декабря 1825 года.
КОНЬ И ВСАДНИК
Какой-то Всадник так Коня себе нашколил,
Что делал из него всё, что изволил,
Не шевеля почти и поводов;
Конь слушался его лишь слов.
«Таких коней и взнуздывать напрасно, —
Хозяин некогда сказал.
— Ну, право, вздумал я прекрасно!»
И, в поле выехав, узду с Коня он снял.
Почувствуя свободу,
Сначала Конь прибавил ходу
Слегка,
И, вскинув голову, потряхивая гривой,
Он выступкой пошел игривой,
Как будто теша Седока.
Но, сметя, как над ним управа не крепка,
Взял скоро волю Конь ретивой:
Вскипела кровь его и разгорелся взор;
Не слушая слов всадниковых боле,
Он мчит его во весь опор
Черезо всё широко поле.
Напрасно на него несчастный Всадник мой
Дрожащею рукой
Узду накинуть покушался:
Конь боле лишь серчал и рвался
И сбросил, наконец, с себя его долой;
А сам, как бурный вихрь, пустился,
Не взвидя света, ни дорог,
Поколь, в овраг со всех махнувши ног,
До смерти не убился.
Тут в горести Седок:
«Мой бедный Конь, — сказал, — я стал виною
Твоей беды!
Когда бы я не снял с тебя узды,
Управил бы, наверно, я тобою:
И ты бы ни меня не сшиб,
Ни смертью б сам столь жалкой не погиб!
«Как ни приманчива свобода,
Но для народа
Не меньше гибельна она,
Когда разумная ей мера не дана.
И.А. Крылов, рисунок О. Кипренского, 1816
В 1809 году Крылов осуществляет первое отдельное издание своих басен, в количестве двадцати трёх, и этой тонкой книжечкой сразу завоёвывает себе почётное место в русской литературе. С этого времени жизнь его — ряд непрерывных успехов и почестей. В 1810 году он поступает сначала помощником библиотекаря, а затем библиотекарем в Императорскую Публичную Библиотеку, под начальство своего давнего покровителя и друга, президента Императорской Академии художеств Алексея Николаевича Оленина (кстати, в юности послужившего для Фонвизина прототипом Митрофанушки в комедии «Недоросль», но затем ставшего высокообразованным человеком). Крылову назначается пенсия в 1500 рублей в год, которая впоследствии, «во уважение отличных дарований в российской словесности», удваивается, а еще в позднее (в 1834 году) увеличивается вчетверо. При выходе в отставку, в 1841 году, ему, «не в пример другим», назначается в пенсию полное его содержание по библиотеке. 16 декабря 1811 года Крылов был избран членом Российской Академии, в 1823 году получил от неё золотую медаль за литературные заслуги, а при преобразовании Российской Академии в отделение русского языка и словесности Академии Наук был утверждён ординарным академиком. По преданию, император Николай I согласился на преобразование при условии, «чтобы Крылов был первым академиком». В 1830 году в обход закона Крылову был присвоен чин статского советника несмотря на отсутствие у него высшего образования.
И.А. Крылов, А.С. Пушкин, В.А. Жуковский и Н.И. Гнедич, этюд Г. Чернецова к картине «Гуляние на Марсовм поле», 1832
Родившись в год смерти Тредиаковского, Крылов пережил не только своих современников (Хераскова, Капниста, Фонвизина, Радищева, Державина, Карамзина, Дмитриева, Гнедича), но и многих писателей пушкинского поколения (Рылеева, Грибоедова, Веневитинова, Дельвига, самого Пушкина, Лермонтова, Кольцова). Он умер в 1844 году, в один год с Баратынским. «Недоросль» и «Ревизор» были на его веку одинаково злободневными литературными событиями. Крылов стал классиком при жизни. В 1835 году в статье Литературные мечтания Белинский назвал в русской литературе четырёх великих, поставив Крылова в один ряд с Державиным, Пушкиным и Грибоедовым. В 1838 году в Петербурге праздновался 50-летний юбилей литературной деятельности Крылова с такою “торжественностью и задушевностью”, как написано в энциклопедии Брокгауза и Ефрона, “что подобного литературного торжества нельзя указать раньше Пушкинского праздника 1880 года в Москве”.
И.А. Крылов, портрет работы К. Брюллова, 1839
После смерти Крылова, в 1845 году в «Современнике» появилась первая обширная биография баснописца, написанная Петром Александровичем Плетнёвым. Он писал о Крылове: “…Едва понятно, как мог этот человек, один, без власти, не обладавший ни знатностью, ни богатством, живший почти затворником, без усиленной деятельности, как он мог проникнуть духом своим, вселиться в помышление миллионов людей, составляющих Россию, и остаться навек присутственным в их уме и памяти. Но он дошёл до этого легко, тихо, свободно…”.
В вышеупомянутой статье «О баснях Хемницера» Николай Полевой заметил: “Нравственность выводов в баснях не может быть принята как доказательство высокого таланта; для этого достаточно быть умным человеком. Притом же Крылов весьма часто и не думает учить нас нравственности; он только наблюдает, делает отметки для себя и не заботится о духовной пользе своего читателя”. Пётр Андреевич Вяземский придумал прозвище — “дедушка Крылов”, охотно принятое как русским обществом, так и самим Крыловым. Мудрый, знаменитый, внутренне независимый, Крылов действительно пользовался всеобщим уважением. В то же время, поведение его часто отличалось экстравагантностью, а личная жизнь была окружена некоей загадочностью. У него не было близких друзей. Он никогда не был женат. У его домоправительницы была дочь, крестница Крылова, очень похожая на него лицом и фигурой, но отцовских чувств Крылов не проявлял, и она была отдана на воспитание в дешёвый пансион. Правда, выйдя в отставку, он поселил её с семьёй у себя и, вроде бы, с удовольствием играл с “внучкой”. С младшим братом, Львом Андреевичем, они практически не виделись.
Великий князь Николай Михайлович характеризовал Крылова так: “Как человек Крылов представляет малосимпатичную, но, несомненно, оригинальную фигуру. Пользуясь у современников громкою славою первого баснописца, окружённый со всех сторон почётом и уважением, он под личиной лени и безразличия скрывал глубокий эгоизм и был человеком «себе на уме». Испытав в молодости все превратности судьбы, он с годами сделался апатичен, неподвижен и безразличен ко всему окружающему”. Плетнёв пишет — “Трудно найти человека, которого жизнь была бы до такой степени обогащена анекдотическими событиями, как жизнь Крылова… Если бы можно было собрать в одну книгу все эти случаи и сопровождавшие их явления, она составила бы в некотором смысле энциклопедию русского быта и русского человека — в виде Крылова”. Много сохранилось анекдотов о его удивительном аппетите, неряшестве, лени, любви к пожарам, невозмутимости, остроумии, уклончивой осторожности, равнодушии к приличиям.
И.А. Крылов, пастель П.А. Оленина, около 1824
Наиболее близок Крылов был со своим начальником и покровителем — Алексеем Николаевичем Олениным, был частым гостем имения Олениных Приютино в Парголово под Петербургом. Колоритные воспоминания о Крылове оставили дочь Оленина Аннет, а также многочисленные гости Олениных.
Академик живописи Фёдор Солнцев вспоминал: “Крылов, как я его помню, был высокого роста, весьма тучный, с седыми, всегда растрёпанными, волосами; одевался он крайне неряшливо: сюртук носил постоянно запачканный, залитый чем-нибудь, жилет надет был вкривь и вкось. Жил Крылов довольно грязно. Всё это крайне не нравилось Олениным, особенно Елисавете Марковне и Варваре Алексеевне. Они делали некоторые попытки улучшить в этом отношении житьё-бытьё Ивана Андреевича, но такие попытки ни к чему не приводили. Однажды Крылов собирался на придворный маскарад и спрашивал совета у Елисаветы Марковны и ее дочерей; Варвара Алексеевна по этому случаю сказала ему: Вы, Иван Андреевич, вымойтесь да причешитесь, и вас никто не узнает.”
Пушкин заметил по поводу Крылова: “Крылов знает главные европейские языки и, сверх того, он, как Альфиери, пятидесяти лет выучился древнегреческому. В других землях таковая характеристическая черта известного человека была бы прославлена во всех журналах; но мы в биографиях славных писателей наших довольствуемся означением года их рождения и подробностями послужного списка, да сами же потом и жалуемся на неведение иностранцев о всём, что до нас касается…”
Известно, что Крылов очень любил поесть. Говорили, что однажды он на спор съел 80 блинов, а потом отправился к князю Гагарину обедать. До сих пор ходит легенда, что Крылов умер от обжорства, так же полагал и великий князь Николай Михайлович — “сделался жертвою обычной неумеренности в еде”. Но на самом деле, по-видимому, умер он от скоротечного воспаления легких.
Последней волей Крылова было — “порадовать друзей приглашением на похороны книгой его басен”. Это Крылов поручил сделать своему душеприказчику Якову Ивановичу Ростовцеву. Тоже — любопытная фигура: весьма достойный человек, управляющий всеми военно-учебными заведениями России, впоследствии, после смерти императора Николая I, один из руководителей комитета по подготовке крестьянской реформы, боевой гвардейский офицер… Вместе с тем, 12 декабря 1825 года, будучи членом Северного общества, он лично сообщил Николаю I о военном заговоре и готовящемся выступлении, но при этом не назвал никаких фамилий и известил о своих действиях Рылеева и Бестужева. Как бы мы ни оценивали его поступок с сегодняшних позиций, он сделал то, что диктовали ему, в его представлении, совесть и долг, и сделал так, как считал это должным. Вот такой человек был выбран Крыловым в душеприказчики.
В день смерти Крылова Яков Иванович договорился с типографскими рабочими, чтоб они оттиснули на форзаце принесенных со склада и подготовленных к продаже книг нового собрания басен Крылова следующую надпись: Приношение на память об Иване Андреевиче, по его желанию. Санкт-Петербург, 1844. 9 ноября 3/4 8-го утром. И далее: 9-го сего Ноября, в исходе осьмого утром, скончался Иван Андреевич Крылов. По неимению у И.А. родственников, душеприказчик его имеет честь покорнейше Вас просить почтить погребение его тела, 13-го ноября, в Понедельник, Вашим присутствием. Вынос назначен из Церкви Св. Исаакиа Далматского, в 10-ть часов утра, а отпевание в Александро-Невской Лавре.
С этой надпечаткой книги были разнесены знакомым Крылова.
Н.В. Кузьмин. Козьма Прутков в кругу своих создателей
Любопытно, что если в начале ХIХ века, предшествуя Крылову или одновременно с ним, басни писали очень и очень многие, разного уровня и калибра, то после смерти Крылова жанр басни в русской литературе как-то сразу пришёл в упадок — то ли отпугивало неизбежное сопоставление с баснями покойного классика, то ли сам жанр на фоне расцвета реалистической и психологической прозы потерял свою притягательность, то ли — и то, и другое. Помимо переводов (в частности, Лафонтена), единственное, кажется, значимое обращение к басне в русской литературе второй половины ХIХ века имело место в творчестве Козьмы Пруткова — содружества Алексея Константиновича Толстого и братьев Алексея, Владимира и Александра Михайловичей Жемчужниковых (см. “Упущенный юбилей Козьмы Пруткова”, Семь искусств, 2016, № 3 (72)).
ШЕЯ (басня)
Однажды к попадье заполз червяк за шею;
И вот его достать она велит лакею.
Слуга стал шарить попадью…
“Но что ты делаешь?!”
— “Я червяка давлю.
Ах, если уж заполз тебе червяк за шею,
Дави его сама, а не давай лакею.
(написано Алексеем и Александром Жемчужниковыми). Понятно, что это совсем другой подход к самому “предназначению” басни, другой “вкус”. Недаром басни Козьмы Пруткова чаще всего сопровождаются обозначением жанра — басня; дескать, “се лев, а не собака”. Одна из басен — «Разница вкусов» Владимира Жемчужникова — завершается следующим эпилогом:
Читатель! в мире так устроено издáвна:
Мы разнимся в судьбе,Во вкусах — и подавно;
Я это басней пояснил тебе.
С ума ты сходишь от Берлина —
Мне ж больше нравится Медынь;
Тебе, дружок, и горький хрен — малина,
А мне и бламанже — полынь.
Под влиянием этой басни через семь десятилетий Маяковский пишет стихотворение «О разнице вкусов»:
Сказала лошадь, взглянув на верблюда:“Какая гигантская лошадь-ублюдок!”Верблюд сказал: “Лошадь разве ты?Ты просто-напросто верблюд недоразвитый.”И знал один лишь Бог седобородый,Что это — животные разной породы.
Хотел того Маяковский или нет, но по жанру это — типичнейший аполог.
«Мартышка и очки», рис. В.А. Серова
Начиная с 1895 года, грандиозную работу по иллюстрированию басен Крылова по заказу журнала «Мир Искусств» предпринял Валентин Александрович Серов. Однако, несмотря на высочайшее мастерство анималиста, проявленное художником, именно басенного начала в его рисунках нет. Наверно, это явилось отражением исчезновения общего вкуса к самому басенному жанру. Один из лучших серовских рисунков — к басне
МАРТЫШКА И ОЧКИ
Мартышка к старости слаба глазами стала;
А у людей она слыхала,
Что это зло еще не так большой руки:
Лишь стоит завести Очки.
Очков с полдюжины себе она достала;
Вертит Очками так и сяк:
То к темю их прижмет, то их на хвост нанижет,
То их понюхает, то их полижет;
Очки не действуют никак.
«Тьфу пропасть! — говорит она,
— и тот дурак,
Кто слушает людских всех врак:
Все про Очки лишь мне налгали;
А проку нá волос нет в них».
Мартышка тут с досады и с печали
О камень так хватила их,
Что только брызги засверкали.
К несчастью, то ж бывает у людей:
Как ни полезна вещь, — цены не зная ей,
Невежда про нее свой толк всё к худу клонит;
А ежели невежда познатней,
Так он её ещё и гонит.
Характерно, что интерес к басням резко пробудился осенью 1905 года, когда в большом количестве появились их переделки, приспособленные к острым моментам текущей политической жизни страны. Правда, качество этих переделок оставляло желать много лучшего.
Обложка первой книги Демьяна Бедного «Басни», 1913
В 1913 году выходит первая книга Демьяна Бедного (псевдоним Ефима Алексеевича Придворова), которая так и была озаглавлена — «Басни». В риторике есть такое понятие — амплификация, что означает развёртывание, раздувание, то есть наворачивание пространного текста вокруг незамысловатой мысли. Это в полной мере относится к басням Демьяна Бедного. Пожалуй, лучшая из них — «Кларнет и Рожок»; она живописует их встречу “за селом, на мягком бережку”. Кларнет надменно и хвастливо говорит:
«Под музыку мою
Танцуют, батенька, порой князья и графы!
Вот ты свою игру с моей теперь сравни:
Ведь под твою — быки с коровами одни
Хвостами машут!»
«То так, — сказал Рожок, — нам графы не сродни.
Одначе помяни:
Когда-нибудь они
Под музыку и под мою запляшут!»
К этому сводится весь смысл басни, остальные — того убожей. Послереволюционные опусы Демьяна Бедного также не радуют. В однотомнике его избранных произведений 1921 года поражает завершающее книгу творение, озаглавленное «Каиново наследство». Его последние строки звучат так:
Кто распял Христа? — Евреи.
Бедняки? Иль богачи?
Сонм старшин, архиереи —
Вот кто были палачи.
Не при чём выходят святцы.
Если жид казнит жида,
Это — бой смертельный, братцы,
Капитала и труда.
Сергей Владимирович Михалков (1913-2009) , дружеский шарж Кукрыниксов
В советские времена главным классиком басенного жанра был провозглашён гимнописец Сергей Владимирович Михалков. Нельзя не признать его таланта — человек он был способный, очень способный, как говорится — на всё способный. И отдельные басни его очень даже неплохи, хотя и мелкотемны, и уж больно откровенно повторяют ритмический и интонационный рисунки крыловских басен. Правда, у современных апологетов Михалкова и это вызывает восхищение: “<его басни> были близки крыловской поэтике, но уже (!?) имели утонченную изысканность, о которой говорил Алексей Толстой как о необходимом свойстве современной басни”. Во всяком случае, эзопов язык Михалкову был без надобности.
Известному острослову Виктору Ардову принадлежит эпиграмма на Михалкова:
Скажу про басни Михалкова,
Что он их пишет бестолково —
Ему досталась от Эзопа,
Как видно, не язык, а … другая часть тела.
Леонид Леонов в одном из газетных интервью заметил, что истинное произведение искусства должно быть открытием (откровением) по содержанию или/и изобретением по форме. В связи с этим любопытно изложение истории басни с позиций ТРИЗ — “теории решения изобретательских задач” Генриха Альтшуллера. Само создание жанра басни оценивается как изобретение пятого (высшего) уровня. “Басни, приписываемые Эзопу, представляют собой изделия с высоким уровнем потребимости… Бабрий ввёл в басню поэтические средства выражения. Именно ему принадлежат первые, еще весьма несовершенные стихотворные басни. Это — изобретение четвертого уровня: новый для данного класса тип выразительных средств. Их совершенствование классифицируется третьим уровнем — творчество Лафонтена и Крылова. К началу XX века арсенал этих средств исчерпывается, новые средства больше не появляются, и если Демьян Бедный ещё мог кое-как продержаться за счёт приложения к новой тематике (второй уровень), то у Михалкова не осталось и этой возможности. Его басни представляют собой наглядный пример массовой работы первого, низшего уровня — ни одного нового приёма, только вариации на темы ранее сделанного”. Можно спорить с авторами по частностям, но в целом, в рамках принятого формального подхода, оценки эти выглядят вполне логично.
Николай Робертович Эрдман (1902-1970)
Как новое совершенствование выразительных средств и сферы приложения басни (то есть, согласно ТРИЗ, решение изобретательских задач второго-третьего уровня) следует, по-видимому, рассматривать творчество Николая Робертовича Эрдмана — драматурга, автора комедий «Мандат» и «Самоубийца». Многие его басни, как и стихотворные фельетоны, киносценарии (в том числе — «Весёлые ребята»), были написаны в соавторстве с Владимиром Захаровичем Массом.
* * *
В одном термометре вдруг захотела ртуть
Достигнуть сорока во что бы то ни стало.
И в сей возможности не усумнясь нимало,
Пустилась в путь.
— Энтузиазм большая сила! —
Вскричала ртуть и стала лезть.
Но ничего не выходило:
Всё тридцать шесть и тридцать шесть.
— Ура! Вперёд! На карте честь!.. —
Она кричит и лезет вон из шкуры, —
Всё тридцать шесть!
А что ж, друзья, и в жизни есть
Такого рода «реомюры»:
Кричат: — Вперёд! Кричат: — Ура!
А не выходит ни хера.
В 1933 году на правительственном приёме в Кремле Василий Иванович Качалов своим замечательным голосом с МХАТовской проникновенностью прочёл эту и ещё несколько других басен Эрдмана и Масса. Сталин поинтересовался, кто автор этих “побасенок”. Следствия были описаны теми же соавторами в апологе:
Однажды ГПУ пришло к Эзопу
И взяло старика за жопу…
А вывод ясен — Не надо басен!
Оба соавтора были сосланы, затем (в 1936 году) освобождены с поражением в правах — запретом жить в Москве, Ленинграде и других крупных городах. С началом войны в 1941 году они были призваны в армию, но вскоре отозваны для прохождения службы в Ансамбле песни и пляски НКВД, где прослужили до 1948 года. Само это название «Ансамбль песни и пляски НКВД» по своей выразительности может сравниться, на мой взгляд, разве что с названием, которое я собственными глазами видел на афише в 1984 году после смерти Андропова и переименования города Рыбинска, — Андроповский театр марионеток.
В 1950 году фильм «Смелые люди», сценарий которого был написан Эрдманом, понравился Сталину. Эрдману были возвращены права гражданства и даже пожалована Сталинская премия. Умер он уже в 1970 году, успев поработать с Юрием Любимовым в качестве члена художественного совета Театра на Таганке.
НЕПРЕЛОЖНЫЙ ЗАКОН
Мы обновляем быт
И все его детали…
”Рояль был весь раскрыт
И струны в нем дрожали…”
— Чего дрожите вы? — спросили у страдальцев
Игравшие сонату десять пальцев.
— Нам нестерпим такой режим —
Вы бьёте нас, и мы дрожим!..
Но им ответствовали руки,
Ударивши по клавишам опять:
— Когда вас бьют, вы издаёте звуки,
А если вас не бить, вы будете молчать.
Смысл этой краткой басни ясен:
Когда б не били нас, мы б не писали басен.
На этом, пожалуй, можно было бы и закончить… Правда, поначалу я предполагал, что в число “других” войдут также Феликс Кривин и Рахиль Баумволь, но по здравом размышлении они были оставлены в стороне — даже не столько из-за нехватки места, скорее потому, что они в большей степени принадлежат уже к другой жанровой категории — не басни, а того, что сегодня называется “малой прозой”. В ХХ веке произошло решительное перераспределение зон влияния поэзии и прозы. Любые рассказ, описание, повествование, сказание, в том числе и иносказание, притча, басня, окончательно перешли под юрисдикцию прозы. При этом современная поэзия в своём развитии часто отказывается от внешних атрибутов, таких как рифма и метрический размер, в то время как проза порой берёт их себе на вооружение. Недаром один из разделов своих «Полусказок» Феликс Кривин в противовес «Стихотворениям в прозе» назвал «Проза в стихах». Да, кроме того, и сама потребность в эзоповом языке снижается по мере того, как человек начинает чувствовать себя человеком. Впрочем, существует и несколько иная точка зрения…
Феликс Кривин
ЛИНЕЙКА
Линейка говорит перу: “Ты, братец, не хитри!
Уж если хочешь, что сказать, то прямо говори,
По строчкам нечего петлять, значки-крючки вычерчивать,
Чтоб только зря интриговать читателей доверчивых.
Нет, если хочется тебе, перу, иметь успех,
Прямую линию веди, понятную для всех”.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer9-lejzerovich/
