Надежды. Разочарования0

Победа

8 мая 1945 г. День рождения мамы. Гости ― близкие родственники. Картошка ― большая роскошь. Жареная рыба. Винегрет. Медовый пряник. Бисквит. Папа помогал на кухне маме. Несколько месяцев назад его демобилизовали из армии по болезни. Подлечили в Тбилиси. Долечивали в Батуми. Подошла и Муся Свещинская, задержалась на работе. Её все родственники считали невестой дяди Эммануила, пропавшего без вести в Севастополе. Первый тост ― за маму. Потом за Победу. Мечтали: откроется дверь, войдёт Эммануил. Говорили больше об окончании войны. Строили планы. Надеялись амнистируют Ицхака Хволеса, папиного дядю, родного брата бабушки Енты.

Поздно вечером разошлись гости. Родители убирали со стола. Мы с братом пошли спать. Разбудила нас стрельба. Стреляли из окон, балконов. Всю ночь не смолкали выстрелы. Никто не спал в эту ночь. Улицы полны народа. Песни, танцы. Объятья, слёзы. Крики: «Победа», «Ура». Верили и не верили: ещё не было официального сообщения. Но победа пришла. Пришла в День рождения мамы. Лучший подарок для неё, для всех нас. Утром по радио ― выступление Левитана: «Говорит Москва!», и долгожданное сообщение о Победе и безоговорочной капитуляции Германии. Стрельба усилилась. Этот День ждали давно. Мы победили. Целый день были слышны пушечные выстрелы кораблей и береговой артиллерии ― салют в честь Великой Победы. Война закончилась. Наконец наступил мир. Город приобрёл праздничный вид. Красные флаги из окон, сбалконов, над воротами домов. Вместе с учителями украшали здание школы плакатами, флагами. Потом ― на центральную площадь.

Со всех сторон люди шли на площадь. Шли с цветами, со всеми, кого встречали по дороге знакомыми, незнакомыми обнимались, целовались. Пели, танцевали. Город праздновал победу. В кинотеатрах показывали бесплатно фильмы, в театрах ― спектакли. Наша концертная бригада выступала в Доме Офицеров, в госпиталях, театре, на центральной площади. Из госпиталей высыпали выздоравливающие. Их, демобилизованных, инвалидов войны и военных ликующая толпа подбрасывала в воздух. Опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР об объявлении 9 мая праздничным днём.

Школьников собрали в Доме Офицеров. Выступал начальник Дома Офицеров. Рассказывал о преимуществах социалистического строя, способствовавшего победе. Больше всего говорил о Сталине, его воинских талантах, часто повторял, что советским народом руководил «великий вождь и полководец И.В. Сталин». Поэтому победили. Лозунги и плакаты, посвящённые Сталину ― повсюду, в самых неожиданных местах:

«Под руководством великого Сталина ― мы победили!».

«Сталин ― Победа!»

«Сталин привёл нас к победе!»

Поэты и писатели сочиняли хвалебные оды Сталину.

Д. Шостакович сочинил музыку на слова Е. Долматовского «Слава Сталину».

Исаковский:

«Спасибо Вам, что в годы испытаний/ Вы помогли нам устоять в борьбе./ Мы так Вам верили, товарищ Сталин,/ Как, может быть, не верили себе./ Вы были нам оплотом и порукой,/ Что от расплаты не уйти врагам./ Позвольте ж мне пожать Вам крепко руку,/ Земным поклоном поклониться Вам./ За Вашу верность матери-отчизне,/ За Вашу мудрость и за Вашу честь,/ За чистоту и правду Вашей жизни,/ За то, что Вы — такой, какой Вы есть»; Сурков: «Спасибо Вам, что в дни великих бедствий/ О всех о нас Вы думали в Кремле,/ За то, что Вы повсюду с нами вместе,/ За то, что Вы живете на земле…»; В. Лебедев-Кумач: «За СТАЛИНА, кричал комвзвод./ И, сквозь свинец, топча снега,/ Мы с именем его вперед,/ Как львы, бросались на врага…», «К тебе, отец Отчизны и народа,/ Стремится сердце каждого из нас./ Ты нас провёл сквозь огненные годы,/ Ты спас народ и Родину ты спас»… «Казалось, мир от крови захлебнётся/ И солнца свет погаснет в море зла/ Но нас рука вождя и полководца/ В священный бой, не дрогнув, повела». И ещё, автора не помню: «Тебе, мудрейшему из мудрых, дорогому…».

Школьников приучали все выступления на собраниях, все сочинения по литературе заканчивать ссылкой на великого полководца, отца народов и друга советской молодёжи, мудрейшего учителя товарища Сталина. Из одного школьного сочинения в другое переходили лозунги в честь великого вождя и клятвы в верности его учению: «Великому вождю и учителю Сталину Слава», «Слава Сталину». Стало правилом в начале каждого собрания выбирать почётный президиум во главе с великим, гениальным товарищем Сталиным под аплодисменты, «долго не смолкающие аплодисменты» и всё стоя (великий и мудрый и члены президиума незримо присутствовали на собрании).

«Пол Европы прошагали…»

В город прибывали эшелоны с демобилизованными. Их встречали матери, жёны, сёстры, дети. Встречали родных, соседей, знакомых. Встречали, надеясь узнать что-нибудь о близких, пропавших без вести. В руках цветы. На глазах слёзы радости за выживших, слёзы скорби о погибших. Возвращались с войны соседи, возмужавшие юноши. Надеялись, война закончилась, всё, смертей больше не будет. Война с Японией была быстрой и победоносной. Однако ещё много месяцев продолжали приходить похоронки и извещения о пропавших без вести. В каждой семье не вернулся кто-нибудь из родных. Выпуск мальчиков-десятиклассников 1941 года, тех, кто встречал нас, первоклассников, 1 сентября 1940 года почти весь погиб на фронтах войны.

С войны вернулся сосед и папин друг Тылибцев Николай Степанович. Грудь в орденах и медалях. До глубокой ночи сидел у нас за столом, пил чай, рассказывал. Я сидел за этим же столом, сидел тихо, делал уроки, слушал его рассказы. Николаю Степановичу повезло. Был командиром роты в пехоте; после ранения ― командиром противотанковой батареи. Чудом выжил. Рассказывал: жизнь пехотинца ― не более месяца; бойцы противотанковой артиллерии — смертники, редко переживали один, два боя. Берёг бойцов и себя, да и командиры у него были умными, старались не рисковать людьми. Рассказывал, что советские войска, пройдя пол Европы, убедились: угнетаемый империалистами народ живёт прекрасно, по нашим меркам необыкновенно богат[1]. Фронтовики, повидавшие Европу, были поражены увиденным: за границей многорядные автострады, асфальтированные дороги даже в посёлках, крестьяне в туфлях, двух и трехэтажные собственные дома с электричеством, туалетом в доме, газом, водой и прекрасно возделанными приусадебными садами. Везде чистота. В домах ― половики, невиданная мебель ― пианино, большие зеркала, настенные и напольные часы. В погребах огромные запасы продуктов: сахар, мука, домашние заготовки ― свиное сало, окорока, банки с компотами, вареньем. Запасы ― на годы. Правительство Германии поощряло создание для населения дешевого «автомобиля для народа» ― «Фольксваген». Строили дешёвые доступные односемейные дома для крестьян. Низкие процентные ставки по кредиту за дома.

После пересечения войсками границы началась «трофейная лихорадка». Нередко вместо снарядов обозы загружали барахлом; барахлом солдаты заполняли вещмешки и сумки противогазов. Шла охота за часами и зажигалками[2]. Трофейно-барахольная лихорадка несколько уменьшилась после приказа запретить загружать трофеями обозы и разрешив посылки на родину[3]. Созданы трофейные команды для сбора вещей. Вещи отправляли на специальные склады[4].

Папа редко задавал вопросы Николаю Степановичу. Слушал, и все за столом слушали. Слушали, как сказку. В Советском Союзе до войны и после люди в большинстве городов и сёл мечтали о колбасе и масле. Иногда привозили из Москвы. Жили в тесноте, без бытовых удобств. Не могли купить новую одежду, чулки, носки. Одежда, многократно латанная, носки и чулки бесконечно штопанные, иголки и нитки покупали на базаре у спекулянтов.

Николай Степанович с фронта ничего не посылал, семья (жена и две дочки) нуждалась. После демобилизации привёз только велосипед. Всё время на передовой, надо было думать не о трофеях, а как выполнить задание, сберечь бойцов. Рассказывал: вещи, продукты посылали штабные работники, интенданты, высокие чины. «Обогатиться» могли «тыловики и обозники». Семья Алика Е. соседа со второго этажа нашего дома часто получала посылки. Отец его был начальником финансов одного из войсковых подразделений. В отличие от некоторых знакомых семья Алика не скрывала полученных посылок. Товарищей Алика подкармливали «трофеями».

Сосед рассказывал о насилии солдат и офицеров над женским населением Германии[5]. Советское командование издавало жестокие приказы против насилия, виновных привлекали к уголовной ответственности вплоть до расстрелов. Насилия продолжались. Николай Степанович часто повторял ― характер человека проявляется в сложных ситуациях, особенно на войне. На войне всё было: героизм и трусость, крепкая дружба, подлость и предательство, сдача в плен и бой до последнего патрона.

Н.С. Тылибцев вступил в ряды ВКП(б) на фронте, верил, что теперь партия убедилась в преданности народа Родине. Репрессии прекратятся. Папа с ним не спорил, надеялся и все надеялись. Я сидел тихо, притворяясь, что занят уроками. Все надеялись, и я надеялся, хотя не всё понимал. Возражал дядя Шика. Николай Степанович обижался, уходил. К сожалению, дядя оказался прав.

В школьном сочинении о подвиге народа на войне с фашистами, я написал о главных чертах советских солдат — героизме, преданности Родине и дружбе, и также о предательстве и сдаче в плен. Получил двойку. На родительском собрании отец краснел из-за непатриотичного поведения сына (советские бойцы и командиры в плен не сдаются, сражаются до последнего патрона).

Инвалиды войны. Сашка

Из госпиталей выписывали выздоравливающих, в Батуми приезжали инвалиды. Многим из них возвращаться было некуда: дома разрушены, семьи уничтожены. Инвалиды и выздоровевшие демобилизованные оставались в Батуми. Тепло. Можно подработать на сборе фруктов и овощей, да и жители местные доброжелательны. Безногие, безрукие инвалиды не хотели возвращаться в свои семьи. Документы потеряли или уничтожили: они не желали быть обузой для близких, оставались без вести пропавшими, влача жалкое существование уличных нищих. Безногие передвигались, выбрасывая вперёд руки и подтягивая к ним своё короткое тело. Брюки подшиты толстой кожей. Руки обмотаны тряпьём, чтобы их не повредить. Позднее инвалиды стали перемещаться по городу, привязывая себя ремнями к самодельным доскам-коляскам. Называли их «колясочниками». Молодые, широкоплечие, грудь в орденах. Колёса — шарикоподшипники, брюки подшиты тонкой кожей или шинельным сукном. Отталкивались от асфальтового покрытия тротуаров и проезжей части руками, деревянными брусками — или более удобными «толкачами», напоминающими «утюги». Легко разворачивались при необходимости на сто восемьдесят градусов (в обе стороны), боком прыгали по лестницам со ступеньки на ступеньку. К доске приделана шапка, собирать милостыню. Инвалиды победившей страны получали мизерную пенсию. На работу безруких и безногих инвалидов не брали.

Безногие и безрукие попрошайки везде: около вокзала, магазинов, на автобусных остановках, в поездах железной дороги. Пели. Пели иногда под аккомпанемент аккордеона, гармошки, гитары. Пели блатные песни, реже «Варяг», «Раскинулось море широко». На базаре воровали. Просили милостыню. Прохожие замедляли шаги, в шапку сыпалась мелочь. Были и такие, что ускоряли шаги, старались проскочить мимо инвалидов незаметно. Этих провожали проклятиями, свистом, многоэтажным матом. Среди колясочников — много моряков. Коляска передвигается с шумом, создаваемым шарикоподшипниками, ленточки бескозырки развиваются, медали и ордена позвякивают. Колясочник проскакивает (проезжает) между прохожими, наезжает на очередь за продуктами. Очередь расступается. Он привскакивает, хватает продукты c прилавка. Не всегда по продовольственным талонам (карточкам), не всегда платит. Очередь молчит. Колясочники часто пьяные, постоянно «выясняли отношения», скандалили, дрались между собой, с милицией. Приставали к прохожим, бросали в них камни, «толкачи-утюги».

Процветала спекуляция. Перепродавали дефицитные товары, продукты. Покупали папиросы, швейные иголки в пачках, продавали поштучно. Покупали килограммами, стаканами соль, перец, соду, сахар, табак, махорку — продавали ложками в кулёчках из газет. Милиция прогоняла торговцев с рынка. Спекулянты нанимали инвалидов для перепродажи, предпочитали моряков. Моряки отбивались от милиционеров ремнями с тяжёлыми пряжками (морскими бляхами), камнями, палками. Могли метнуть в милиционера острый нож, штык, были вооружены. После нескольких таких «сражений» милиция перестала «гонять» колясочников с базара. Выручку от продажи, милостыню многие пропивали с такими же, как и они инвалидами, алкашами в духанах, забегаловках, подъездах, с опустившимися женщинами, с ворами, которым помогали сбывать краденное. Инвалидов жалели, особенно вдовы. Сердобольные вдовы брали инвалидов к себе. Но чаще всего такие семьи распадались. Брак заканчивался дракой

Были среди инвалидов-колясочников совсем юные, восемнадцати-двадцатилетние, старше некоторых из нас на три-четыре года. Не все участвовали в драках, не все выпивали, не все воровали и просили милостыню. Некоторые из инвалидов старались заработать, были достаточно образованными. Мы дружили с такими колясочниками. Носили им домашнюю еду — они угощали конфетами (помадками), сахаром. Подшипники на колясках расшатывались, засорялись; их промывали керосином, смазывали, доставали новые. Воровали гвозди, доски, помогали ремонтировать коляски. Инвалиды устраивали между собой соревнования на спор: езду наперегонки, кто выше подпрыгнет, прыжки через планку. Соревнования устраивали на проезжей части или на бульваре. Выстраивались на тележках в шеренгу и по сигналу устремлялись к финишу. Прыжки выполняли вместе с тележками; в высоту; через планку — без тележек. У нас были самокаты на подшипниках. Несколько раз соревновались с колясочниками наперегонки. Проигрывали. Подшипники у них были лучше наших, да и руки сильные, натренированные.

У меня ещё во время войны появился друг — моряк, Саша. Просил называть себя Сашкой, меня называл Аркашкой. В восемнадцать лет потерял обе ноги. Часто приходил к нам домой. Рассказывал о погибших на войне поэтах. Любил стихи. Знал их множество — о любви, о войне. Не расставался с тетрадкой, в которую записывал стихи любимых поэтов. Сам писал. Читал стихи, и читал прекрасно. Редко свои. Чаще молодых поэтов, погибших на войне. Пел «Бригантину» Павла Когана. Иногда пели вместе. Приходили соседи. Слушали. Плакали. Саша читал стихотворения Павла Когана: «Мы были всякими./ Но, мучаясь,/ Мы понимали: в наши дни/ Нам выпала такая участь,/ Что пусть завидуют они…». <…> «Я — патриот./ Я воздух русский,/ Я землю русскую люблю…». Читал Михаила Кульчицкого: «Я раньше думал: лейтенант/ Звучит вот так «налейте нам»,/ И, зная топографию,/ Он топает по гравию./ Война ж совсем не фейерверк,/ А просто — трудная работа,/ Когда — черна от пота — вверх/ Скользит по пахоте пехота»… «Есть в голосе моем звучание металла». Стихотворение Николая Майорова: «Я в жизнь вошел тяжёлым и прямым…». «Вы в книгах прочитаете, как миф,/ О людях, что ушли, не долюбив,/ Не докурив последней папиросы». Стихотворение Иосифа Уткина «Петлицы»: «Не могли бы вы, сестрица,/ Командиру услужить?/ Не могли бы вы петлицы/ На шинель мою нашить?/ Может быть, вдали, в разлуке,/ Невзначай взглянув на них,/ Я с волненьем вспомню руки, /Нашивавшие мне их».

Его полюбили родители и соседи. Угощали. Приглашали к себе на обед. Отказывался, всегда говорил, что не голоден. Принимал приглашение только моих родителей. Саша легко вскакивал на стул, ел не спеша, от добавки отказывался. Руки у него были золотые. Пока папа был в армии, перечинил всю нашу мебель, сколотил табуретку. С удовольствием помогал соседям. Денег не брал, ничего никогда не просил. После войны поступил в институт. Переписывался с нами, с соседями. Закончил институт, защитил диссертацию, преподавал. Ходил на протезах. К сожалению, рано ушёл из жизни.

Среди инвалидов были агенты немецкой разведки, предатели, палачи, заброшенные на территорию Советского Союза ещё во время войны. Они искали возможность найти новых хозяев или бежать заграницу, полагая, что из Батуми легко, граница рядом. Таких разоблачали сами инвалиды. В школу, как и раньше, приходили пограничники, предупреждали о шпионах, о бдительности.

В 1949 году безногие, безрукие инвалиды исчезли с улиц города[6]. Инвалидов-колясочников вывезли. Вывезли тех, у кого не было родственников, от кого родственники отказались, тех, кто оказывался на улице без сопровождающих, тех, кто побирался, без постоянного жилья, просил милостыню — всех, кто портил своим видом город. Инвалиды, проживающие в семьях, боялись показаться на улице, чтобы их не забрали. На вопрос куда вывезли ― никто не мог дать ответ[7].

Трофейные кинофильмы

В городе было два кинотеатра: «Октябрь» на улице Ленина и «Интернационал» на улице Сталина. В этих кинотеатрах показывали с интервалом в 15-20 минут одни и те же фильмы. Показывали трофейные фильмы, захваченные в Польше, Германии и других странах. Перед началом просмотра фильмов на экране появлялся текст: «Этот фильм взят в качестве трофея после разгрома Советской Армией немецко-фашистских войск под Берлином в 1945 году». Фильмы были на немецком или английском языках с русскими титрами или дублированы советскими артистами. Наиболее популярные: «Три мушкетёра»; с Диной Дурбин «Сто мужчин и одна девушка», «Сестра его дворецкого», «Девушка моей мечты» и др.

Трофейные фильмы смотрели по много раз. Помнили их наизусть. Героям фильмов подражали, их репликами обменивались. Бегали по городу со шпагами, сделанными из толстой проволоки, эфес ― из жестяной банки. Врагов вызывали на дуэль. Так поступали Д’Артаньян и его друзья-мушкетёры. Бились до «первой крови». К счастью, обошлось без серьёзных травм, без большой крови (только царапины), никому не выкололи глаза. Очаровательная Дина Дурбин (в неё влюбились все мужчины города) пылесосом (даже не могли себе раньше представить, что такая машина существует) убирала квартиру. Девочки подражали Дине Дурбин, распевали, не помню из какой кинокартины: «Мы со свистом мчимся полем чистым по траве душистой мчимся мы вперёд/. Вдоль дорог, вдоль лесов и далее …», и ещё: «Едут леди на велосипеде…». «Трофейные» фильмы сделали жизнь города интересной. В кинотеатрах всегда было много народа, билеты покупали задолго до начала или у спекулянтов в три-четыре раза дороже. Кинофильмы стали главным развлечением. Книг в продаже не было, не было радиоприёмников, телевидение появилось в столицах республик и крупных городах только спустя 10–15 лет. Хлеба не было, всегда ходили голодными, но были друзья-мушкетёры, были любимые герои из фильмов, были «зрелища».

В школу приносили фотографии артистов трофейных фильмов. Киномеханики вырезали куски плёнки и торговали ими. Мой школьный товарищ Жора Шанидзе. помогал механику, перематывал киноплёнку. В благодарность механик снабжал Жору кадрами с любимыми артистами. У механика было много помощников и друзей, по просьбе которых он вырезал куски ленты с интересными кадрами. Теперь у каждого кинолюбителя были плёнки с известными артистами из кинолент. В городе увеличивалось число таких любителей, стало модным коллекционировать кинокадры. Шла бойкая продажа и обмен фотографиями и киноплёнками на школьные завтраки. Вслед за детьми коллекционированием кинокадров из плёнок и фотографиями киноартистов увлеклись родители. Кадры с героями фильмов и фотографии долгое время были неофициальной валютой в городе. Особенно высоко ценились кадры «с поцелуями». Число коллекционеров увеличивалось, качество киноплёнок ухудшалось. Во время показа фильмов плёнка рвалась, изображение на экране дёргалось. Городской кинопрокат получал новый фильм на две недели. Две недели показывали фильмы в двух кинотеатрах зимой; летом ещё и в открытом кинотеатре. В конце второй недели в центральную контору проката возвращали совершенно испорченную плёнку. Снимали с работы киномехаников, уменьшали количество дней проката фильмов; результат один: город в контору проката возвращал испорченный кинофильм. Его невозможно было смотреть.

Исчезновение дедушки

Евреев, которые возвращались из эвакуации и из концлагерей в родные места, население встречало враждебно. Власти с большой неохотой отдавали им дома и квартиры, конфискованные оккупантами, и имущество, присвоенное соседями, отказывали в прописке, в приёме на работу. Были случаи нападений на  евреев в западных районах страны; по городам Польши прокатились погромы, среди евреев были убитые. Евреи  боялись переезжать в районы их довоенного проживания, в районы сплошного антисемитизма.

Евреи, эвакуированные в Грузию во время войны, успешно работали, их быт был налажен. После войны некоторые евреи переезжали из западных районов страны в Грузию. Антисемитизм среди местного населения отсутствовал, евреев на работу принимали охотно. Хорошие инженеры и ремесленники были нужны республике.

Ещё во время войны беженцы, осевшие в Батуми, рассказывали о «планах» правительства создать в северной части Крыма Еврейскую автономную, а возможно Советскую Социалистическую Республику — ЕССР. Республика должна была располагаться в засушливой малонаселённой части Крыма, где много неиспользованных земель. Разговоры о создании ЕССР вели открыто беженцы из западных областей Советского Союза и Польши.

Многие евреи надеялись: не удастся эмигрировать в Палестину — переедут в Крым[8]. Вначале рассказам о создании ЕССР мало кто верил. Наши «многоопытные» знакомые, бежавшие во время гражданской войны из Крыма от бесчинств белых и красных (семья мамы — бежала из Крыма во время Гражданской войны в надежде эмигрировать в Палестину), считали слухи провокацией органов НКВД, чтобы выявить недовольных. После депортации крымских татар в Среднюю Азию в реальность образования ЕССР поверили даже мамины друзья-крымчане: до войны в Крыму были еврейские колхозы и совхозы, которых финансировала американская организация «Джойнт»[9]. После окончания войны слухи о ЕССР стали затихать. Активисты, собиравшие подписи среди евреев, желающих переехать в Крым, исчезли из города. Судьба их неизвестна.

Однако беженцы из Польши и западных областей после провала идеи «Крымской республики» не оставляли надежды эмигрировать в Палестину. Они вели активную переписку с бывшими военнослужащими Армии Андерса, среди которых находились их родственники и друзья.

Печальный опыт активистов, раннее составлявших списки желающих переехать в Крым, их ничему не научил. Евреи завалили письмами Еврейский Антифашистский Комитет с просьбами помочь им выехать в Палестину. В некоторых случаях такие просьбы поддерживали раввины. Правительство решило уничтожить любую возможность проявления «еврейского национализма» и лояльность к евреям Палестины, начались аресты религиозных деятелей.

Дедушка Бенсион старался жить в Батуми, не привлекая к себе внимания. Надеялся, что об его учёбе в Америке, занятиях английским языком с отъезжающими в двадцатые годы в Палестину, забыты. Властям, конечно, было известно, что он учился за границей, преподавал иврит, работает раввином и шойхетом. Ареста дедушки ждали. Ждали, боялись, надеялись — авось, пронесёт.

В молодости папин брат Шика был одним из ведущих футболистов городской команды. Футболисты города успешно выступали не только в Грузии, но и в других республиках. Шли годы. Появились новые чемпионы, молодые футболисты, но «стариков» связывала дружба, доверие, взаимная поддержка. Часто встречались, вспоминали «боевую спортивную молодость». Весной 1946 года, когда дядя Шика после окончания рабочего дня выходил из конторы, к нему подошёл товарищЬ молодости, из городского отдела НКВД, и скороговоркой по-грузински предупредил, что ночью арестуют дедушку Бенсиона (дедушка и бабушка жили вместе с семьёй дяди Шики). В этот же вечер папа зашёл за родителями, привёл их к нам домой (жили мы в трёх минутах ходьбы от вокзала). Незадолго до отхода последнего ночного поезда на Тбилиси, папа вышел из дома с родителями, у бабушки в руках — узелок с бельём, у дедушки — талес, тфилин, Тора. Они обошли вокзал, подошли к поезду со стороны паровоза. За несколько минут до отправления вошли в первый вагон. Поезд тронулся. Рано утром родители отца были в Тбилиси, а ещё через два часа — в Сталинири (Цхинвали).

За дедушкой пришли ночью. Подняли всю семью дяди Шики. Обошли обе комнаты, весь дом. Забрали книги на еврейском языке. Опросили соседей. Соседи видели, что папа поздно вечером вышел с родителями из нашей квартиры. Папу вызвали в НКВД на допрос. Он подтвердил, что дедушка Бенсион и бабушка Ента вечером недолго гостили у нас; провожал родителей только несколько кварталов (блоков), вернулся домой: утром рано на работу. В тот же день папа и дядя Шика подали заявление об исчезновении родителей. Никто не стал искать стариков. Случаи исчезновения людей в городе были, и, к сожалению, часто.

В Цхинвали дедушка и бабушка жили в доме покойного отца Енты, Раввина Абрама Хволеса. В этом же доме жил вместе с семьёй младший брат бабушки Рувим, которого дедушка знал с детства. Дедушка помогал цхинвальскому раввину, исполнял обязанности шойхета. У дедушки была астма, климат не подходил. Умер дедушка 15 марта (5 адара по еврейскому календарю) 1948 года. Бабушка после смерти дедушки жила в Батуми в семье дяди Шики. Умерла 19 декабря (12 кислев) 1962 года. Похоронены дедушка и бабушка в Цхинвали.

«Уроки» А. Жданова

В 1946 году во время летних школьных каникул было опубликовано «Постановление ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград» и доклад А.А. Жданова об этих журналах[10]. Постановление и доклад были перепечатаны всеми газетами и все они откликнулись статьями, одобряющими постановление. Собрания трудящихся Страны Советов в «городах и таёжных посёлках» (так писали в газетах — А.Л.) с горячим энтузиазмом поддержали это постановление.

В новом учебном году с первого дня, с первого урока, в течение нескольких недель нам, ученикам седьмого класса, рассказывали и требовали конспектировать, повторять и писать в своих сочинениях о плохой работе журналов «Звезда» и «Ленинград» (мы об этих журналах и авторах раньше не знали, не слышали; уверен, что не знали, не слышали о них и в «таёжных посёлках»), об их грубых ошибках, неудовлетворительной работе. Мы должны были осуждать «вместе со всем советским народом» ошибки журналов и их авторов. И мы осуждали всем классом, всей школой, вместе со всем советским народом ошибки журналов и их авторов.

Преподаватели нервничали. Постоянные педсоветы, инструкции Городского отдела образования (ГОРОНО). Молодая преподавательница литературы, милая, интеллигентнейшая Мария Фёдоровна, постоянно краснела, заглядывая в бумажку, рассказывала о журналах, о М. Зощенко ― «мещанин и пошляк» ― и «ему подобных писателях» ― «подонки литературы», его рассказах ― «пакостничество и непотребство». Особенно ругали рассказ М. Зощенко «Приключение обезьяны». Под диктовку преподавательницы записывали цитаты из доклада А. Жданова[11]: «На свет выплыли символисты, имажинисты, декаденты». Мы не знали кто они, этисимволисты, имажинисты, декаденты не понимали значения этих слов. Звучали они «ругательно». Наш «ругательный» запас, запас бранных слов пополнялся, благодаря изучению доклада, «урокам Жданова», как говорил папа.

С пятого класса учеников школы обязывали заучивать непонятные слова и повторять их на уроках, как молитву, и обязательно в любых сочинениях по литературе. (Это называлось «связывать тему сочинения с современностью»). Меня выручала мамина тётя, тётя Сима. Она знала всё, или почти всё, что имело отношение к литературе. Объясняла значения непонятных терминов, «литературных слов».

Даже в самые тяжёлые для страны времена, книжные полки в магазинах были «завалены» политической литературой. Приобретали её библиотеки и, так называемые, кабинеты политического просвещения. Специальные комиссии городских и районных комитетов партии проверяли наличие такой литературы. Художественную литературу практически не печатали. Перечитал книги в городской библиотеке и в библиотеке «Дома офицеров». Брал под залог книги у одной пожилой женщины, которая за небольшую плату давала прочитать книги из своей библиотеки. Изредка в газетных киосках продавали тоненькие книжки небольшого формата, издаваемые как приложение к журналу «Огонёк». С киоскерами, продавцами газет, ещё со времён войны были прекрасные отношения. Они оставляли все новинки. Так у меня появилась книжка рассказов М. Зощенко ― приложение к журналу «Огонёк». Среди этих рассказов ― «Приключения обезьяны». Его читал ещё до «Постановления». Никакого впечатления он не произвёл ни на меня, ни на моих товарищей. Рассказ показался скучным. Ничего антисоветского мы там не нашли. Нам объяснили, что ученики седьмого класса ещё «политически неграмотны» и не доросли до понимания «антисоветских замыслов» М. Зощенко. Надо внимательно изучать доклад. Только после многодневных «уроков Жданова» «поняли» (вернее — запомнили): сатира Зощенко ―

«изображение жизни советских людей ― нарочито уродливое, карикатурное и пошлое, понадобилось ему, чтобы вложить в уста обезьяне гаденькую, отравленную антисоветскую сентенцию насчёт того, что в зоопарке жить лучше, чем на воле, и что в клетке легче дышится, чем среди советских людей».

Оказалось: писатель Зощенко ― «пошляк и подонок» ― автор бессодержательных, пустых рассказов, к тому же ещё и аполитичен. Среди папиных книг я нашёл старое, мне помнится 1932 или 1933 года издания рассказов М. Зощенко. Теперь уже читал с интересом. Чем больше его ругали, тем лучше понимал сатиру этого великого писателя. И мои друзья читали и начали понимать его сатиру. Благодаря «урокам Жданова»—пришло понимание.

Жданов обрушился на Анну Ахматову, на её поэзию, «застывшую» «на позициях буржуазно-аристократического эстетства и декадентства» при том ещё и «салонную, и не желающую «идти в ногу со своим народом, которая наносит вред делу воспитания нашей молодежи и не может быть терпима в советской литературе».

«Не то монахиня, не то блудница, а вернее, блудница и монахиня, у которой блуд смешан с молитвой», ― говорил Жданов об А. Ахматовой[12] «Но клянусь тебе ангельским садом,/ Чудотворной иконой клянусь/ И ночей наших пламенных чадом…», ―

цитировал Жданов Ахматову. Спросил тётю Симу об этом стихотворении. Она порылась в своём чемодане. Вынула пожелтевший альбом. Прочла стихотворение: «А ты думал ― я тоже такая,/ Что можно забыть меня,/ И что брошусь, моля и рыдая,/ Под копыта гнедого коня./ Или стану просить у знахарок/ В наговорной воде корешок/ И пришлю тебе странный подарок/ Мой заветный душистый платок./ Будь же проклят. Ни стоном, ни взглядом/ Окаянной души не коснусь,/ Но клянусь тебе ангельским садом,/ Чудотворной иконой клянусь,/ И ночей наших пламенным чадом/ ― Я к тебе никогда не вернусь». (А. Ахматова «Аnno Domini»). Стихотворение мне очень понравилось. Выучил его. Читал всегда знакомым дома и в гостях. Тётя Сима сказала, что никогда не была почитательницей стихов Ахматовой, но это ей нравится.

Дома родители вздрагивали от произносимых мной и моим младшим братом Борисом громко и с пафосом слов: «символисты», «имажинисты». Зато новые слова вытеснили из нашего словарного запаса матерщину. Теперь мы щеголяли новыми «ругательными» словами, не произнося матерных: «пошляк», «подонок», «декадент», «символист», «имажинист» ― и в этом была польза «уроков» А. Жданова.

Появлялись в прессе новые, незнакомые нам имена обруганных писателей и поэтов серебряного века. Из «уроков Жданова» узнали о «представителях реакционного мракобесия и ренегатства в политике и искусстве»: Д. Мережковском, В. Иванове, А. Белом, З. Гиппиус, Ф. Сологубе. Тётя Сима говорила, что наконец молодёжь узнает имена настоящих писателей и поэтов, пусть даже через ругань, которая обрушилась на них. Она с удовольствием читала обруганные стихи обруганных поэтов, рассказывала о них.

Узнали, опять-таки, «благодаря» А. Жданову о сатирике А.А. Хазине[13], его стихотворении «Возвращение Онегина»: «Ведь смысл пасквиля, сочиненного Хазиным, заключается в том, что он пытается сравнивать наш современный Ленинград с Петербургом пушкинской эпохи и доказывать, что наш век хуже века Онегина. Он злопыхательствует, возводит клевету на советских людей, на Ленинград». (Из доклада А. Жданова) Сосед Борис Ч. показал мне под большим секретом это стихотворение. Оно понравилось: «…Судьба Евгения хранила, /Ему лишь ногу отдавило, /И только раз, толкнув в живот,/ Ему сказали: «Идиот!»… Прочитал его тёте Симе. Ей стихотворение не понравилось: «Безвкусно. Пошло», а я его читал с удовольствием.

Как молитву постоянно цитировали статью Ленина «Партийная организация и партийная литература», написанную в 1905 году, на которую ссылался в докладе Жданов: «Литература должна стать партийной. В противовес буржуазным нравам, в противовес буржуазной предпринимательской, торгашеской печати, в противовес буржуазному литературному карьеризму и индивидуализму, «барскому анархизму» и погоне за наживой, социалистический пролетариат должен выдвинуть принцип партийной литературы, развить этот принцип и провести его в жизнь в возможно более полной и цельной форме»… «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя. Свобода буржуазного, писателя, художника, актрисы есть лишь замаскированная (или лицемерно маскируемая) зависимость от денежного мешка, от подкупа, от содержания» и т. д. Здесь мы не поняли ничего. «Не доросли. Вырастите — поймёте, а пока запоминайте», ― говорили нам. Запоминали и цитировали не понимая.

Партийные идеологи, печать обрушились на композиторов Шостаковича, Мурадели, Прокофьева. Композиторы с мировыми именами ждали ареста.

«Идеологическая диверсия»

В школе учебников было мало. На весь класс ― два учебника по истории. Их не выпускали из рук наши высоковозрастные второгодники. Меня это не волновало. На уроке внимательно слушал рассказ преподавателя истории Иванова Клементия Ивановича. В нашей домашней библиотеке было восемьдесят два тома энциклопедии Брокгауза и несколько дореволюционных книг по истории, которые папа привёз из Москвы — подарок дяди Исаака Хволеса. Историю я любил, много читал. В энциклопедии «вычитывал»необходимую информацию, и на уроках дополнял ответы рассказами из домашней библиотеки. Преподаватель поощрял мои «дополнения». Постоянно хвалил. Так было почти на каждом уроке. Я уже серьезно думал о поступлении на исторический факультет университета. Так было до поры до времени. Скандал разразился, когда, рассказывая об Александре втором, назвал его царём-освободителем. Так было в «домашних» книгах. Преподаватель после урока побежал в Госбанк, где работал мой папа, вместе с ним ― к директору школы. Не знаю, о чём они говорили, но все дореволюционные книги кроме энциклопедии исчезли из дома, а мне строго-настрого отец и Клементий Иванович запретили на уроках истории делать любые дополнения, выходящие за пределы учебника.

На уроках биологии изучали «труды» Академии ВАСХНИЛ по генетике и внутривидовой и внешневидовой борьбе. Труды, в виде книги, были изданы большим тиражом[14]. Приобрёл. Прочитал. Про генетику не всё понял. Преподаватель биологии плохо владел русским языком. Мы ему дали прозвище «Ботане» ― (слово производное от «ботаника» и «батоно» груз. слово) прочитал по бумажке: «Лысенко и его сторонники осудили менделистов-морганистов и доказали правильность, мичуринского учения». Записали, повторили, заучили. В начале каждого урока по биологии повторяли эти слова.

По докладу ВАСХНИЛ внутривидовая борьба в природе не существует. У меня было другое мнение. Во время войны у нас был небольшой участок, на котором выращивали кукурузу. Вначале участок вспахивали, очищали от сорняков, чтобы они не заглушали ростки кукурузы. В лунку, вырытую в земле, закладывали 3-5 зёрен кукурузы. Чистку (прополку) земли от сорняков проводили периодически, чтобы они не мешали росту кукурузы. Понятно: борьба между сорняками и ростками кукурузы ― межвидовая борьба. Из 3-5 зёрен вырастало несколько стеблей кукурузы. Как правило, один сильнее других. Своей корневой системой он «забивал» другие стебли. Это ― внутривидовая борьба. Так я её понимал. Так я рассказал на уроке о межвидовой и внутривидовой борьбе Моё мнение по внутривидовой борьбе поддерживал мой друг Игорь Воюев; во время войны его семья выращивала рис. Выживал сильнейший росток риса. Мы спорили с преподавателем, доказывая существование внутривидовой борьбы. Соглашались, что нельзя «переносить» на человеческое общество наличие внутривидовой борьбы, иначе оправдываются войны. Но преподаватель требовал полного признания отсутствия внутривидовой борьбы. Требовал рассмотреть наши ошибки на собрании и наказать «по комсомольской линии». Спор не в нашу пользу решил педсовет: мне и Игорю снизили четвертные оценки по биологии и поведению и предложили наши взгляды обсудить на собрании.

Муртаз Гоциридзе наш друг и соученик, знакомый ещё с дошкольных лет, секретарь комсомольской организации школы, отозвал меня и Игоря на перемене между уроками: «Горком (Городской комитет) комсомола требует проведения собрания». «Проводи», ― сказали мы. «Вас должны обсудить. Выступающие будут говорить о ваших взглядах, противоречащих положению марксистско-ленинской теории и учению Мичурина», ― добавил Муртаз. «Обсуждайте», ― сказали мы, ― «и осудить», ― добавил Муртаз. «Чёрт с вами, осуждайте», ― ответили мы. «Кто будет председателем и вести собрание? А секретарём? ― спросил Муртаз (обычно на собраниях меня и Игоря «выбирали» председателем и секретарём). ― «Как вы думаете, кто должен выступить с осуждением? Никто не хочет», ― взмолился Муртаз, ― «Уговорите кого-нибудь». Мы не на шутку рассердились. Конечно, мы друзья, но это уже было слишком: «Решай сам». Собрание состоялось. Не помню, кто был председателем собрания, кого уговорили выступить. Конечно, выступали, обсуждали, осуждали, заговорщицки нам подмигивая. На собрании был директор, были преподаватели. От педагогического совета выступил Ботане. Говорил плохо, его не понимали, смеялись, директор еле сдерживал улыбку. Но самое страшное Ботане сказал в конце выступления: «Вы смеётесь, а совершена идеологическая диверсия». Ботане сказал, и все это поняли, поняли и испугались. Испугались не только мы, «обсуждаемые», но и директор, и все присутствующие на собрании: «идеологическая диверсия» ― серьёзное политическое преступление. Собрание притихло. Время было тревожное могли обвинить по политической статье нас, а директора, и преподавателей за плохое воспитание учащихся. Директор постарался нейтрализовать выступление Ботане: вероятно, преподаватель недостаточно доходчиво, а возможно, неправильно объяснил основы теории Лысенко в классе, и потребуется ему (директору) самому провести урок. Ботане не на шутку испугался. После выступления директора понял, что и он виноват, не мог правильно объяснить отсутствие внутривидовой борьбы. Выговор объявили строгий с занесением в учётную карточку члена комсомола. Протокол собрания откорректировали вместе с Игорем. Прибавили критику в свой адрес (сами себя жестоко высекли), убрали слова Ботане об идеологической диверсии по согласованию с горкомом комсомола. Муртаз отнёс протокол в Горком.

Меня и Игоря перестали «выбирать» председателем и секретарём. на собраниях. Мы были только рады этому «наказанию». На собраниях никто не хотел выступать. Приходилось «придумывать выступления», вносить их в протокол. Уже давно просили Муртаза освободить нас от этого «комсомольского поручения». Ведь надо было протокол придумать и согласовать с «выступающими». Теперь мы официально не числились «руководителями» собраний. Однако, приходилось подсказывать (придумывать) что вносить в протокол, кого и как «критиковали» на собрании, кто и как «признавал» свои ошибки (без критики и самокритики горком комсомола протокол не принимал). Через несколько лет мы встретили Муртаза во время каникул, он рассказал, что в Горкоме комсомола его предупредили никогда не приносить протокол собрания с нашими фамилиями. Это «наказание» было нам назначено свыше.

До Городского отдела народного образования (Гороно) официально скандал не донесли. Конечно, в Гороно и в горкоме комсомола обо всём знали, но выжидали не донесут ли «наверх». Тогда бы приняли меры. Повезло ― никто не донёс. Мы были хорошими учениками, и вдруг «диверсия». Ботане плохо владел русским языком, его перевели преподавателем биологии в грузинскую школу, где специально открыли для него вакансию. О нашем «вольнодумстве» никогда не вспоминали: постарались забыть, чтобы «не выносить сор из избы». «Сор из избы не вынесли» Городской комитет комсомола выдал мне и Игорю характеристики для поступления в институт, такие же, как и всем. В характеристиках было написано, что мы активные комсомольцы, взысканий не имели. Характеристики, выданные нам школой, заканчивалась словами: «Поведение — отличное».

Космополиты

В январе 1948 года в ЦК КПСС. на совещании деятелей музыки прозвучали слова А.А. Жданова «безродный космополит». В газетах печатали статьи о «судах чести», которые расследовали антипатриотические, антигосударственные и антиобщественные поступки. Эти суды «рассматривали» «восхваление» достижений зарубежной техники, «низкопоклонство» перед Западом нашими учёными. Ломоносов, Попов, Циолковский, Ползунов, братья Черепановы, Петров, Крякутный, Можайский, Артамонов, Калашников и другие были «назначены» первооткрывателями. Отечественные «специалисты» утверждали приоритет России в разных областях техники: в воздухоплавании (вместо Монгольфье ― подьячий Крякутный), самолётостроении (вместо братьев Райт ― А.Ф. Можайский) Изобретение велосипеда около 1800 года стало «приоритетом» уральского крестьянина Артамонова и т. д. Приоритет научных достижений приписывали России и СССР. Осуждалось стремление печататься в иностранных журналах. Ведущие научные журналы всего мира были переведены из свободного доступа в спецхраны (особые отделы хранения литературы, закрытой для общего пользования). Учёные советы ВУЗов и Высшая аттестационная комиссия — ВАКа ― при Министерстве образования отклоняли диссертации, если в них не был «показан» приоритет отечественной науки, великих русских учёных, изобретателей.

Через год в газете «Правда» была опубликована статья «Об одной антипатриотической группе театральных критиков», отредактированная лично Сталиным: «Безродные космополиты подвергают атакам искусство Художественного театра и Малого театра ― нашей национальной гордости»[15]. Вся антипатриотическая группа ― критики с еврейскими фамилиями ― Ю. Юзовский, А. Гурвич, Л. Малюгин, А. Борщаговский, Г. Бояджиев, Я. Варшавский, Е. Холодов (Меерович) была обвинена в попытке «дискредитировать передовые явления нашей литературы и искусства, обрушиваясь именно на патриотические, политически целеустремленные произведения якобы из-за их художественного несовершенства».

В «Литературной газете» появилась разгромная статья, подписанная сотрудниками «Правды» В. Кожевниковым и Давидом Заславским, а также руководством Союза писателей ― А. Фадеевым, К. Симоновым и А. Софроновым, которые обвинили группу театральных критиков «известной национальности» (выделено мною — А.Л.), что они «являются носителями глубоко отвратительного для советского человека, враждебного ему безродного космополитизма» и «утратили свою ответственность перед народом».

Члены этой группы скрывали свою настоящую национальность (еврейскую), под псевдонимами, насаждали антирусские тенденции. В печати появились фельетоны, стихи, пьесы, в которых приводили их псевдонимы и раскрывали фамилии. Если фамилия была нейтральной, приводили имена и отчества: «Сруль Нахманович…, Хаим Абрамович…, Израиль Менделевич…». «Безродных» увольняли с работы; некоторых арестовали.

…Разгром театральных критиков стал началом многолетней травле филологов, ― литературоведов, учёных с мировыми именами (чаще всего ― еврейскими). Ежедневно во всех газетах, регулярно во всех журналах, по радио писали, говорили о «группе», создавшей тайные антипатриотические объединения, захватившей руководящие позиции, в науке, музыке, промышленности.

Борьба с космополитами стала борьбой с евреями, была государственным ничем не прикрытым антисемитизмом. Клеветники, антисемиты писали доносы на учеников, на учителей, студенты сводили счёты с профессорами, которые «неправильно» оценили их знания. Учёных изгоняли из ВУЗов, люди теряли работу. Народу на государственном уровне внушали: лишь евреи воруют, берут взятки, неправильно лечат, пишут клеветнические статьи, книги.

Поэт С. Васильев написал поэму «Без кого на Руси жить хорошо». Оказалось, жить хорошо только людям с еврейскими фамилиями. Это они (евреи) «Строчат статьи погромные,/ проводят сходки тёмные/, зловредные, отравные/ рецензии пекут./ Жируют припеваючи,/ друг другом не нахвалятся…»… «Гуревич за Сутыриным,/ Бернштейн за Финкельштеином,/ Черняк за Гоффеншефером,/ М. Гельфанд за Б. Руниным,/ Б. Кедров за Селектором,/ за Хольцманом Мунблит./ Такой бедлам устроили,/ так нагло распоясались,/ вольготно этак зажили,/ что зарвались вконец». С. Михалков сочинил басню «Мы знаем, есть еще семейки,/ Где наше хают и бранят,/ Где с умилением глядят/ На заграничные наклейки/… А сало… русское едят!».

***

В девятом классе русскую литературу преподавал Лев Давидович Могилевский. В 1919–1922 годах Лев Давидович организовывал выступления писателей, историков, философов в Батумском Общественном собрании. Преподавал много лет, ещё в еврейской гимназии. Был директором вечерней школы рабочей молодёжи. Преподавал кроме литературы математику, историю, географию. В 1929 году преподавал в классе, где учился мамин брат Виктор Токачиров, а в 1930 ― в классе сестры папы Доры Левиной.

В начале учебного года Лев Давидович рассказывал о споре представителей двух течений славянофилов и западников, о борьбе славянофилов с использованием в русском языке иностранных слов, за чистоту русского языка. Славянофилы настаивали на замене иностранных слов на русские. Приводил пример: заимствованное у французов слово «Ля галош» ― «галоши» предлагали заменить словом «мокроступы», «тротуар» ― «топталище».

Лев Давидович прочитал по бумажке: «Хорошилище идёт по гульбищу из позорища на ристалище» и просил перевести это предложение с «русского на русский» Класс притих ― варианты перевода никто не предложил. «Франт идет по бульвару из театра в цирк», ― под смех всего класса перевёл Лев Давидович. Он рассказывал, что славянофилы настаивали ― у России свой особый путь, а западники утверждали ― европейский.

Оказывается, П.Я. Чаадаев, В.Г. Белинский, А.И Герцен и Н.П. Огарёв — западники. Класс единодушно «присоединился» к западникам.

Могилевский на нескольких уроках рассказывал о поэзии М.Ю. Лермонтова, о его шотландских корнях и предполагаемом родстве с Байроном. Продиктовал подробный план рассказа о влиянии творчества Байрона на лирику М. Лермонтова. (А. Пушкин тоже оказался под влиянием Байрона ― «Кавказский пленник», «Бахчисарайский фонтан», «Цыгане», ― так сказал Лев Давидович). Мы, как всегда, добросовестно записали план. На следующий урок Лев Давидович пришёл с опозданием, взъерошенный, бледный, портфель открыт. Второпях забыл закрыть за собой дверь, устало опустился на стул. Вскочил и почти прокричал, чтобы из тетрадей немедленно вырвали страницы с планом его предыдущего урока, и забыли, забыли бы навсегда о влиянии творчества Байрона на лирику Лермонтова. Не было никакого влияния Байрона на творчество Лермонтова. Никто на творчество великого русского поэта из иностранных авторов не влиял. Русская поэзия самобытна. Страницы с планом о влиянии Байрона на М. Лермонтова из тетрадей вырвали. Лев Давидович сам лично просмотрел наши тетради, собрал вырванные страницы и принялся нервно их рвать. Дал задание к следующему уроку выучить стихотворение М. Лермонтова «Нет, я не Байрон, я другой…». Не помогло. На последний урок в класс вошли директор с незнакомцем и собрали наши тетради по литературе. Льва Давидовича опытнейшего преподавателя отправили на пенсию.

Лев Давидович, который знал папу ещё с двадцатых годов прошлого века, при встрече на бульваре рассказал, что его отправили на пенсию, обвинив в космополитизме. Посоветовал держаться подальше от него, в городе идут аресты, за ним следят. Ждал, что за ним «придут». Не «дождался», не пришли, не успели. Он покинул навсегда этот неблагодарный свет.

Голоса «из-за бугра»

После войны муж папиной сестры Яша купил радиоприёмник «Восток», а через некоторое время немецкий радиоприёмник (не помню его названия). Почти каждый вечер папа с братом Шикой шли к дяде Яше. Я шёл за ними. Оправдывался необходимостью решать вместе с двоюродной сестрой Любой трудные задачи по математике (дочка дяди Яши, Люба, училась в параллельном классе женской школы). Меня интересовала не математика, а «вражеские голоса», закордонные передачи. Папа возражал, полагал, что я ещё не дорос, не всё пойму, разболтаю. Вмешался дядя Шика, и мне разрешили слушать передачи «из-за бугра». Эти передачи и комментарии дяди Шики раскрыли мне на многое глаза.

Через некоторое время заработали глушилки[16]. «Вражеские голоса» ― перекрывали советские ретрансляторы, посылая в эфир шум, гул, треск, свист. Это называлось «радиозащитой» («радиоподавлением», «постановкой помех», «радиопротиводействием», «забивкой антисоветских радиопередач», «радиоэлектронной борьбой»). Глушилки «забивали» голос диктора. Однако, слегка меняя частоту приёма, слушали «голоса». Знакомый радиомеханик усовершенствовал приёмник, встроив в него низкочастотные диапазоны. Долгое время нам удавалось слушать передачи без помех, «какофонии НКВД», так называл дядя Шика работу глушилок. Иногда засиживались перед радиоприёмником далеко за полночь.

Несколько передач было о деле Виктора Кравченко, невозвращенце, который остался за границей во время служебной командировки в 1943 году и опубликовал книгу «Я выбрал свободу» («Я избрал свободу)[17]. Книгу читал диктор зарубежной радиостанции. Теперь о Кравченко и его книге мало кто помнит. Книга была переведена на многие языки. Кравченко писал о голоде, коллективизации, терроре. Не только для меня, но и для родителей многие факты, приведённые Кравченко, в то время казались выдуманными. В Советском Союзе появилось несколько статей, изображающих Кравченко предателем, купленным недоброжелателями из капиталистических стран. Статья под заголовком «Иуда Кравченко» была напечатана в одной из центральных газет и перепечатана республиканскими и местными. Отныне во всех статьях Кравченко называли «Иудой». После публикации книги зарубежная коммунистическая и близкая к ней левая пресса обрушились с бранью на Кравченко, обвиняя его в дезертирстве и предательстве ― он покинул страну во время войны ― обвиняли в клевете, писали, что он пьяница, связан с американскими спецслужбами, а книгу написали за него. Кравченко подал в суд за клевету на французскую газету Les Lettres françaises ― «Леттр франсез» ― (главный редактор Клод Морган)[18] и на коммунистического журналиста Андре Вюрмсера[19], автора одной из наиболее злобных статей. Процесс проходил в Париже в 1949 году.

«Голоса» подробно рассказывали о судебном процессе. Свидетелями против Кравченко выступали прокурор Украины Р. Руденко, привезённые из Советского Союза его жена, сослуживцы и иностранные коммунисты друзья Советского Союза. Среди них были физик Жолио-Кюри, писатели Луи Арагон[20], Жан-Поль Сартр[21]. Трудно было сомневаться в правдивости показаний известного физика Жолио-Кюри и писателя Жан-Поля Сартра («полезные идиоты»). Когда же со стороны Кравченко выступили многочисленные свидетели (более сотни) ― беженцы из СССР, бывшие узники советских концлагерей, члены семей репрессированных советских и иностранных коммунистов, стало понятно, что друзья Советского Союза глубоко заблуждались. Особенно поразило выступление на стороне В. Кравченко жены расстрелянного НКВД немецкого коммуниста Гейнца Неймана Маргариты Бубер-Нейман[22]. Органы НКВД сослали её в лагерь, а потом выдали гестапо в 1940 году.

«Я борюсь против советизма, а не против России; я против коммунизма, но не против народа России, русских, украинцев, всех других», ― сказал Кравченко. ― «Я не смешиваю Россию и народ с советским режимом. Сталины и Молотовы приходят и уходят, а Россия пребудет вечно. В. Кравченко судебный процесс выиграл.

В эти же годы мы узнали о писателе Артуре Кёстлере, который порвал с коммунистической партией и опубликовал книгу «Тьма в полдень» («Слепящая тьма»). Книга большая, вышла она ещё в1939 или в1940 году. «Голоса» читали её много дней. Задолго до Солженицына и Шаламова Кёстлер рассказал о политических репрессиях в СССР.

***

Шёл 1950 год. Последний учебный год, одиннадцатый класс. Решили вместе с Игорем Воюевым после окончания школы поступать в Ленинградский Технологический институт (ЛТИ) имени Ленсовета. В этом институте на первом курсе физико-химического факультета уже учился наш друг Алик (Арнольд) Черепов. Мы втроём много лет дружили. Алик на год раньше закончил школу. Надеялись, будем вместе учиться на одном факультете, жить в одном общежитии. Переписывались регулярно, об институте, учёбе. Перед Новым годом получил от Алика письмо. В письме Алик писал о группе отличников, которые учились на третьем курсе физико-химического факультета: очень дружная группа, с первого курса все учились только на отлично, занимались научной работой. Группу в полном составе перевели с физико-химического факультета на факультет органической химии. В письме Алик перечислял фамилии студентов этой группы: Зайонц, Горелик и др.— все еврейские. Написал, что советует мне поступать не на физико-химический факультет, а на факультет органической химии. Письмо родителям я не показал. Совет Алика я понял только через восемь месяцев, когда оказался в Приёмной комиссии ЛТИ.

Депортация

1949 год. Последний экзамен

Батуми. Июнь 1949 года. Девятый класс. Через два дня, тринадцатого, последний экзамен по алгебре. Готовлюсь, решаю задачки и примеры математических олимпиад и для поступающих в ВУЗы. Вечереет. За окном нарастающий топот сапог. От вокзала идут солдаты. На плечах голубые погоны. Вероятно ― лётчики. Но почему их так много? Почему на плечах винтовки? Почему привезли их специальным составом?

Слухи о выселении греков с кавказского побережья будоражили город с конца мая 1949 года. Их распространяли крестьяне, приезжающие на базар: председатели колхозов и сельских советов составляют списки на выселение греков[23]. Слухам этим в городе мало кто верил. Греки занимали твёрдые позиции в промышленности и сельском хозяйстве Грузии. Тем не менее, в городе поселилась тревога. В продовольственных магазинах — пустые полки. Исчезли последние продукты, которые ещё несколько дней назад свободно и без очередей продавались в магазинах — берёзовый сок в трёхлитровых банках, перловая крупа, рыбные консервы в томатном соусе производство местного рыбозавода. Крестьяне скупали мешковину.

10 и 11 июня грузовые машины всех организаций города переданы в распоряжение МГБ. Шофёры ― на военном положении. Родители не спят вторые сутки, слегка приоткрыв занавеску, смотрят на улицу. Ещё одна тревожная ночь. По городу носятся грузовые машины. Я не могу заснуть; завтра экзамен. Заснул только под утро. Спал мало. Разбудили родители. Бегом в школу, не опоздать. Что-то изменилось в городе. Людей почти не видно. Магазины закрыты. Ветер разносит по улицам бумагу. Кое-где хлопают открытые двери и окна. В голове формулы, типовые решения примеров и задач. Бегу. Нельзя опоздать.

С задачей и примерами по алгебре рассчитался быстро, одним из первых. Несколько любителей математики, закончив задания, передали шпаргалки отстающим. Бегом в женскую школу помогать девочкам, с которыми дружил наш класс.

Скоро начали выходить первые девочки. Заплаканные. Оказывается, не пришла на экзамен одна из лучших учениц Лиля Арданян. К ней посылали учителя физкультуры. Он вернулся расстроенный: ночью семью Лили выселили из дома в административном порядке вместе с престарелым дедушкой. (Слово «депортация» тогда не употребляли; в официальных бумагах — «выселение-переселение» ― отсюда «выселенцы-переселенцы». И сегодня избегают слова «депортация», предлагают называть «принудительное переселение»). Погрузили на машину, увезли на товарную станцию (пригородный железнодорожный узел, где формировались составы и был отстойник поездов перед отправлением).

У Лили я часто бывал дома. Обменивались интересными задачками. Семья у неё ― дружная, гостеприимная. Дедушка большую часть времени лежал на тахте у открытого окна. Иногда мы помогали вывести его во двор. Сидел, молчал, грелся на солнце. Оказалось, дедушка, который даже самостоятельно не мог передвигаться, стал причиной депортации семьи. В молодости он был в партии «дашнаков», Дашнакцютун[24]. После Октябрьской Революции в 1918–1920 гг. Армения стала независимым государством. Правительство возглавила партия Дашнакцютун. После ввода войск Красной Армии на территорию независимой Армении в ноябре 1920 г. правительственные войска были разгромлены, руководство партии эмигрировало; видные деятели — репрессированы. Оставшиеся рядовые члены партии потеряли между собой связь. Чем могли навредить несколько десятков стариков, которые еле передвигались, советской власти? Чем могла навредить семья Арданян и активная комсомолка-отличница Лиля?

Друзья Лили побежали на товарную станцию. На станции ― состав из обычных товарных вагонов. На некотором расстоянии ― цепочка солдат, на плечах ― голубые погоны, вооружены винтовками. Двери вагонов открыты. Люди прильнули к щелям в стенках вагонов, к зарешеченным окнам, сгрудились у открытых дверей. Из вагонов крики, плач, просьба: «Пить». К солдатам подступает возбужденная толпа. В вагонах наши соседи, друзья, сослуживцы родителей. Мы в толпе. Пытаемся приблизиться к составу, передать в вагоны воду, продукты, одежду, узнать куда направляют вагоны. Солдаты вскидывают винтовки, щёлкают затворы: приказ — не разговаривать, никого к вагонам не подпускать. Приносят воду в баках, крики на время стихают.

Несколько дней на товарной станции в тупике под палящим солнцем стояли вагоны. Несколько дней из вагонов раздавались крики и плач. Круглые сутки стояла охрана и возбуждённая толпа родственников, соседей, знакомых.

Наконец, вагоны догрузили несколькими семьями, наглухо закрыли двери. Поезд тронулся в неизвестность под крики и плач из вагонов, под крики и плач провожающих.

Выселенцы-переселенцы[25]

Владимир В., отец моего друга Игоря. в пятидесятые годы рассказывал, что двенадцатого июня 1949 года в помещение городского цирка пригласили активных членов ВКП(б) и ВЛКСМ. Объявили об их мобилизации, запретили отлучаться: они входят в оперативные группы для выселения-переселения (так в официальных документах, далее «выселение») в административном порядке ненадёжных элементов. Зачитан приказ, о выселении греков, турок и других представителей нетитульных национальностей:

Иностранно поданных; бывших греческих и турецких иностранно поданных; бывших иностранно-поданных, принятых в советское гражданство; не имеющих гражданства; армян-дашнаков.

Сформированы опергруппы, в состав которых входили руководитель-представитель МГБ, член городской партийной или комсомольской организации и вооружённый солдат.

Республиканские руководители имели указания: принудительному (выделено мной ― А.Л.) выселению официально не подлежат «лица, принимавшие участие в защите Родины во время войны, награжденные орденами и медалями, заслуженные деятели, лауреаты, депутаты Советов и естественно, советские граждане с рождения. Такие граждане могут переселиться только добровольно.

В сёлах списки выселяемых составляли председатели сельсоветов. В селе Чаква Кобулетского района (около Батуми) первыми в список попали владельцы больших хозяйств, добротных домов с садами и виноградниками, расположенными близко к побережью, в том числе советские граждане и бывшие фронтовики. Председатель включал в список кроме греков и курдов. Всем им вначале предлагали обмен на небольшие дома, заросшие травой участки, далеко от побережья. Сельские жители представители нетитульных национальностей, проживающие на побережье попали в список и были высланы все, невзирая на должности, заслуги, участие в защите родины, гражданства. От них полностью очищали села, колхозы.

Для перекрытия возможных путей бегства выселяемых были привлечены воинские части, созданы блок посты около вокзалов, мостов, переправ и в местах наибольшей концентрации греческого населения.

Операция по выселению «неблагонадёжных элементов» в 1949 году получила кодовое название «Волна».

Греки и армяне в Грузии были врачами, юристами, преподавателями, руководителями заводов и фабрик, рыбаками. Турки владели домами, содержали небольшие кофейни на побережье, курды ― грузчики в порту, ассирийцы (в Батуми их называли айсорами) занимались мелочной торговлей, ремонтом обуви, реже сельским хозяйством.

Греки-крестьяне работали в колхозах, занимались табаководством, выращивали и собирали чай ― многие жили недалеко от моря большими семьями в одно- и двухэтажных домах, окружённых садами. На приусадебных участках разводили свиней, коров, мелкий рогатый скот, птицу. В магазинах отсутствовали мясо, рыба, овощи, фрукты.

Продукты ― мясо, фрукты, овощи ― поступали на городские базары с приусадебных участков. Почти всегда была в продаже свежая рыба. Выселение греков-крестьян и рыбаков ухудшило положение городского населения, меньше на базарах стало сельскохозяйственных продуктов, исчезла свежая рыба.

Выслали нескольких моих товарищей. С одним из них, Янгули Фаласаниди я дружил ещё с первого класса, его отец был известным в Батуми портным.

Выслали не всех греков. Дядя Шика с папой перечисляя фамилии знакомых греков, обратили внимание, что были высланы многие состоятельные, по нашим меркам, греки: владельцы собственных домов, богато обставленных квартир, юристы, врачи (Якимиди), портные. Выслали греков теннисистов, среди них ― папиного сослуживца Дмитрия Карианиди; футболистов не тронули[26]. Оставили завуча школы № 10 Дмитрия Харламовича Канониди ― дважды орденоносца (с его сыном Лампико я дружил ещё с детсадовских времён), преподавателя математики Пилиди, преподавателей нашей школы № 3 — истории Клементия Ефремовича Иванова, и географии — Ивана Дмитриевича Кидониди орденоносца. Все знали, что Иван Дмитриевич учился в Баку с самим Берия (когда обижался, поднимал указку, с которой никогда не расставался, и торжественно произносил: «Я, Иван Дмитриевич Кидониди, я с Берия учился).

Удалось избежать выселения Марии Грамматикопуло с детьми. Мария была известной в Батуми актрисой, со своими братьями Павлом и Андреем играла в городском театре. Жила у подруги-грузинки, квартира которой была вне подозрений.

Семью Георгия Грамматикопуло, ведущего футболиста сухумского «Динамо», поместили в вагон для выселения. Самого Георгия не тронули. Георгий в знак протеста отказался от участия в очередной игре. Все спортивные команды страны, принадлежащие к обществу «Динамо», были под покровительством Л. Берия. Протест помог. По приказу из Москвы всю семью Георгия Грамматикопуло сняли с поезда и вернули домой[27].

С Вилли Грамматикопуло я учился в одном классе, его не выслали.

Оставили папиного начальника, работника Госбанка Михаила Кафафова. Его жена, Елена Чернявская, была родной сестрой посла СССР во Франции А.Е. Богомолова (в 1950-52 гг. ― зам. министра иностранных дел СССР). Не выслали Харлампия Шотиди ― бывшего сотрудника НКВД.

Среди высылаемых были добровольцы, которые последовали в ссылку без принуждения вместе с родственниками. Заявления о добровольном выселении подавали члены семьи, у которых выселяли главу семьи или её часть.

Немало было случаев, когда высылали греческую часть семьи, например, главу семьи, грека, а негреческую ― выгоняли, квартиру опечатывали. Жена оставалась с детьми на улице, выбора не было: «без принуждения, добровольно» — последовала с детьми за мужем.

Многие семьи были разбиты. Не все жёны последовали в ссылку. Некоторые ― спешно разводились, дети меняли фамилии. Грека П-о. выслали. Его жена, работавшая в музыкальном училище, осталась с детьми: дочкой Ритой, подающей надежды вокалисткой, и сыном Лёкой. Дети сменили фамилию отца на мамину.

Выселение сопровождалось попытками самоубийств. иногда со смертельным исходом. В доме № 1 по улице Руставели, рассказывала моя сестра Виктория, жила одинокая женщин, гречанка, Катя Козлова, любительница петь, играть на гитаре (В этом же доме жили моя бабушка Поля и мамина сестра Регина с дочкой Викторией). За Катей пришли ночью. Она попросила разрешения отлучиться в туалет, долго отсутствовала. Конвоир взломал дверь, предотвратил попытку самоубийства.

Из этого же дома выслали многодетную семью иранцев.

Семья Алавердовых жила в собственном доме в центре города. Бабушка ― русская, была замужем за армянином. Их сын — женился на гречанке; у них ― две дочки, Алла и Валя. Одна из дочек училась с моей двоюродной сестрой, Викторией. В ночь с 12 на 13 июня 1949 года оперативная группа явилась с постановлением о выселении матери гречанки с двумя дочками. Сколько ни доказывал глава семьи абсурдность ситуации, представитель МГБ был непреклонен — высылали принудительно мать и дочерей. Отец написал заявление, что он добровольно с семьёй отправляется в ссылку. В доме осталась жить одна бабушка.

В 1956 или1957 году семья вернулась из ссылки в свой собственный дом, сохранённый бабушкой.

Предлагали написать заявление о добровольном переселении некоторым членам ВКП(б), даже тем, кто не подпадал под положение о депортации. «Предупреждали — откажитесь — исключат из партии и всё равно выселят.

Известный лектор, член ВКП(б), Олег Харламович Параскевопуло преподаватель истории в классе, где учился мой брат, Борис, «добровольно согласился на переселение», выполняя «партийное поручение». Добровольно за ним последовала Мария Леонтьевна Матвеенко, лучший преподаватель города по химии. Я и несколько моих соучеников обязаны Марии Леонтьевне любовью и прекрасным знанием химии.

Особая категория ― граждане, рождённые в Советском Союзе (около 15 процентов), орденоносцы, фронтовики. Таких уговаривали, добиваясь «добровольного согласия» переселиться. На несогласных оказывали давление, запугивали до тех пор, пока они не давали согласие и подписывали заявление с просьбой дать им возможность переселиться. Стандартный текст заявления был составлен заместителем министра госбезопасности Абхазской АССР и одобрен министерством МГБ Грузинской ССР. Заявления писали сами «добровольцы» или от их имени уполномоченные МГБ по выселению на адрес местных Советов депутатов трудящихся[28]. На «добровольцев» заполняли опросные листы составляли справки, утверждённые МГБ ГССР, о добровольном выселении. Формальности-соблюдены: советские граждане «добровольно» бросали свои дома, нажитое имущество, сады и «добровольно» становились спецпереселенцами. Этот «великий почин» (первый почин) Абхазии ― «добровольного» выселения-переселения ― был подхвачен другими районами Грузии.

Время на подготовку к выселению ― два часа. За это время необходимо было собрать документы, постель, одежду, еду в дорогу, вещи в мягкой упаковке.

Сельские жители резали кур, поросят. Мясо не успевали сварить, потому керосинки брали с собой. Брали с собой припасы, которые остались ещё с прошлого года, собирали с деревьев незрелые фрукты. Городские жители не имели таких запасов, как сельские, ― тайком заворачивали в мягкие тюки с постелью и одеждой металлическую посуду, драгоценности, ремесленники брали — швейные машинки, набор инструментов и фурнитуру для починки обуви.

К местам посадки в эшелоны выселенцев доставляли автомобильным и гужевым транспортом, в редких случаях гнали пешком.

План по депортации был перевыполнен («второй почин»). Только в Абхазии путём угроз удалось получить 962 заявления (заявления составляли на всю семью) на добровольное выселение-переселение семей советских поданных, орденоносцев, фронтовиков ― все они (напоминаю ― А.Л.) не подлежали депортации.

Однако, возникли непредвиденные проблемы: не хватило вагонов для добровольных выселенцев. Неизвестно какой «выдающийся государственный или партийный чиновник» стал автором следующего, «третьего почина», оригинального выхода из тупикового положения: «Захотели добровольно переселиться — сами покупайте билеты». Кто успел — правдой или неправдой купил билеты на поезда. На всех «добровольных» переселенцев билетов на пассажирские поезда не хватило ни за какие взятки. Власти беспомощно разводили руками, и требовали без промедления выполнить «добровольные обязательства». Нет безвыходных положений. «Добровольцы» на собственные деньги зафрахтовали несколько эшелонов с необорудованными для перевозки людей товарными вагонами («четвёртый почин»): и «добровольно» отправились на вечное поселение.

Операции «Волна» продолжалась в основном пять дней ― с 13 по 18 июня. «Добровольцев» отправляли ещё до 3 июля.

Всего в Казахстан в 1949 году отправили 26 греческих эшелонов. Большая часть из них была из Грузии (19 эшелонов), некоторых догружали в пути.

По данным центрального архива ФСБ РФ[29], в 1949 г. из Грузии выселено 36 731 греков. Из них примерно 63‒67 % составляли граждане Греции, 20‒22 % ― бывшие граждане Греции, не имевшие гражданства на момент выселения, 10‒15 % граждане СССР, которые не подпадали под распоряжение о выселении.

Из Аджарии и Абхазии были депортированы не только греки и армяне, но и турки, курды мусульмане и изиды (езиды), иранские евреи, болгары ― Грузия освобождалась от нетитульной части населения.

Эшелоны из Грузии (а также несколько составов из Армении), прибыли на станцию Тихорецкая Краснодарского края, были переформированы. Эшелоны с армянами направлены в Алтайский край, с греками ― в Джамбульскую область и Южно-Казахстанскую области Казахской ССР, с турками ― в Томскую область.

Довыселение продолжалось ещё в 1951 году[30].

На выселении наживались городские руководители и руководители колхозов, составлявшие списки.

Всё оставшееся после выселения домашнее имущество должно было поступить в свободную продажу в специальные магазины, скот и сельскохозяйственный инвентарь передавали колхозам и совхозам. Хорошая мебель и имущество из дорогих квартир за бесценок достались городскому начальству…

Специальный магазин открылся в Батуми на углу улиц Тельмана и Ленина. В продажу поступала старая мебель. Я видел в этом магазине жалкие трёхногие столы и стулья, шкафы с оторванными дверками. Бельё, одежда, ковры, посуда, оставшиеся после выселенцев, в магазин не поступали.

Депортированных везли в эшелонах, составленных из товарных вагонов. В каждом эшелоне был начальник, офицер МГБ. Охрана каждого эшелона состояла из тридцати солдат и сержантов и двух офицеров (по два охранника на вагон). Она ехала отдельно. На остановках конвоиры высыпали из вагона и рассредоточивались вдоль эшелона. Начальник эшелона назначал старшего по эшелону из переселенцев. В каждом вагоне был староста: он подчинялся старшему по эшелону. Старший по эшелону докладывал начальнику обо всех происшествиях.

Все свободное пространство в вагонах занимали узлы с вещами. Кое-кому удалось прихватить, несмотря на запрет сельскохозяйственный инструмент: тяпки («тохи» ― груз.), пилы, топоры, ― всё, что можно применить, как холодное оружие, было изъято у переселенцев и перевозилось отдельно в специальном вагоне.

Отправление естественных надобностей предусматривалось на определённых остановках эшелона. Кроме того, в углу вагона устраивали туалет: дыру в полу или ведро-«унитаз» (большую кастрюлю), отделяв его занавеской. Нужду справляли через дырку в полу или в «унитаз», который выносили на безлюдных остановках.

В дороге выселенцы получали питание. Редко горячее, чаще — сухим пайком. Водой и пищей выселенцев обеспечивали нерегулярно. На каждый вагон должны были выдать два ведра: для воды и горячей пищи. Вёдер на все вагоны не хватило, обходились своими кастрюлями, чайниками.

На остановках для получения питания каждый вагон выделял по два человека, которые с вёдрами под конвоем отправлялись за горячей едой или водой.

«Добровольцам» питание не выделяли. Всё ― за свой счёт.

На больших остановках в чистом поле, еду готовили сами. Мужчины и дети собирали всё, что могло гореть, женщины разводили костер и приготавливали еду.

Самой большой проблемой для выселенцев стала нехватка воды в пути. На остановках конвоиры открывали двери и пассажиры со всеми ёмкостями, которые были в семьях, высыпали в поисках воды. На станциях удавалось набрать воду из колонок или колодцев, в полях — из болот, дождевых луж, речек, озер.

Только два греческих эшелона из 19 прошли санобработку. В пути люди задыхались без свежего воздуха, но конвой не разрешал приоткрыть дверь вагона даже чуть-чуть во время движения…

Переполненность вагонов, отсутствие самой необходимой гигиены, духота, грязь, зловоние, насекомые, жара, недостаток пищи и, особенно воды, были причиной массовых заболеваний и смерти, превращали вагоны ― в лазареты и «гробы на колёсах. Первыми умирали старики и дети.

Беременные женщины рожали прямо в своих вагонах. Медицинская помощь мобилизованными врачами и медсестрами, сопровождавшими эшелоны, была низкой. Эти врачи иногда сами боялись входить в вагоны. Принимали роды и лечили больных молодые врачи-выселенцы, которые оказались в эшелоне.

На железнодорожных станциях эшелоны загоняли в тупик, чтобы уменьшить общение депортируемых с местным населением. Днём на остановках усиливалась охрана вдоль эшелона, но разрешалось выходить из вагонов и гулять по перрону. По инструкции было запрещено депортируемым общение с местными жителями, а также продавать и обменивать личные вещи. Однако, для многих, особенно для «добровольцев», которым не полагался спецпоёк, это был единственный способ обеспечить себя едой. Продавали тёплую одежду: свитера, куртки, фуфайки Местные жители очень ценили золотые украшения, металлическую посуду, фасоль, чай, табак. Конвой смотрел на обмен и продажу сквозь пальцы, инструкция нарушалась.

Переселенцы находились в пути от 10 до 15 суток.

Эшелоны разгружали в отдалённых от центра и границ районах: греков ― в Южно-Казахстанской и Джамбульской областях Казахской ССР; дашнаков ― в Алтайском крае; турок ― в Томской области. Их селили компактно, для облегчения контроля, в удалении от железной дороги для предупреждения возможных побегов. Контроль был строгий. Без специального разрешения они никуда не могли выехать. Спецпоселенцы систематически отмечались в комендатурах. Покидать место проживания им категорически запрещалось, иначе можно было получить до 20 лет каторжных работ.

Переселенцев селили в малопригодных помещениях, в которых давно никто не жил: разрушенных мечетях, бараках, глиняных сараях и складах, конюшнях, скотных дворах, землянках.

Первая зима была очень холодной. Спали на досках, на деревянных топчанах, большинство на полу, на сене, не раздеваясь, подкладывая тряпьё под себя и укрываясь всем, чем располагала семья. Рынки были далеко, для их посещения необходимо было разрешение коменданта. Очередь за хлебом занимали с ночи, простаивали часами. Привозили хлеб в 10 часов и позже. Не всегда его хватало на всю очередь, некоторые оставались без хлеба, напрасно отстояли очередь. Как правило, счастливчики с ними делились. Большую поддержку спецпереселенцам оказало местное население ― помогало всем, что у них было, а было у них немного.

Работали в колхозах, собирали хлопок. Условия жизни были тяжелейшие: скудное питание, по колено в грязи. Вода арычная, грязная, её отстаивали, фильтровали, кипятили, если была возможность, и только потом пили. Почти все переболели дизентерией. Брюшным тифом, малярией. Среди спецпереселенцев свирепствовали эпидемические заболевания: брюшной и сыпной тиф, дизентерия, корь, распространение получила цинга, завшивленность. Дети, старики умирали первыми, умирали взрослые, организм их был ослаблен болезнями, отсутствием нормального питания.

В 1956 году переселенцы получили разрешения вернуться на прежнее место жительство[31]. Домов, вещей мебели –ничего им не вернули.

Эльпина и Коба (Сталин)

Каждый город в Советском Союзе имел своих героев, желательно революционных. Имел или выдумывал. И чем больше, тем лучше. Конечно большие города имели большее число революционных героев. Им легче было находить или придумывать. В Батуми были настоящие, непридуманные революционные герои, которых знал весь город: Харитон Вигнанский и Эльпина Полихрониди.

Харитон Вигнанский ― отец моего школьного товарища Алика (Альберта) до революции работал в типографии, доставал шрифты для печатания листовок, знал многих руководителей Кавказского союза РСДРП (М.Г. Цхакая и др.). Эльпина прятала Сталина от полиции.

С Аликом Вигнанским я учился в школе с первого класса, бывал у него дома. Дядя Харитон всегда с газетой, начитанный, как и многие типографские рабочие. Когда просили — неохотно выступал перед гостями города, пионерами. У нас в школе очень коротко рассказал о работе в батумской типографии. Сталина не знал. Алик говорил, что его папу убеждали, что он, знал, или, по крайней мере, видел Сталина. Харитон настаивал на своём: Сталина не знал и не видел. Был пенсионером республиканского масштаба, получал специальную пенсию и «революционный паёк». Надо было сказать знал (видел), Сталина, получал бы большую пенсию, больший паёк. Он сердился и настаивал на своём: «не знал, не видел и точка». Дома посмеивался над своим революционным прошлым: «Подумаешь, носил типографский шрифт. Просили — носил. Воровал: «Что мне жалко? Шрифта много. Тем более бракованного». Казалось, он даже стеснялся своей популярности, своих революционных заслуг. Он был близко знаком с писателями Паустовским и Бабелем, набирал газеты, которые выпускал Паустовский. Помнил многих писателей и поэтов, которые бывали в Батуми и печатались в газетах. О писателях рассказывал больше, чем о своём революционном прошлом.

Необычной была судьба Эльпины. Старожилы знали Эльпину Полихрониди, гордились и всем рассказывали о её подвигах: обманула полицейских, спасла Сталина от ареста. О ней рассказывали в нашем детском саду. Каждый экскурсовод рассказывал о революционной деятельности Сталина в Батуми и об Эльпине. Так было до войны

После войны имя Эльпины исчезло из рассказов батумских лекторов и экскурсоводов. Её имя вычеркнули из официальных рассказов. Экскурсоводы рассказывали уже просто о горожанах, которые любили и прятали Сталина от полиции. Рассказы отличались небольшими деталями. Эльпину стали забывать. Только в одном произведении ― «Эшелоны идут на Восток», Ивана Джубы есть рассказ о спасении Эльпиной Сталина от полиции с многими раннее неизвестными мне деталями.

Эльпина жила в Батуме на улице Джорджиашвили, была матерью троих детей. Жила небогато, работала много, дала детям хорошее образование. Детей любила, их успехами гордилась. Со временем дети разъехались. Сильные красивые, грамотные мальчики после революции занимали высокие посты в партийном и советском аппарате.

Папин дядя, Исаак (Ицка )Хволес[32], рассказывал, что за Джугашвили следили социал-демократы и полиция. Секретарь Батумского комитета РСДРП Ицка Рамишвили, друг Исаака, следил, подозревая Джугашвили в сотрудничестве с полицией; полиция ― из-за его революционной деятельности.

В 1901 году тифлисская социал-демократическая организация направила Иосифа Джугашвили, в Батум. В Батуме прошла политическая демонстрацию, в которой принял участие Джугашвили. Он был арестован, содержался в батумской и кутаисской тюрьмах, был сослан, бежал и в феврале 1904 года вернулся в Батум. Иосиф Джугашвили был объявлен в розыск.

Однажды на улице Джорджиашвили, где жила Эльпина Полихраниди раздались громкие крики, топот сапог, лай собак. Полицейские преследовали человека. Эльпина была одна на кухне, готовила обед. Лето, окно открыто. Эльпина услышала, как в кухню через окно влезал мужчина. Эльпина схватила кухонный нож, хотела закричать, но узнала Кобу. Коба приложил палец к губам, Эльпина согласно кивнула и спрятала его за огромную кадку с цветком, которая стояла в доме. В окне показалась голова знакомого полицейского. Нет ли в доме посторонних, не видела ли Эльпина бежавшего человека. Хозяйка спокойно улыбнулась, отрицательно покачала головой, и продолжала готовить обед. Полицейские поверили и ушли.

Эльпина предложила Кобе кофе, как это принято в Батуми, и аджарское хачапури, он отказался и ушёл. Через некоторое время после ухода Кобы к Эльпине зашли полицейские, осмотрели дом, выпили кофе с хачапури, приготовленное для Кобы, и ушли. Перед уходом знакомый полицейский задержался и погрозил Эльпине пальцем. Эльпина непонимающе пожала плечами.

И ещё раз Эльпина помогла Джугашвили, когда за ним по пятам гнались полицейские. На этот раз Эльпина спрятала Кобу, в подвале, где хранились продукты. В подвале было небольшое оконце для вентиляции Полиция обходила соседние дома, опрашивая жильцов, и маленький мальчик показал полицейским на дом Эльпины, куда забежал незнакомый мужчина. Полицейские обыскали весь дом, заглянули в подвал. К удивлению Эльпины подвал был пуст. Услышав топот сапог в доме и крики полицейских, Коба выбрался из подвала через узкое оконце, и скрылся в неизвестном направлении.

После второго спасения Кобы дом Эльпины оказался под подозрением. За ним была установлена слежка. Соседи Эльпины говорили, что муж Эльпины сколотил большой ящик, прятал в него Кобу, где он просидел несколько дней, пока не прекратили слежку за домом.

Внучка Эльпины рассказывала, как через несколько лет Эльпина вдруг столкнулась с Кобой около базара. «Эльпина ехидно спросила у него, почему он так спешит, неужели за ним опять кто-то гонится?» «Вот увидишь,… Я еще буду падишахом», — блеснув глазами, ответил Коба, и они разошлись в разные стороны»[33].

После советизации Грузии Эльпина, её дом и особенно подвал стали городской достопримечательностью. Многие годы в дом Эльпины приходили местные жители, гости города и экскурсанты, узнавшие эту историю. Им показывали окно на кухне, в которое влез Сталин, убегая от полиции, знаменитый подвал, где когда-то он прятался и узкое оконце, через которое выбрался на улицу великий вождь. Гости недоверчиво цокали языками, уж слишком узким было подвальное оконце.

В тридцать седьмом году сыновья Эльпины Полихрониди ― Стилиан, Дмитрий и Георгий, как и многие партийные деятели попали в жернова Сталина. Эльпина написала Кобе короткое письмо.

«Письмо не сохранилось, но приводится воспоминание внучки Эльпины Е.Г. Полихрониди (Одесса), «близкое к тексту»: «Коба, ты помнишь меня? Это я, Эльпина из Батума. Верни мне моих детей!». Сталин помнил Эльпину. Помнил, как прятала его от полиции. Эльпину вызвали в батумское городское управление НКВД и дали почитать письмо Кобы. Он писал, что очень хорошо помнит Эльпину, их встречи в молодости, когда она прятала его от полиции. «Но твои дети, ― писал он, ― это не ты. Наши органы ошибаются редко и если твои сыновья виноваты, то я ничем тебе помочь не могу»[34].

Детей Эльпины расстреляли. «Но Сталин, он же Джугашвили, он же Коба, он же Падишах, он же Учитель, он же Отец Всех Народов, как и всякий вор в законе, по своему ценил добро. Он велел выделить Эльпине из своего «общака» ежемесячно пятьдесят рублей и командирский паек до конца ее дней»[35].

…Эльпина отказалась от денег и от пайка. Никому больше не рассказывала о своём революционном прошлом. Если к ней приставали с вопросами, отвечала, что по молодости совершила много ошибок. Каких ошибок — не уточняла. Экскурсоводы, как мне рассказывали, перестали упоминать её имя.

В 1949 году, когда батумских греков депортировали, Эльпиру не выслали, её «охраняли» революционные заслуги: услуга, оказанная молодому Сталину. Но она продала свой дом, купила билет и добровольно, без всякого давления уехала вслед за депортированными греками в добровольную ссылку, на добровольное поселение. Жила тяжело, как и все выселенцы-переселенцы. Вместе со всеми терпела голод и холод. Подрабатывала шитьём, вязанием. Подкармливала голодных детей.

Вернулась Эльпина в Батуми сразу после смерти Сталина. В том же, пятьдесят третьем году, умерла.

Примечания

[1] «Контраст между уровнем жизни в Европе и у нас, контраст, с которым столкнулись миллионы воевавших людей, был нравственным и психологическим ударом». Симонов Константин, Книга: Глазами человека моего поколения: Размышления о И.В. Сталине, Изд. «Книга», 1989.

[2] «По дороге на Берлин/ Вьется белый пух перин», «…А ребятам нужды нет ―/ волокут часы стенные и ведут велосипед» (Александр Твардовский, «Василий Теркин»);

«Взять ― оно бы не зазорно, / Да ведь возят барахло, / А в посылку ― пять кило!» (Александр Солженицын, «Прусские ночи»).

«У тети Зины кофточка с драконами да змеями, / То у Попова Вовчика отец пришел с трофеями. / Трофейная Япония, трофейная Германия. / Пришла страна Лимония ― сплошная чемодания» (Владимир Высоцкий, «Баллада о детстве»).

[3] Писатель Лев Копелев назвал этот приказ «узаконенным мародёрством»: «Да, посылки действительно разрешили. Незадолго до начала зимнего наступления каждому солдату предоставлялось право посылать одну или две восьмикилограммовые посылки в месяц. Офицерам вдвое больше и тяжелее. Это было прямое и недвусмысленное поощрение будущих мародеров, науськивание на грабежи»… Копелев Л. Хранить вечно. В 2 кн. М., Изд. Терра.2004 (Эпиграф из стихотворения «Воспоминание». «Но строк печальных не смываю». Пушкин).

[4] При демобилизации в качестве подарка от командования вручали какой-нибудь предмет. Это мог быть аккордеон, фотоаппарат, радиоприемник, часы, бритвенный прибор… Офицерам выдавали мотоциклы и велосипеды. Генералы получали по автомобилю. Демобилизуемым также выдавали новое обмундирование и сухой паёк на несколько суток пути, а сверх того бесплатно рядовому и сержантскому составу ― по 10 кг муки, по 2 кг сахара и по две банки мясных консервов (338 г. банка), а офицерам ― продуктовую посылку (сахар, конфеты, консервы, колбаса, сыр, кондитерские изделия, чай и др.) весом 20 кг каждому.

[5] «Массовые изнасилования при вступлении советских войск в Германию. Можно утверждать, что так поступали и немецкие солдаты, офицеры. Но это тоже плохое оправдание. В Берлине было изнасиловано около 100 тыс. немок; в Германии примерно 2 миллиона, особенно в Восточной Пруссии». «Из истории русской, советской и постсоветской цензуры». Курс лекций. Интернет-публикация. Александр Петрович Никонов.

[6] Из книги «Валаамская тетрадь Евгений Кузнецов» Изд. «Руда и металлы», 2001 г. «…уж слишком намозолили глаза советскому народу-победителю сотни тысяч инвалидов: безруких, безногих, неприкаянных, промышлявших нищенством по вокзалам, в поездах, на улицах, да мало ли ещё где. Ну, посудите сами: грудь в орденах, а он возле булочной милостыню просит. Никуда не годится! Избавиться от них, во что бы то ни стало избавиться. Но куда их девать? А в бывшие монастыри, на острова! С глаз долой ― из сердца вон. В течение нескольких месяцев страна-победительница очистила свои улицы от этого «позора»! Вот так возникли эти богадельни в Кирилло-Белозерском, Горицком, Александро-Свирском, Валаамском и других монастырях…».

7О фронтовиков-калеках также: Юрий Нагибин Терпение. Изд.: «Известия», Серия: Библиотека «Дружба народов». 1987.

[8] Слухи имели под собой почву. См. Костырченнко Г. В международная политика Сталина. Власть и антисемитизм. М. Международные отношения, 2001.

[9] «Джойнт» ― American Jewish Joint Distribution Committee (JDC) ― «Американский еврейский объединённый распределительный комитет». «Джойнт» оказывает помощь евреям, по всему миру. В 1924 была создана организация «Агро-Джойнт» (American Jewish Joint Agricultural Corporation), которая организовала аграризацию евреев в Крыму; государство создало «Комитет по земельному устройству трудящихся евреев». «Джойнт» привёз в Крым американские трактора. До войны в Крыму в 85 еврейских колхозах было 4502 хозяйства с населением 16 тысяч человек. Еврейским колхозам к этому периоду было выделено 158 тысяч га, в том числе 107 тысяч га пахотной земли, что составляло примерно 6,8% от всей пахотной земли Крыма.

Во время войны «Джойнт» поставлял в СССР продукты, одежду и другие товары, которые распределялись без различия национальности. Эта помощь практически до евреев не доходила. В 1946–1947 годах «Джойнт» поставил значительное количество пенициллина и медицинского оборудования для советских больниц. Общий объём поставок в 1944–1947 годы превысил 2 млн долларов.

[10] Доклад тов. А.А. Жданова о журналах «3везда» и «Ленинград». Сокращенная и обобщенная стенограмма двух докладов т. Жданова: на собрании партийного актива и на собрании писателей в Ленинграде. «Правда» № 225 (10307) от 21 сентября 1946. Далее А.Ж.

[11] «Доклад тов. А.А. Жданова о журналах «3везда» и «Ленинград» Сокращенная и обобщенная стенограмма двух докладов т. Жданова: на собрании партийного актива и на собрании писателей в Ленинграде («Правда» № 225 (10307) от 21 сентября 1946 г.).

Постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград»» 14 августа 1946 г. (Далее: «Там же А.Ж.»)

Зощенко М, Рассказы. Библиотека `Огонек` № 22. Изд. «Правда», М. 1946 г. (Далее ―З.М.).

[12] Там же А.Ж.

[13] Хазин, Александр Абрамович. Псевдоним ― А. Балашов: Член СП СССР с 1934 года. В годы Отечественной войны ― фронтовой корреспондент. Писал для эстрады (А.И. Райкина, М.В. Мироновой и А.С. Менакера, Ю.Т. Тимошенко, Е.И. Березина и др.)

[14] Всесоюзная академия сельскохозяйственных наук имени В.И. Ленина о положении в биологической науке стенографический отчёт сессии Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В.И. Ленина 31 июля ― 7 августа 1948 г под редакцией В.Н. Столетова и др. Огиз ― Сельхозгиз. государственное издательство сельскохозяйственной литературы М — 1948.

[15] Подробнее:

https://www.kakprosto.ru/kak-900117-kto-takie-kosmopolity-#ixzz56rC9gYzK

[16] В Советском Союзе было построено около 1400 специализированных станций общей мощностью 14600 киловатт, которые позволяли заглушать до 40–60 % трансляций. В 1960 году ЦК КПСС и Верховный совет СССР приняли постановления «О мерах активного противодействия враждебной радиопропаганде» и «Об ответственности за незаконное изготовление и использование радиопередающих устройств».

[17] Виктор Кравченко; «Я избрал свободу»; Нью-Йорк, 1946. Отдельные страницы книги см. в электронной библиотеке Александра Белоусенко, май 2007.

[18] Клод Морган в 1956 году был в Будапеште. В гостинице, в окно он видел, как вошли советские танки. Он написал в своих воспоминаниях: «Боже, какая боль, какой стыд… «Postby Shoshana» 11 Jan 2015, 01:58 http://traveller2.livejournal.com/339514.html

[19] Вюрмсер Андре (1899–1984, Париж), французский писатель, журналист. Член французской коммунистической партии с 1934 г., участвовал в Движении Сопротивления, издавал нелегальную газету. После освобождения Франции — вице-президент Национальной федерации французской прессы, с 1954 член редакции газеты «Юманите». Вюрмсер выступал с политическими комментариями в «Юманите», В 1960 вышла книга очерков «СССР с открытым сердцем» (совместно с Л. Мамиак, рус. пер. 1961).

[20] Луи Арагон (1897–1982) член Французской коммунистической партии с 1924 года. В 1932 году посетил СССР в составе интернациональной бригады писателей. Участвовал в движении Сопротивления. В 1957 году стал лауреатом Международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами». Популяризовал во Франции советскую литературу; редактировал газету Les Lettres françaises(1953–1972), выходившую при финансовой поддержке Французской коммунистической партии. Осуждал судебные процессы против советских писателей Синявского и Даниэля в 1966 г). Протестовал против ввода советских войск в Чехословакию в 1968 году.

[21] Жан-Поль Сартр участвовал в протестах против, подавления Венгерского восстания 1956 года, против ввода советских войск в Прагу, против подавления инакомыслия в СССР. В течение жизни его политические позиции достаточно сильно колебались, но всегда оставались левыми.

[22] Бубер-Нейман Маргарете (1901–1989) ― член Коммунистической партии Германии (КПГ). С 1921 года. С 1928 г. работала в структуре Коминтерна в Берлине. В 1931 году вышла замуж за Хайнца Неймана (депутат Рейхстага, член ЦК КПГ и шеф-редактор печатного органа партии «Роте Фане»). Нелегально работала в Испании и Швейцарии. В 1935–1936 гг работала в Коминтерне переводчиком в Москве. В 1937 г. арестован муж. Через год её арестовали. Заключение отбывала в Караганде. В1940 г. из Караганды в купейном вагоне её и нескольких заключённых германских коммунистов под охраной перевезли в московскую тюрьму. Месяц заключённых коммунистов хорошо питали (откармливали). Через месяц её и немецких коммунистов в международном вагоне под охраной перевезли в Брест-Литовск и передали в гестапо. Два года Бубер-Нейман провела в тюрьме. Затем переведена в концлагерь Равенсбрюк. После освобождения в 1945 г. переехала во Франкфурт-на-Майне, где жила до конца жизни. Опубликовала книги: «В заключении у Сталина и Гитлера» (1948); «Из Потсдама в Москву. Этапы пути в никуда» 1951); «Мировая революция и сталинский режим» (1967). Подвергалась травле коммунистической прессы.

[23] Из Википедии.

Греческие колонии (поселения) на Кавказе появились приблизительно в 8 веке до н. э. Греков, поселившихся на побережье Чёрного моря, называли понтийскими. Название колонии Батуми (Батус) встречается у греческого философа IV века до н.э. у Аристотеля. Автор Плиний Старший, I век н. э., упоминает порт с греческим названием Батус — «глубокий». В средние века город назывался Батоми, с 1878 г. ― Батум, с 1936 ― Батуми. На черноморском побережье современной Грузии были греческие города-колонии Питиунт (Пицунда), Диоскурия (Сухуми), Фасис (Поти). Таким образом, греки многие века были жителями черноморского побережья.

Христиане жили на территории Турции в завоёванной ею Византийской империи. Их постоянно притесняли. Во время Первой мировой войны были убиты, сожжены в церквях христиане: армяне, греки, ассирийцы-мужчины, женщины, дети В феврале 1918 года русские войска отступили из оккупированной во время войны Турции; многие христиане и курды-езиды последовали за русской армией. Беженцы нашли приют в Грузии, Армении, на юге России.

Во время Первой мировой войны и сразу после неё (1914–1923) при истреблении христианского населения Турции, погибло около двух миллионов греков. Жители восточных вилайетов (областей), укрылись в Российской империи. К концу греко-турецкой войны 1919–1922 годов большинство греков бежали или были уничтожены. 19 мая отмечается День геноцида понтийских греков турками.

В Стамбуле прошли массовые аресты армянской элиты 24 апреля 1915 года. Этот день считается началом геноцида армян в Турции. С 1915 по 1918 гг. в результате геноцида погибло от 1,5 до более чем 2 мил. турецких армян.

Курды-езиды проживали на территории, позднее захваченной Османской империей. Религия езидов — езидизм, на основе зороастризма. После завоевания Османской империей территории, на которой проживали езиды, турки подвергли их гонениям, пытаясь навязать ислам. Несмотря на сопротивление курдов туркам удалось заставить многих из них принять ислам. Во время Первой мировой войны курды-мусульмане воевали на стороне турок и участвовали в геноциде христиан: армян, греков, ассирийцев а таже курдов езидов. Езиды воевали с Османской империей на стороне Российской империи. За период 1915–1918 гг. мусульмане уничтожили около 500 тысяч езидов. Из-за религиозных гонений мусульман. езиды Турции покинули свои дома и бежали в Российскую империю.

[24] «Дашнакцютюн» («Армянское революционное содружество») ― партия армян. Создана в 1890 г. в Тифлисе. В 1918–1920 гг. «Дашнакцутюн» ― правящая партия в Армении.

[25] Иван Джуха. Спецэшелоны едут на Восток. История репрессий против греков в СССР.Депортаци 1940-х гг СПБ, 2008 (Далее Д.И.)

4.24. Решение Политбюро ЦК ВКП(б) «О выселении греческих подданных, бывших греческих подданных, не имеющих в настоящее время гражданства, и бывших греческих подданных, принятых в советское гражданство». 17 мая 1949 г.

4.25. Приказ министра государственной безопасности СССР № 00183 «О выселении турецких граждан, турок, не имеющих гражданства, бывших турецких граждан, принятых в советское гражданство, греческих подданных, бывших греческих подданных, не имеющих в настоящее время гражданства, и бывших греческих подданных, принятых в советское гражданство, и дашнаков с семьями с территории ГССР, АрмССР, АзССР и Черноморского побережья». 28 мая 1949 г.

4.26. Постановление Совета Министров СССР № 2214-856сс «Об обеспечении перевозок, расселения и трудового устройства выселенцев с территории Грузинской, Армянской и Азербайджанской ССР, а также Побережья Черного моря». 29 мая 1949 г.

4.27. Приказ министра внутренних дел СССР № 00525 «Об обеспечении перевозок, расселения и трудового устройства выселенцев с территории Грузинской, Армянской и Азербайджанской СССР, а также побережья Черного моря». 2 июня 1949 г.» Цитировано по Д.И.

[26] Использованы воспоминания Виктории Токачировой и Бориса Левина.

[27] Некоторое время Георгий Грамматикопуло играл за тбилисское «Динамо»; ему предложили, сменить фамилию на Граматадзе. Он отказался и вынужден был перейти в киевское «Динамо».

[28] Пример заявления: «Я советский гражданин, изъявил желание со своей семьей выехать вместе с другими выселенными греками ― родственниками, ― настоятельно требую удовлетворить просьбу, о чем подал письменное заявление (Д.И.).

[29] Распоряжение Совета Министров № 14133рс о довыселении иранцев, греков, турок и дашнаков из Грузинской ССР. 10 августа 1951 г.

[30] Сталинские депортации. 1928‒1953 Под общей редакцией академика А.Н. Яковлева Составители Н.Л. Поболь, П.М. Полян Серия: Россия. XX век. Документы М., МФД, Материк, 2005.

[31] Сталинские депортации 1928-1953 РОССИЯ. XX век: Н.Л. Поболь, П.М. Полян, М.2005

«За годы Советской власти число принудительных мигрантов составило около 12 млн. человек, а с учетом компенсационных мигрантов (переселение на место выселенных — А.Л.) — порядка 14,5 млн. человек». Население почти двух Болгарий (Болгария — 7,2млн., 2014 г.); двух с половиной Финляндий (Финляндия — 5,5 млн. 2015)».

[32] Евреи в Грузии Глава Исаак Хволес ― сын раввина. А. Хволес ― выдающийся просветитель.

[33] Цитируется по Д.И.

[34] Цитируется по Д.И.:

«Коба по другому случаю, но по такому же поводу писал: «За старые заслуги следует поклониться в пояс, а за новые ошибки можно было бы дать по хребту». И. Сталин. Сочинения. М. 1949. Т. 11.

[35] Цитируется по Д.И.

 

Оригинал: http://s.berkovich-zametki.com/2018-snomer3-arlevin/