Тёмные углы Первой0

К 70-й годовщине (с опозданием) процесса против “Howl and other Poems” Аллена Гинзберга

О существовании Первой поправки к американской Конституции, кажется, знают все. Тем более удивительно, что многие не осознают, что в «зонтике» Первой, защищающем граждан США от злоупотреблений власти в сфере личной свободы и прежде всего — свободы слова, множество дырок. Дело, конечно, не только в том, что она, как любой закон, как любая формулировка, как любой императив подвластна интерпретации и представлениям изменяющегося во времени общества. Гораздо важнее, что первые 130 с лишним лет она определяла законодательную деятельность только федерального правительства, национального государства. Первая совершенно однозначно утверждает, что

 «Конгресс не должен издавать ни одного закона, относящегося к установлению религии либо запрещающего свободное ее исповедание, либо ограничивающего свободу слова или печати, или право народа мирно собираться и обращаться к правительству с петициями об удовлетворении жалоб».

Под словом «Конгресс» имеется в виду двухпалатный Конгресс Соединенных Штатов, законодательная ветвь федерального государства США. Первая, как это ни покажется странным, допускала, что все перечисленные ограничения в той или иной мере возможны в юрисдикции штатов. К началу 20 века такая интерпретация Первой создала совершенно непонятную для граждан и чрезвычайно сложную для юристов систему противоречивых законов, когда, скажем, гражданин, проживающий в Пенсильвании и практикующий религию квакеров, переехав в соседний штат, не мог занять никакую выборную должность в Массачусетсе, где существовала официальная религия штата, Congregational. Подобных примеров по каждому пункту Первой было множество.

В 1925 это противоречие было снято решением Верховного Суда, который связал Первую с Четырнадцатой, или, если говорить по-простому, распространил единое требование Первой на законы штатов.

Проблема, тем не менее, осталась. Американские штаты имели весьма различную историю, традиции и представление о нравственности. Что значило, например, «свобода слова и печати» в каждом штате понимали по-разному. Законы в различных штатах по-прежнему противоречили друг другу, но после 1925 года могли быть оспорены в ВС, на соответствие Первой и ряда федеральных законов (прецедентов) по Первой. Могли. А могли не быть оспорены и продолжать действовать. Тем более, что кроме штатных существуют еще и муниципальные законы. Муниципалитетов (графств) в стране больше трех тысяч и поди проверь все их положения на соответствие Первой.

Одним из таких спорных и неоднозначных приложений Первой стало отношение законодателей и судей к нецензурной речи в печатных изданиях, к скабрезным картинкам, к порнографии, к описанию сексуальных отношений, особенно — однополых, оккультизму и сатанизму, насилию, особенно — сексуальному, высказываниям противоречащим фамильным ценностям, высказываниям враждебным к религии. В общем к тому, что в английском языке определяется словом “filth”, а в русском — словом “грязь”, “непристойность” или “похабщина””.

Это — в общем. Но юристы привыкли оперировать более конкретными определениями. С юридической, или можно сказать — лингво-юридической точки зрения, возникло более узкое разделение понятия “грязи” в печатной продукции. Юристы Америки, разбирающие дела по Первой в отношении печатной продукции, оперируют следующими словами-терминами и придают им весьма различный смысл и, соответственно, вес при принятии решений:

Indecent — неприличный, непристойный

Filthy — грязный, мерзкий

Lewd — похотливый, развратный, непристойный

Lascivious — блудливый, похотливый, сладострастный

Obscene — непристойный, непотребный

Читателю совершенно очевидно, что каждое из этих слов-понятий имеет множественное значение и вряд ли возможно их однозначное определение. Это прекрасно понимали и американские юристы. Например, широко известно высказывание судьи ВС Поттера Стюарта: “Я не могу определить смысл слова оbscene (непристойный), но я знаю это, когда я вижу “это”[1]. Понятно, что каждый судья, а в более общем смысле — каждый штат или город, видели “это” по-своему. Все вышесказанное не могло не привести к широчайшему и крайне противоречивому спектру законодательных актов и судебных решений по наличию или отсутствию “грязи” в литературных произведениях и любой другой печатной продукции.

Соединенные Штаты возникли как либеральное государство, наружной, юридической оболочкой которого было ограничение любой власти — особенно власти государства, самоценность и самодостаточность личной свободы гражданина, незыблемое право на частную собственность, разделение религии и государства. Во время принятия Конституции в 1787 году, личной свободе граждан соответствовали стандарты своего времени.

Исторически, и это признано всеми юристами, Первая никогда не предполагала конституционную защиту нецензурной брани, и прочей “грязи” в печатной продукции, а также в ее эволюционном развитии в кино-телеиндустрию.

Но по мере “взросления” страны стандарты менялись. Для всей американской истории характерно расширение представления о личной свободе и законодательное (юридическое) утверждение такого расширения. Некоторые ограничения в мирное время и серьезные ограничения личной свободы в военное всегда были временными, всегда были отменены решениями ВС.

Что же касается перечисленных ограничений в печатной продукции, а затем и в кино-телеиндустрии, то хотя в целом процесс расширения свобод был непрерывным, но на этом пути было достаточно зиг-загов.

В Соединенных Штатах существовала цензура и запрещали книги. И даже иногда их сжигали. И речь не идет о “грязных” романах третьестепенных авторов.

Ниже я даю хронологический список (далеко не полный) книг, которые в то или иное время, в том или ином месте были запрещены в США.

(Информация дана в следующем порядке: год запрета/автор/наименование/место запрета/год отмены запрета — если известен). Отдельно, значком *** будет отмечено время принятия основных законов о цензуре либо событий, повлиявших на отмену цензуры. Название некоторых книг хорошо известных авторов даны на русском языке.

* 1821 год/John Cleland/Fanny Hill:Memoirs of a Woman of Pleasure/Масаччусетс/1966 — роман 18 века о жизни проститутки. Издатель романа был приговорен к тюремному сроку.

*** 1842 — первый федеральный закон против нецензурной брани, скабрезных картинок (в более общем виде — непристойности) в печатной продукции. По закону был запрещен ввоз в США любой зарубежной литературы, содержащей нецензурные выражения и прочие непристойности. Согласно закону, функция цензора ввозимой в США печатной продукции возлагалась на Таможенную федеральную службу.

*** 1865 — был принят закон, запрещающий посылать по почте внутри страны любую литературу, содержащую непристойности. Этим самым на почтовое ведомство накладывалась обязанность быть цензором печатной продукции внутри страны.

Интересно, что резкий рост общественных и религиозных организаций буквально помешанных на “моральной чистоте” возник по существу только после Гражданской войны. До этого законы против “грязи” существовали во многих штатах и с 1842 года — федеральный, но несмотря на пуританские традиции на них особого внимания не обращали. Число реальных исков выражалось единицами. После Гражданской войны всё изменилось.

*** 1873 был принят федеральный закон, т.н. Comstoсk Law, по фамилии лидера организации, борющейся с непристойностью. Это был самый жесткий из всех известных законов. Согласно закону, не разрешалось к публикации любое упоминание о сексуальном образовании, абортах, средствах предохранения, венерических болезнях. Энтони Комсток утверждал, что за его первые шесть месяцев в должности “специального агента министерства Почт” из обращения было изъято 194 тысячи непристойных картинок и фотографий[2], 65 тонн (!) книг и многое-многое другое. Comstoсk Lawво многом следовал аналогичному закону в Англии, так называемому Hicklin Rule от 1868 года. В свою очередь английский закон стал юридическим прецедентом после решения Королевского суда по делу Queen v. Hicklin. Суть его была в следующем: юридическая проверка на наличие непристойности и на основе проверки склонность суда к обвинению нарушителей заключается в том, что обнаруженная непристойность “может развращать и коррумпировать тех, чьи умы открыты для таких аморальных влияний, в первую очередь, детей, женщин и слабых умом”.

На основании Hicklin Rule любая вырванная из контекста фраза или картинка является достаточным основанием для запрещения издания. Hicklin Rule долгое время было основанием для запрета и в юридической практике США.

Американская юриспруденция, как известно, исторически вышла из английской. В Англии проблемы с содержанием книг, естественно, начались намного раньше. Гутенберг изобрел книгопечатание в 1450-х, а уже в 1525 Англия запретила издание Нового Завета в переводе Уильяма Тиндейла (с латыни на английский). В 1536 Тиндейл был сожжен на костре (в Англии!) вместе со всем изъятыми экземплярами книги. Церковь и государство не могли допустить чтение Нового Завета без посредничества церковных “специалистов”. Так что запрет книг в англоязычном мире имеет долгую традицию.

* 1881/Walt Whitman/Leaves of Grass/Бостон.

Книга (сборник поэм) “Листья травы” Уитмена почти сразу после издания была признана классикой американской литературы. Тем не менее, по требованию министра автор был уволен из министерства внутренних дел, а бостонский окружной прокурор в своем письме издателю писал, что книга представляет собой порнографическую литературу. “Мы считаем, что эта книга подпадает под определения общих законов в отношении порнографической литературы и предполагает правомерность её изъятия как из оборота, так и пресечение дальнейшего издания».

Книга была опубликована в соседней Пенсильвании в том же году.

* 1890/Лев Толстой/Крейцерова Соната/США. Теодор Рузвельт назвал рассказ Толстого “сексуальным и моральным извращением”.

* 1892/Oscar Wilde/Salome/Бостон

* 1915/Daniel Carson/Hagar Revelly — книга для “старшеклассников”, предостерегающая их от увлечения “злом”. Это зло было названо по имени: наркомания, проституция и так далее. Само упоминание этих зол стало основанием для запрета. Издатель, Митчел Кеннерли самоотверженно защищал книгу и был оправдан в суде. Федеральный судья, знаменитый Лернед Хэнд, был первым, кто не согласился с юридическим основанием законов о непристойности.

* 1920/Джеймс Джойс/Улисс/США/1933

* 1922/Theophile Gautier/Mademoiselle de Maupin/США

* 1927/Sinclair Lewis/Elmer Gantry/Бостон

* 1927/Тысяча и Одна Ночь/США

* 1928/Radclyffe Hall/ The Well of Loneliness/США/1939

* 1929/Вольтер/Кандид/США — издание было изъято на таможне. Посылка следовала в Гарвардский университет для студентов изучающих Вольтера на филологическом факультете. До этого книгу 170 лет изучали в университете без какого-либо интереса со стороны цензуры. В то или иное время в США были запрещены все книги Вольтера.

* 1929/Руссо/Исповедь/США

* 1929/D.H. Lawrence/Lady Chatterley’s Lover/США и Англия/1960

*** 1930 — изменение в федеральном законе о непристойности разрешило ввоз в страну определенной классической литературы. В том числе книг Аристофана, Абеляра, Дефо, Чосера.

* 1930/Теодор Драйзер/Американская Трагедия/Бостон

* 1930/Хемингуэй/И Восходит Солнце/Бостон

*** 1933 — важный год для свободы печати. Федеральный суд штата Нью-Йорк после 4 лет судебной тяжбы признал “Улисс” Джеймса Джойса “произведением искусства” рассчитанным на “зрелого читателя”, а не “угрожающим воспитанию детей”. Одновременно суд решил, что “подозрительные фразы” надо судить в контексте произведения, а не сами по себе. Решение федерального суда по “Улисс” фактически отменило закон 1842 года на федеральном уровне.

Интересно, что при некотором послаблении в отношении печатной продукции в то же время резко усилилась цензура в американском кинематографе. Это коснулось многих, но особенно творчества таких выдающихся актрис как Марлен Дитрих и Мае Вест. Из сценариев фильмов Мае Вест (она сама была автором большинства из них) безжалостно выбрасывалась примерно половина реплик главной героини, самых лучших. Практически все фильмы 30-40-х подвергались жесткой цензуре на предмет урезания “излишней” сексуальности. Надо отметить, что это была другая цензура — добровольная самоцензура киностудий на основании так называемого кодекса Хейса (Hays code). Конечно, самоцензура была реакцией на агрессивные требования Конгресса, церкви и всевозможных обществ по надзору за нравственностью.

* 1934/Henry Miller/Tropic of Cancer/США/1961. Книга была издана в Париже. В 1953 году после судебного разбирательства в американском суде запрет был поддержан.

* 1946/Edmund Wilson/Memoirs of Hecate County/несколько городов, включая Нью-Йорк. Нью-Йоркское общество по борьбе с непристойностью судило крупное издательство и выиграло процесс. Затем решение было оспорено, и в 1948 году дошло до Верховного суда США. Это был первый случай, когда ВС слушал дело по закону о непристойности. Суд не пришел к согласию, проголосовав 4:4 (один член суда взял отвод, так как был дружен с автором книги). Таким образом решение низшего суда о запрете осталось в силе.

* 1948/Уильям Фолкнер/несколько романов/Филадельфия

* 1954/Х.Х. Андерсен/Сказки/Иллинойс

*1954/В. Набоков/Лолита/книга была отвергнута шестью крупными американскими издательствами, напечатана в переводе на французский в 1955 во Франции/1958 издана в США

*** 1954/Боккаччо/Декамерон был разрешен к ввозу в США

* 1957/Allen Ginsberg/Howl and other Poems/Сан-Франциско

Об этом случае стоит поговорить подробнее.

***

В 1957 году память о войне была еще очень свежей: Вторая мировая закончилась 12 лет назад, а Корейская — совсем ничего, всего пять. После войны всегда происходит переосмысление прошлого и не удивительно, что острая дискуссия началась и в Америке. Часть послевоенного американского поколения, обожженная участием в войне, пыталась осмыслить причины бессмысленной вражды и ненависти последних войн. Эти люди видели одну из причин в самом устройстве капиталистического общества, в доминанте индивидуализма и потребительского — материального общества и культуры над обществом справедливых “общечеловеческих” принципов и коллективных действий. Джек Керуак, автор известной книги “В дороге”, по аналогии с принятым после Первой мировой войны термином “потерянное поколение” назвал свое — “разбитым поколением”. В то же время среди американских интеллектуалов, многие их которых были участниками двух последних войн, стали очень популярны различные американизированные варианты буддизма с его центральной идеей пацифизма и нового европейского квази социалистического постмодернизма. Литературным центром нового левого движения в конце 1940-х — начале 1950-х стали “битники”, группа писателей и поэтов сначала кучкующихся в Нью-Йорке, а затем перебравшаяся в Сан-Франциско. В то время СФ в их глазах всё ещё казался неким “отдельным моральным островом”, где можно было существовать в полной автономии без всякой связи с “милитаристским и ограничивающим свободу” государством. Возможно, решающее влияние на мироощущение битников, своеобразным катализатором, оказала Бомба — атомная бомба, как символ конца цивилизации и распада культуры.[3] Существенной особенностью “битников” было отрицание культурных традиций страны, что для них означало, в том числе, регулярное употребление наркотиков, отрицание сексуальных табу и открытый гомосексуализм. В этом они оказались предвестниками контркультуры хиппи и других подобных движений 60-х.

К представителям битников относят разных людей, но большинство согласно, что в середине 50-х главными были Аллен Гинзберг, Джек Керуак, Грегори Корсо, Уильям Берроуз, Люсьен Карр, Нил Кэссиди, Грегорио Нунцио и “друг” Гинзберга Питер Орловски. В СФ неофициальной штаб-квартирой движения стал книжный магазин (он же и издательство) City Lights, основанный поэтом, тоже “перебежчиком” с Восточного побережья и ветераном войны Лоуренсом Ферлингетти[4].

Летом 1955 года Аллен Гинзберг передал Ферлингетти рукопись своей книги с просьбой напечатать в издательстве магазина. Они были только поверхностно знакомы, и Ферлингетти не придал значения просьбе, априори считая поэзию Гинзберга не заслуживающей внимания. Где-то в октябре 1955 Ферлингетти на одном из поэтических вечеров услышал чтение Howl в авторском исполнении (на русский язык название поэмы можно перевести как “Вопль”, “Вой” или “Стон”, но вполне возможно — “Крик”) и резко изменил свое мнение.

Аллен Гинзберг в 1955 году

Книга “Howl and Other Poems” была напечатана 1 ноября 1956 года, но по требованию юриста типографии (типография была в Лондоне) из нее были исключены известные четырехбуквенные слова (речь, как писал Ферлингетти, не шла о слове “love”). Ферлингетти все же был осторожен — в книге открыто обсуждалась тема гомосексуализма и наркомании — и перед публикацией обратился за советом в местное отделение ACLU, American Civil Liberties Union, организацию основанную в 1920-е годы для защиты, как мы бы сейчас сказали, прав человека, прежде всего — свободы слова. ACLU пообещала поддержку в случае неприятностей.

Неприятности последовали почти сразу.

Первое издание, 1000 экземпляров, прибыло из Лондона без каких-либо задержек. Но 25 марта 1957 допечатку 520 книг изъяли на американской таможне в Сан-Франциско. Официальным объяснением цензора таможни было — “Вы не захотите, чтобы ваши дети это читали”. В мае Ферлингетти печатает 2500 экземпляров уже в США, чтобы обойти проблемы с таможней.

ACLU, как и обещал, заявляет протест американской таможне и подает иск в суд с требованием вернуть конфискованные экземпляры на том основании, что в “книге нет непристойности”.

19 мая в крупнейшей газете северной Калифорнии появляется очень положительная рецензия на книгу.

29 мая таможня возвращает книги после того, как городской прокурор СФ отказался поддержать решение таможни.

Но 3 июня 1957 года продавец магазина Шигейоши Мурао продал один экземпляр книги подосланным переодетым полицейским, и был немедленно арестован. 6 июня арестовали Ферлингетти, который в тот день вернулся из отпуска. Оба они были отпущены под залог в 500 долларов, залог внесла ACLU.

Суд над Мурао и Ферлингетти начался 16 августа. О суде — несколько позже, потому что не менее важные события произошли буквально двумя месяцами раньше, независимо от процесса в Сан-Франциско и совершенно в другом месте.

Оптовый торговец книгами Самуэль Рот (Samuel Roth) ранее был обвинен и приговорен к тюремному заключению в Нью-Йорке за распространение и продажу журнала American Aphrodite and Photo, суд посчитал журнал порнографическим. Апелляция решения городского суда Нью-Йорка дошла до ВС и в июне 1957 ВС согласился с решением нижестоящего суда, но создал совершенно новый подход (тест, проверку или стандарт, по юридической терминологии) по решению подобных исков. Судья ВС Уильям Бреннан в своем решении написал, что непристойность не защищена Первой поправкой, но литература — да, защищена.

Новым стандартом для запрета печатной продукции стало — “если согласно современным нормам для среднего (обычного) человека доминирующая тема сочинения, взятая в целом, обращает его к похотливому интересу”. Решение было принято большинством 6:3, легендарные Юго Блэк и Уильям Дуглас проголосовали против, а Председатель ВС Уоррен стал на сторону большинства только с многочисленными оговорками в отдельном решении. Тем не менее, это решение, но особенно резонанс в обществе и само наличие нового подхода определения непристойности в печатной продукции, то, что назвали Rоth test, на мой взгляд, сыграли решающую роль через два месяца в судебном процессе в Сан-Франциско.

Сам суд над Ферлингетти и Мурао ни в коей мере не был легким делом для обвиняемых, не было предопределено и решение муниципального (городского) судьи Клейтона Хорна. После решения по делу Самуэля Рота задача обвинения и защиты изменились. Теперь уже было не достаточно подсчитать количество нецензурных выражений и сексуальных сцен в литературном произведении, но обвинению надо было доказать, что при этом данное произведение не является литературой[5]. А защите надо было при всем очевидном наличии “грязи” доказать, что это — литература.

Со стороны обвинения иск поддерживал главный городской прокурор Томас Линч, опытный юрист, выигравший много известных дел, человек заслуженной репутации, и его заместитель Ральф Макинтош. Свидетелями со стороны обвинения (“народа Калифорнии”) выступал Дэвид Кёрк, профессор английской литературы местного университета, и другие авторитетные люди. Обвиняемых — защиту — представляли три человека: Джек Эрлих (J. W. Ehrlich), Лауренс Спейзер и Альберт Бедич. Двое последних представляли ACLU.

Ферлингетти и Мурао во время суда

Пожилым американцам имя Джека Эрлиха (Jake — the Master, ему во время процесса было 57 лет) хорошо известно. Без всякого сомнения, его имя было на слуху начиная, как минимум с конца 1930-х, с выигранных им процессов, где он в разное время защищал легендарных джазовых музыкантов Джина Крупа и Билли Холлидэй, других селебрити и.. проституток и полицейских — одновременно! — в историческом расследовании коррупции среди городской верхушки Сан-Франциско. В большой степени само имя Эрлиха стало легендой после того, как он стал прототипом знаменитого адвоката Перри Мэйсона, героя двух популярных телевизионных сериалов. Эрлих написал более десяти важных книг по юриспруденции, в том числе серьезный труд по “юридическим вопросам” Библии. Эрлих, который имел репутацию лучшего в городе адвоката по уголовным делам, обычно избегал дел с политической окраской, но по просьбе ACLU согласился защищать Ферлингетти бесплатно.

Джек Эрлих, адвокат на процессе по запрету Howl

После нескольких задержек процесс начался 16 августа 1957 года в муниципальном суде (самой низшей инстанции) города Сан-Франциско под председательством судьи Клейтона Хорна. Всеми заинтересованными сторонами было договорено, что процесс пройдет без жюри. У Хорна в либеральном Сан-Франциско была не очень хорошая репутация. В свободное время он вел в воскресной школе религиозный класс по изучению Библии и время от времени публиковал эссе на этические и моральные темы с явным религиозным оттенком.

Уже 22 августа Мурао был полностью оправдан, так как обвинение не смогло доказать, что обвиняемый читал книгу — и поэтому понимал всю свою возможную ответственность при продаже, или продавал книгу с целью развратить покупателей. Дело против Ферлингетти, однако, затянулось на полтора месяца.

Лоуренс Ферлингетти, начало 1960-х

Защита вызвала девять свидетелей, все они были или профессорами на кафедрах английского языка, литературы и гуманитарных дисциплин или профессиональными литераторами. Звездой среди них был Марк Шорер (Mark Schorer), профессор кафедры английского языка, директор аспирантской программы по курсу английского языка и литературы Берклийского университета, автор более чем 10 книг и редактор литературных обозрений крупнейших американских литературных журналов.

Марк Шорер, главный свидетель защиты

Целью обвинения и его главного свидетеля профессора Дэвида Кёрка было показать нулевую значимость для общества текста поэмы Гинзберга, то есть, вывести текст за понятие литературы.

Из освидетельствования проф. Кёрка (К) заместителем прокурора (П) (отрывок):

П — по моей просьбе вы прочли… поэму..

К — да, я прочел.

П — и у вас сформировалось мнение есть ли в этой публикации какая-либо литературная ценность?

К — да, .. по-моему, если у этой публикации и есть какая-либо литературная ценность, то она близка к нулю.

П — можете вы, мистер Кёрк, объяснить, как вы пришли к такому мнению?

К — существует много фундаментальных оснований для критики, как объективных, так и субъективных. Мой подход в данном случае основан на объективных предпосылках. Например, выдающиеся литературные произведения, или даже просто хорошие литературные произведения очевидно должны быть хороши (успешны) по форме, но эта поэма не более, чем слабая имитация формы, которая была использована 90 лет назад Уолтом Уитменом. Имитация.

П — вы помните название той поэмы?

К — да, “Листья травы”. Литературная ценность может также заключаться в теме, тот минимум литературной ценности, которая есть в Howl, как мне кажется, заключается именно в теме. Идея поэмы относительно ясна, но слишком слабо обоснована, и, таким образом, тема тоже имеет минимальную ценность, вообще — не имеет ценности.

Третьим основанием для объективной критики может быть… я бы назвал это — благоприятная возможность, удобный случай. Поэт или писатель и его тема и его проблемы, извините — проблемы времени, должны как-то существенно пересекаться. Эта поэма очевидно отдаёт дань давно умершему литературному движению — дадаизму — и некоторым поздним последователям дадаизма. Таким образом, благоприятная возможность существенного влияния на это литературное направление давно в прошлом. Такие мои объективные основания.

После этого к опросу Кёрка приступил Эрлих. В этих кратких заметках невозможно привести все детали двухчасового спектакля с участием защитника, свидетеля, прокурора и все более склонившегося на сторону защиты судьи Хорна. Вначале Эрлих добился признания того, что Кёрк нашел наличие “симпатии” к Соломону, человеку, к которому была обращена поэма. После чего он подловил Кёрка и заставил признать, что симпатия и личное отношение к герою представляет некоторую литературную ценность в других литературных произведениях. После чего последовал решающий удар.

Эрлих (Э) — кстати, мистер К, читали ли вы Библию?

К — да, я читал.

Э — я и вы не знаем, кто написал (главу) от Иовы?

К — определенно, я не знаю.

Э — или вы знаете?

Прокурор — я протестую, Ваша честь. Вопрос слишком далек от нашей темы

Судья — какая цель вашего вопроса?

Э — свидетель утверждает, что Гинзберг в своей поэме сказал, что мир был создан чтобы раздавить человека и это лишает произведение литературной ценности. Я хочу сделать некоторое обзорное сравнение, чтобы понять знает ли свидетель предмет своего утверждения. Если он читал Иова, как он только что сказал, давайте сравним. В конце концов, наш свидетель — эксперт в своем предмете.

Дальше, как не трудно представить, Эрлих камня на камне не оставил от “трех оснований” Кёрка, заставив того признать, что если глава Иовы из Библии — литература, то литературой является и поэма Гинзберга.

Это был только один из многих эпизодов многодневного юридического сражения, которое из литературного диспута между профессорами, литераторами и критиками вскоре перешло к вопросу не менее важному и напрямую связанному с предыдущим решением Верховного суда по Roth — доказательству с одной стороны и опровержению — с другой, что “доминирующая тема сочинения, взятая в целом, обращает его к похотливому интересу”. Заинтересованные стороны часами обсуждали смысл слов Filthy, Lascivious, Obscene, эксперты сыпали примерами за и против из всей мировой литературы. Отдельное заседание ушло на обсуждение смысла, значения и влияния на читателя в этом конкретном произведении известного слова fuck. В общем, зрители и присяжные за полтора месяца узнали много интересного в этой довольно специфической сфере английского языка.

Заключительное слово прокурора продолжалось несколько часов.

Отрывок из речи прокурора и реплик судьи:

Судья:

Возможно, мы не понимаем друг друга. Простое использование этого слова (речь идет о слове fuck), которое может быть сказано мимоходом или как эпитет, не обязательно “обращает читателя к похотливому интересу”. Другими словами, вы можете использовать грязное или вульгарное слово без того, чтобы обращать к похотливому интересу. Уточняю, все подобные судебные процессы указывают на то, что вне зависимости от вульгарности эпитетов для доказательства вреда они должны возбуждать похотливый интерес — это определение согласно судье Бреннану в последнем Решении Верховного Суда. Итак, для понимания суда и для того, чтобы у защиты было что-то определенное для ответа, я желаю, чтобы вы привели для примера — для меня и для суда — какое место в произведении по вашему ощущению возбудит грязные мысли, грязные сексуальные мысли или похотливый интерес.

Прокурор:

Я думаю, Ваша честь, что вы хотите, чтобы я придерживался строгого определению слова “непристойность”. Если вы взглянете в Гражданский Кодекс….

Судья:

Не надо мне смотреть в Гражданский Кодекс. Там мы найдем только обобщенное, стандартное определение. Тест на непристойность, который всегда неопределенный, никогда не может быть точно указан и изменяется как от места к месту, так и в разные времена, тем не менее, по крайней мере получил некоторое определение в суде этого штата, в суде штата Нью-Йорк, в суде штата Массачусетс, в суде штата Пенсильвания, и, наконец, в Верховном Суде США по делу Roth. Если я помню верно, все эти суды решили, что само использование вульгарных и грязных слов в отсутствие возбуждения похотливого интереса не являются непристойностью….

… (после долгого обсуждения ссылок на предыдущие иски в других судах)… Хорошо, мы сегодня не выносим решение по делу, но если просто допустить, что мой подход верен, не могли бы вы всё же указать на конкретный отрывок из текста поэмы, который по вашему ощущению возбуждает похотливый интерес.

Прокурор:

Сначала надо согласиться с определением “похотливый”. Похотливый — это склонный к разврату.

Судья: Или склонный к непристойным сексуальным мыслям.

Прокурор:

Похотливым мыслям.

Судья:

ОК, похотливый — возбуждает человека к непристойным или развратным мыслям, грязным сексуальным мыслям.

Прокурор:

Ваша честь, люди предполагают, что непристойность — это больше, чем её определение. Иначе написание таких слов не было бы противозаконным.

Судья: И всё же, как по поводу привести пример из текста. В конце концов, вы выполните мое требование?

В конце концов, после еще некоторого препирательства прокурор привел два отрывка (совершенно безобидных по понятиям нашего времени). Судья, проявив удивительную литературную осведомленность, буквально высмеял прокурора, сравнив их с куда более “похотливыми” отрывками из “Улисса” Джойса, к тому времени разрешенному для продажи в США. После чего, в очередной раз прервав прокурора, он посадил его на место и перешел к заключительному слову защиты. Защиту представлял Эрлих.

О, это была речь! Профессор Гарварда стал бы легендой университета, произнеся что-либо подобное. Два с лишним часа глубокого анализа поэмы Гинзберга, подробный анализ предыдущих решений суда, особенно мнений судьи Вулси и Лернед Хенда по “Улиссу”, сравнение поэм Кристофера Марло (Christopher Marlowe), написанных в конце 16 века и значительного использования (заимствования) сюжетов этих поэм великим Шекспиром, анализ вариантов “похотливого интереса” у Шекспира и других великих авторов — всё это тщательно связанное с содержанием и “философией” поэмы Гинзберга, а также реальными проблемами послевоенного “разбитого” поколения. Эрлих закончил свою речь следующими словами:

… Ваша честь, нужны ли известные цитаты, чтобы довести до Суда мысль, что очень многие великие и классические произведения литературы были вначале осуждены людьми, которые видят разрушение основ во всем, что они не в состоянии понять, и которые видят порнографические скелеты в каждой спальне?

Я привел пример “Кандида” Вольтера, произведение вначале осужденное из-за сексуальной темы. Но даже главный свидетель обвинения вынужден был признать, что это литературная классика. Слова, обсуждающие сексуальную жизнь и описывающие её, не уничтожают литературные достоинства.

Должны мы вырывать страницы из книг Бальзака? Может быть, мы должны вообще запретить его книги, убрать их из библиотек и согласиться с тем, что люди будут его читать только спрятавшись за деревьями в лесу? Если вы ищете грязь, вы ее всегда найдете. Если вы ищете красоту в литературном произведении, то вы её тоже найдете. Но чтобы найти грязь, вам надо иметь очень специальную волшебную палочку и очень большое, я бы сказал, “похотливое” желание.

Любую книгу можно назвать опасной, так как у морона в голове может быть извращенная сексуальная фантазия, способная найти непристойность даже в каталоге сельскохозяйственных семян. Даже в Библии. Анни Безант однажды составила список из 150 пассажей из Библии, которые вполне объективно можно считать непристойностью — достаточно вспомнить историю Лота и его дочерей. Отрывки из Шекспира и Чосера, безусловно можно назвать непристойностью, не говоря уже об Аристофане, Овидии, Свифте, Дефо, Филдинге, Смолетте, Руссо, Мопассане, Вольтере, Бальзаке, Бодлере, Рабле, Свинбурне, Шелли, Байроне, Боккаччо, де Наварре, Харди, Шоу, Уитмене и многих других.

Мистер Кёрк, утверждает, что заимствование сюжета является признаком отсутствия литературного достоинства и литературного интереса. Он, возможно, забыл “Еврея из Мальты”, трагическую драму Кристофера Марло, написанную в 1590 году и предшествующую “Венецианскому купцу” Шекспира? Содержание которого, в свою очередь, существенно повторяет сюжет и Марло и Gesta Romanorum, написанного в 14 веке. Ваша честь, мы должны спросить, кто заимствует у кого и кто при этом создает настоящую литературу? Возможно, мистер Кёрк должен заняться расширением своего образования.

Есть книги, которые способны повлиять на человеческий разум и привлечь внимание к ситуациям, которые как бы у всех на глазах, но не видимы. Конечно, есть ли в поэме Howl непристойность или нет — вопрос маловажный в нашем мире, мире, который вплотную столкнулся с проблемой физического выживания, но вопрос о законности описания сексуальных актов и чувств в литературе и искусстве, тем не менее, чрезвычайно важен в свободном обществе.

Сегодня совершенно однозначно принято законодателями, что судить о непристойности в книге надо по ее общему содержанию, по тому, какую мысль автор пытался донести до читателя, а не по выдернутым из контекста словам и фразам. Сегодня, как и всегда в прошлом, не было и нет однозначного, рабочего определения непристойности. Каждый индивидуум будет реагировать на сексуальные описания в литературе согласно его сексуальным вкусам.

Так называемые легальные определения “непристойный”, “развратный” или “похабный”, прилагаемые к определенной книге, похожи на попытки определить цвет лошади по скорости её бега. Что значит “развратный”? Для кого? Развратный означает непристойный, или похотливый, или сладострастный, или многие другие никогда не определенные синонимы. И материал так неопределенно названный опасен для также неопределенного склонного к извращенному пониманию читателя? Интересно, что человек, призывающий к таким стандартам цензуры, никогда не чувствует, что его собственное физическое и моральное здоровье всегда под подозрением. Однако желание ввести цензуру не ограничено психами и фанатиками. У большинства из нас существует сильное желание сделать мир соответствующим нашим о нем представлениям, нашим собственным идеям. Необходима вся сила нашего разума и наших юридических институтов, чтобы побороть наши такие человеческие стремления. Суды долго бродили по лабиринтам, и в их понятном желании приложения концепции “современного общественного стандарта” (к обсуждаемому вопросу) они часто применяли закон на основании слишком водянистого общественного мнения.

Никто не хочет дать полную свободу публикациям грязного содержания. Но трудности в попытке определения что есть и что не есть грязное содержание заставляют многих из нас занимать слишком радикальные и противоположные позиции. Либералы видят угрозу цензуры и готовы разрешить абсолютно всё ради идеи свободы прессы. Другие готовы на запрет определенных книг ради защиты общества от того, что они определяют как опасность непристойности в литературе.

Ваша честь, борьба за и против цензуры не будет окончательно решена решением этого суда, Вашим решением, но Вы или привнесете (в решение вопроса) свое либеральное образованное мышление или Ваше решение добавит горючего в костер невежества.

Я наблюдал усилия обвинения построить весь иск на подсчете четырехбуквенных слов. Я наблюдал искреннее замешательство честных людей, пытающихся определить смысл слов “похабный” и им подобных без реального понимания основополагающего смысла слов в произведении. Я наблюдал их борьбу с семантической бессмыслицей определений, вписанной в наши законы.

Давайте будем стремиться к ясности. Давайте будем честными… Давайте придем к честному пониманию ситуации….

…Ваша честь, Самуэль Джонсон мог быть нашим условным цензором, когда он описывал Яго, злодея в шекспировской трагедии “Отелло”. Яго, я напомню, сознательно сплел такую сеть непрямых доказательств любви Дездемоны к Кассио, что Мавр убил ее из ревности.

“Хладнокровная злоба Яго, молчаливого в своих обидах, искусного в своих умыслах, без промедления обдумывающего свои интересы и свою месть,”

И от себя добавлю — и его невежества.

Судья:

Если все выступления занесены в протокол, то объявляю заседание закрытым. 3 октября в 2 часа дня всем заинтересованным будет объявлено решение Суда.

Решение было на удивление кратким, всего на трех страницах. После преамбулы и общих соображений судья Клейтон Хорн обозначил 12 пунктов основания для своего решения.

..10. У граждан Соединенных Штатов есть обязанность перед собой и другими сохранять и защищать свои конституционные свободы от любого посягательства государства, если только не окажется, что допустимые границы такой защиты нарушены, а затем предпринимать только такие действия, которые ликвидируют эти нарушения.

Я согласен с судьей Дугласом (членом ВС США): у меня есть та же вера в способность наших граждан отвергнуть пагубную литературу, как и вера в то, что они способны различать правду и ложь в идеологии, экономике, политике и в любой другой сфере. При рассмотрении материала, который обвиняют в непристойности, хорошо бы помнить мото — Honi soit qui mal ypense (Пусть стыдится подумавший плохо).

Таким образом, я пришел к заключению, что книга Howl and Other Poems имеет определенную социальную ценность, и я не нашел книгу непристойной.

Обвиняемый признан невиновным.

****

Читателю совершенно очевидно, что процесс по “Howl” не расставил и не мог расставить все точки над “i”. При всей явной либерализации Решения по Roth практическое применение теста на непристойность вряд ли стало более простым делом, что совершенно наглядно показал процесс по “Howl”.

Особенно отчетливо это проявилось в кинематографе. В начале 1960-х эротика и порнография европейского кино вызвала волну подражания в Голливуде. Суды не успевали реагировать на иски. Для принятия решения о разрешении или запрете кинофильма нормой стал закрытый просмотр судьями подозрительных фильмов в специально оборудованных комнатах при американских судах. В решении ВС по делу Jacobellis v. Ohio (1964), где решался вопрос о порнографии, судья ВС Поттер Стюарт, произнес знаменитую фразу: “Хотя я не могу дать точное определение порнографии, я знаю это, когда я вижу “это”. К концу 60-х, с выходом на экраны ныне классических американских порнографических фильмов стало ясно, что и слова Поттера и Roth test не спасают американскую юриспруденцию от серьезного кризиса в сфере определения границ защиты свободы слова по Первой поправке.

В 1973 году в деле Miller v. California ВС расширил решение по Roth и дал новое определение непристойности, новый тест, названный Miller test. В большой степени он является “рабочим” документом и сегодня — особенно в области литературы. Новый тест был оговорен куда более расширенными вариантами проверки на непристойность[6], но, пожалуй, самым интересным в новом определении была фраза “…средний человек, на основании современных стандартов своей общины найдет произведение, взятое в целом, возбуждающим похотливый интерес…” Решение ясно указало, что речь идет о стандарте определенной общины, не национальном стандарте. Это решение как будто бы оставляло все последующие решения о наличии непристойности на рассмотрение местной власти, прежде всего — муниципальных и штатных судов. Конечно, это не произошло, особенно при рассмотрении все более неопределенной Миллеровским тестом порнографии в кино, а затем на мобильных видео устройствах. Надо, однако, отметить, что в деле Miller, а также в нескольких других в последующие годы, было совершенно ясно заявлено, что детская порнография исключена из Miller test, к ней предъявлялись совершенно другие, намного более жесткие требования проверки.

В 1969 году в деле Stanley v. Georgia было наконец окончательно разъяснено еще одно важное “темное” место в национальной юриспруденции. По решению суда любое хранение непристойной литературы и порнографии у себя дома не являлось преступлением. Было однозначно сказано, что Первая поправка утверждает, что государству нет никакого дела до того, что читает и что смотрит человек у себя дома, однако государство может вмешаться и запретить пересылку, в том числе электронную, а также продажу таких материалов.

В конце 20 века и вплоть до последнего по времени решения по United States v. Williams (2008) суды разных инстанций рассматривали дела по Первой поправке, связанных с непристойностью в кино и литературе, но большей частью о порнографии и в основном — о детской порнографии. Во всех этих делах Первая получала еще большее расширение, еще большую свободу, оставляя все меньше ограничений[7]. Сегодня, с развитием Интернета и возможностью практически мгновенного бесплатного “скачивания” любого порнографического литературного и видео контекста сам смысл ограничения “непристойности” в основном потерял всякий смысл. Наступило время полной, неограниченной свободы.

В одном из решений ВС (1996 год) было сказано:

“Свободы Первой поправки подвергаются наибольшей опасности когда государство пытается контролировать мысли или оправдывает законы, которые для этого создаются. Право думать (право на мысль) является первоосновой свободы, и речь (высказывание, слово — в оригинале используется слово speech) должна быть защищена от внимания государства потому, что речь (высказывание) является началом мысли”.

Тем самым признано, что между пристойной и “непристойной” мыслью, а также их отражением в литературе и кино, нет никакой разницы — с точки зрения Закона.

Сан-Франциско,
Август 2018

Примечания

Многие факты для статьи и большинство фактов по процессу Howl, включая протоколы суда, взяты из книги “Howl on Trial: the Battle for Free Expression” by Morgan and Nancy Petters, 2006 Автор благодарен Инне Ослон (Даллас, Техас) за помощь в переводе.

[1] В некоторых источниках вместо слова оbscene в данной фразе стоит слово “порнография”.

[2] В основном завезенных из Франции, главного поставщика подобной продукции во всем мире.

[3] Поэма “Бомба” Грегори Корсо, изданная в 1958 году, возможно, была кульминацией и главным поэтическим достижением движения битников.

[4] Все битники в разное время побывали в тюрьме, в основном из-за проблемы с наркотиками. Корсо и Кэссиди имели довольно серьезное уголовное прошлое. Исключением был Ферлингетти. Во время Второй мировой он командовал противолодочным катером, охотником за немецкими подлодками, участвовал в высадке в Нормандии, был переведен на Тихоокеанский флот и оказался в Нагасаки через полтора месяца после взрыва бомбы. После войны получил докторскую степень в литературе в Сорбонне.

[5] Перевод поэмы “Howl” на русский язык можно прочесть по ссылке   http://samlib.ru/h/hramcew_d_w/436.shtml

[6] https://en.wikipedia.org/wiki/Miller_test

[7] Законы и юридическое преследование “чистой” порнографической литературы и кино долгое время шли вместе с вышеописанным процессом в литературе. Но начиная с 1969 года, с бурным ростом “специальных” журналов и студий, юридический процесс пошел во многом отдельным путем. В общем, взрослая порнография, особенно с распространением сначала видео кассет, CD и DVD, а затем и Интернета, получила куда более полную защиту по Первой и куда более быстро, чем литература. Сегодня порнографическая, в основном видеопродукция — это огромный американский бизнес с порядком продаж около 13-15 миллиардов долларов в год. Интересно, что главными продавцами взрослой порнографии в США являются респектабельные Comcast и Direct TV. Само производство порнографической видеопродукции расположено практически полностью в Лос Анджелесе и Лас Вегасе, где примерно 200 “независимых” компаний производят продукцию для 40 крупных студий. Интересно еще и то, что главным потребителем взрослой легальной порнографии сегодня являются женщины.

 

Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer10-judovich/