Интервью с академиком РАН, заведующим кафедрой вычислительной механики Мехмата МГУ Владимиром Алексеевичем Левиным, произошло у меня не сразу: дважды, по телефону, он его откладывал, но потом, уступив моему упорству, Владимир Алексеевич дал на него согласие. Для беседы Владимир Алексеевич пригласил меня в Институт механики МГУ, где он возглавляет ещё Лабораторию газодинамики взрыва и реагирующих систем, попросив предварительно прислать ему е-мейл’ом мои вопросы. Я, естественно, эту просьбу выполнил. И вот в назначенный день, в июне 2016-го года, несмотря на разразившийся тогда в Москве проливной дождь, я стоял у двери его Лаборатории в оговоренное время — «к 14 часам», но минут за десять до этого. Дверь была заперта, и я, грешным делом, даже подумал, что наше Интервью «опять сорвётся». Но нет — ровно в 14 часов появился приветливый Владимир Алексеевич и впустил меня в свой офис.
Наша беседа, под диктофон, длилась около часа. Ниже приводится текст её расшифровки.
ИНТЕРВЬЮ С В.А. ЛЕВИНЫМ
В.Д. Прежде всего я хочу поблагодарить Вас, Владимир Алексеевич, за то, что Вы, всё-таки, нашли время на это интервью.
Как всегда, сначала я интересуюсь немного о семье своего собеседника. В Интернете я прочитал, что Вы родились в 1939-м году, в Алма-Ате, в учительской семье, причём отец Ваш преподавал математику, а Ваша мама — историю. Были ли у Вас братья и сестры, и если да, то кем они стали, когда выросли? Верно ли, что интересом к математике Вы обязаны своему отцу? В каком году Вы окончили школу, и с медалью ли Вы ее окончили?
В.Л. Так, надо отвечать, да?
Вы правильно сказали, что отец у меня преподавал математику в школе, а мать там преподавала историю. У меня две сестры, и обе старше меня. Старшую из них звали Аэлита — отец любил Алексея Толстого, прочитал этот роман, а когда она родилась, то он её так и назвал. Она 1932-го года рождения и уже умерла.
В.Д.: Она довольна была своим именем? Не хотела поменять?
В.Л.: У неё было второе имя — Ёла. Ей его дали, когда она была ещё совсем маленькой. Не то чтобы ей это имя нравилось — всем оно понравилось. Её стали звать и Ёлой, и Ёлочкой, и Ёлкой — по-разному.
В.Д.: Ёлка — псевдоним современной певицы, популярной у молодёжи.
В.Л.: Ну вот, а у неё это было неофициальное имя — по паспорту она оставалась Аэлитой.
А вторая моя сестра — Тамара. Она 1935-го года рождения, и сейчас живет в Алма-Ате.
В.Д.: Вы к ней летаете в Алма-Ату? Встречаетесь?
В.Л.: Встречаемся, но, к сожалению, очень редко. Сейчас трудности всякие возникли — раньше было как-то проще.
В.Д.: Ну и как Вы окончили школу, с медалью?
В.Л.: Нет, я просто окончил школу в 1956-м году в Алма-Ате.
Вы меня спросили ещё про интерес к математике… С математикой у меня было так.
Отец в школе преподавал математику. В первый год войны школьных преподавателей в армию не брали. А в 1942-ом году на фронте стало плохо, и в сентябре этого года его мобилизовали в армию.
В.Д.: Его на фронт сразу забрали или послали в какую-нибудь военную школу «доучиться»?
В.Л.: Да, его послали в какую-то школу «доучиваться».
Я до сих пор помню, хоть в 1942-м году мне было всего три года, как его провожали. Мама плакала, бабушка плакала, сестры — сейчас не скажу, плакали они или не плакали. А я, глядя на них, вдруг заорал … Вот это мне запомнилось на всю жизнь!
В.Д.: Вы уже понимали, что такое война? Видели бомбёжки ?
В.Л.: Нет, ничего я не понимал.
В.Д.: Но ведь Москву уже в 1941-ом году бомбили…
В.Л.: Так это же было не в Москве, а в Алма-Ате. Алма-Ату не бомбили. И я не понимал, что происходит. Но все плачут — и я заорал. Помню, чтобы меня успокоить, мне дали яблоко.
В.Д.: Подействовало? Успокоило?
В.Л.: Да. Мне дали здоровенное, красное яблоко «апорт». Я стал его кушать и замолчал.
Вот так отца провожали на фронт. А в 1946-м году он демобилизовался, вернулся к нам в Алма-Ату и пошёл на работу. Но не в школу: он успел окончить какие-то авиационные курсы и стал работать в алма-атинском аэропорту.
Иногда отец брал меня с собой в аэропорт. А там самолеты! Меня, мальчишку, в эти самолёты иногда сажали. И я стал мечтать стать летчиком. Тогда же у меня появился интерес к технике. Не к математике, конечно, а просто к технике, к самолетам в частности. Я просто бредил этой мечтой.
А специально математикой я в школьные годы не занимался.
В.Д.: Но на уроках математики трудностей не было?
В.Л.: Нет, никаких не было. Но дело ещё вот в чём — я рано научился читать. Где-то лет в пять, наверное. Первая книга, которую я прочёл, была Библия.
У меня бабушка была неграмотная и верующая. У неё была Библия. Происходило чтение этой Библии таким образом. Бабушка приносила либо яблоко, либо сливу, со словами: «Вовка, хочешь?» Я конечно: «Хочу!». А она: «Ну, так прочитай страничку». Мы садились друг против друга. Она повязывала белую косыночку, смирно сидела. Я страничку честно читал. Она её переворачивала, клала закладочку и давала мне свой гостинец. И я — фьють — на улицу.
Вот так, потихонечку, я всё это ей читал. В общем, ещё до школы я научился и читать, и считать, и всё прочее …
В первом классе я очень сильно болел. И то, что я многому научился до школы, меня, впоследствии, спасло. Я проболел почти полгода — и скарлатина, и корь. Даже в больнице валялся. Но, весной, когда я вернулся в школу, там были контрольные — и я все их прекрасно написал.
А математикой я потом действительно увлёкся. Но для меня это происходило как-то само собой.
В.Д.: Понятно — на школьном уровне всё легко давалось.
В справочнике я прочёл, что на Мехмат МГУ Вы поступили в 1956-м году — это верно?
В.Л.: Да, верно, поступил в 1956-м году. И сдавал, при поступлении, шесть экзаменов.
В.Д.: Раньше, кто-то мне говорил, их было восемь.
В.Л.: У меня было шесть: две математики, физика, химия, немецкий и сочинение. Я по всем предметам получил пятёрки, кроме сочинения. За сочинение мне четвёрку поставили. Ни одной ошибки в нём не было. Я даже тему сочинения помню: «Кутузов и Наполеон по роману Льва Толстого «Война и мир»». Но за что поставили четыре — до сих пор не знаю. Видимо, «сверху» что-то сказали, и мне написали: «Тема не раскрыта».
В. Д.: А Вы поступали на Отделение механики?
В.Л.: Да, на Отделение механики.
В.Д.: До того деление было, кажется, лишь со второго курса.
В.Л.: У нас это было сразу при поступлении. Я выбрал Отделение механики — ведь у меня была мечта работать с самолетами, и это желание сохранилoсь.
В.Д.: Помните ли Вы, кто у Вас принимал устный экзамен по математике?
В.Л.: Не помню. Мужчина какой-то.
В.Д.: А не показался ли Вам этот экзамен сложным?
В. Л.: Да нет! Перед поступлением я перерешал задачи из Моденова — поэтому и письменный, и устный экзамены по математике для меня прошли легко. А физику я любил — и по физике на экзамене для меня всё было просто.
В.Д.: Следующий мой традиционный вопрос: кто у Вас были первыми лекторами по математическому анализу, алгебре и аналитической геометрии?
В.Л.: По матанализу лекции читал Михаил Александрович Крейнес, а семинарские занятия вела Зоя Михайловна Кишкина — и я ей благодарен за то, что она нас «дрючила» (смеются).
Алгебру читал нам Игорь Ростиславович Шафаревич. Он мне очень нравился, и это был единственный лектор, на все лекции которого я ходил. Я сохранил запись этих лекций, потому что он сразу нас предупредил: «То, что я буду вам читать, прочитать нигде невозможно». И он, действительно, читал по-другому — не как у Куроша или в других учебниках. Я Игорю Ростиславовичу и экзамен сдавал — получил за него пятерку.
В.Д.: Семинарские занятия по алгебре кто у Вас вёл?
В.Л.: …Скорняков Лев Анатольевич. Он без руки был…
В.Д.: Что скажите про аналитическую геометрию?
В.Л.: Лекции нам читал Бахвалов. Старший, Сергей Владимирович. Семинары за ним вела Елена Александровна Морозова.
В.Д.: Понятно. Ну и как прошла ваша первая сессия — все пятёрки?
В.Л.: Да, все пятёрки. Хотя, стоп-стоп-стоп: по-моему, Бахвалов мне четвёрку «влепил». Все остальные пятёрки.
В.Д.: Я его помню — у него такой суровый вид был!
В.Л.: Да. И чем-то я ему не понравился.
В.Д.: На экзамене мы побаивались идти к нему.
В.Л.: Меня он сам позвал пальчиком.
В.Д.: А я потом учился у его сына, Николая Сергеевича.
В. Л.: Ну, Колю я знал прекрасно. К сожалению, он уже умер.
В.Д.: Как и его папа…
Помнится, Николаю Сергеевичу сообщили о смерти его отца, когда он читал нам лекцию по вычислительной математике. Он побледнел, извинился перед нами и сказал: «Я должен поехать домой». Как-то мы сразу поняли, что у него отец умер. Это было в 1963-м году …
Обучение у Вас было ещё платным?
В.Л.: Нет, я бесплатно учился. Но у меня была такая трудность: меня приняли на Мехмат МГУ без предоставления общежития, и я вынужден был снимать комнату.
В.Д.: Родители были ещё живы и помогали Вам?
В.Л.: Конечно помогали. Но добавлю, что обучение тогда было очень строгое. У нас с первого курса из группы выгнали процентов двадцать, как минимум.
В.Д.: У нас было примерно так же — это я тоже помню.
В. Л.: Да, и когда многих повыгоняли, появились свободные места в общежитии, и меня поселили в университетское общежитие.
В.Д.: А как насчёт спецсеминаров — Вы их сразу начали посещать?
В. Л.: Нет, ходил только на обычные семинары. У меня и времени мало было — я играл за сборную Университета в волейбол.
В юношеской сборной я играл за Казахстан. Эта сборная, в которой я играл, на следующий год выиграла первенство Союза среди взрослых! И перед поступлением на Мехмат меня уговаривали идти по этой спортивной стезе. Но я математику любил больше, хотя и спорт не бросал. Вот я и играл за сборную Университета.
Более того, там был такой волейболист Куринный, физик, который входил в сборную «Динамо». И он когда меня увидел в игре, то сказал: «Чего ты играешь за Университет, пойдем за «Динамо» играть». Но за «Динамо» играть — это надо ездить Бог знает куда. А тут трёхзальный корпус рядом.
(Примеч. В.Д.: Согласно информации из Интернета, волейболист «Динамо», мастер спорта, Владимир Иванович Куринный (р. 1936) стал кандидатом технических наук).
В.Д.: Да, и общежитие близко.
В.Л.: Ну, первые два года я жил в общежитии в Черёмушках, на Профсоюзной улице. Там было университетское общежитие, два пятиэтажных корпуса.
В.Д.: Я и не знал.
В.Л.: Вот там мы жили первые два года. А на третьем курсе мне уже дали общежитие в Главном здании.
В.Д.: Хорошо. Что скажите про свою первую курсовую работу?
В.Л.: Свою первую курсовую я написал на втором курсе. У Берёзкина Евгения Николаевича, по теоретической механике. Помню ли я её название? Помню: «Линия погони». И помню, что я там решил конкретную задачу. Берёзкину это понравилось, и он сказал: «Давайте на конкурс её подадим». Был такой факультетский конкурс студенческих работ. «Напишите — говорил он — всё аккуратно от руки». Ну, я взял тетрадочку, аккуратно в неё всё написал и отдал её ему. А дальнейшую «судьбу» этой тетрадочки я не знаю. Вот как было дело у меня с курсовой на втором курсе.
В.Д.: Как вообще у Вас происходил выбор кафедры в конце второго курса?
В.Л.: Ой, ну это какой-то сложный процесс был, я сейчас всё уже не вспомню …
В.Д.: Ну, друзья, наверное, куда-то агитировали?
В.Л.: Скорее старшие товарищи. Например, Бесов Олег Владимирович. Он тоже волейболист, и мы вместе играли за сборную Мехмата. Вернее, за сборную Университета. Мы общались, я спрашивал его мнение. И когда дело дошло до конкретного выбора кафедры, он, и ещё кто-то, я уже не помню, кто именно, посоветовали мне идти на кафедру гидромеханики. Тогда Седов там был заведующим. Вот я и пошёл на эту кафедру.
В.Д.: И кто на третьем курсе стал Вашим научным руководителем? Горимир Горимирович Чёрный?
В.Л.: Нет, Григорян Самвел Самвелович.
Он дал мне конкретную задачу, опубликованную за границей. Задача была про дифракцию ударной волны на клине — я помню эту статью. И там нужно было «что-то доделать». Вот я и сделал то, что он хотел. Горимир Горимирович был доволен. И я тоже был доволен, что удалось «всё доделать до конца».
О публикации тогда речь не шла. Но, спустя несколько лет, я с удовольствием обнаружил публикацию именно этой задачи в одном американском журнале. Я даже, как-то, возгордился.
А на четвёртом курсе я уже перешёл к Горимиру Горимировичу, потому что он стал нам читать лекции по гидродинамике. И он так хорошо их читал! Лектором он был «от природы», дар у него был такой.
В.Д.: А если сравнить его с Шафаревичем?
В.Л.: Примерно так же. Спокойно, выкладки все чёткие, логично — придраться абсолютно не к чему.
В.Д.: Самвел Самвелович не обиделся, что Вы пошли не к нему, а к Чёрному?
В. Л.: Да не-е-т, ему было всё равно (смеются).
В.Д.: Ну а вообще, из механиков, кто на Вас произвёл особое впечатление? Вы уже назвали Чёрного. А кто ещё — Леонид Иванович Седов?
В.Л.: Седов, да, своей экстравагантностью мне запомнился. Ещё запомнился Халил Ахмедович Рахматуллин — совершенно нетривиальный мужик!
В.Д.: Своеобразный!
В.Л.: Своеобразный, да. Нет, с ним всё нормально было — но уж очень он «своих» поддерживал.
В.Д.: Но Вы же тоже из Средней Азии приехали. Для него, вроде бы, «полусвой».
В.Л.: Но он этого даже не знал — я с ним не общался «напрямую». Я лишь со стороны его наблюдал. Да и прочитал он нам лишь пару лекций, по газовой динамике — и тоже очень по-своему.
В.Д.: «По-своему» — это как?
В.Л.: Не блестяще, но с юмором, с шутками-прибаутками. Потом газовую динамику читал нам Сагомонян.
В.Д.: Понятно. В 1961-м году Вы окончили Мехмат МГУ. Вас сразу рекомендовали в мехматовскую аспирантуру? И сразу к Горимиру Горимировичу?
В.Л.: Сразу. И, естественно, к Горимиру Горимировичу.
Написанная у него моя дипломная работа даже попала на Всесоюзный конкурс студенческих работ. И даже там какое-то место заняла — мне об этом «окольным путём» рассказали, но сам я документа не имею. Эта дипломная работа потом была опубликована — Горимир Горимирович её к публикации представил.
В.Д.: В общественной жизни, кроме волейбола, Вы как-то участвовали? Может, помогали выпускать стенгазету?
В.Л.: В выпусках стенгазеты не участвовал. В связи с тем, что Вы про неё спросили, мне вот что вспомнилось. У нас, на 14-ом этаже Мехмата, вывешивалась огро-о-мная стенгазета. Помните?
В.Д.: Конечно помню! «За передовой факультет» называлась. Я даже три года был её главным редактором.
В.Л.: Я уже не помню, как она называлась. Так вот, был такой, по существу ученик Лаврентьева, — Дерибас. Он тоже Мехмат заканчивал, и тоже был волейболистом. Ростом он был выше меня. И про эту здоровенную стенгазету мы говорили, что она «два Дерибаса в длину» (смеются). Меру измерения мы такую ввели — Дерибас.
Кстати, он жив, стал очень известным ученым. Из Москвы он уехал в Новосибирск, к Лаврентьеву…
В.Д.: Понятно. Вступительный экзамен в аспирантуру у Вас кто принимал?
В.Л.: Георгий Иванович Петров, это я помню!
В.Д.: Он был уже академиком?
В.Л.: Ну, был он тогда академик или нет — не помню.
В.Д.: Мне запомнилось, что Георгий Иванович постоянно курил.
В.Л.: Это да-а. Экзамен без проблем прошёл. Георгий Иванович мне пару каких-то задачек подбросил, нетривиальных. Но я их, как-то, довольно быстро решил. Он на меня немножко посмотрел и отпустил.
В.Д.: Ясно. Скажите, вот в аспирантуре Вы были под руководством Горимира Горимировича. А Леонид Иванович Седов интересовался вашей научной деятельностью?
В.Л.: Потом заинтересовался, когда я уже защитил кандидатскую.
Дело в том, что моя кандидатская с интересами Леонида Ивановича практически не была связана, и она его мало волновала. Ведь она была посвящена больше физике: заряженным частицам, мощным потокам заряженных частиц, электронным и ионным пушкам.
А вообще, после окончания Мехмата, я попал в ЦИАМ — это Центральный институт авиационного моторостроения. Даже ещё раньше там оказался — на пятом курсе мы проходили практику, и Чёрный меня определил в ЦИАМ на практику. У него там была знаменитая четвёртая лаборатория. Он её возглавлял, и меня сразу туда отправил. И когда я окончил Университет, меня в эту Лабораторию взяли, на полставки, уже на работу инженером.
Итак, я стал работать в русле темы ЦИАМа. А тема ЦИАМа тогда была такой — создание ионного двигателя. Моя же тематика была научным сопровождением проводимых по теме экспериментов — надо было решать возникающие, при этом, задачи. И кандидатская диссертация была по этой же тематике.
Кстати, потом у меня возникали «сложности с этой тематикой».
Я по ней написал свою диссертацию. Для её защиты нужно было опубликовать автореферат. А тогда было «очень строго с секретностью», и без визы Главлита ничего публиковать в стране было нельзя. Я поехал в Главлит Москвы — где-то возле площади Маяковского. Там сидел мужчина, инвалид войны. Поглядел он на меня и сказал: «Ну и что ты там сделал-то?» Я, как мог, ему объяснил. Он в ответ: «Всё?» Я понял, что надо что-то ещё сказать, и добавил: «Американцы также работают над этой тематикой, и они свои исследования публикуют». Он посмотрел на меня: «Правда?». Я в ответ: «Правда!». Он: «Ну ладно!». И поставил штамп.
В общем, чем-то я ему понравился.
В.Д.: Давайте чуть-чуть поговорим о Горимире Горимировиче. Я знаю о его сложной судьбе. Знаю, что в партийных кругах к нему относились настороженно. Не озлобился ли он после этого? Характер у него добрый был?
В. Л.: Горимир Горимирович был удивительным человеком! Я о нём могу говорить очень долго и очень хорошие слова. Он перед своей кончиной выпустил книжку.
В.Д.: Я читал его книжку.
В. Л.: У него было несколько книг. Последнюю, толстую, Вы читали?
В.Д.: Толстую. Но последняя ли она была — я не знаю.
В. Л.: У него были опубликованы три тоненькие книги и одна толстая.
В.Д.: Книжка, которую я читал, не была тоненькой.
В.Л.: Хорошо. Так вот, в своей «толстой» книжке он все свои «грехи» перечисляет. И о своих учениках рассказывает. Скажем, по работе в ЦИАМе у него ученик Крайко…
В. Д.: По-моему, он ещё политикой занимался.
В.Л.: Занимался, да. И сейчас не бросает. В ЦИАМе его учеником был, также, Ватажин. Мехмат заканчивал. Умер недавно. Александром Бенциановичем его звали.
Так вот, Горимир Горимирович нас, учеников, уважал. Ну, а мы же вольнодумцы все были. А Ватажина на Мехмате даже в аспирантуру не взяли, потому что он был картёжником. Преферансистом высшего класса был. И это стало известно в парткоме. А в то время, если партком «крест» ставил — всё, «можно уже не чирикать».
В.Д.: Я тоже, на четвёртом курсе, получил выговор за преферанс. Правда, через полгода у меня его «сняли».
В.Л.: Ну вот, а ему преферанс припомнили при рекомендации в аспирантуру. Так Горимир Горимирович его взял в аспирантуру в ЦИАМ. Он там блестяще защитился, а потом работал. Мы вместе работали в 4-й лаборатории, которую Чёрный возглавлял.
Вообще, ЦИАМ был почтовым ящиком. Режим там был такой: с восьми утра до пяти вечера. Если ты, к восьми, опоздал на десять минут, то тебя просто не пускали на территорию и ставили прогул. А чтобы, всё-таки, пройти на работу, нужно было звонить, разрешения всякие получать, и всё такое.
И, наоборот, оттуда до пяти никого не выпускали. Там, при входе-выходе на территорию, была вертушка, и возле неё стояли женщины с дореволюционными наганами. Вот так вот …
В.Д.: Столовая там внутри была?
В.Л.: Была. Там внутри всё было. А чтобы выйти в рабочее время, нужно выписывать пропуск, по сути, командировку. Однодневную командировку, за подписью начальника. И возвращать надо было её с подписью оттуда, где ты был. Только нам троим — мне, Ватажину и Крайко — дал разрешение Чёрный на свободный вход и выход. На пропуск нам поставили штамп, что вход и выход у нас свободный …
В.Д.: Горимир Горимирович имел такую власть?
В.Л.: Да, он в большом авторитете был.
Но он нас предупредил, что когда вы мне будете нужны — чтобы были на месте! Поэтому, прежде чем куда-то смыться, мы всегда выясняли, будет Чёрный или не будет, и в каком он настроении.
В.Д.: Это понятно. А бывал он в суровом настроении?
В. Л.: Бывал, да, бывал. Но он был удивительным человеком — никогда не ругался. Никогда! Ругательных слов, или матерных — ни одного за всё время, что я был с ним связан — не было произнесено. Очень интеллигентным был, все его уважали.
В.Д.: Я знаю. Но так получилось, что при мне Огибалов, однажды, очень негативно отозвался о Горимире Горимировиче: «Опять Чёрный что-то мудрит!». Что-то в таком духе.
В.Л.: Ну, Чёрный, тоже ведь был, мягко говоря, «непослушный». Делал то, что считал необходимым. Он ведь войну прошёл, в плену был, сбежал из плена! Всё что можно было пройти во время войны, он прошёл. Поражения прошел, окружения… Всё это в его книжке можно прочесть.
В.Д.: Я немного был с ним знаком, но не успел взять у него интервью. Под конец он уже болел, и мне сказали: «Сейчас Вы его не тревожьте, он отойдет, тогда поговорите». Думаю, он бы дал мне согласие на интервью… Я чувствовал его доброжелательное отношение ко мне, он всегда мне улыбался при нашей встрече. Но вот не успели поговорить …
В.Л.: Так что о Чёрном я могу очень долго говорить и в самом хорошем смысле. Он великолепный учёный.
В.Д.: Ну, это бесспорно. Значит, по окончании аспирантуры Вы пошли работать к Чёрному.
В.Л.: Черный был моим руководителем в ЦИАМе. Но, одновременно, он работал на кафедре у Седова, и потому студентов, которые писали у него курсовые, он сплавлял мне. Мы регулярно встречались с ним ещё и на Мехмате.
В.Д.: Но формально на Мехмате тогда Вы не работали?
В.Л.: Нет, потом стал работать. Леонид Иванович меня взял, тоже, видимо, с подачи Чёрного.
В.Д.: Про свою кандидатскую Вы рассказали. Написали Вы её в срок, уложились?
В.Л.: В срок то я уложился, но защищался попозже. На полгода, по-моему.
В.Д.: Это нормально — иные и на семь лет опаздывают.
Кто же были оппоненты, и где происходила защита?
В.Л.: Защита была на Мехмате МГУ. Чёрный отсутствовал…
В.Д.: Принципиально отсутствовал, или так получилось?
В.Л.: Так получилось: он в командировке был.
Так вот, председательствовал на защите Ишлинский Александр Юльевич, и первым моим оппонентом был Климонтович Юрий Львович, с Физфака МГУ.
Юрий Львович ко мне очень хорошо относился: он у меня был рецензентом ещё по дипломной работе. Сначала он обращался ко мне «Владимир Алексеевич», а потом стал просто звать «Володей». Мы с ним всегда поддерживали тёплые отношения. Он к нам сюда, в Институт механики МГУ, часто приходил. Очень талантливым физиком был. К сожалению, он умер.
А вторым оппонентом был Куликовский Андрей Геннадьевич.
В.Д.: Я у него недавно интервью брал.
Он тогда ещё не был доктором?
В.Л.: Нет, не был: ведь второй оппонент может быть и кандидатом.
В.Д.: Правильно ли я понял из какой-то книжки, что после защиты кандидатской, в 1965-м году, Вы несколько лет проработали в ЦИАМе уже «на полной ставке»?
В.Л.: Да, правильно.
В.Д.: Полезной ли по жизни была для Вас эта работа в ЦИАМе?
В.Л.: Исключительно полезной! Во-первых, творческая работа, во-вторых, к дисциплине приучила. Вот Вы улыбаетесь, а это очень важно! По крайней мере, для меня.
В.Д.: Я всю жизнь боялся табеля.
В.Л.: Вот и плохо! Не надо бояться — это дисциплина.
ЦИАМ располагается на Aвиамоторной улице, дом 2. Туда трамвай ходил, пятидесятый. Остановка его была около метро «Бауманская». И я ездил так: на метро до «Бауманской», а потом на трамвае.
Как-то произошла такая сцена. Я выхожу из метро, подхожу к трамваю, а навстречу Чёрный. Время поджимало, надо не опоздать, а на «полтиннике» — на этом трамвае — народу набилось жуткое количество. И вот я Чёрного просто впихивал в трамвай, чтобы нам обоим доехать вовремя (смеются).
В.Д.: У него, что, своей машины не было?
В.Л.: Тогда не было. Он очень скромный. Вот так он сам добирался на работу. Будучи выдающимся учёным, будучи руководителем. И он дисциплинированным был до предела.
В.Д.: И ученики тянулись за ним…
В.Л.: Вынуждены были тянуться! Да не просто тянуться за ним, а вовсю работать! А работа была очень интересной — этот ионный двигатель мы сделали. И он летал, этот двигатель!
Он потом стоял на ВДНХ в павильоне «Космос». Чёрный за этот двигатель получил Золотую медаль ВДНХ, а я получил благодарность Министерства авиационной промышленности.
В.Д.: О! Ваш первый документ с благодарностью!
В.Л.: Нет-нет, благодарность просто вписали в трудовую книжку (смеются). Что за разработку того-то и того-то мне объявлена благодарность и выплачена премия в таком-то размере — я уже забыл, в каком размере. Но, всё равно, приятно было.
В.Д.: Хорошо, что Вы с добротой вспоминаете о местах своей работы. Не все так вспоминают. Иногда говорят: «Ой, там просто рутина была».
В.Л.: Да, тепло вспоминаю. Потому что там мы СДЕЛАЛИ ДЕЛО! Сделали это, как говорится, своими руками.
В.Д.: Отлично!
С 1968-го года Вы стали сотрудником НИИ механики МГУ. В этом качестве Вы в 1976-м году защитили докторскую диссертацию «Распространение ударных и детонационных волн в горючей смеси газов». Где была защита, и помните ли Вы своих оппонентов?
В.Л.: На Мехмате МГУ была защита. В аудитории 14-08.
В.Д.: Да, Большой Совет заседал в 14-08.
В.Л.: Но защита кандидатской происходила в 16-10.
В.Д.: И кто же по докторской были Ваши оппоненты?
В.Л.: Всех помню. Солоухин Рем Иванович, Куликовский Андрей Геннадьевич и Борисов Анатолий Александрович — он из Института химфизики.
Но защита была тяжелая…
В.Д.: Да!? Кто-то придирался?
В.Л.: Ну, Зельдович присутствовал на защите.
Я же «седовский», а у Седова с Зельдовичем отношения были натянутые. Вот Зельдович и приехал со своей командой — там целая «орава» присутствовала. И даже он сам выступал на моей защите.
В.Д.: Седов был на Вашей защите?
В.Л.: Седов был, но не выступал. Вёл совет Огибалов.
В.Д.: Да, он тогда деканом Мехмата был.
Ну и что — сколько «черных шаров» Вам набросали?
В.Л.: Четыре. Из двадцати пяти.
В.Д.: Понятно.
В 1979-м году Вы возглавили в Институте механики МГУ Лабораторию газодинамики, взрыва и реагирующих систем. Лаборатория и сейчас функционирует? И Вы продолжаете ею заведовать?
В.Л.: Да.
В.Д.: Замечательно. Потому что мне иногда рассказывали, что, мол, да, была лаборатория, но «ворота открылись» и лучшие специалисты разъехались по разным странам.
В.Л.: Нет, из моей Лаборатории уехал только один человек: Британ Александр Борисович, очень талантливый, в Израиль уехал. И то, потому только, что жена его там… такая, зараза оказалась. Заставила.
В.Д.: Это понятно. Если жена велит ехать на историческую родину, то «не отвертишься» …
В.Л.: Да-да.
Я сказал Британу: «Да плюнь ты на неё, разведись» (смеются). Но он не послушал меня.
Он уже умер, там, в Израиле. Очень толковый был, золотые руки, экспериментатор. Это была большая потеря. Для нашего института и вообще для российской науки.
В Израиле он сразу стал одним из лидеров. В Беер-Шеве, в университете. Там он год проработал, и его сделали главным по экспериментам в этом университете. Человек со стороны приехал, язык не знал, и английского языка не знал, только русский. Какие языки — он экспериментатор, золотые руки. А потом, у них же там русский как родной …
В.Д.: В 1984-м году Вы стали профессором кафедры гидромеханики Мехмата МГУ. Там у вас сразу появились свои аспиранты?
В.Л.: Они у меня раньше появились.
В.Д.: И помните ли Вы своего первого аспиранта?
В.Л.: Помню. Господи… Саша, Саша… Ну вот, склероз начался. Но у меня список учеников есть …
В.Д.: Ладно, потом вспомните.
Среди Ваших наиболее известных учеников упомянут Владимир Васильевич Марков. Сотрудничество с ним у Вас до сих пор продолжается?
В.Л.: Продолжается, он у меня в Лаборатории работает на полставки.
В.Д.: То есть, он работает здесь, в НИИ механики?
В.Л.: Основное место работы у него в Стекловке. А у меня здесь он по совместительству.
В.Д.: Он тоже «седовец»?
В.Л.: С ним вообще интересная история была. Он тоже свободолюбивый, талантливый. Он, начиная с третьего курса, у меня занимался. И уже на четвёртом курсе он сделал очень хорошую работу. А в Институте механики мы выпускали отчёты, причём, отчёт Института механики котировался как ныне «ВАКовский журнал»: на него можно было ссылаться, внося его в список статей. Так вот, его работа на четвёртом курсе была включена в соответствующий институтский отчёт. Потом, на пятом курсе, он тоже решил одну очень хорошую задачу. И я его рекомендовал в факультетскую аспирантуру. Но комсомол…
В.Д.: …Какой это был год? Я возглавлял на Мехмате МГУ комсомольскую организацию в 1969-1970 годах — это было позже?
В.Л.: Наверное, раньше. Но может и позже, не помню. Надо у него спросить.
В.Д.: И комсомол не подписал рекомендацию?
В.Л.: Да, не подписал. А дело было так. В те годы студенты выезжали, на летнюю работу, в строительные отряды. И он тоже был где-то в стройотряде. Туда приехал какой-то главный комсомолец с Мехмата. И чем-то Володя Марков ему не понравился …
В.Д.: Слава Богу, это был не я — я бы запомнил такую поездку.
В.Л.: Так вот, тот главный комсомолец как раз и запомнил эту поездку. И когда обсуждался вопрос о даче комсомолом рекомендации в аспирантуру, заявил, что Маркову такую рекомендацию давать нельзя.
У нас секретарём кафедры была Розанцева Виктория Васильевна. Она всегда такие острые углы умела «сглаживать». Я ей всё про Маркова рассказал. Она туда-сюда. Потом говорит: «Володя, глухо! Это партком. Иди в партком… В партбюро». Я пошел в партбюро. Уже не помню, с кем там разговаривал, не помню, кто был секретарём парткома. Но этот секретарь мне сказал: «Если комсомол сказал нет, мы не можем против него идти».
В.Д.: Сказки…
В.Л.: Ну, не знаю. Я тогда к Леониду Ивановичу. Мол, Леонид Иванович, так и так. Он: «А-а, партком…». Даже что-то выругался, и всё такое — он же был беспартийным. Но потом говорит: «Ну ладно, Вы мне расскажите, что он сделал-то?» Я рассказал, и говорю: «Леонид Иванович, возьмите его в Стекловку, к себе в аспирантуру. Он же «в стиле ваших работ» — взрыв, детонация и т.д.» И Леонид Иванович взял его в Стекловку. Он там прекрасно защитил кандидатскую, затем докторскую. Очень талантливый парень. Мы вместе с ним, потом, получили Государственную премию.
В.Д.: Меня очень заинтересовало, в каком году он стал аспирантом? Я тогда скажу, кто был секретарем факультетского комитета комсомола.
В.Л.: Хорошо, я ему позвоню. Да, вспомнил, как звали моего первого аспиранта — Гусаров Александр Акимович. Про него тоже могу рассказать. Он пришёл ко мне на третьем курсе. Причём, когда он ко мне пришёл, я спросил: «Саша, а какие там у тебя оценки?» Узнал, что он троек нахватал, но понял, что парнишка он толковый …Я ему говорю: «Ну как же ты так — столько троек.» А он честно: «Владимир Алексеевич, да мне не интересно учиться что-то стало… » В общем, впал парень в пессимизм. Я тогда: «Давай, Саша, так — надо работать. Я тебе дам задачку, интересную …» А тогда была модная тема по нахождению оптимальной формы для сверхзвуковых летательных аппаратов. То есть, с минимальным сопротивлением. Это всё, кстати, от Чёрного — начинал это направление Горимир Горимирович.
В.Д.: Так ведь эта задача идёт ещё от Ньютона!
В. Л.: От Ньютона, да — первая задача Ньютона. Но в России реальные задачи пошли от Чёрного. Потом Черный и меня привлек к этому направлению. Вот я и дал Гусарову такую задачу. Она ему понравилось. И он стал её решать: понимал, что задача нужная. А я его поддерживал.
Потом, когда надо было идти дальше, я ему сказал так: «Хочешь в аспирантуру — пересдавай тройки». Раньше же можно было пересдать оценки, и он всё пересдал. Получил пятёрки, и я его рекомендовал в факультетскую аспирантуру. Кандидатскую диссертацию он написал за два года!
В. Д.: Замечательно! Вы разглядели талантливого человека.
В.Л.: Да, и он быстро защитился.
В.Д.: На тройки плевать, если человек заинтересуется своей задачей …
В.Л.: Конечно же! Я же понял, что мужик-то он нормальный. Просто его надо заинтересовать задачей.
В.Д.: Вы знаете, на нашей кафедре работал Владимир Федотович Дьяченко. Он как-то сказал: «Я не беру круглых отличников в аспирантуру. Потому что им всё равно, чем заниматься».
А Гусаров жив-здоров сейчас?
В.Л.: Я давно его не видел, но, думаю, жив-здоров. Парень-то здоровый был.
В.Д.: В 1994-м году Вы стали членом-корреспондентом РАН. В 2006-м году — академиком РАН. Дополнительная академическая деятельность много времени отнимает?
В.Л.: Ну, как сказать? Новая ответственность, иногда большая.
В.Д.: Вы там секцию механики возглавляете? Или сейчас математику с механикой объединили?
В.Л.: Нет, не объединили: у математиков есть своё «Отделение математических наук», у нас — своё «Отделение энергетики, машиностроения, механики и процессов управления». Наше Отделение делится ещё на три соответствующие секции.
В.Д.: И кто возглавляет ваше Отделение?
В.Л.: Лагарьков Андрей Николаевич — он академик-секретарь. А секцию механики возглавляет Климов Дмитрий Михайлович.
В.Д.: Так что, не очень много времени отнимает у Вас академическая деятельность?
В. Л.: Но, всё-таки, отнимает! Отнимает, потому что начинаешь болеть уже не только за себя, а за многих. Стараюсь помогать, пишу какие-то письма, участвую в каких-то совещаниях. Вечно меня куда-то приглашают, советуются — это тоже работа, никуда не денешься.
В.Д.: Ну, эти дела для людей, по крайней мере.
С 1994-го года Вы стали работать, помимо Москвы, ещё и во Владивостоке, в Институте Дальневосточного отделения РАН. Одно время Вы были там заместителем директора, ныне являетесь заведующим отдела математического моделирования механики и мониторинга природных процессов. Это означает постоянные полёты во
Владивосток и обратно. И как Вы переносите всё это? Ведь каждый месяц, наверное, приходится летать.
В.Л.: Нет, не каждый.
Прежде всего хочу сказать, что попал я во Владивосток благодаря Мясникову Вениамину Петровичу, к сожалению, ныне покойному. Мы с ним были старые друзья — он тоже ученик Чёрного. Знакомы мы с ним были со студенческой скамьи. Общая команда у нас, как-то, сложилась. Сергей Петрович Новиков туда входил, Николай Христович Розов тоже … Мы общались, неформально конечно. А с Мясниковым я особенно тесно общался — вот он меня и «заманил» во Владивосток. Причём, «заманил» хитрым образом…
В.Д.: «Проблемы с квартирой» не было у Вас? Обычно «заманивают», обещая улучшение жилья — коттеджем, огромной квартирой и так далее.
В. Л.: Когда я туда прилетел, мы с Мясниковым жили в общежитии! Бомжами были — не было даже прописки. Жили в общежитии, комнатка меньше этого моего кабинета. Один стол, две кровати.
Только через два года нам, одновременно в одном доме, дали квартиры. Ему трёхкомнатную квартиру, мне двухкомнатную.
В.Д.: Понятно. Институт только строился?
В.Л.: Нет, здание было. На первых порах приходилось много работать — Институт надо было «поднимать»! Мы там создали вычислительный центр.
В.Д.: Во Владивостоке же был университет.
В.Л.: Он был, но не федеральным, а просто государственным — Дальневосточным государственным университетом (ДВГУ). Из крупных во Владивостоке ещё были Дальневосточный политехнический институт (ДВПИ), который потом стал называться Дальневосточным государственным техническим университетом (ДВГТУ), а также Институт, называемый ныне Владивостокским государственным университетом экономики и сервиса (ВГУЭС). Были там и какие-то институты помельче. А недавно там организовали Дальневосточный федеральный университет, объединив в него ДВГУ, ДВГТУ, Тихоокеанский государственный экономический университет и Уссурийский государственный педагогический институт — так Путин решил. Всех их слили в один большой университет, отдельное здание для него построили.
Но когда мы с Мясниковым там были, Федерального университета ещё не было. Был обычный университет, механики в нём не было, математики были слабенькие. Мы жили сами по себе, без университета. Правда, в Политехническом институте у нас была, от нашего Института автоматики и процессов управления, своя целевая кафедра. Она называлась кафедрой прикладной математики. И я там лекции читал по гидродинамике.
В. Д.: И там же преподавал Вениамин Петрович?
В.Л.: Да, и Веня Мясников.
В.Д.: Ну а сейчас Вы часто туда летаете? Там же, наверное, более или менее всё налажено теперь.
В.Л.: Налажено. И раза три в год, на месяц, я туда летаю.
Когда меня Венька заманивал туда, мы договаривались так: прилетать раз в квартал на один месяц. Вот я туда и прилетаю. Сейчас пореже стал летать — раньше летал легко, а сейчас тяжело.
В.Д.: Конечно! Я вот в прошлом году, на неделю, летал в Шанхай — и то тяжело было «туда-сюда» лететь!
В.Л.: Тяжело. Девять часов в одну сторону — это не так просто. Раньше как-то легко было, а сейчас тяжеловато.
В.Д.: Понятно.
С 2008-го года Вы являетесь заведующим кафедрой вычислительной механики Мехмата МГУ, созданной в 1998-м году как раз Вениамином Петровичем Мясниковым, которого я тоже неплохо знал. Охотно ли студенты-механики выбирают эту кафедру для своей специализации, и хорошо ли они устраиваются на работу после её окончания?
В.Л.: Я с конца начну — устраиваются хорошо.
В.Д.: По-моему, это единственная в России кафедра вычислительной механики. Или есть ещё где-то?
В.Л.: Не знаю. Но устраиваются хорошо. Даже есть люди, рекомендованные в аспирантуру, которые говорят: «Не нужна мне аспирантура, и без неё хорошо устроюсь».
В.Д.: Да, это понятно: если хорошо платят, то зачем нужна диссертация. Ну что там лишние три тысячи, когда я уже сорок получаю.
В.Л.: Какие там сорок — у нас есть люди, которые по сто шестьдесят тысяч получают!
В.Д.: Ну, это надо себя особо проявить, всё-таки!
В.Л.: Это да. Но сейчас многие наши студенты, ещё учась на третьем курсе, сами находят какие-то организации, начинают там «подрабатывать», растут-растут-растут, и после окончания Университета их туда берут уже как созревших сотрудников, которые много чего умеют. И наша кафедра хороша тем, что мы их учим считать, учим современным численным методам, учим использовать супер-ЭВМ. Наши выпускники умеют считать на «Ломоносове», владеют методами параллельныx вычислениj. Вот всё это и помогает нашим выпускникам хорошо устраиваться на работу …
Другое дело, что поступают на нашу кафедру с трудом! Скажем, в этом году только шесть человек пришло к нам на третий курс …
В.Д.: На кафедре, примерно, сколько человек работает?
В. Л.: На кафедре у нас три человека стационарных, на полную ставку, остальные на полставки.
В.Д.: И, в частности, моя сокурсница Галя Григорьева на полставки? Сейчас она Долголёва.
В.Л.: Кто? Долголёва? Да, она на полставки.
В. Д.: Хорошо, что ваши студенты так устраиваются. Этот слух разойдется — в студенческой среде будут знать, что после вашей кафедры можно хорошо устроиться на работу.
Вот почему у нас самый колоссальный конкурс, среди математиков, на кафедру теории вероятностей — есть мнение, что банки охотно берут выпускников этой кафедры. А на нашей кафедре ОПУ — спад. Надо много заниматься, оптимальное управление — наука сложная, да и потом не очень-то устроишься. У вас в этом году шесть человек пришло, и у нас в районе пяти.
В. Л.: Но у нас бывает и десять, и двенадцать…
В.Д.: У нас тоже бывало и по двадцать, и по сорок. Но сейчас — спад …
Ну ладно, мой список вопросов близится к концу. Позвольте личный вопрос: кто по профессии Ваша супруга, и, если можно, её имя и отчество? Есть ли у Вас дети и чем они предпочли заняться — в частности, пошёл ли кто-нибудь по стопам отца и стал механиком или математиком?
В. Л.: Жена моя Вера Григорьевна, в девичестве Григорьева, родилась, как и я, в 1939 году. Мы с ней учились с первого курса в одной группе. Поженились мы на четвёртом курсе. Она закончила отделение механики и защитила дипломную работу у Чёрного. Мы как-то так «вместе шли». Сейчас она, как говорится, жива, но не здорова — но не будем о болячках.
На пятом курсе у нас родилась дочка Аня. И как раз сегодня у нее день рождения — девятого июня тысяча девятьсот шестидесятого года она родилась.
В.Д.: А я в тот год поступил на Мехмат МГУ.
В. Л.: После её рождения нам дали, в общежитии при Главном здании МГУ, блок из двух комнат, семейный блок.
Трудно жили, но мы никогда не жаловались. И экзамены мы так сдавали: Анька маленькая была, Вера её закутает, запеленает, я её подмышку, и мы идем на экзамен. Я ей говорю: «Вера, ты иди первой». Она идёт, сдаёт, выходит, я ей отдаю Аньку и сам иду.
В.Д.: Ну и кем Анна Владимировна стала?
В.Л.: Аня окончила Мехмат. Была дипломницей, по семейной традиции у Чёрного, и поступила к нему в аспирантуру. Она там прекрасно статьи публиковала. Чёрный ей сказал, что надо писать диссертацию. Но она у меня своенравная — махнув рукой, ответила: «Да не нужна мне эта диссертация».
После окончания аспирантуры она стала работать в Институте проблем механики имени А.Ю.Ишлинского. Там какие-то международные конференции были, и всё такое. А она очень хорошо знала английский, поскольку окончила английскую школу, и её часто брали на них в качестве переводчика. Где-то там она пересеклась с американскими учёными. А в США каждый ведущий университет имеет квоты на учёбу иностранцев, и ей кто-то из американцев сказал об этом … Она «загорелась» и решила поехать в США. Причём выбрала Беркли, один из ведущих американских университетов — этот человек, который её сагитировал, был оттуда.
Перед поездкой нужно было сначала сдать, в американском посольстве, международный экзамен по английскому языку ТОЙФЕЛЬ.
(Примеч. В.Д.: Название TOEFL — сокращение от «Test of English as a Foreign Language»).
Она поехала в посольство. И там, из ста восьмидесяти с чем-то человек, сдали этот экзамен всего пятеро — она в том числе. После этого из Беркли в Москву приехал человек специально, чтобы с ней провести ещё собеседование. Её опять вызвали в американское посольство, и она прошла это собеседование. В результате её зачислили на учёбу в Беркли, причём со стипендией.
Но всё это она проделала втихомолку. Ни мне, ни маме, никому не сказала.
И однажды пришла домой, заявив «Отец, через десять дней я улетаю в Америку». И билет показала! Куда? Зачем? Почему? Вера в обмороке, я ошарашен. Такое ни в одном кошмарном сне не могло нам присниться.
Я говорю: «Ну, дочь, рассказывай!» Вот она мне это всё и рассказала. Я ей лишь в ответ: «Ну, Бог с тобой, лети!»
Сейчас она в Америке.
В.Д.: Замуж вышла?
В.Л.: Первый раз она вышла замуж здесь. Родила сына, моего внука. Потом они с мужем повздорили, поругались и разошлись. И в Америку она улетела одна, а внука нам оставила. В США она закончила свою двухлетнюю учёбу в Беркли и стала магистром.
Мне понравилось, что, обучавшихся в Беркли, посылали ещё и заграницу за счет университета. Её, например, послали на месяц в Японию — там надо было чему-то дополнительно обучиться. И ещё куда-то посылали. То есть университет очень активно готовит людей для себя, для Америки. И после окончания её сразу же пригласили в хороший банк. В «Morgan Stanley Bank» — она там поработала.
А второй раз замуж она вышла за бразильца. Она с ним познакомилась ещё в Америке, и он её увез в Рио-де-Жанейро. Господи! Там она родила ему сына Николая. Причём, почему так его назвали. Он родился третьего января 2003-го года. Аня мне звонит: «Отец, мы не знаем, как его назвать». Я говорю: «Есть такой русский обычай — найти близкого святого и назвать в его честь. И он будет охранять твоего ребёнка».
В.Д.: Да, но если «день святого» не совпадает «с днём рождения ребёнка», то придётся потом праздновать и именины, и день рождения. У меня, в частности, так.
В.Л.: Ну и ладно. Близким днём святого я выбрал 19 декабря — день Николая Чудотворца. Я ей звоню и говорю: «Назови Николаем». Так его и назвали. Сейчас ему тринадцать лет уже.
В.Д.: Он, наверное, уже натурализовался как американец, английский знает… А русский-то учит?
В.Л.: Да, знает английский. Знает и русский, но не так хорошо.
В.Д.: В Россию она его привозила?
В.Л.: Каждый год привозит.
В.Д.: Значит, всё нормально.
В.Л.: Нормальным это трудно назвать. Когда под боком, это одно, а так… за семь тысяч вёрст, где-то там, «киселя хлебать» …
В.Д.: Понял.
Последний мой вопрос традиционный: довольны ли Вы тем, как сложилась у Вас судьба и не жалеете ли Вы о чем-нибудь?
В.Л.: А Вы про вторую дочку ещё не слышали.
В.Д.: У Вас ведь их две! Извините!
В.Л.: У меня две дочки, вторая — Ольга.
Ольга родилась в 1962-м году, когда я учился уже в аспирантуре. Она у меня тоже своенравная… Обе они своенравные и упрямые как бараны.
Оля, когда еще в детский сад ходила, сказала: «Папа, я буду врачом». Захотела так. Я тогда ей купил всякие побрякушки врачебные: стетофонендоскоп, ещё что-то. И она с куклами своими всем этим играла «в доктора». Так эту «стезю врачебную» она донесла до 10-го класса — хочу быть врачом и всё!
Школу она закончила с золотой медалью. Английский язык выучила — школа была английская. И после окончания школы она стала поступать в Первый мединститут. Без блата, без ничего — а это тогда был «блатной институт». Я был против — я же знал, что туда просто так не поступишь. «Завалят», и всё. Другое дело, что она девчонка. И я ей говорю: «Ладно, Бог с тобой, поступай туда. Тебе же, в случае чего, в армию не идти».
Её, действительно, пытались там «завалить»! Но они нарвались на меня.
Там был устный экзамен по математике. На нём раздавались билеты, абитуриенты переписывали с них условия задач и решали их. И оказалось, что одна из задач, предложенных Оле, вообще не имеет решения! Таким образом, «влепили» ей за экзамен тройку — она всё сделала, кроме этой задачи. А для поступления в Институт надо было обязательно набрать определенное количество баллов, которых у неё не хватало из-за этой тройки.
Сначала я огорчился. А потом сказал: «Ну-ка, покажи мне, что за задача?» Она показала. Я внимательно посмотрел и воскликнул: «Оля, они попались! Пиши апелляцию. Прямо завтра пиши апелляцию, и в ней напиши, что одна задача, которую тебе дали, не имеет решения. Они не имеют права предлагать такие задачи».
И когда она подала свою апелляцию, где всё было обосновано о её причине, в апелляционной комиссии «схватились за репу» — это же скандал! Сначала они решили всё свалить на саму Олю, обвинив её в том, что она, дескать, «неправильно переписала условия задачи». Но тут уж Оля проявила принципиальность: «Найдите работу!» Нашли — условия, действительно, таковы, как в апелляции. После этого ей, нехотя, исправили тройку — не на пятёрку, конечно, а на четвёрку. Но ей этого одного балла как раз и не хватало. И, в результате, она поступила в Институт. А ведь многие другие, не споря, согласились бы с выставленной оценкой — и всё!
Так Ольга стала врачом. Свой Первый медицинский институт она закончила с отличием. Потом ещё два года проучилась в Ординатуре этого Института. По специальности она радиолог. Сейчас уже пенсионерка, хотя ещё сравнительно молодая — с такой специальностью можно раньше выходить на пенсию.
В.Д.: И ни в какую Америку она не поехала, да?
В.Л.: Да ну, я ей сказал: «Хоть ты тут с нами останься. А то все уедут, и мы с матерью будем лишь вдвоём».
В.Д.: А теперь что скажите на последний мой вопрос: «Ни о чём ли Вы не жалеете в своей жизни, или, может быть, в ней, всё-таки, «что-то упустили»?»
Вот один механик мне сказал: «Я жалею о том, что, учась на Мехмате МГУ, мало посещал «математические спецкурсы». Другой мой собеседник посетовал, что «мало внимания уделял своим родителям».
У Вас всё в жизни «шло нормально»?
В.Л.: Как вам сказать! Я вообще не люблю вспоминать прошлое. У меня подход такой: время только вперёд идёт. Что было, то было, и ничего не изменишь.
В.Д.: Вот Юрий Иванович Манин, который, когда я ему предложил, письмом «по е-mail», провести со мной интервью, ответил мне, извинившись, отказом, мотивируя его примерно такими словами: «Я не могу идти вперёд, оглядываясь назад, на прошлое». Вы с такой точкой зрения согласны?
В.Л.: Да, и жалеть о прошлом нет никакого смысла!
В.Д.: Это верно, смысла нет. Но мой отец, помню, иногда переживал: «Вот какую я тогда глупость совершил!» И какую-нибудь «деталь», при этом, с грустью вспоминал. Давно уже прошедшую …
В.Л.: (Тут раздаётся телефонный звонок Владимиру Алексеевичу от Владимира Васильевича Маркова. Между ними идёт небольшой разговор. А потом слышится вопрос Владимира Алексеевича): «Кстати, ты в каком году должен был поступить в аспирантуру Мехмата МГУ и не помнишь ли ты, кто «зарубил» тебе комсомольскую рекомендацию? Не в 1970-м ли всё это было?»
В.Д.: (Тихо подсказывает): «Осенью 1970-го года секретарём факультетского Комитета ВЛКСМ стал Юрий Петрович Соколов».
В.Л.: (к В.В. Маркову): «Не фамилия ли Соколов у того комсомольского начальника?» (и к В.Д.): «Нет, не Соколов — он сказал, что фамилия того комсомольского начальника кончается на «о»».
В.Д.: (По завершении телефонного разговора) Так, интересно. «В окрестности 1970-го года» секретарём Комитета ВЛКСМ Мехмата МГУ с фамилией, оканчивающейся на «о», был только Валерий Сушко. Но это было в 1967-ом году — вроде бы, «слишком ранний год» для обсуждаемого инцидента. Ну да ладно …
В.Л.: А насчёт того, жалею ли я о чём-то или нет, могу сказать, что у нас с женой происходит такой «весёлый» разговор. Я ей говорю: «Вер, ты, небось, жалеешь, что за меня замуж вышла?» Она весело в ответ: «Конечно, жалею» (смеются).
В.Д.: Ну что ж, в заключение позвольте мне Вас поблагодарить, Владимир Алексеевич, за нашу беседу, а также пожелать Вам доброго здоровья и исполнения всех Ваших творческих замыслов. Кроме того, надеюсь, я Вас не слишком утомил — наше интервью продлилось час и двадцать две минуты.
В.Л.: Ну Вы же сами, Василий Борисович, предсказали, что наша беседа продлится не более полутора часoв…
Июнь 2016 года
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer10-demidovich/
