Рубрика «Школа русской философии»
Глубокоуважаемые читатели этих лекций! Дамы и господа!
Школа русской философии ставит перед собою четыре основные задачи:
1. Составить адекватное представление об истории русской философской мысли, выявить основные этапы этой истории.
2. Рассмотреть творчество ведущих представителей русской философии на каждом из этих этапов.
3. Овладеть языком (дискурсом) русской философии, ее ключевыми понятиями, категориями, идеями и концепциями.
4. Оценить современное состояние русской философии и перспективы ее возрождения и дальнейшего развития.
Отмечу уже сейчас, что вышеназванные задачи будут решаться в определенной степени параллельно; например, элементы решения третьей задачи будут присутствовать практически в каждой лекции. Подчеркну также, что предлагаемый курс лекций не будет ни апологетическим, превозносящим русскую философию до небес, ни нигилистическим, отвергающим возможность самостоятельной русской философии, живущей не только переводами с иностранных языков. Автор курса будет стремиться к тому, чтобы его лекции имели подлинно критический характер, в настоящем смысле древнегреческого слова κριτικός — способный к различению истинного и ложного.
Автор будет также стремиться к установлению «обратной связи» с читателями, к тому, чтобы по возможности придать лекциям «интерактивный» характер. Все лекции (кроме первой) будут заканчиваться контрольными вопросами и небольшими заданиями, связанными, как правило, с персоналиями тех или других русских философов. При этом роль читателя будет не менее важной, чем роль лектора — если сам читатель будет активно откликаться на содержание лекций своими вопросами, замечаниями и, конечно, возражениями, которые, однако, должны подкрепляться серьезной аргументацией. На такие возражения я буду непременно реагировать.
Вот краткое изложение моего понимания самых общих задач школы русской философии. Приступая к их решению, я отправляюсь от задачи, стоящей выше под номером 1. Но не потому, что это самая простая и давно решенная задача. Скорее наоборот. Тем не менее я начну именно с нее, чтобы по возможности эффективно преодолеть предрассудок, который является, на мой взгляд, главной помехой на пути понимания русской философии.
*
Что мы имеем в виду, когда говорим об истории русской философии? Вряд ли большинство читателей задумывалось над этим вопросом, а между тем с ним связана весьма серьезная, даже принципиальная проблема. Снова вспомним о древних греках, которым мы обязаны значительной частью терминов не только философии, но и культуры вообще. Древнегреческое слово ‛ιστορία означало рассказ о событиях прошлого. Заметьте: значения «события прошлого» слово «история» у них не имело, а это значит, что древние греки четко различали сами события и рассказ о них, или историческое повествование.
К сожалению, со временем это различие стало как-то стираться. В словаре Владимира Даля мы читаем: «История ж. слово, принятое от древних почти во все европейские языки, вообще в значение того, что было или есть, в противоположность сказке, басне; в тесном значении <…> повесть о событиях, о быте и жизни народов». Таким образом, точное (для древних греков) значение слова «история» признается у Даля «тесным», то есть узким, специальным, а заведомо неточное — основным. Винить в этом Даля, конечно, нельзя: он добросовестно описывал то, что имело место в живом великорусском языке. Имело и продолжает иметь: слово «история» значительно чаще означает для нас «то, что было», чем «рассказ о том, что было».
Между тем небольшого размышления достаточно, чтобы понять абсурдность такой подмены понятий. Будем говорить именно об «истории русской философии», хотя к такому же выводу приводит и размышление, скажем, об «истории физики». При этом я перенесусь в конец 1960-х годов, когда уже вполне сформировался мой интерес к философии вообще и к русской философии в частности. Почему я предпочитаю начать с того сравнительно далекого времени? Потому что тогда особенно рельефно выступала та проблема, которая сегодня, по сути сохранившись, как-то незаметно ускользает от внимания.
Речь идет вот о чем: тогда, в «советское время» я фактически оказывался перед выбором между двумя «историями русской философии», одна из которых была написана с официальных идеологических позиций, а другая — с позиций философов-эмигрантов т.н. первой, послереволюционной волны. Истории эти, как вы догадываетесь, были совершенно не похожи друг на друга, у них были совершенно разные герои, и даже второстепенные персонажи совпадали крайне редко. Какой из этих историй я должен быть верить?
В нашем небольшом кружке любителей философии (так сказать, любомудров 1960–70-х годов) господствовало твердое убеждение: веры заслуживает только эмигрантская версия истории русской философии.
На чем покоилась эта вера? Не сразу, но постепенно мне становилось ясно, что решающую роль здесь играло недоверие к советской «истории русской философии». Это недоверие было отнюдь не беспочвенным. Ограничусь одним примером. Книги советских философов уверяли, что своей вершины отечественная философия достигла в трудах В.И. Ульянова-Ленина (1870–1924). Но все мы учились в вузах, где чтение работ Ленина было обязательным. Многие от этой обязанности уклонялись, но я читал, по крайней мере, его основной философский труд «Материализм и эмпириокритицизм» (1909) и убедился, что это, если говорить прямо, ничтожная книга, отличительная черта которой — язвительная ругань в адрес почти всех упомянутых в ней философов (кроме, естественно, Маркса и Энгельса). Примерно тогда же я читал книгу В.С. Соловьева (1843–1900) «Критика отвлеченных начал» (1880) и ясно видел, насколько эта книга солиднее, содержательнее и просто интереснее главного философского произведения Ленина.
Но почему я читал (и невольно сравнивал) с Владимиром Лениным именно Владимира Соловьева? Ответ очевиден: подобно тому, как Ленин был главным героем советской версии «истории русской философии», Соловьев играл ту же роль с эмигрантской точки зрения. Здесь, кстати, пора сказать, о каких эмигрантских сочинениях по «истории русской философии» идет речь. Собственно говоря, более или менее широкое (хотя, конечно, не официальное) хождение имели две книги. Это, прежде всего, «История русской философии» Николая Онуфриевича Лосского (1870–1965), изданная в 1951 г. Нью-Йорке на английском языке, а затем переведенная и изданная в СССР с грифом «для научных библиотек», то есть выдаваемая только по «специальному разрешению». Тем не менее в силу самого факта издания в СССР она была наиболее доступна, но, увы, не отличалась особой глубиной, да и перевод было трудно назвать качественным. Наряду с книгой Лосского необходимо назвать труд значительно более фундаментальный — «Историю русской философии» Василия Васильевича Зеньковского (1881–1962), изданную на русском языке в Париже в 1948 г. и до сих пор остающуюся основным трудом такого рода. При этом, отличаясь по основательности и глубине, обе названные сейчас книги представляют развитие русской философии в виде совершенно одинаковой исторической схемы, которую мы рассмотрим уже на следующей лекции.
А сейчас я отмечу еще два немаловажных момента. Во-первых, советские авторы подавали «историю русской философии» в подчеркнуто атеистическом виде, тогда как авторы-эмигранты выдвигали на первый план религиозный характер русской философии. Вот обстоятельство, которое сыграло в успехе эмигрантской версии даже более весомую роль, чем ее чисто интеллектуальные преимущества, ибо в 1960–1970 гг. значительная часть независимой интеллигенции искала путь не столько к философии, сколько к религии, а точнее, к «религиозному мировоззрению». Философия, не имевшая ясно выраженного религиозного характера, «религиозной доминанты», не принималась в расчет, какими бы чисто философскими достоинствами она ни обладала. Да и самого понятия «чисто философских достоинств» для адептов «религиозной философии» фактически не существовало, то есть не существовало представления о философии как самостоятельной культурной ценности.
По сути дела, не менее важен и второй момент, который необходимо отметить. Любая книга по истории философии должна покоиться на трудах самих философов, о которых она рассказывает. Если продумать это очевидное утверждение до конца, станет ясно: философию нельзя получить только из вторых рук, из сочинений ее историков. Здесь необходимо придти, и как можно раньше, к знанию из первых рук; по-настоящему усвоит учения Аристотеля или Канта лишь тот, кто читал не только их пересказ, но читал и продумывал сочинения самих творцов этих учений.
Однако в случае русской философии дело с чтением и осмыслением первоисточников обстояло из рук вон плохо. Читались, в основном, Н.А. Бердяев и В.В. Розанов; немногие одолевали такие книги, как «Свет невечерний» С.Н. Булгакова или «Столп и утверждение истины» П.А. Флоренского. Даже у такого кумира, как Владимир Соловьев, обращали внимание, главным образом, на его публицистику (типа «Русской идеи») и на близкие к беллетристике «Три разговора». Но главная беда была даже не в бессистемном характере этого чтения. Главная беда была в другом: круг чтения нашей интеллигенции, отбросившей официальные представления о русской философии, жестко ограничивался авторами, которые занимали самое видное место в эмигрантской «истории русской философии». Читать авторов, второстепенных с точки зрения этой истории, а то и вовсе в нее не попадавших, практически никому не приходило в голову.
*
Подведем промежуточный итог. Если вдуматься в ситуацию с двумя «историями русской философии», то становится ясно: своим авторитетом эмигрантская версия обязана, в первую очередь, крайнему убожеству версии советской. Далее, эмигрантская версия, используя, опять-таки, специфику советского времени, привлекала к себе всех тех, кто не сознавал принципиального различия религии и философии, а потому не понимал и их настоящей связи, видел в «религиозной философии» нечто вроде «нерушимого союза» сиамских близнецов. Опираясь на это ложное представление, эмигрантская «история русской философии» установила некую иерархию русских мыслителей, вытолкнув на обочину русской мысли тех, кто на деле прокладывал ее столбовую дорогу. На эту столбовую дорогу необходимо вернуться, но сначала надо хотя бы определить ее направление. Впрочем, сказать нечто важное об этом направлении можно и нужно уже сейчас.
Как уже отмечалось, любая история русской философии в той или иной степени субъективна. В этом нет, по существу, ничего удивительного, ибо философия — это дело мыслящего субъекта, причем мыслящего, в первую очередь, о самом себе, согласно древнему завету: познай самого себя. Тем самым направление философского познания указано вполне недвусмысленно — это направление к самопознанию человека. Если оно существовало в русской философии, оно должно быть ясно опознано.
Казалось бы, после краха «принудительной» советской идеологии настало время для разработки исторической концепции русской философии, адекватной субъективности философии как таковой. Вместо этого практически вся масса бывших советских философов, став в одночасье «российскими», принялась клонировать эмигрантскую «историю русской философии», где отмеченное сейчас направление было — в качестве направления — фактически проигнорировано, его удельный вес в истории русской мысли был «минимизирован» путем недоговорок и умолчаний. Это нашло особенно ясное выражение в той схеме истории русской философии, которую разработали авторы типа Зеньковского и Лосского. Хотя эта схема не выдерживает пристального взгляда, для взгляда поверхностного или неопытного она достаточно правдоподобна. И поэтому начать следует с ее критического (в указанном выше смысле) изложения.
Всего вам доброго и до следующей лекции!
(Лекция 2. Господствующая схема истории русской философии, ее следствия и несостоятельность.)
