Рубрика «София культуры»
Беседа о народности с Ириной Калус
Сегодня у нас в редакции доктор физико-математических наук, почетный работник высшего профессионального образования Николай Петрович Ильин из Санкт-Петербурга, и мы хотим поднять такую тему, как «народность». Тема, прямо скажем, непопулярная в широких общественных кругах. Тем не менее именно она по вполне определённым причинам требует сегодня отдельного разговора. Беседа эта — на острие ножа. И мы поговорим, никоим образом не задевая конституцию и законодательство.
— Дорогой Николай Петрович, очень рады Вас видеть! Итак, давайте привлечём Вас в качестве эксперта и попробуем порассуждать. Хорошо было бы ясно и чётко обозначить для наших читателей, от чего следует отталкиваться. Итак, в Вашем понимании народность это...
— Дорогая Ирина Владимировна, поразмыслив, я решил, что все-таки должен изложить свое учение о народности не тезисно, а более связно, в форме небольшого рассуждения. Но сначала обратите внимание, как нескромно я говорю: «мое учение о народности». Конечно, я не пришел бы к нему, если бы не работы практически всех классиков русской философии, но особенно Ап. А. Григорьева, Н. Н. Страхова, П. Е. Астафьева и Н. Г. Дебольского. И все-таки я сказал то, о чем у них не говорилось прямо, вполне определенно. Народность — это, конечно, не малый народ (эта терминология укрепилась при большевиках) и даже не собирательное название для качеств того или иного народа (по определению Вл. Даля). Народность, по своему первичному смыслу — это внутреннее состояние души человека.
Кстати, слово «народность» как перевод «национальности» предложил в 1819 г. в письме к А. И Тургеневу замечательный поэт и умнейший человек П. А. Вяземский. И у него же есть строка, говорящая о его глубоком понимании (или, лучше сказать, чувстве) народности:
Порвал ли я в себе народности струну?
Народность следует искать, прежде всего, в себе самом. А если выражаться более строго, именно народность составляет то, что философы и богословы называют природой человека, которой он обладает наряду с личностью. Говоря кратко, личность и народность — это два главных начала человеческого бытия, которое не сводится только к личности («чистый» персонализм). Именно наличие в человеке двух начал порождает неустранимую двойственность человеческого бытия, порождает его трагедию и, одновременно, стремление к гармонии этих начал.
Но почему я уверен, что природа человека заключается именно в его народности? Сначала напомню, что еще в Средние века было отмечено, что личность человека отвечает на вопрос «кто?» (quis), а его природа на вопрос «что?» (quid). Но с ответами на эти вопросы дело обстоит далеко не одинаково. С личностью всё более или менее ясно (тоже благодаря русским мыслителям, особенно В. И. Несмелову и В. А. Снегиреву). С личностью связаны самосознание человека и его свобода; именно они делают его личностью, а не вещью (Несмелов).
Но в чем заключается природа человека? До меня (снова простите за самомнение) вразумительного ответа на этот вопрос не существовало. А точнее, существовали два ответа — один недостаточный, а другой не слишком убедительный. Во-первых, природу человека видели в его человечности (humanitas, или Humanite Гердера). Это не так тривиально, как может показаться: человечность — это то, что делает человека человеком, а не только «альтруизм» и т.п. Тем не менее очевидно, что гуманность Гердера требует дальнейшего раскрытия, и по следам того же Гердера ее стали искать в языке. Поначалу (особенно у Вильгельма фон Гумбольдта) этот путь казался перспективным, но в итоге он завел в трюизмы «лингвистической философии», «глубокомысленные» банальности Витгенштейна и прочих.
Во-вторых (а исторически «во-первых»), природу человека связывали с его разумом. Эту античную традицию впоследствии усвоили как западные, так и восточные богословы (например, великие капподокийцы), а затем и антропологи, говоря о человеке современного анатомического строения, как о homo sapiens sapiens (так сказать, «человек разумный в квадрате», что звучит несколько комично). Но дело не в комизме, а в том, что понятие разума весьма расплывчато, перетекает в ум, рассудок, интеллект, мышление, а еще в сообразительность, которую без особого труда находят и у животных (Кёлер и др.).
С моей точки зрения, разум, разумность — это качество человека в целом, без различения в нем личности и природы. При этом самым подходящим мне кажется слово «мышление», поскольку мышление, чувство и воля — это три основные психические (душевные) способности.
Поэтому попытаемся яснее и глубже понять различие личности и природы. Личность выражается, как уже отмечалось, в самосознании и свободе. В свою очередь, эти два понятия можно соединить в одно — самоопределение как фундаментальный личностный акт. А если говорить шире: там, где личность — там деятельность, активность, целеполагание, творчество наконец. Личность — деятель par excellence.
Но человеческое деяние не может быть «творением из ничего», для творчества личности необходим материал, нечто данное, не этой личностью созданное. Здесь требуется другое начало, «ориентированное» на то, что дано, передается человеку от других людей, из поколения в поколение, как традиция (от trado — передавать по наследию), как наследие и завет. Но наследие необходимо не только передать, но и принять; принять, прежде всего, внутренне, всей душою. Такое внутреннее приятие (Annahme австро-немецкого философа Отмара Шпанна) сродного душе является принципиальной способностью человеческой природы. Наша человеческая природа — наследник par excellence.
Теперь остается понять, от кого мы получаем «львиную долю» своего наследия. Это не может быть «все человечество», и не только потому, что наследие в этом случае является слишком большим, а, прежде всего, потому, что оно является слишком разнородным и не может быть органично усвоено. Далее, наше наследие нельзя рассматривать и слишком узко, как семейное, корпоративное и т.п.; человек шире, вместительней такого наследия. И тогда остается говорить о наследии, связанном с общностями двух типов: с народами (или нациями) и с цивилизациями. Собственно говоря, именно национализм и так называемый «цивилизационный подход» ведут борьбу за умы людей, не продавших душу космополитизму.
В юности меня привлекал второй подход, который является по существу расовым, как это вполне ясно не только из гениальных «Оснований XIX века» Х. С. Чемберлена, но также из «России и Европы» Н. Я. Данилевского, культурно-исторические типы которого — это по сути расы, только рассмотренные с высшей, духовно-нравственной точки зрения. Однако постепенно я понял, что любая цивилизация всегда производна от народа, сыгравшего ведущую роль, по крайней мере, в создании той или иной цивилизации, а иногда и на протяжении всего ее существования. Что касается, например, славянской цивилизации, Данилевский рассматривает ее как проект, главным исполнителем которого должен стать русский народ (и даже конкретнее — великороссы).
В итоге я пришел к выводу, что человек — наследник национальных традиций, а заложенная в его природе способность к приятию этих традиций и является народностью, или национальностью (близкие мне русские мыслители подчеркнуто не различали этих понятий). Соответствующую концепцию в целом я называю национал-персонализм, и хочу подчеркнуть, что это не «идеологическая», а именно философская концепция. Говоря кратко, народность — это, в первую очередь, философское и даже метафизическое понятие.
В этом рассуждении я обошел молчанием ряд важных вопросов, связанных с тем, что человек по природе национален. Это и «классический» вопрос о людях «смешанной национальности», и вопрос о том, как мое понимание природы человека соотносится с известными словами ап. Павла (Кол. 3:11), которые очень любят не только богословы, но и космополиты. Все это так или иначе затронуто в мой книге о П. Е. Астафьеве «Истина и душа». Задачу же этой реплики я видел только в том, чтобы прояснить самую суть моего понимания идеи народности.
— Николай Петрович, и всё же давайте остановимся на минуту и уточним этот важный вопрос. Что же Вы отвечаете космополитам, цитирующим библейское высказывание?
— Ответить совсем нетрудно. Слова ап. Павла «нет ни Еллина, ни Иудея» (Кол. 3:11) и «нет уже Иудея, ни язычника» (Гал. 3:28) относятся только к тем, о ком апостол говорит: «все вы, во Христа крестившееся, во Христа облеклись» (Гал. 3:27). Много ли таковых среди космополитов и современных либералов, с их непрерывными нападками на Церковь, на христианство вообще? Можно ли относить слова апостола, например, к «философу» Эриху Фромму (одному из любимцев либеральной публики), который связывал христианство с «некрофилией»? Ясно, что Фромм был просто озлобленным евреем, потерявшим всякий стыд и совесть. Причем же здесь «ни эллина, ни иудея»?
Для объективности не забудем и о тех раздорах, которые царят среди самих христиан, а в последнее время вновь обострились уже внутри Православия. Значит, и здесь немало тех, кто «во Христа облеклись» лишь по внешности. Я уж не говорю об огромной части человечества, которая избрала в религии другой путь и вряд ли сойдет с него в обозримом будущем. В связи с этим скажу откровенно: в приведенных выше словах ап. Павла я вижу некую религиозную утопию, а не догматическую истину. По крайней мере, мне ближе и понятнее слова Самого Спасителя: «В доме Отца Моего обителей много» (Иоанн. 14:2).
— Сегодня много говорят о соборности как «визитной карточке» русского народа. Не могли бы Вы прояснить, в какой связи друг с другом состоят понятия «соборность» и «народность»? Сегодня эти понятия часто смешивают. Соборность и народность? Соборность или народность?
— Соборность или народность. Нетрудно догадаться, что это противопоставление вызовет искренний протест, по крайней мере, части читателей. Соборность, заметят мне, не исключает народность, а напротив, является коренной чертой русского народа. Подобные заявления встречаются достаточно часто, и всякий раз мне вспоминаются слова П. Е. Астафьева о том, что он видит «одну из главных и наиболее чреватых недоразумениями ошибок наших славянофилов в их чрезмерном преувеличении значения соборного начала в русской народной жизни».
Опасения Астафьева оказались не напрасными, причем сразу в ряде отношений. Но прежде чем рассмотреть те «недоразумения» (во множественном числе), которые породила идея соборности, попытаемся кратко обрисовать генеалогию и содержание этой идеи.
Общеизвестно, что слово «соборность» пустил в оборот А. С. Хомяков, а вдохновил его, несомненно, девятый член православного Символа Веры, который, как правило, звучит так: (верую) «во единую, святую, соборную и апостольскую Церковь», причем параллельно приводится вариант со словом «вселенская» вместо «соборная». В учебниках «Закона Божия» обычно далее поясняется: «Соборность есть единодушие всех истинно-верующих, православных христиан, скрепленное любовью Христовой и Благодатью Духа Святого. Соборная Церковь не ограничена ни пространством, ни временем, ни народом, и она заключает в себе всех истинно верующих всей вселенной. Поэтому она еще называется вселенскою».
Согласимся, что это поучение звучит достаточно внятно, выделяя в идее соборности три момента: во-первых, единодушие; во-вторых, единодушие, ограниченное кругом «всех истинно-верующих, православных христиан»; в-третьих, единодушие, неограниченное тем, к какому времени, месту и народу принадлежат вышеназванные православные христиане. В связи с третьим моментом отмечается, что соборная Церковь — это Церковь вселенская.
И вот здесь мы наталкиваемся на первое, еще не самое важное, но поучительное «недоразумение», связанное с мнением Хомякова в качестве богослова. Дело в том, что Никео-Цареградский Символ Веры был окончательно утвержден Третьим Вселенским Собором (431 г.), который «строго воспретил делать в нем какие бы то ни было изменения и дополнения». При этом Символ Веры был сформулирован, естественно, на греческом языке и его девятый член утверждал веру в кафолическую (καθολικήν) Церковь. Напомню, что слово καθολικός употреблялось еще античными авторами в значении «всеобщий».
В 1860 г., незадолго до смерти, в споре с русским иезуитом кн. И. С. Гагариным (1814–1882) А. С. Хомяков утверждал, что за переводом греческого слова καθολική словом «соборная» стоит авторитет ни много ни мало славянских Первоучителей св. Кирилла (ок. 827–869) и св. Мефодия (ок. 815–885): «Они-то для передачи греческого слова Katholikos избрали слово соборный». В своей полемической манере Хомяков заявил далее, что «невежество отца Гагарина, так сказать, натолкнуло его на острие Кириллова и Мефодиева свидетельства».
Однако «свидетельство» это, как выяснилось, липовое. В современном комментарии отмечается: «Лингвистический экскурс Хомякова в очередной раз оказывается чистой выдумкой. Во всех памятниках кирилло-мефодиевского круга для передачи значений “истинная Церковь” и “вселенская Церковь” транслитерируется по-славянски греческое слово “кафолическая” <…>, а прилагательное “соборный” используется только в отношении церковного здания (собор)». Лишь впоследствии (начиная с XIV в.) слово «кафолическая» стало переводиться на русский и некоторые другие славянские языки преимущественно словами «вселенская» или «соборная». Тем самым Православная Церковь как бы дистанцировалась от первоначального термина, который слишком явно отсылал к католической Церкви. К числу сторонников такого размежевания с католиками принадлежал и сподвижник Петра Великого Феофан Прокопович (1681–1736), писавший в «Духовном регламенте», что «взыскуется истина Соборным сословием нежели единым лицем». Союзник для Хомякова, прямо скажем, не самый подходящий.
Я напомнил казус с мнимым «кирилло-мефодиевским» происхождением слова «соборная», чтобы обратить внимание на неразборчивость Хомякова при «обосновании» своих заветных убеждений. Но одно дело связывать происхождение англичан с городом Угличем, и совсем другое — манипулировать историческими фактами, когда речь идет о Символе Веры.
Разъясняя свое пристрастие к слову «соборный», Хомяков сначала лаконично заявляет, что слово «собор» выражает «единство во множестве». Но «единством во множестве» можно считать и мебельный гарнитур, и стадо овец, и очень многое другое. Сознавая это, Хомяков разъясняет более пространно, что «Церковь кафолическая есть Церковь “согласно всему”, или “согласно единству всех”, Церковь свободного единодушия, единодушия совершенного». Все это выглядит сплошной лингвистической и смысловой натяжкой; к тому же речь идет о слове «кафолическая», а не о слове «соборная». Но и в том и в другом чуткий к языку слух вряд ли расслышит — единодушная. Думаю, что это последнее слово насыщено собственным смыслом, и сомнительно, что он передается каким-либо другим словом.
Но Бог с ними, фантазиями Хомякова, которые он доводит до абсурда, говоря о слове «соборная», что «одно это слово содержит в себе целое исповедание веры». Если принимать подобное заявление всерьез, то из всего Символа Веры можно оставить только это слово, твердя его, как заклинание. Зато мы обязаны принять всерьез заявление Хомякова о том, что «соборная» Церковь — это «Церковь, в которой нет больше народностей». Вообще говоря, подобное заявление нам уже хорошо знакомо, и новизна его у Хомякова лишь в каком-то двусмысленном употреблении слова «народность» на манер большевиков, которые целенаправленно покровительствовали «малым народностям» Востока и Севера — и всегда в ущерб русскому народу. Так или иначе, но совершенно ясно: Хомяков безоговорочно выбрасывает из «соборной» Церкви идею народности в любом ее значении.
И после этого мы должны верить разговорам о соборности как коренной черте русского народа? Верить в это — значит ставить крест на своем народном, или национальном достоинстве.
Конечно, «исследователь средней руки», сохранивший хотя бы остатки самоуважения, не скажет об этом прямо. Но «исследователь высокого ранга» позволит себе быть более откровенным. Примером может служить И. А. Есаулов, автор множества книг и создатель сайта, эти книги рекламирующего. Он заявляет вполне определенно: «те особенности русской литературы и русской культуры, которые относили к разряду “национального своеобразия”, на самом деле имеют совершенно другое объяснение, никак не вытекающее из национальных особенностей. Зато они вытекают из своеобразия православного образа мира, православного менталитета». Национально-русское резко отрубается и отбрасывается, чтобы уступить место «православно-соборному», о чем свидетельствует и название процитированного сейчас сочинения.
Теперь нам должно быть понятно то главное «недоразумение», о котором предупреждал Астафьев. В конце концов, дело Православной Церкви — решать, называть ли себя «кафолической», то есть «вселенской», или же «соборной», хотя нельзя не признать, что иезуит Гагарин был в определенной степени прав, считая, что слово «соборная» нарушает категорический запрет Третьего Вселенского Собора на какое-либо изменение Символа веры. Но это повторяю, внутреннее дело Православия.
Ситуация резко меняется, когда совершается одна из двух подмен. С первой подменой мы имеем дело тогда, когда «соборность» выдается за сущность русского народа, а тем самым и русского человека. Но русский — не церковная категория; это именно определенное качество нашей народности, которая и является сущностью всех, кто этим качеством обладает хотя бы потенциально, в виде задатка. В то же время нельзя не отметить, что указанная сейчас подмена совершается, как правило, не злонамеренно, а связана с недостатком философского образа мыслей, да и просто логического мышления.
Злонамеренной является другая подмена, когда «соборно-православная» фразеология используется для целенаправленного изгнания самой идеи народности, или национальности из русской культуры, даже всей русской жизни. Г-н Есаулов ярко демонстрирует проведение такого принципа; и, к сожалению, не он один.
В заключение хочу подчеркнуть: каждый русский человек обязан с особым уважением относиться к Православию как религии немалой части русского народа, независимо от того, как обстоит дело с ним самим: пребывает ли он в Церкви, обитает ли «около церковных стен» (В. В. Розанов) или вдалеке от них. Для начала такого особого уважения будет вполне достаточно. А что будет дальше, покажет время. Надо только помнить, что русской душе глубоко противен католический принцип «заставь войти» (compelle intrare), и вряд ли эта душа слишком озабочена тем, какое именно слово стоит в девятом члене Символа веры: «кафолическая», «вселенская» или «соборная».
— А как Вы относитесь к терминологии И. Р. Шафаревича, который считает, что есть «малый» народ, а есть «большой» (речь, естественно, не о количественных характеристиках, а о степени национальной осознанности и о вкладе в сохранение и приумножение народного культурного багажа)?
— Игорь Ростиславович Шафаревич признавал, что идею «малого народа» ему подала книга французского историка Огюстена Кошена «Малый народ и революция» (ее русский перевод вышел в 2004 г. с предисловием Шафаревича). Размышления и Кошена, и Шафаревича на тему «малого народа», безусловно, интересны, но у меня остаются два основные сомнения.
Во-первых, как я знаю по опыту, многие читатели Шафаревича отождествляют «малый народ» с евреями. Но зачем придумывать для русофобски настроенной части евреев новый «псевдоним»? О них надо говорить прямо, но уделять при этом основное внимание не деструктивной роли этой части еврейства (эта роль и так давно ясна), а вопросу о том, почему русские так легко поддаются еврейскому влиянию? Причин, по-видимому, несколько, но главную причину надо искать в себе, в своем собственном «внутреннем еврее». Освободись от него — и твоя беспомощность перед еврейским влиянием (особенно в культуре) сойдет на «нет». Например, ты уже перестанешь считать Иосифа Бродского «величайшим русским поэтом», чуть ли не ровней Пушкину (о чем почти из номера в номер твердит ура-патриотический «День литературы»).
Во-вторых, как отмечаете Вы сами, Ирина Владимировна, и национально мыслящая часть русского народа весьма невелика, она тоже своего рода «малый народ». Так что настоящую духовную борьбу ведут два «малых народа», а «большой народ» (в буквальном смысле слова) ее пассивно (и без особого интереса) созерцает. Поэтому, в силу всего сказанного, я считаю, что понятие «малого народа» (само по себе интересное) как ключевой идеологический термин — совершенно излишне и способно внести в национальное самосознание только путаницу.
— Николай Петрович, а Вы могли бы обозначить своё видение понятия «народ»? У нас в литературе существуют классические параметры, определяющие «особенную физиономию» народа — как то пушкинские «климат, образ правления, вера».
— Вообще говоря, первичным я считаю именно понятие народности, а не народа. Но я не буду, конечно, на этом основании уклоняться от Вашего вопроса, тем более что именно он чаще всего становится предметом спора. Для меня несомненно, что исчерпывающий ответ здесь дал Николай Григорьевич Дебольский в книге «О высшем благе» (1886). Согласно Дебольскому, самосохранение нации (или народного союза, как он еще выражался), определяют четыре фактора:
1) этнический, или племенной фактор — нет нации там, где нет прочного этнического ядра, к которому могут примыкать другие этносы;
2) лингвистический фактор — «многоязычие» допускается, но язык образования должен быть один;
3) религиозный фактор — должна существовать доминирующая Церковь, связанная с господствующим этносом, но не имеющая никакой светской власти, никаких теократических устремлений, кроме задач религиозного просвещения;
4) политический, или государственный фактор — нет полноценной нации без полноценного государственного суверенитета; какая-либо автономия может быть только культурной, да и то в ограниченном смысле (ведь язык образования один для всех), без малейших политических притязаний.
Теперь судите сами, насколько удовлетворяет этим требованиям современная «российская государственность».
— Николай Петрович, давайте теперь возьмём «формулу народности» и «формулу крови» — есть ли прямая зависимость между ними? Я не случайно ставлю акцент на «крови», поскольку некоторые современные публицисты считают кровь едва ли не центральным пунктом не только в разговоре о национальности, но и о народе. А некоторые из славянофилов считали, например, народообразующим фактором единство территории, крови и веры, отдавая предпочтение общему «духу», вере как главным в этой триаде.
— Не знаю, Ирина Владимировна, кто из славянофилов говорил о «крови», зато знаю, что первым о «крови» заговорил отпетый русофоб П. Я. Чаадаев: «в нашей крови есть нечто враждебное истинному просвещению». Сегодня о «крови» рассуждают В. Соловей и П. Соловей (муж и жена? брат и сестра?), но это просто эпатаж, за которым стоит генетический детерминизм, несостоятельный не только философски, но и чисто научно, поскольку нельзя предсказать, какие гены в данном организме «заработают», а какие останутся «спящими». Сегодня эту проблему пытается решить эпигенетика, но, насколько мне известно, без особого успеха.
Добавлю, однако: если под «кровью» имеется в виду просто этнический фактор, то «кровь» в этом смысле, как уже отмечалось, играет существенную роль. Только надо помнить, что эта «кровь» — не более, чем метафора, к тому же весьма неточная, ибо этнос — это не чисто биологический, а сложный культурно-биологический феномен.
— Давайте озвучим, почему представителю того или иного народа необходимо иметь представление о народности — оно ведь должно наличествовать в сознании не в теории, а практически? Существуют ли, по-Вашему, на сегодняшний день действенные рецепты, способные повысить самосознание личности и своего народа? Что значит быть русским?
— На этот вопрос можно ответить сравнительно просто: в первом приближении быть русским — значит чувствовать себя русским и не бояться заявить об этом прямо. Это условие необходимое, но еще не достаточное. Достаточным оно будет становиться по мере того, как русское самочувствие будет переходить в ясное и углубленное русское самосознание. Но такое самосознание достигается ценой огромного душевного труда, познания русской истории, русской культуры, русской мысли, узнавания во всем этом своего и умения отличать свое от чужого, от подделок под свое. Ибо, как сказано у Платона, «прекрасное — трудно». А что прекраснее, чем быть русским?!
— Каковы же опорные точки, позволяющие, например, русскому человеку осознавать себя принадлежащим к русскому народу и вести «русский образ жизни»? Говорят ведь, «любить по-русски», «русская душа» и т.д. Чем «русское» отличается от иного?
— Подобно тому, как существует ряд типов русского человека, существует и ряд типов русского мировоззрения. Но в целом это всегда духовно-личностное понимание истинного бытия, причем дух характеризует высшее состояние души, ее открытость Богу (таков смысл выражения духовная личность у П. Е. Астафьева).
— Николай Петрович, народность — не только философская, но и литературоведческая категория. Как Вы считаете, есть ли какие-то существенные отличия между этими понятиями?
— Как уже отмечалось, народность в первичном смысле этого слова — это внутреннее состояние человеческой души. Тот, кто способен выразить это состояние в слове, в красках, в звуках музыки — и является народным писателем, художником, композитором. При этом речь не идет только о самовыражении: способность чувствовать народность в себе является предпосылкой узнавания своей народности в других. В этом смысле подлинное искусство есть выражение народной души как квинтэссенции душевных состояний различных лиц.
— Может ли существовать литературный шедевр мирового уровня, обладающий вопиюще антинародными чертами? Если посмотреть на ряд сегодняшних литературных премий, складывается впечатление, что да, и что «счастливчики» из короткого списка как будто даже соревнуются в антинародности. Или я ошибаюсь?
— Конечно, сегодня отбор на «нобелевку» и другие международные, да и российские премии менее всего определяется художественными достоинствами произведения. Это, замечу, относится, на мой взгляд, и к «патриотическим» премиям. При этом постепенно утрачивается вкус, чувство художественной ценности. Торжествует нарочитость того или иного «направления».
Действительно, что делать, если в душе на месте народности — пустота? Правильно: надо заполнить ее чем-то надуманным. На мировом рынке больше всего ценится нигилизм — он и идет в дело. На внутреннем рынке ситуация немного иная, и вместо нигилизма может пригодиться патриотизм. Но и за ним нередко скрывается пустота.
Однако там, где выговаривает себя живая целостная душа, мы обязательно откроем и самобытную народность — если, конечно, она есть не только в авторе, но и в читателе.
— Дорогой Николай Петрович, спасибо за интересную беседу. Журнал «Парус» желает Вам творческого вдохновения, а Вашей новой книге о замечательном русском философе Петре Евгеньевиче Астафьеве — счастливой издательской судьбы и заинтересованных читателей.
