Почти детективная история
Мнение, что большие преступления творятся злодеями крупного масштаба, а психический строй этих людей отличается от обычного, кажется естественным и понятным. Именно оно, это мнение, побудило Гидеона Хаузнера, главного обвинителя на процессе Эйхмана в Иерусалиме, распорядиться о проведении cудебно-психиатрической экспертизы. Опасение, что защита может избрать тактику «невиновен, ибо страдает психическим расстройством» оказалось, впрочем, напрасным — защита предпочла иные пути и иные средства.
Психиатрическое обследование проводилось до открытия суда при соблюдении строжайшей секретности. Результаты его не оглашались, а сам эксперт-психиатр не был приглашен свидетельствовать на суде. Прокурор Хаузнер впоследствии признал, что не мог объявить на процессе результаты экспертизы — заявление по меньшей мере странное и сделать его более понятным может лишь изучение самого «Отчета о психиатрическом обследовании».
С течением времени забота о секретности притупилась и сканированный оригинал этого документа доступен теперь на сайте израильского Министерства юстиции.[1]
Перед нами 12 потускневших от времени страниц на иврите, отпечатанных на пишущей машинке. Некоторые медицинские термины вписаны по-английски рукою автора. Там, где психиатр посчитал необходимым подкрепить свои наблюдения примерами прямой речи Эйхмана, последние впечатаны по-немецки. (На этом языке проводилось и все обследование).
Экспертное заключение прилагается к сопроводительному листу с «шапкой»:
Государственная больница Тель-а-Шомер, психиатрическое отделение, ниже которой помечено и подчеркнуто : секретно.
Документ удостоверен подписью врача, проводившего обследование, — д-ра Шломо Кульчера, заведующего отделением.
Традиционно построенный Акт судебно-психиатрической экспертизы содержит обычно вводную часть, в которой эксперт сообщает о своей квалификации и опыте, источниках сведений об испытуемом, юридическом авторитете, назначившем экспертизу и вопросах, поставленных перед экспертами. Документ д-ра Кульчера значительно отступает от принятой формы. Он ничего не говорит о целях обследования и не указывает конкретные пункты обвинения (а это необходимо для формального определения вменяемости). Более важным кажется эксперту другое — погасить возможные сомнения в беспристрастном отношении к испытуемому. Именно поэтому текст обследования предваряется некоторыми сведениями из жизни врача: он никогда не был в концентрационном лагере, не носил желтую звезду, не претерпел никаких личных страданий по вине немцев, не потерял во Второй мировой войне никого из родственников. (В 1944 году, когда Эйхман с лихорадочной поспешностью проводил в Будапеште последнюю из своих массовых депортаций в лагеря смерти, доктор Кульчер участвовал в подпольном венгерском движении). Насколько это возможно для человека и еврея в сложившихся обстоятельствах, его отношение, заключает психиатр, лишено предвзятости и если есть в нем что-то личное, то это лишь любопытство и научный интерес.
Обследование состояло из семи встреч (с 20.1 по 1.3.61 г.), во время которых проводились клинические интервью и целая «батарея» психологических тестов: Drawing Test; Bender-Gestalt Test; Thematic Apperception Test; Object Relation Test; Wechsler Adult Intelligence Scale Test; Rorschach Inkblot Test; Szondi Test.
Все тесты, за исключением последнего, оценивались с участием д-ра Шошаны Кульчер, старшего клинического психолога той же больницы (и жены Шломо Кульчера).
Но тест, названный именем венгерского психолога Леопольда Сонди, был послан для расшифровки ему самому. Полученный ответ повлиял на оценку личности Адольфа Эйхмана столь кардинально, при обстоятельствах столь сомнительных и противоречивых, что к этому придется вернуться особо.
За вводной частью следует основной текст экспертизы.
Поведение испытуемого во время обследования
Эйхман очень старался, отвечал на вопросы немедленно, тесты делал с большим усердием, после завершения аккуратно складывал материалы и возвращал.
К болезненным вопросам о прошлом Эйхман оказался подготовленным и повторял «наработанные» фразы: он никогда не убил ни одного еврея, никогда не приказывал — устно или письменно — убить хотя бы одного еврея. Готовый отвечать на вопросы и склонный во многих случаях к излишней детализации, Эйхман, однако, был смущен и растерян, когда обследование коснулось его полового развития. Он даже просил обсуждать эту тему без посторонних. В качестве компромисса согласился на тюремного надзирателя, который не знает немецкого. Но и тогда не был откровенным и отвечал формально.
Анамнез — исследование прошлого — представлен почти исключительно воспоминаниями самого Эйхмана о его детстве, учебе, перенесенных болезнях, становлении характера и жизненных взглядах.
Доминантная фигура в семье — отец. Суровый, требовательный и педантичный, он поддерживал в доме строгий порядок, проверял все, от личной гигиены до школьных тетрадей. Он запрещал детям разговоры за столом. Замечания и выговоры были обычным делом. Нарушения карались пощечинами. Гордость за отца поддерживалось уважением, которым он пользовался на работе, но всегда оставался страх перед его репрессивной властью в семье. Мать — образ туманный и малозначимый, о ней испытуемый ничего не может сказать. Воспитательные методы отца вызывали у Эйхмана протест, который, впрочем, не проявлялся открыто.
Будучи учеником малоуспешным, Эйхман завершил своё образование в технической школе в возрасте 18 лет. Близких друзей у него не было, зато он чувствовал себя вполне комфортно в организованных коллективах. Вначале это были подростковые объединения — христианские и народные, а затем нацистские.
Никаких особых побудительных мотивов, которые привели его в нацистскую партию и в ряды СС, Эйхман не помнит. Обсуждались несчастья Германии того времени, Версальский договор, происки коммунистов и постепенно, шаг за шагом стал крепнуть в нем жизненный принцип крови и почвы. «Так было со всеми», — пояснил он. Отношение к евреям не имело для него в тот период никакой важности. В семье никто не проявлял к ним враждебности, а среди его школьных знакомых он помнит еврея, у которого бывал дома.
Неприятным свойством своего характера Эйхман считает повышенную тревожность, страх перед необходимостью объясняться с незнакомыми людьми, волнение с обильной потливостью рук. (Д-р Кульчер заметил потливость рук).
Психиатр решил прервать на этом повествование Эйхмана и не пытаться проследить за его карьерой офицера гестапо и участием в Холокосте: он не верил в возможность получить сколько-нибудь надежные сведения об этом периоде от самого испытуемого.
Анализ — так обозначен раздел, в котором оцениваются собранные данные.
Тесты на интеллект позволяют отнести испытуемого к хорошему среднему уровню.
При выполнении некоторых заданий обнаружилась склонность к неоправданно запутанным, сложным выражениям, которые Эйхману самому трудно было объяснить, а сами объяснения оказывались нередко малопонятными. Приводятся примеры такого рода выражений.
Психиатру, исследующему состояние обвиняемого, лишь в редких случаях приходится оценивать его моральные принципы. Но в деле Эйхмана именно они стали предметом всеобщего интереса — прессы, публики, а после открытия процесса — судей, обвинения, защиты.
Отчет д-ра Кульчера содержит любопытный диалог на эту тему.
На вопрос знакомы ли ему угрызения совести, Эйхман после некоторых колебаний ответил: «Да, когда уходил с уроков в школе».
Но, быть может, он готов признать личную ответственность за те события, в которых участвовал?
Нет, он не готов. Он получил свою должность, не желая ее, а не выполнять приказы — это против законов общества. Все, что ему пришлось делать, ограничивалось депортациями, отправкой эшелонов в концентрационные лагеря. Когда узнал о начавшихся там убийствах, просил перевода по службе, но получил отказ. Замкнулся в себе, чувствовал нервное напряжение, «и не было мне покоя по ночам». Будучи человеком чувствительным, «чуть не потерял сознание» когда случилось присутствовать при массовом убийстве евреев. Продолжал делать свою работу и «единственным лекарством» были слова, обращенные к самому себе: нет у меня никакого личного участия в том, что происходит. Будь это не так — предпочел бы покончить с собой. Перестал дорожить своей жизнью и больше не спускался в бомбоубежище при налетах авиации союзников.
Следующий вопрос — о Понтии Пилате и его вине в распятии Иисуса — обрадовал Эйхмана. Он оживился, и ответил решительно: «Нет, он невиновен». Он действовал по политическим соображениям и, умыв руки, показал, что не участвует в трагическом решении. Если ему, Эйхману, позволено сравнить себя с этим историческим лицом, то и он был в таком же положении.
Эйхман называет себя идеалистом, а на вопрос может ли человек идеи оправдывать ими «нечеловеческие» поступки и следует ли относить к идеалистам таких как Савонаролла, Лютер, Мухаммед или тех кто отправлял людей на костры, отвечает: нет, их правильнее называть фанатиками, а идеалисты — это, к примеру, Ганди и Швейцер.
(Он, надо понимать, причисляется себя именно к этой, второй категории).
Свою жизненную философию Эйхман именует фаталистической. Он давно уже понял, что даже лучшие его намерения могут быть разрушены роковыми силами. Так, он безуспешно пытался освободить миллион евреев в обмен на 10 тысяч грузовиков. Позже, подчинившись судьбе, он не делал уже никаких усилий, чтобы не попасть в руки израильтян, искавших его в Аргентине. Суд в Иерусалиме — это предоставленная судьбой возможность высказаться и оправдать себя, а потому приговор не имеет для него никакого значения.
Психическое здоровье Эйхмана представляется д-ру Кульчеру очевидным, и он не считает нужным следовать обычным стереотипам экспертизы. Нет в его заключении привычной фразы о наличии или отсутствии психопатологии в период совершения противоправных действий.
Тем не менее, главный обвинитель Гидеон Хаузнер получил ответ, ради которого и было назначено психиатрическое обследование:
Испытуемый понимает значение своих действий, способен их взвешивать и сдерживать свои внутренние побуждения, а потому «в соответствии с законом и в соответствии с принятой человеческой моралью он ответствен за свои действия».
Но врачебное определение вменяемости не было для д-ра Кульчера главной целью. Он пытался решить иную, более трудную задачу — определить природные свойства личности и побудительные мотивы человека, обвиняемого в преступлении невиданном по масштабу и характеру. И здесь он надеялся на помощь известного психолога Леопольда Сонди, автора теста, названного его именем.
Тест был проведен Эйхману, а его результаты посланы для оценки самому Сонди. При этом испытуемый оставался анонимным, и никаких данных о нем не сообщалось. Удивленный этим обстоятельством, Леопольд Сонди хотел было отказаться от оценки, но взглянув на присланный материал, был поражен его «уникальностью». Ничего подобного он не встречал за 24 года своей практики, во время которой ему довелось исследовать около 6 тысяч различных случаев — так написал он в своем ответе д-ру Кульчеру.
По заключению Сонди, речь идет о преступнике, одержимом ненасытной страстью к убийству.
«По природе своей он Каин, позволяющий жажде уничтожения действовать автоматически. Его стремление к власти не знает границ реальности. Но путь от глубинных инстинктов до выражения высших эмоций долог и потому их трудно обнажить, содрать с «дисциплинированного чиновника» слой за слоем и добраться до Каина, который скрывается в глубине души».
Принимая оценку Леопольда Сонди, опытный психиатр д-р Кульчер сохраняет и свою, аналитическую оценку случая:
В развитии Эйхмана роковую роль сыграло амбивалентное отношение к отцу, образу авторитарному, враждебному и пугающему, с которым трудно осуществить идентификацию; отсюда — недостаток мужских качеств и как следствие — гиперкомпенсация, поиск этих качеств в образе нацистской партии и СС.
Экспертный отчет завершается заключением, которое дается ниже в переводе с иврита:
«Обследуемый отличается выраженными агрессивными инстинктами и стремлением к власти. Его половая идентификация неустойчива и неуверенна. Он проходит свой жизненный путь, понуждаемый инстинктами и влекомый внешними силами нацистского режима. Это человек с посредственным образованием, скромного социального происхождения, чей подсознательный принцип жизни — «слабость это грех», а агрессивность — качество безусловно положительное. Плохо развитые солидарность и сопереживание с другими человеческими существами и мораль сугубо рационалистическая позволяют ему освобождать свои инстинкты беспрепятственно. Стремление к проекции побуждает его обвинять других в собственных неудачах, а уровень умственного развития — относительно хороший — помогает достичь высокой позиции в системе уничтожения».
Через 15 лет после смерти д-ра Шломо Кульчера его сын передал газете Маарив (2000 г.) папку с материалами экспертизы Эйхмана, хранившуюся дома. В рукописном черновике Отчета прочитываются предложения, вычеркнутые рукой автора и не вошедшие в окончательный текст: «Я уверен, что обвиняемый не был антисемитом. Если бы судьба поставила его перед другим народом, даже немецким, он шел бы к своим ужасным целям с той же степенью верности».[2]
Можно, разумеется, делать предположения почему приведенные выше строки были включены в Отчет экспертизы, а затем изъяты из него. Но поскольку близкое к этому мнение высказывалось и другими, стоит отложить догадки до будущего обсуждения.
Главный обвинитель Гидеон Хаузнер и его помощники получили «Отчет о психиатрическом обследовании» во всей его полноте, но самое сильное впечатление произвело на них заключение Леопольда Сонди. Именно оно, это заключение, могло, как мне кажется, побудить обвинение не представлять суду результаты экспертизы.
Ханна Аренд написала в своей знаменитой книге, что «если бы Эйхман был человеком с опасной и неутолимой страстью убивать… опасным извращенным садистом, его следовало бы отправить в психиатрическую лечебницу».[3] Она, разумеется, ошибалась. Закон ограничивает невменяемость довольно узкими рамками:
«Не подлежит уголовной ответственности человек, который вследствие заболевания, поражающего психику или вследствие интеллектуального дефекта был действительно лишен способности понимать значение своих действий (и) или их недопустимость».
Прокурор Гидеон Хаузнер, хотя и считал Эйхмана «демонической личностью с ненасытной жаждой убийства», не сомневался, однако, что он «является юридически здоровым и полностью ответственным за свои действия».[4]
Он опасался, и не без оснований, что публике трудно будет примирить заключение о разрушительных инстинктах, составляющих природу подсудимого, с полной мерой моральной ответственности. Вполне вероятно, что главный обвинитель не хотел осложнять и без того трудный процесс, за которым следили миллионы людей в десятках стран, еще и этой проблемой.
Ханне Арендт врачебные обследования Эйхмана казались комедией с «экспертами-душеведами» для доказательства того, что и так очевидно. «Полдюжины психиатров признали его «нормальным»… Во всяком случае куда более нормальным, чем был я после того как с ним побеседовал!» — воскликнул один из них, а другой нашел, что психический склад в целом, отношения к жене и детям, матери, отцу, братьям, сестрам и друзьям было «не просто нормально: хорошо бы все так к ним относились…»[5]
Это еще одна загадка психиатрической экспертизы Адольфа Эйхмана. Со времени процесса прошло уже более 50 лет, но анонимные «душеведы» о которых пишет Ханна Арендт, так себя и не обнаружили. Ничего не известно ни о них самих, ни об их заключениях. Кульчеры категорически отрицали утверждение Арендт, повторяя, что Шломо Кульчер был единственным психиатром, кто обследовал Эйхмана лично и что даже Шошане Кульчер не было позволено войти в тюрьму.[6]
Гидеон Хаузнер принял оценку личности Эйхмана, основанную на тесте Сонди, и оставался верен ей в последующие годы. Это и стало началом нескончаемой дискуссии между сторонниками Ханны Арендт, для которых Эйхман, преступник-бюрократ — банальная, ничем не примечательная личность, и теми, кто подобно Гидеону Хаузнеру считал его извращенным убийцей, одержимым жаждой уничтожения.
Тут, разумеется, трудно избежать вопроса: насколько психологический тест, на котором основывается мнение главного обвинителя, можно считать информативным и надежным?
Леопольд Сонди, венгерский врач и психолог, изучал родословные семей, где из поколения в поколение передавались психические отклонения и криминальное поведение. Здесь он увидел соблазнительную возможность для подхода, названного им анализом судьбы: скрытые наследственные задатки («рецессивные» гены) выстраивают жизненный путь человека следуя старинному принципу: подобное стремится к подобному(“Similis simili gaudet”). Так они определяют выбор друзей, супругов и любовников, работы, спорта, хобби, болезней (как физических, так и умственных) и даже вида смерти. Все живые существа способны распознавать генетически близких себе, в том числе и по внешнему облику[7].
На этом и построена практическая процедура личностной диагностики. Реквизит теста состоит из 48 карт с фотографиями лиц, каждый из которых клинически соответствует одному из 8 определений: гомосексуалист, садист, эпилептик, истерик, кататонический шизофреник, параноидный шизофреник, депрессивный, маниакальный. Карты сгруппированы в 6 наборов по 8 фотографий в каждом, представляющих все 8 диагнозов. Испытуемому предлагают выбрать карточки наиболее понравившихся ему лиц, а затем лиц более всего неприятных. Чем большее количество снимков (привлекательных или отталкивающих), выбирается из одного диагноза, тем больше у испытуемого склонности, напряжения, драйва ведущего к этому расстройству. Различные комбинации выбора шифруются, оформляются квазиалгебраическими обозначениями — с плюсами, минусами и векторами, так что научный антураж получаются довольно впечатляющий.
В современных списках психологических методик для теста Сонди редко находится место. Но в середине прошлого века он был довольно популярен. Тест Сонди относится к т.н. проективным методикам исследования личности. Предполагается, что экспериментальное задание побуждает испытуемого к выбору, отражающему его скрытые личностные проблемы, которые таким способом «проецируются» вовне. Главная проблема этого теста, как и других проективных методик, в сомнительных результатах при проверке на информативность (validity) и надежность (reliability). Их интерпретация плохо стандартизуется и всегда остается субъективной.
Но толкование теста Сонди для Эйхмана осложняется еще одним обстоятельством. Д-ру Кульчеру и представителям обвинения казалось очень важным, чтобы Леопольд Сонди анализировал данные «вслепую», ничего не зная об испытуемом. Габриэль Бах, консультант группы обвинения на процессе, утверждал даже (через 50 лет после событий), что он послал Сонди анонимную копию эйхмановского теста вместе с тестами других людей. Это, надо полагать, должно было усилить доказательство беспристрастности оценки.[8] Однако же, ни сам психиатр д-р Кульчер, ни глава обвинения Гидеон Хаузнер даже не упоминают о дополнительных испытуемых, среди которых был якобы упрятан главный тест. Но сомнительным кажется не только это.
Трудно поверить, что Леопольд Сонди, венгерский еврей, отправленный командой Эйхмана в июле 1944 г. в концентрационный лагерь Берген-Бельзен, но спасшийся, не сумел связать два значимых для него события: подготовку к суду над Эйхманом в Иерусалиме, о которой писали все газеты, и неожиданную просьбу психиатра этой страны о расшифровке анонимного теста.
В 1978 г. известный политолог Михаил Сельцер решил продолжить дискуссию и установить, наконец, кто же был прав — те, кто считал Эйхмана воплощением Зла, или Ханна Арендт и другие, которые видели в нем «нормальный» характер, искаженный социальными условиями? [9]
Пять американских психологов, приглашенных Сельцером, оценили рисуночные тесты (Бендер-гештальт-тест и Дом-дерево-человек-тест), выполненные Эйхманом и переданные для эксперимента доктором Кульчером. Эксперты не знали имени испытуемого, но им сообщили, что речь идет об известном человеке, а также его пол и возраст. Каждый проводил оценку индивидуально, не зная о мнениях других.
Все психологи, сообщает М. Сельцер, дали почти одинаковое описание личности Эйхмана: «сильный садомазохистский человек», «агрессор, способный к откровенной жестокости», «агрессия является для него огромной проблемой».
Единодушие психологов, надо признать, удивительное, а вот анонимность оценки вызывает сомнение. За три года до этого эксперимента вышла в свет книга «The Nuremberg Mind: The Psychology of the Nazi Leader», одним из авторов которой был Сельцер, так что психологи знали чем и кем он занимается. Быть может поэтому два эксперта «поняли», что предложенные им рисунки выполнены немцем. Было известно также, что из всех осужденных нацистов именно Эйхман прошел самое полное психологическое обследование.
Приходится признать, что очевидные усилия сделать тесты, оценивающие личность Эйхмана, беспристрастными и «объективными», оказались малоуспешными. Но требуют осторожности и сами природные свойства проективных тестов, ограничивающие их валидность и надежность.
Тесты заслуживают безусловного доверия лишь в том случае, когда они совпадают с результатами решающего психологического теста — всей человеческой жизни. Но об этом — в следующем разделе работы.
(продолжение следует)
Примечания
[1]ISA-IsraelPolice-EichmannTrial-00r28e
עמוד תיק / פריט
[2] Взгляд на душу Дьявола. Первая и эксклюзивная публикация психиатрических отчетов Адольфа Эйхмана
Maariv. NRG. https://www.makorrishon.co.il/nrg/online/archive/ART39/030.html
[3] Ханна Арендт. Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме. М., «Европа», 2008, стр.48.
[4] Gideon Hausner. Justice in Jerusalem. New York, Harper & Row, 1966, с.7.
[5] Ханна Арендт. Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме. М., «Европа», 2008, стр.48-49.
[6] Eichmann’s Mind: Psychological, Philosophical, and Legal Perspectives. Jose Brunner.http://eial.tau.ac.il/index.php/til/article/viewFile/193/168
[7] Gábris Zita. The Genotropism Theory Considering the Fate Analysis of Leopold Szondi
Szondiana. Journal of fate analysis and contributions to depth psychology . vol. 37., стр. 35-44http://www.szondi.pte.hu/document/szondiana2017.pdf
[8] https://www.jpost.com/Jewish-World/Jewish-News/50-years-later-new-data-surfaces-about-Eichmann-trial
[9] DER SPIEGEL, 09.01.1978. http://www.spiegel.de/spiegel/print/d-40693760.html
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/2018-znomer10-kunin/
