Как меня уезжали на историческую родину0

 «Чтобы сделать правду правдоподобнее,
нужно непременно подмешивать к ней лжи»
Ф. Достоевский

В старших классах литературу нам преподавала Софья Семёновна — с виду тихая старушка, но педант была несравненная: если читать, то с толком, с чувством,  а писать сочинения — только по плану и с цитатами. Но главное — эпиграф обязателен! Мой приятель — Олег Курантов, в будущем известный журналист и спортивный комментатор, был непревзойдённый эпиграфист — мог выдавать эпиграфы на заданную тему немедленно. А какие авторы у него были! Гиппократ, Цицерон, Мао-Цзе Дун и все в одном лице.

Софья Семёновна, конечно, быстро распознала его неоспоримый талант, но сама с нетерпением ожидала очередного шедевра, и Олег был её любимчик.

Олег подарил мне не так давно — лет двадцать тому назад — свою книгу «Руководство по преферансу» с эпиграфом: «Третий мизер подряд — не такое уж редкое событие в купе поезда дальнего следования» (Виконт Де Бройль).

Я немедленно полез в Google и обнаружил некоторую связь между «преферансом» и «виконтом де Бройль». Но как Олег это мог знать!? Тем не менее, Google был бы великолепным инструментом для непревзойдённого эпиграфиста.

Семья Ланиных. Стоят: Боген Давид Григорьевич (?-11/1937), Бельская Элла Соломоновна (тетя Оля), мама, Ланин Рафаил Соломонович (3/20/1907-9/8/1965), Ланин Вульф Соломонович, Сидят: Ланина Юдифь Соломоновна, Боген Лев Давидович, Ланин Исаак Соломонович, бабушка Ревекка, Ланина Майя Исааковна, Коварская Полина Соломоновна, Ланин Соломон Евсеевич__

Когда мы бродили по Невскому, то всегда приостанавливались у Дома Книги (он же Дом Зингера), поскольку с малых лет и со слов Олега мы твёрдо знали, что это величественное сооружение принадлежало его бабушке. А ещё Олег с моей некоторой помощью написал роман про любовь, про его любовь к некоей девочке с Пятой Советской улицы.

Олег, большой секретчик, никогда нам её не показывал, но не прошло и каких-то сорока лет как я попал в один дом в Brooklyn, NY, и хозяйка дома после внимательного рассмотрения меня во время преферанса раскрыла эту тайну Олега. Тайну эту пытались раскрыть и на Литейном 4, куда каким-то образом попал один из трёх экземпляров романа — по данным одного из наших рано ушедших приятелей. Это была достоверная информация, и она заставила призадуматься — если уж юношескую писанину добывают и хранят… Это был мой первый и односторонний контакт с ГБ.

В последний мой приезд в Питер, в 2003 году, после многих лет мы встретились. Приехал он вместе с сыном, лет 23-24, фото-корреспондентом, и говорит: — Вот хочет парень в Америку и ты должен помочь. Мы, — говорит, — проехали пол-шарика, из Алма-Аты, возьми его с собой! Я, конечно, был польщён такой оценкой моих несуществующих возможностей. Помог, чем мог — доступной информацией, но страна наша — по законам  и, may be, по деньгам. Проще сказать — не по русским понятиям. Не получилось.

Перед окончанием школы было слишком много претендентов на медали, и тут кстати обнаружилась какая-то проблема в моей работе по геометрии за 9 класс, и в аттестат пошла тройка или лишняя четвёрка. Софья Семёновна рекомендовала мне не поступать на Истфак, а мы-то с Лёвой Спиридоновым, моим школьным другом, уже год как ходили на философский семинар в Дом Знаний на Литейном. Лёва жил с бабушкой на 3-ей Советской, в 37-ом году ему было шесть лет, родителей он плохо помнил — и  хотел найти этому факту философские основы. Кончилось тем, что он поступил в Юридический институт. Мы проводили время за шахматами, правда, я уже был участником Всесоюзного юношеского шахматного первенства 1947 года, и Лёва не был для меня серьёзным соперником, зато он читал мне свои стихи и философские эссе. Однако,  впоследствии он стал президентом шахматной федерации Санкт Петербурга, и мы попытались продать Чигоринский  шахматный клуб на Желябова моему шефу William B. Ziff’у, милиардеру.  Из этого ничего не вышло, хотя миллиардер был не жадный. Просто у них, миллиардеров, своя логика, нам недоступная.

Я в то время (1990-91) завоевал титул чемпиона США среди старичков, и William B. Ziff вызвал меня на матч. Я вызов принял и даже обещал не курить сигары во время игры. К сожалению,  шеф заболел и не возвращался к любимой игре. Я совсем не обязательно выиграл бы этот матч — Ziff был сильным игроком и постоянным участником нью-йоркских турниров, но если бы он купил Чигоринский клуб, я бы и не пытался у него выиграть.

По совету моего дяди Рафаила, младшего брата папы, я не стал философом или историком. Рафаил перед войной закончив Истфак, учился в аспирантуре и закончил войну в Будапеште редактором фронтовой газеты. Он был моим кумиром. Но он и его приятель, тоже историк, объяснили мне деликатно, что в истории уже делать нечего и идти мне надо в родной вуз моего отца и дяди Вали, старшего брата папы, в Электротехнический институт. Они лучше знали про квоту для потомков витебских скрипачей при поступлении в университет. Итак, выбор был сделан. Я имел шанс не попасть ни в один институт, так как после выпускного вечера во время разгона нашей мирной толпы поющих семнадцатилетних один страж порядка схватил меня за руку, а я ухитрился выскочить из своего пиджака, побежать по 7-ой Советской и возможно убежал бы, но меня догнал джип, с подножки которого старательный мент произвёл выстрел.

Понятно, что не попал, но ночь я провёл в кутузке и наутро был выкуплен папой за 100 рублей. Недавно мой внук исследовал стену старинного петербургского дома в поисках следа от пули — не нашёл, но поверил всё равно. А солдатику, который в меня стрелял, я ночью помогал писать объяснительную на тему: «Зачем была истрачена пуля?».

Кроме всего, у меня есть два свидетеля — мои дорогие одноклассники — Юлик Шафран (Brooklyn, NY) и Ося Нехимсон (Needham, MA), оба непосредственные участники нашего гуляния после выпускного вечера!

Правда, Юлик, которому, как и мне, недавно исполнилось 80, говорит: — Всё правда, но в выпускной класс мы  перешли только теперь!

А Ося, который мотал срок в той же кутузке, что и я, был выкуплен ещё до утра (про сумму не рассказывает до сих пор, ссылается на склероз).

Итак, эпиграф у меня уже есть — пора начать. И сразу проблемы — зачем писать, про что и как. Зачем? Я никому не рассказывал о моём бодании с Комитетом ГБ кроме моего друга Генриха, который получал мой отчёт непосредственно после каждого из семи  раундов встреч (о чём ниже подробнее), а это интересно для моих близких и коллег. И это, конечно, главное, что двинуло меня в ОВИР.

Про что писать — поскольку я не писатель, собираюсь использовать свой опыт, а не фантазию. И это не детектив, так уж получилось.Ну, а как писать, судите сами. 

Начало конца

Афиняне — сотрудники Агрофизического Института, дружно отъезжавшие в конце семидесятых на историческую родину, — использовали простой способ — уходя в очередной законный отпуск, на следующий день подавали заявление об увольнении в день окончания отпуска. Этим экономились время и нервы, поскольку удавалось избежать обсуждений, возможных оскорблений и других инсинуаций во время специализированных прощальных собраний. Правда,  бывало и забавно на таких сборищах.

У меня много лет работал Израиль Исаакович Х. За несколько месяцев до отъезда он перешёл в другую лабораторию, но отвечать за его моральный облик должен был, естественно, я.  «У меня, — говорю, —  претензий к облику И.И. в течение многих лет не было, а вот, что случилось за последние месяцы — не могу объяснить…». На самом деле, возможно, И.И. и перешёл-то, чтоб не подводить меня…

А я — беспартийный, разве-что уволить. До этого дело ещё не доходило, но двигалось в этом направлении.

Как-то случилось мне ехать в Москву вместе с Сергеем Владимировичем, директором АФИ. Этого интеллигентного умного доброжелательного человека я обожал (не потому, конечно, что он меня принял в АФИ), и он ко мне тепло относился. Расположившись в спальном купе Стрелы, мы достали из портфелей по бутылке коньяка — одной и той же марки! — и задушевная беседа до Москвы началась… Вот тогда-то я и узнал, что наши молодёжные планы — технические и теоретические — надо всерьёз корректировать. Наша беседа происходила примерно в 69 году, а вычислительный центр АФИ мы начали создавать с помощью СВ в 65 году. Мы — это наш предводитель, Ратмир Полуэктов, зам. директора, который и пригласил меня, Лёню Кутикова и Гарри Юзефовича для помощи сельскому хозяйству посредством ЭВМ. Поэтому, когда СВ, продолжая нашу беседу сказал мне, что вскоре покинет пост директора, я возопил — вполне трезво — «А как же мы?»

Более того, СВ сказал, что передаст свой пост Николаю Филипповичу,  партийному боссу АФИ, а сам, наконец, займётся своей наукой… Прежде чем это действительно произошло, прошло ещё года три… И было ясно, что это не могло не произойти, это план свыше… Стало очевидным, что наступает зима тревоги нашей, конец шестидесятых.  Даже ежегодные АФИшные капустники ушли в прошлое… Мы ещё успели с СВ съездить в Сочи, где он зачем-то представил меня  известному в наши дни коррупционеру, секретарю Сочинского Горкома М.  Там же я встретил будущего своего аспиранта, Валентина Семёновича Т., начальника планового отдела Сочинского треста совхозов. Через пару лет он защитил (под моим руководством) диссертацию в АФИ — «Планирование многократно урожайных культур в условиях Краснодарского края». Отмечалось это событие в Астории и во всех забегаловках Сочинского побережья, где Валентин был хозяином.

СВ унаследовал институт от Абрама Федоровича Иоффе и сохранял, сколько мог, его дух и людей. Когда пришло время Филипповича, я вполне чётко осознавал опасность. Смольный план был прост — реорганизация с коренным изменением нацсостава руководителей лабораторий. А то начальник отдела кадров не может правильно произносить их имена-отчества. Великий режиссёр и драматург Сергей Мелещенко посвятил этому намерению свой последний капустник, в котором я сыграл свою последнюю не последнюю роль. Finite, шестидесятые растворились в семидесятых… До этого, правда, была попытка перевоспитания носителей неудобопроизносимых для кадров имён.

В кабинете Сергея Владимировича еженедельно проходили беседы с некоторым ублюдком в штатском по вопросам оценки деятельности руководителей лабораторий. Я сидел обычно рядом с СВ и однажды сказал: «СВ! Я сейчас возьму слово и расскажу, какую ахинею несёт лектор», на что последовало: «МИ (имеется ввиду Марк Исаакович), а я прошу Вас немедленно по Вашей просьбе покинуть семинар»,  что я и сделал. Ну, а потом, как известно я покинул и среду обитания. Случилось это в конце семидесятых, и СВ был одним из двух (на самом деле, единственным), кто предложил мне помочь с трудоустройством, когда я, будучи свободным как птица, преподавал дома на Староневском программирование парикмахершам и астрономам.

Второй был посланник с Литейного, что я без труда вычислил. Одним из моих неискупленных грехов осталось то, что я в последние годы СВ не попытался с ним поговорить (правда, из далёкого далека)…

К моменту появления Ник Филипповича в качестве директора, я был на пике успехов — мы (т.е. часть ВЦ АФИ, которой я руководил — лаборатория и хозрасчётный отдел) переехали на Исаакиевскую площадь (которая стала в народе называться  Маркисаакиевской) в помещение, подаренное нам Вавиловским институтом. Наш договор с Минсельхозом (Эммануилом Ароновичем Игроном) расширился, как и штаты. И появился новый спонсор — Лев Константинович Эрнст — вице-президент ВАСХНИЛ.

Как и все, я получил приглашение на казнь — на Учёный совет АФИ, который должен был решать наши судьбы, но я от этой экзекуции ушёл в подполье — получил на месяц палату на Песочной и изучал материалы моего старинного друга Генриха, зам директора Онкологического института, а по прошествии месяца юрист Академии привёз долгожданное решение о переводе моего центра под эгиду ЛК. Начиналась новая жизнь. И кончалась…

Марк Исакиевская площадь

Наши, Агрофизического вычислительного центра, связи с Вавиловским институтом  (ВИР`ом — Всесоюзным Институтом Растениеводства) начались ещё в бытность мою на Гражданке (там, где расположен АФИ), когда  однажды Дмитрий Данилович Брежнев, директор ВИР`а, пригласил наш ВЦ на семинар, посвящённый итогам его очередной поездки в дальние страны. Человек он был всесильный — первый вице-президент ВАСХНИЛ, бывший одно время  первым секретарём области по сельскому хозяйству, — что задумал, то и сделал. Много ездил по миру и имел мечту создать машинный каталог растений ВИР`а — такую мечту разделил бы и великий Вавилов. Для меня перспектива работать для ВИР`овской коллекции была идеальной. Так случилось, что один из гостей (из АФИ ВЦ, но не я!) поведал с трибуны вполне консервативной аудитории ВИР`а известное сравнение машинной системы разделения ресурсов во времени с неверной женой. Это не могло понравиться ни чинной аудитории, ни хозяину. Возможно, что этот факт и был причиной того, что Дмитрий Данилович избрал меня для переговоров о машинной коллекции и предложил в итоге расположиться моей лаборатории в помещении ВИР`а. Мы обосновались в великолепных помещениях бывшего царского Департамента Имуществ с 6-метровыми потолками и антресолями и огромными залами как будто специально предназначенными для первого поколения ЭВМ.

Первую ЭВМ, выделенную нам тем же Дмитрием Даниловичем, мы привезли с Гражданки, а вторую позже прикупил в Москве Володя Дубницкий — наш начальник машины. Мечту Дмитрия Даниловича (первый машинный каталог — по пшенице) мы реализовали в 1974 году… Дмитрий Данилович хорошо к нам относился (и пока мы формально подчинялись Агрофизу и позже), и вировцы меня иногда приглашали на совещания с участием Дмитрия Даниловича, говорили — при Вас он не ругается, — большой был хозяин. Ему бы с Николаем Ивановичем Вавиловым работать.

На самом деле нашим постоянным основным финансовым спонсором был Эммануил Аронович Игрон — неизменный руководитель компьютерного главка Министерства Сельского Хозяйства и, конечно, мой друг. Именно для него я придумал ТАБИЮ —  табличный информационный язык для автоматизации статистических, плановых, арифметических операций. Программу ТАБИИ разработали Людмила Шабан, мой племянник Саша Шифрин и другие энтузиасты программирования нашей лаборатории, включая и меня — это был мой первый опыт системного программирования. На официальную сдачу системы в Москву поехали всей лабораторией. Пришлось за ночь переписать одну программу с обнаруженной ошибкой и вознаградили себя походом на новый фильм Тарковского и в мой любимый ресторан  «Узбекистан».

ТАБИЯ и теперь не имеет аналогов. Надо миллиона три — на разработку для новой технологии ( $1,000,000), для рекламы ($900,000) и для коллекции гитар моего внука ($1,100,000).  И роботы цивилизованного оцифрованного общества получат систему автоматизации всех расчётов. По этому вопросу мы провели международный симпозиум — Саша Шифрин (Бостон, МА) обещал найти в своём архиве инструкцию по ТАБИИ собственного сочинения, я (Stamford, CT) — найти мою записку вице-президенту Wang Labs Inc. про ТАБИЮ с великолепной его резолюцией, а Людмила Анатольевна (Дуйсбург, Germany) без всяких  обещаний исполнила популярную в 70-х годах частушку с припевом:  «Ишьты-ёшь ты, ТАБИЮ даёшь ты!»

Благодаря Минсельхозу мы получили штаты на хозрасчётный отдел, и хотя у нас украли 100,000 рублей фонда зарплаты известные финансисты из АФИ и Академии, мы свели концы с концами и благородно отказались от борьбы. Этот факт был замечен только Серёжей Мелещенко, но капустники уже ушли в вечность…

Третьей составной частью нашего базиса стал Лев Константинович Эрнст, вице-президент Академии (ВАСХНИЛ — Всесоюзная Академия Сельскохозяйственных Наук им. Ленина).  Мы познакомились на одной из конференций по генетике, Лев Константинович был (и остаётся) директором Всесоюзного Института Животноводства. Он интересовался успехами нашего (Агрофизического вычислительного) центра — фактически единственного ВЦ в с/х науке. Когда Лев Константинович был направлен в Питер (в Нечернозёмную зону), собирая команду, он пришёл и ко мне, на Исаакиевскую, и мы договорились, что мой центр по согласованию с Дмитрием Даниловичем будет работать и на него.

(В конце концов Лев Константинович назначил себя по моей подаче начальником нашего центра, но это отдельная история. В ней фигурирует выходец из Смольного Виссарионов, который у нас получил должность зав. лаба и некоторые хозяйственные обязанности взамен. Но однажды он повел себя неадекватно, назначил себя начальником нашего центра, и был в кратчайший срок возвращён Эрнстом к своей кормушке. Ну, а у меня для этой должности не хватало анкетных данных)…

Дальше… Дальше были семидесятые, работали посреди Питера без партийной организации (Виссарионов, наверно не открепился от Смольного), без профсоюзной ячейки, без совещаний и собраний и даже без поездок в АФИ на Учёный Совет. Конечно, эта лафа не могла продолжаться бесконечно. 

Мериканцы 

Однажды (всё случается однажды) ко мне на Исаакиевскую зашёл Миша Игнатьев — профессор ЛИТМО, знакомый со времён аспирантуры и работы в Институте Электромеханики на Фонтанке.  Миша, что существенно для  этого рассказа, был активным деятелем в нашем НТО и, как выяснилось, ответственным за связи с инопланетянами.  Его интересовали наши возможности приёма иностранных делегаций. По-моему, это было в 1972 или 1973 году (возможно ждали Никсона), и такие встречи, видимо, не возбранялись. Я естественно доложил ЛК об этом, получил добро и, как вскоре стало ясно, попал в соответствующий список наблюдаемых.  Комитет (тот самый) попросил меня о встрече сразу же после приезда первой делегации (знаменитой в то время компании СDC from Minneapolis, USA).  Мне предлагалось после каждого подобного приёма составлять письменный отчёт, что я под разными предлогами так и не делал (к примеру, ссылаясь на то, что их человек, сидящий рядом со мной, переводчик с университетским образованием, этот отчёт и делает, а я готов помочь ему по технической части).

Опуская детали, вспомню лишь, что комитет меня приглашал 7 раз; каждый раз в новом месте, но всегда меня встречал один и тот же молодой человек (выпускник ЛЭТИ), всякий раз в последние наши встречи упорно предлагавший мне сотрудничать… Накануне седьмого рандеву я получил приглашение от другой, родственной комитету, организации, расположенной там же, на Литейном  4, где меня познакомили с текстом заявления в Комитет Народного Контроля на группу граждан (Эмануила Ароновича, Марка Исааковича, Давида Абрамовича, Израиля Исааковича, Леонида Моисеивича). Я предусмотрительно проконсультировался с моим другом, опытным Аркадием Наумовичем, который в точности обрисовал мне стиль предстоящей беседы, что помогло провести её без явных потерь. На следующий день мне по сценарию была заготовлена встреча  с комитетом (последняя!), и в этот же вечер я рассказал всё всесильному Генриху, но эта ситуация уже была вне его досягаемости…

Генрих  был единственный, кто узнал об этом длительном бодании. Мой собеседник из комитета остался неудовлетворённым, и на этом первый акт пьесы «Путь на историческую родину» завершился. Оставалось ждать. Кстати, у меня был один старинный и влиятельный знакомый в Комитете народного контроля, но по размышлении зрелом я оставил эту затею, не начав.

Делегация СDC приезжала три раза на уровне вице-президентов. Встречи проходили у Льва Константиновича, моим соседом был обычно тот же переводчик. Разговор шёл чуть ли не о поставках компьютеров для всей сельскохозяйственной науки и Лев Константинович внушительно и одобрительно кивал (денег у него было, как правило, кот наплакал — большую часть забирал первый вице-президент ВАСХНИЛ Дмитрий Данилович Брежнев — директор ВИР`а, мой оригинальный спонсор, подаривший нам второй этаж в левом здании ВИР`а и машину — ЭВМ Минск -32).

В 1976-77 году ситуация резко изменилась. Умер Дмитрий Данилович. Льва Константиновича вернули в Москву. Этому явно способствовало простое обстоятельство — Лев Константинович, будучи большим учёным и чиновником, не уступал по росту даже самому Лобанову — президенту ВАСХНИЛ, но при этом он был в два раза выше Романова (телезрителям знаком сын Льва Константиновича — внешне он очень похож на отца) и потому не имел перспектив в Питере, да они ему и не нужны были. Как-то я был у него в кабинете,  когда зазвонил телефон из Смольного. Выслушав указания и повесив трубку, Лев Константинович малость чертыхнулся и сказал: «Опять в свиту!». Он не любил Романова и сопровождать его при поездках по области, так что их нелюбовь была взаимной.  Мы познакомились со Львом Константиновичем на одной из конференций по генетике, ЛК был (и всегда оставался) директором Всесоюзного Института Животноводства. Он интересовался успехами нашего (Агрофизического вычислительного) центра — фактически единственного ВЦ в с/х науке.

Потеря поддержки Дмитрия Даниловича была фатальной. СDС — Сontrol Data Corporation — была одной из ведущих компаний по разработке суперкомпьютеров и интересовалась русским рынком. В 1977 году СDС приняла участие в американской выставке в Москве. Один из  СDС  инженеров, с которым я познакомился на встречах у Эрнста, прислал мне приглашение и я был на этой выставке и мы долго беседовали в их бутике. Они подарили мне деловую папку с рекламными материалами. Гебешников очень интересовало содержимое этой папки, и они провели тайный (хорошо что не явный) обыск в нашей квартире немедленно по моему прибытию домой… Перевели, наверное, меня в очередную  по значимости категорию.

Следующий, при отсутствии Дмитрия Даниловича, удар был весьма основательным — мой центр был переведён в какой-то институт в Павловске, названия которого я ни тогда, ни сейчас не мог запомнить. При Льве Константиновиче это ещё можно было пережить (этот институт был подчинён ему), но когда Льву Константиновичу стало не до нас, вражья свора сомкнула ряды — мой любимый центр получил вместо меня нового начальника и не кого-то, а автора антисемитской кляузы  в Комитет Народного Контроля — моего и Эмануила Ароновича старого оппонента. Далее последовало приглашение на какой-то странный идеологический доклад в Пушкинский райком партии (видимо кому-то надо было посмотреть на меня, беспартийного еврея, в живую)… Добить меня должна была комиссия по разбору новой кляузы нового начальника центра о моих преступлениях — разворовывание оборудования центра с целью продажи, нарушение правил хранения секретной документации и т.п. Я даже не читал этого произведения, когда мне позвонил начальник отдела кадров академии и срочно вызвал к себе, поскольку комиссия должна была состояться на следующий день, а он — её председатель. Он был очень приличный и приятный человек, бывший лётчик, а его беременную дочь я по его просьбе взял в своё время на работу с целью помочь eй написать диплом, что и было успешно, включая роды, выполнено. Как кадровик, опытный в разборе кляузных дел, он не дал мне сказать и слова, расписал все роли и прямо по пунктам составил сценарий. Помню, что недостача оборудования вменялась в вину кляузнику, поскольку он подписал акт приёма-передачи и на тот момент никакой недостачи не наблюдалось.  По поводу секретных документов, по которым якобы ходили ногами во вверенном мне центре, председатель комиссии поручил мне напомнить комиссии, что при отсутствии в учреждении спецотдела никакие документы не могут считаться секретными… и т.д. Честно говоря, я сейчас не помню других пунктов. Я помню лишь, что именно после этого заседания мне стало ясно, что моё место на исторической родине, а победа, одержанная в этот день является пирровой.  «Что же вы построили?» — спросил я папу в этот вечер. Вызов с родины у нас уже был заготовлен пару лет назад и план был ясен (и проверен многократно афи-аидами) — я ухожу в отпуск (довольно длительный), сразу же подаю на увольнение по собственному желанию с датой конца отпуска, и никакой новой комиссии с моим присутствием собрать не успеют.

Так и произошло.

Но перед этим мой центр перевели в новый институт и начали готовить переезд в Павловск. Все мои многолетние дорогие коллеги — Мила Шабан (now in Germany), Лёва Шварц (now in Israel), Саша Гаммерман (now in England), Тёма Слюсаренко, Володя Дубницкий, Люся Сигова, Люда Вершинина, Наташа Игнатьева, Наташа Шелепугина, Миша Хазин, Маша Инфантьева, Миша Поляков и многие другие и не менее дорогие — практически коллективно и одновременно ушли в другие питерские центры. Я приезжаю в Питер каждые 12 лет — в 1991 и в 2003, значит следующий раз — в 2015 (мне будет всего 85). Мы собираемся в квартире у моих родственников, Тамары и Юры, у Парка Победы, за хорошим питерским столом…

Была и ещё одна комиссия, по линии ОВИР`а. Но председателем её оказался ученик и коллега моего близкого друга светлой памяти профессора Толи Первозванского, и он с уверенностью подписал, что я не вывожу за кордон ничего существенного.

В это время большая группа моих коллег во главе с Сашей Шифриным была переведена в Ленинградский областной ВЦ в Отдел ТАБИЯ, который Саша и возглавил, а финансировал по-прежнему Эммануил Аронович. Другие попали в Ленинградский ВЦ Горздравотдела — Миша Поляков, Саша Гаммерман.
А я до отъезда преподавал программирование у себя на Невском — всем желающим евреям — от парикмахерш до докторов наук из Пулковской Обсерватории.

Что я вёз за кордон

Сына, конечно,  и чувство свободы от всего, что описано в предыдущей части, ну а Вадик стал свободным от Афганистана.

Мне было 49, now I am 81 — 30 лет я работал в Америке, фактически две разные жизни. Что я вёз сюда и что добыл здесь?

Это не отчёт, конечно, но в силу того что я практически не делюсь своими делами, мыслями, планами — так устроен — надо, хоть коротко рассказать об этом.

Вот, например, то,что я рассказал в разделе «МЕРКАНЦЫ», просто никто — ни сотрудники, ни в семье — не знал и не слыхивал, а я годами носил это в себе (как папа). А в Америке тем более люди сосредоточены на своих проблемах.

Таким образом, этот текст не только на память, но и для разъяснения.

В аспирантуру я поступил в 1959 году благодаря Виктору Вениаминовичу Сидельникову — руководителю отдела в Институте Электромеханики, много лет проработавшего ранее в Ленэнерго. Он искал кандидатов в аспиранты и позвонил Роберту Ивановичу Юргенсону, профессору ЛЭТИ, и тот назвал моё имя: я у него был на нашем курсе из лучших, он пытался меня оставить в ЛЭТИ в аспирантуре ещё в 1953, но безуспешно, вот он и запомнил; годик был не из лучших. До этого я работал 4 года инженером-конструктором на приборостроительном заводе на Урале (дальше даже евреев из ЛЭТИ не отправляли). Из этих 4 лет один год я работал в Москве, в Центральной Лаборатории черной металлургии (ЦЛА), где изучал прибор радиоактивного измерения толщины проката, а затем увёз чертежи на Урал, внедрил в производство и участвовал в установке приборов на нескольких металлургических комбинатах — на Магнитогорском комбинате, на Запорожстали, на Ленинградском сталепрокатном заводе, на старинном петровских времён Миньярском заводе, на Урале. Прибор этот, также как и сотня других, был украден во время войны в США у фирмы Brown-Bowery; я познакомился в ЦЛА с непосредственными участниками этой акции и это помогло мне позже вернуться с Урала в Питер. Это был отличный опыт общения и квалификации.
Кстати, в конструкторском бюро уральского завода работали только немцы и венгры (сосланные туда во время войны), евреи (молодые специалисты),  возвращенцы с КВЖД и местный Пётр Фомич.
Мой сосед (по дому и по бюро) Олег Иванович Полушин иногда вспоминал,  как в Шанхае его брат и мама взяли курс на Лос-Анджелес, а он — на родину  предков; выпито по этому поводу было немало.
Однако в 1957 году начался период совнархозов, мой прибор был передан в Таллин, а я отправился в Москву и получил разрешение вернуться в  Ленинград.

2. В родном городе возможности найти интересную работу, конечно, были, но мои друзья — сокурсники по ЛЭТИ — в один голос заявили, что лучшее место для меня — их контора на Скороходовой. Они забыли, что занимаются разработкой бортовых вычислительных машин (секретней не придумать!), а я ещё со второго курса института освобождён от секретности и ездил летом в Сочи, а не на флотскую практику. Короче, мы все забыли об этом — Лёва Г. — уже руководитель группы программирования, Миша Злачевский, Юрий Гранат, и другие мои сокурсники, каждый по своей линии, обеспечили поддержку и отдел кадров шлепнул печать в мой паспорт.

Но на Литейном 4 не дремали и после пары недель работы с Лёвой меня перевели в КБ, где я выполнил через три месяца мало секретный (3 форма, наверное) проект. Начальник КБ предложил мне постоянную должность в КБ, а я отказался и был приведён пред очи Самого. Я его спрашиваю, а смогу ли я в будущем работать в группе программирования, а он говорит — нет, никогда. И покинул я эту цитадель и обещал моим друзьям никогда, никогда не приближаться к закрытым конторам. Им своё, и мне тоже. Оттепель для меня окончилась раньше.

3. После двух лет работы в Службе Телемеханики Ленэнерго (моя  инженерная специальность — то, чему меня учил Роберт Иванович Юргенсон) я получил возможность сдавать экзамены в аспирантуру.

Через пару лет Виктор Вениаминович Сидельников как-то сказал: «Я ещё не видал таких аспирантов как Вы и Сергей М. — вам некогда даже поговорить с научным руководителем!».  Три года аспирантуры действительно были предельно заняты — много читал плюс язык и затем работа над темой, участие в конференциях, статьи и друзья, и женитьба, и рождение сына…
Моя диссертация «Исследование по статистической динамике телеинформационных систем» была успешно (единогласно) защищена в   наиболее престижном в моей области московском Институте Автоматики и Телемеханики.  Хотя я сам был достаточно пробивной, но, видимо, помог мне попасть в очередь на защиту в ИАТ  профессор А.А. Воронов, зам директора ИАТ’а,  работавший ранее зам. директора в Институте Электромеханики, где я и был аспирантом. Альтернативой ИАТ’у был ЛЭТИ с оппонентом в лице Роберта Ивановича Юргенсона, куда я подался, когда в ИАТе возникли проблемы.

В самом ИАТ’е я был знаком с учёным секретарём О.И. Авеном и руководителем отдела А. Я. Лернером. В бытность в ЦЛА я ездил с ними на мой завод и помог  договориться о внедрении ИАТ’овских магнитных усилителей, обеспечив тем самым моего друга Феликса Шапиро интересной работой на многие годы. Авен, который метил на должность зам. дира в противовес Воронову, не очень меня привечал, но всё же я прошёл три предзащиты в ИАТ’е (в трёх разных ведущих отделах) и в конечном счёте он включил меня в последний совет перед летом. Сам процесс подготовки защиты и формальности вымотали меня, и я помню, сказал после защиты моему другу и оппоненту, Толе Первозванскому, что больше в эти игры не играю… И всё же мне повезло с временным духом времени и с тем, что меня научили, как надо отвечать на вопрос председателя учёного совета академика В.А.Трапезникова: «Так что же Вы всё-таки сделали?», который он традиционно задавал всем кандидатам сразу же после доклада.

— Да вот, — говорю, — объяснил, какую теорию надо использовать для расчёта телеинформационных систем (которых в те времена у нас ещё и не было).

Главными в этой ситуации были грозный тон академика и уверенность кандидата при ответе на этот вопрос…
В ИАТ’е моим вторым оппонентом был Гелий Павлович Башарин, математик, специалист по теории массового обслуживания (ТМО).
Он ранее реферировал мои статьи в Автоматике и Телемеханике. Я решил в  классической постановке ТМО один из общих случаев системы обслуживания (однолинейная с постоянным временем и модификации —  задача, в которой ранее применялись приближённые сложные методы).
Башарину понравилось, что я использовал современные методы анализа  (Finite Markov Chains by John G. Kemeny, J.Laurie Snell, J. Thompson, from Dartmouth College 1959,  Parodi 1960 и другие источники).
Моя основная статья вскоре (1965) была переведена и опубликована в США, были ссылки.

Я написал в общей сложности около 60 статей, в большинстве связанные с  этим же методом. Остался в памяти такой эпизод. Один мой коллега по аспирантуре, некий Р., мне как-то сказал что-то вроде: «Ну ты даёшь — что ни статья, всё в ту же десятку!» Это, как говорят новорусские, дорогого стоит (тем более что Р. был аспирантом-антисемитом). На самом деле он сам успешно печатал свои статьи в своём направлении — кодировании — и возможно ожидал моих похвал (это я сейчас, по прошествии 50 лет сообразил).
Две статьи в новом интересном направлении — оптимизации управления — были написаны (и опубликованы в Автоматике и Телемеханике) совместно с Лёвой Шварцем. Это направление развивалось потом новосибирской группой — прислали книжку. А один жулик из азиатской республики по имени Наполеон скопировал ряд глав моей диссертации и представил в своей — это обнаружил Лёва. Лев Константинович, посмотрев этот материал, советовал подать в ВАК, членом которого он был. Но видно мне было не до этих дел — не хватает в одной жизни времени…
Моё письменное творчество практически завершилось по той же причине после перехода в АФИ на должность руководителя лаборатории (1965).
Мой близкий друг, давно ушедший от нас, Сёма, как-то в молодости высказался примерно так: «Всё в этой жизни неправильно — в первой  половине жизни надо только получать удовольствия, ну, а если удастся дожить до второй — поработать сколько отпущено». Сёме ничего не было отпущено.

Меня пригласил в АФИ Ратмир Полуэктов, с которым я был знаком  по Научно-Техническому Обществу.  Ратмир был молодым замом и собирал команду. Сам он как молодой и уже известный учёный нацелился на моделирование биологических систем. Мне предлагалось возглавить лабораторию экономических моделей. Поскольку я умел приспособить мою  ТМО к чему угодно, я согласился (например, одновременно я обсуждал проблемы надёжности генераторов на Электросиле). Была, правда, заминка. При первом посещении АФИ меня познакомили не только с директором, Сергеем Владимировичем Нерпиным, но и с его замом Исааком Борисовичем Ревутом. Короче говоря, мне этот зам не понравился, и я отказался. Тогда Сергей Владимирович пригласил меня вторично tet-a-tet и поскольку он был просто обаятельный человек, способный уговорить кого угодно, то я сдался на третьем ходу. А с Исааком Борисовичем мы нашли в  дальнейшем общий язык на многие годы. Сергей Владимирович, принявший АФИ, по-моему, непосредственно от самого академика Иоффе, прекрасно понимал и ситуацию, и эпоху, и главные направления. А ещё он был дворянин и член-корресподент АН. Между прочим, когда я отдавал концы с доисторической родины, он, практически единственный, позвонил мне и предложил помощь (в смысле устройства на работу).
На Невском я встретил старинного знакомого Лёню Кутикова, математика, и он стал третьим. ВЦ АФИ вырисовался… В центре появилась ещё одна лаборатория — Гарри Юзефовича — моделирования. Работать с Ратмиром было просто — никаких обязательных совещаний, планов и т.п. Вполне академическая обстановка. Из серьёзных разговоров я запомнил один — он просил меня, видимо под влиянием заслуженных афинянок, более ответственно подходить к набору кадров, в смысле брать на работу не только симпатичных девочек. Может намекал на оказание помощи…

Девочки мои прекрасно вписались в кордебалет афишных ежегодных капустников, в которых я, между прочим, играл видную роль и пользовался успехом. Афишное ежегодное представление под руководством и по сценарию Сергея Мелещенко было выдающимся событием, по крайней мере на Гражданке. Оно продолжалось до самой зимы 70-х.
Я за эти пять лет успел много — сам удивляюсь.
Придумал ТАБИЮ — табличный информационный язык — предшественник знаменитой в 80-х годах американской системы 1-2-3 (конечно, моя лучше). Более того — продал этот язык Минсельхозу (Э. А. Игрону) выполнив тем самым обязательства центра по внедрению, если они существовали.
Разработали практическую систему оптимизации задач линейного программирования применительно к с/х постановкам и внедрили на машине центра. Стало возможно говорить, что мы — сельскохозяйственный ВЦ, а вскоре — первый и лучший (когда стали появляться и модели)…
В эти же годы я начал разработку автоматической системы оценки корреляции качественных признаков на основе теоретико-информационных критериев. Предназначена она была для будущего хозяина — ВИР’а и для моего давнего друга Генриха Федореева, руководителя отдела детской онкологии Института Онкологии на Песочной. Опубликовали с Сашей Гаммерманом статью в этом направлении. Саша продолжал (уже в Англии) эти работы.

4… ВИР — Всесоюзный Институт Растениеводства (ныне имени Н.И. Вавилова) — всегда интересовал наш центр, для меня прежде всего была интересна возможность работы по автоматизации ВИР’овской коллекции растений. Мы постоянно искали контакты с вировцами. Как-то Дмитрий Данилович Брежнев из дальних странствий возвратясь, пригласил нас на свой отчётный семинар, где он рассказал как где-то в Австралии или на Новой Гвинее ему демонстрировали систему быстрого поиска сортов по набору признаков. А затем он пригласил меня и предложил занять помещения на втором этаже левого здания ВИР’а (ВИР занимает два симметрично расположенных здания напротив Мариинского дворца на Исаакиевской площади). Машину (ЭВМ), как вице-президент ВАСХНИЛ, он уже нам дал — она лежала в ящиках на Гражданке. Формально лаборатория оставалась в АФИ, но работали на Исаакиевской; у меня уже было около 50-60 сотрудников — лаборатория и хозрасчётный отдел (от Игрона).  Так образовался Марк Исаакиевский центр. Со временем мы заняли весь второй этаж, некоторые офисы были с антресолями, на которых я никогда не бывал… Когда-то это здание было департаментом имуществ с шестиметровыми потолками, огромными окнами и дверями. Для ВЦ первого поколения очень подходило — у нас было три огромных зала для машин: одна (основная) с Гражданки, другую купили в Москве, а третий зал возможно пустует до сих пор, так как требовалось укрепить его мощной балкой. Балку-то мне подарил Юлик (Соломонович) Шафран, но в мою бытность она так и пролежала на набережной (зам дир. АФИ по строительству было не под силу поднять её на второй этаж).

Юлик — мой стариннейший школьный друг был не более и не менее как зам. председателя Ленгорисполкома, сейчас прописан in Broоklyn, NY. Его окна смотрели на Исаакиевскую и на набережную Мойки (мои на Асторию и памятник).

В общем, Дмитрий Данилович сделал всё, чтобы мы могли несколько лет (до его смерти в 1976 году) работать спокойно над коллекцией, корреляцией качественных признаков, Генриха данными. Кроме того, появились новые программы для Эрнста (экономический анализ); надо было бы заняться для него генетикой, используя корреляцию качественных признаков.
Эрнст сохранял в Москве свой Институт Животноводства и ВЦ при нём. Но события развивались иначе. Писал я в эти годы мало. Перевели и опубликовали с Володей Дубницким    под редакцией Толи Первозванского книгу Клейнрока (американский автор) по сетям обслуживания — подготовка в дальний путь. Защитились три аспиранта — Лёва Шварц, Валентин Тарасенко и Нина Будина (по экономике). Давида Абрамовича Каца упорно не допускали до защиты. 

В ином измерении

Немедленно стало понятно, что это другая планета. Однако, естественно, что первое время, с 9 января 1980 (благословенный день приезда) по 16 мая 1982 (переход на работу в Wang Laboratories), было посвящено хлебу насущному. Поиск первой работы занял около пяти месяцев (Transportation Authority in Cambridge, Massachusetts, а жили в великолепном Маrblehead’e). Затем за большей зарплатой перешёл в более престижную фирму — Honeywell in Wellеsley, MА. В этой же фирме и Вадик получил свою первую работу. Мы работали в отделе Джона Конвея, который стал нашим первым (и, пожалуй, единственным) американским другом. Жили in Wellеsley. Приятно вспомнить. Там я впервые объяснил на базе  ТМО какую-то проблему перформенса.

Надо вспомнить, что моим первым телодвижением в штатах был успешный поиск Клейнрока — автора переведённой в России книги. Он откликнулся очень любезно и прислал мне две рекомендации — в IBM и в Bell Corporation. Первой я воспользовался, имел длительную беседу, понравился, но места естественно не было (отдел ТМО), надо ждать и жить надо. В Bell я не пытался по той же причине (и совету одного из опытных эмигрантов). Во время поиска мне часто встречалась эта ситуация — ТМО, математическая дисциплина, ею интересовались, но специальных позиций не было. Я расширил зону поиска, я же ещё и программист!
Интересной была ситуация в одной фирме в Арлингтоне, Дистрикт Колумбия. Я приехал к ним по хорошей рекомендации их филиала в Нью-Йорке и провёл с ними целый день, встретившись со всем руководством, кончая президента, с которым разговор шёл на русском, — он получил эту фирму от папы — белоэммигранта. Фирма была очень интересной — что-то глобальное, расспрашивали меня по всему моему опыту. Когда я вернулся домой, я получил от них письмо: сэр, сорри, мы забыли Вас спросить — сколько платить? Понятно, решает президент, а он предполагал, что моё пожелание было обговорено кем-то раньше. Неважно, надо было отвечать, но я решил сначала съездить в Бостон, где и получил сразу два предложения, одно из которых и принял. В Арлингтоне всё же очень жарко, хотя кондиционеры есть. И правильно сделал — через 10 лет, в 60, начались мои проблемы с сердцем. Тогда-то я и понял, что правильно выбрал и Америку, спасшую меня уже несколько раз.

В апреле 1982 Honeywell закрыл свой филиал в Wellеsley, и мы разбрелись по разным фирмам: Джон пошёл в новую процветающую компанию — Prime Computer, и взял с собой Вадима, а его зам, Том Коган, перешёл в Wang Laboratories и пригласил меня.  Он и организовал интервью для меня в трех отделах. Когда я уже заканчивал (и успешно) эти беседы, Тому позвонила руководитель «9 этажа» — ведущего в Wang’е отдела — Madame Chuang, и попросила меня на дополнительное  интервью. Один из первых её вопросов был — а знаю ли я что-то о сортировке, на что я простенько ответил, что знаю об этой процедуре всё. Тогда последовало: «Они (имелись ввиду три других отдела, которые со мной беседовали ранее) Вам обещают сделать предложения, а я Вам делаю сейчас» и на следующий день прислала письмо с указанием зарплаты. Впоследствии, когда я переделал в Wang’е все сортировки, она как-то мне сказала: «Вы знаете, что у Вас самая высокая зарплата в отделе?», я говорю: «И правильно — я самый старший, самый опытный и, как Вы убедились, знаю всё о сортировке». Потом, однажды, когда она знакомила меня с вице-президентом Wang’а, по совместительству сыном Ванга, Чарльзом, она пересказала ему эту историю.  Тот сказал:
«Мой папа — hardware guru, but you are software guru?». Software guru я себя никогда не считал, но познаниями в сортировке дорожу. На самом деле всё просто — оптимальный алгоритм сортировки был предложен Джон фон Нейманом, мало кто это знает; я нашёл это во время библиотечных поисков в аспирантуре и всегда удивлялся (а может и до сих пор стоит удивляться) что стандартные процедуры сортировки по сравнению с Нейманом ужасны, дают в некоторых ситуациях непредсказуемый перформанс. Сортировка, как оказалось, центральная  процедура, от которой зависит перформанс поиска (в том числе, конечно, и современных — Google и других). Я писал сортировки многократно на разных машинах. Во вторую жизнь я бы взял задачу сопоставления оптимального алгоритма сортировки фон Неймана с божественным алгоритмом слияния или деления клеток.
В ту пору в Wang’е говорили: «На машинах ездим японских, работаем на китайцев, программы продаём малайцам…». Я проработал в Wang’е 7 лет, пенсию получаю только за один год — Wang ввёл отчисления на пенсию лишь в 1988. Папаша хотел собрать под своё крыло всех учёных Massachusetts, но надорвался. В 90-м году Wang Laboratories выбыла из числа ведущих компаний США.

Cорт я продал один раз за 5,000 долларов одному деятелю, который, видимо, продал программу ещё одному, тот пытался получить у меня полную версию, но безуспешно… Вообщем эта была грязная история и хороший урок. Я понял, что без опытного партнёра-американца мне не обойтись. И я нашёл такого! Это был солидный опытный администратор, симпатичный, и он нашёл мне несколько возможностей. Наиболее интересна была встреча с двумя вице-президентами Phoenix Company (now Phoenix Technologies), компании, которая была ведущей на уровне BIOS, основных input-output operations. После успешной демонстрации мои визави говорят: «Не могли бы вы оставить свой диск нам для тестирования?». Я предложил наоборот — дайте мне ваши тест-файлы.
Вообщем, не сошлись. Их предложение требовало от меня серьёзной подготовки, да это и было не то, что им надо. Наверно, в то время Phoenix была наиболее квалифицированная  компания, которая была мне нужна, и она же была способна прочесть любые шифрованные файлы, а я уже был научен… Мой партнёр сказал, что и демо, и мои ответы были perfect. Поскольку Phoenix была наилучшим местом для предложения, я на время охладел к идее прямого предложения сортировки специалистам, что, как выяснилось, было опасно. И, в общем, оказался прав, когда внедрил мою (фон Неймана) сортировку в Wang’е и затем использовал её в моей системе поиска FINDEX.

В 1989 году, когда я покинул  Wang, мне вновь представилась такая же возможность. Мой коллега и сосед в Wang’е, Мехди, иранец, враг аятолл, наблюдал моё внедрение сортировки в Wang’е, и рекомендовал меня своей новой компании — Ziff Davis, издателю всех основных компьютерных журналов в США, где я и познакомился с одной из первых промышленных систем поиска. Однако, ещё в 1985 году я демонстрировал мой поиск, основанный на сортировке.

Я передал демо систему одной компании в Вашингтоне, и они предложили мне 50% бизнес — я разрабатываю, они внедряют. Это было правильное предложение, а я отказался, о чём и сейчас жалею (жаль было — я работал больше чем 18 часов в сутки — в Wang’е, дома и ещё, когда ложился спать, то решал в уме Rubik’s Cube). С другой стороны, любой договор ставил  серьёзные ограничения на продажу прав какой-нибудь крупной компании, о чём я не переставал мечтать.  Так в общем-то и случилось.

Как-то осенью 93-го, я прочёл о том, что нужен разработчик поиска для какой-то отдельно стоящей компании и послал своё резюме. Ответа я не получил и забыл об этом. Но случай — большая сила — привел к тому, что получив работу в Pitney Bowes, Connecticut и перебравшись в родной Stamford, я снова наткнулся на то же объявление об open hous’е в городке недалеко от Stamford’а. Далее я познакомился с президентом и вице-президентом этой компании, и мы заключили договор на разработку поискового модуля для одной из первых (и точно лучшей) энциклопедий на персональном компьютере. Я продолжал работать в Pitney Bowes, было много интересных проектов.

Примерно через год система была сделана, а затем я сделал ещё три годовых инсталляции. В этом случае не требовалось ничего секретить.

Платили мне помесячно, в общей сложности приличную сумму за два года. К сожалению, Grolier Interactive Company ещё через год практически перестала существовать как издатель энциклопедии (была куплена компанией — книгоиздателем, не заинтересованным в конкуренции на интернете).
В Pitney Bowes я проработал 7 лет, до пенсии, но затем меня позвали ещё на два года. Последующие годы (с 2003) по ряду семейных обстоятельств я уже не трудился, а жаль — ещё есть идеи.

Old and new ideas

Это не глобальные идеи. Это исключительно мои технические, старые и новые, идеи и недоделки.  Честно говоря, я уже очень давно не думал о новых идеях — времени не было. Идеи, возможно, и нашлись бы.

Одна из глав моей диссертации была посвящена поиску оптимальных кодов, т.е. таких структур, в которых расстояния между кодами в среднем максимизируются и превышают определённый минимум. Дело не в столь сложном определении, а в том, что в те годы эта проблематика была и модной и актуальной. Сейчас — не знаю, а интересно было бы понять, что сделано в этой классической проблеме за эти годы. ТАБИЯ — Табличный информационный язык.
С другой и неожиданной стороны, табия — это стандартная шахматная позиция (принципиальная, как правило); с них в средние века начинались шахматные партии постоянных соперников (об этом в своё время мне напомнил Витя Коган — мой старинный шахматный приятель, ныне американец, флоридчанин). Когда заходит речь об успешных в Америке русских, я всегда говорю о Вите и о Виталии Пейсаховиче, но это отдельные stories.
ТАБИЯ, на мой взгляд, была отличной находкой для автоматизации арифметических операций, привлечения малоквалифицированных сотрудников к описанию арифметических задач. В штатах с ТАБИЕЙ у меня связана следующая история. В тот год (1981 или 82) практически арифметических систем ещё не было, уже ходили слухи об 1-2-3. (Я между прочим в это же время купил мой первый PC — IBM PC — за $7,000; откуда деньги брались — в долг). Я вскоре обнаружил, что никаких языков эти системы не содержат, а мы, на Руси, уже это сделали. Я подал записку одному из вице-президентов Wang’а, Mr. Anderson’у, и получил восторженный отклик, он включил меня в свой совет и можно было ждать окончательного добро и финансирования, но… Wang не дожил до такого software — они всю дорогу занимались word processing’ом, а Mr. Anderson, не китаец, покинул Wang, но потом написал мне хороший референс.  Так что больше ТАБИЕЙ я не занимался.
А на самом деле, я уверен, что и сейчас возможно интересное развитие.
Это система для роботов.

Система, которая несомненно и сейчас требует развития, — это система корреляции качественных признаков на базе теоретико-информационных критериев. Были сделаны ряд программ для Минск-32. К сожалению, кроме пары опубликованных статей, найти материалов не могу.  Ну, да и не в этом дело. История этой системы началась где-то в конце 60-х. Встретились мы в публичке с Генрихом Федореевым — старинным школьным другом — после многих лет отсутствия контактов. Был он руководителем отдела детской онкологии (впоследствии зам. директора) Онкологического Института на Песочной. Яркий был человек, остроумный, открытый, помогал всегда и всем, кому позволял диагноз… Спас моего отца, включив радиопушку в период профилактики.  Он рассказал мне о своей коллекции детских гемангиом (около 6б00). Тогда природа рака была горячей темой, и было понятно, что такой огромный материал содержит интереснейшие связи. Надо сказать, что Генрих эти связи видел насквозь без всякой математики и машин. Надо было этот его опыт запрограммировать, мы это и делали, правда, не всё четко осознавая. Опыт накапливался, обработанного материала со временем росли горы. У меня в центре на этом материале работала группа — Тёма Слюсаренко, Саша Гаммерман, техники. У нас был формальный договор. Теперь я ясно понимаю, что по существу,  Генрих мог защитить свою докторскую (которая его и сгубила) используя малую толику полученных машинных результатов, но он был постоянно под давлением и негативным отношением (другой разговор почему) своих песочных коллег и продолжал копить результаты. А на самом деле, глядя на гемангиому он точно прогнозировал её развитие. Однажды он положил меня на Песочную на пару недель и я, поднаторевший на его коллекции, занимался успешно прогнозом по данным Генриха коллег (без машины).  Трудное было у него положение — враги вокруг, директор по-советски аккуратный и подлый. Я нашёл ему оппонента — лучше не придумаешь — Виктора Варшавского, и тот был готов защищать Генриха и оппонировать ему. Конечно, он боялся, что его провалят, а в случае защиты в Москве дадут убийственные отзывы.  Наверно, я понимал безвыходность ситуации, и поэтому, когда Генрих заговорил о возможности создания онкологического ВЦ в Питере (в 77 году) я поддержал его безусловно (связи у него были обширнейшие — все под раком ходим…) Через год после моего отъезда Генрих покончил собой.
Вот такая история системы корреляции качественных признаков.
В то время, и сейчас я уверен, есть много проблем развития этой системы.
Требуется грамотный математический подход — я пытался использовать          теоретико-информационные критерии. И современное программное решение.

Поисковая система FINDEX предназначена для сосредоточенных массивов данных или текстов (типа книг, энциклопедий, справочников — материалов относительно редко подвергающихся изменениям). Основной принцип построения — оптимальный поиск достигается на базе определённого упорядочения (сортировки) текстового массива. В этом случае индексация обеспечивает лучший perfomance (скорость поиска). В принципе можно подавать на авторство: метод построения оптимальных поисковых процедур.

FINDEX совершенно не следует сравнивать с Google или некоторыми другими поисковиками по ряду причин: FINDEX работает на PC — Google инструмент для сети и использует соответствующее мощное оборудование.

Благодаря сосредоточенности массива индексация FINDEX несравненно более эффективна и мобильна — существенный практический фактор. FINDEX не только Retкieval tool — FINDEX включает логические функции, и это обеспечивает решение проблемы корреляции качественных признаков, т.е. функции FINDEX значительно шире поиска как такового.

Google не имеет в данное время таких функций и ряда других — proximity search, определённых сочетаний wild characters, мощных логических процедур.

Так случилось, что сейчас, по прошествии более 12 лет со времен внедрения FINDEX’a  для Grolier Encyclopedia, я имею возможность реализовать новый проект для маркета этой системы. Это будет FINDEX_DEMO system, базирующаяся на Grolier Encyclopedia 1997 года выпуска в качестве демонстрационной базы. В 2009 году я разработал на базе FINDEX систему Diagnostic Analysis.

Эти мои идеи завещаю молодым, включая моего любимого внука Мишу, который, однако, пока, в свои 16 лет, гениально играет на гитаре.

Материал подготовлен Александром Шифриным — племянником Марка Ланина. Ранее на портале «Заметок» были помещены воспоминания Марка Ланина «Мои близкие» — http://berkovich-zametki.com/2011/Zametki/Nome—12/Lanin1.php

 

Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/2018-znomer10-lanin/