1.
Я ухожу из Града,
Где мой разрушен Храм
И горькая досада
С слезами пополам.
Я помню эти плети
И вдоль и поперек,
И два тысячелетья
Скитаний и дорог.
Как долго путь мой длился,
Среди каких преград,
Но снова возвратился
Я в свой священный Град.
Я знаю камни эти,
Я снова к ним приник,
И два тысячелетья
Мелькнули словно миг.
2.
От стены святого Храма
В глубину веков и ввысь
Распростерлась панорама,
Протяженная как жизнь.
И не помнящий традиций,
Только сердцем — наугад,
Я хотел бы вновь родиться
Тыщу лет тому назад.
Чтобы снова по террасам,
По откосам — трудный путь,
И нельзя свернуть ни разу,
Ни солгать, ни обмануть.
Лишь святое это имя
Постоянно повторять:
Через год в Иерусалиме
Чтобы встретиться опять.
Этот путь мне был предсказан —
По пустыням и снегам,
Потому что я повязан
По рукам и по ногам.
Только влага без причины
Просочится из под век:
Родина или чужбина —
Перепутано навек.
3.
Мне твои не ясны речи
И не внятен твой язык,
Но я вижу, Город Вечный,
Ты поистине велик.
Жизнь моя не много стоит,
Но у жизни на краю
Пред печальною Стеною
Я печально постою.
Путь обратный будет долог
И с собой издалека
Привезу я лишь осколок
Белого известняка.
4. Праздник винограда
в Ришон ле-Цион
Когда я совсем постарею,
Увижу, как будто сквозь сон,
Как лихо танцуют евреи
В подвалах Ришон ле-Цион.
В кувшинах хмельная прохлада,
Сегодня мы пьем допьяна
На Празднике винограда
И молодого вина.
Отчаянная певица,
Ах, юбочка выше колен,
И эти счастливые лица,
И бочки с вином возле стен.
Солдаты, студенты, мамаши
И летчиков экипаж,
Туристы московские пляшут,
О, это особый типаж.
А на столе стюардесса,
Охают мужички —
Лялечка из Одессы
Выламывает каблучки…
Когда еще этак попляшем,
Хмельной ощущая экстаз,
Ведь праздник на улице нашей
Не каждый случается раз.
За то, что мы вечно гонимы,
За кровь и насилий позор,
За жерла печей Освенцима,
Смердящего до сих пор.
За все, за убогость местечек,
За тех, кто погиб от ран —
За мальчиков, что навечно
Легли на плато Голан.
И мертвые из могилы
Встают и пускаются в пляс,
Ликует Хава Нагила
Сегодня в который раз.
…
Когда я совсем постарею,
Увижу, как будто сквозь сон,
Как лихо танцуют евреи
В подвалах Ришон ле-Цион.
5. Эйлат
По ночам мои ноги устало болят,
По ночам я хочу возвратиться в Эйлат,
Где залив голубой, небосвод — голубой,
Где полощется флаг с голубою звездой,
Где маячит удача в голубой пелене,
Словно яхта, покачиваясь на волне.
Где дуга горизонта сообщает секрет,
Что пространство извечно, а времени — нет.
Есть горячее солнце, да соль на плечах.
Этой солью и солнцем пропитан причал.
Я, увы, слишком поздно причалил сюда,
Но пускай лучше поздно, чем никогда …
Вдалеке догорает сентябрьский закат.
По ночам я хочу возвратиться в Эйлат.
6.
Вот все. Улетаю.
Прощайте. Шалом.
Лишь кадры мелькают
Под белым крылом.
Мне видится утро
Над портом Эйлат,
Хибинская тундра,
Карибский закат,
Балтийская осень
В янтарной смоле,
Крылатые сосны
На крымской яйле.
И снова — над волнами
Мутной Янцзы
Иероглифы молний
И грохот грозы.
И глобус вращается
В синем просторе —
От Белого моря
До Черного моря,
До Желтого моря,
До Красного моря.
Мой путь продолжается.
Зноем палим
Вдали возвышается
Иерусалим.
1994 Израиль
Еврейские могилы
Куда б судьба ни заносила,
Средь важных дел и суеты,
Но на еврейские могилы
Я всюду приношу цветы.
О, эти горькие кладбища,
Гранитных плит неровный ряд,
И эти рвы и пепелища,
Где ни надгробий, ни оград.
Я молча на колени встану,
Припомнив все наперечет —
Эпохи, города и страны,
Где похоронен мой народ.
Его громили, гнали в землю
Из роскоши, из нищеты,
И эти судьбы я приемлю
И каждому кладу цветы.
Седые или молодые,
На склоне лет, в расцвете сил,
Мои друзья, мои родные,
Я их любил и хоронил.
Судьбу поставивши на карту,
Об стену разбивая лоб,
От преждевременных инфарктов
Они сегодня сходят в гроб.
И восстают сквозь стены гетто
Их погребенные мечты
На грани голубого цвета
И запредельной темноты.
И эта вековая участь,
Могильных плит тяжелый гнет,
Она гнетет меня и мучит,
И за собой ведет, и учит,
И жить мне силы придает.
1986. Куба
* * *
Я не могу забыть никак
Нагретый солнцем известняк,
На склонах жесткую траву,
Небес нездешних синеву
И мягкий предзакатный свет
На склоне дня.
На склоне лет.
2001
* * *
У меня была собака. Я ее любил,
А когда она пропала, долго слезы лил.
Это был ирландский сеттер, гончая душа,
Замирал в изящной стойке, словно не дыша.
А соседская овчарка, очень сильный зверь,
Не гоняется за дичью — охраняет дверь.
А английский дог — красавец, выше всех собак,
Элегантен и изыскан, но совсем дурак.
Лайки, те неприхотливы и не подведут,
Сквозь заснеженную тундру в нартах пронесут.
А кудрявая болонка — бантик как цветок —
Так устроилась уютно у хозяйских ног.
Я люблю народ собачий, боевой народ,
Без различия их званий, наций и пород.
Я, конечно, не кинолог, но хочу сказать,
Что не следует бульдога в нарты запрягать.
Сеттер сторожем не будет, как его не кличь,
И овчарку не приучишь караулить дичь.
Это надо тем запомнить, и не забывать,
Кто о равенстве народов любит рассуждать.
Я для них специально эту байку сочинил.
…У меня была собака, я ее любил.
2001
* * *
Я удержусь. Я устою,
Придерживаясь тех устоев,
Которых я, надеюсь, стою
И на которых я стою.
Вам не удастся разглядеть
Ни перепуга, ни смятенья —
Я не намерен драться с тенью
Ни нынче, ни потом, ни впредь.
2003
Четвертое измеренье
Мы перейдем в другое измеренье,
Где нету ни болезней, ни старенья,
Где можно лишь с усмешкой наблюдать,
Как недруги, столпившись в изголовье,
Произнесут пустые славословья,
Нам более не в силах помешать.
Все файлы перепутались опять,
Смешались примечанья и цитаты,
Надежды поменялись на утраты,
Проценты превратились в цифру пять.
Другой регистр, другие наблюденья.
Но, перейдя в иное измеренье,
Забыть о прошлом. И не вспоминать.
Вопросы превращаются в допросы,
И мысли вязнут, как в песке колеса,
Как будто, проверяя на испуг.
Я б защитил трехмерное пространство,
Ценя его простое постоянство,
Но разбираться с этим недосуг.
Все потеряв, по волосам не плачут.
Конечно, все могло бы быть иначе,
И был бы сохранен уют квартир.
Сменить размер. Возможно, амфибрахий.
Взглянуть в упор и отшатнуться в страхе,
И навсегда забыть трехмерный мир.
2006
Михаил
Михаил, по-еврейски, «Как Бог»,
Он начало мое и итог.
Бедный папа мой, Михаил,
Прожил жизнь, ничего не скопил,
Завещать ничего не мог,
Лишь библейское имя — «Как Б-г»
И прошел без малого век,
Народился другой человек.
Внук мой Майкл, красив и высок
Подрастает, как маленький Б-г.
Так вся жизнь моя проскочила
Между этих двух Михаилов.
По-еврейски значит — «как Б-г»
В них надежды мои. И итог.
2012
ДЕНЬ ПОБЕДЫ
Из далекой, далекой Канады,
Через мутную пелену
Оборачиваюсь с досадой
На оставленную страну.
И сквозь грохот победных маршей,
И сквозь плач матерей и вдов
Все мне слышится вопль страшный,
Призывающий бить жидов.
Почему так постыдно предан
Тот торжественный антураж?
И грохочущая Победа,
И бравурный победный марш?
Впрочем, мне опасаться не надо
Из моих безопасных мест…
Только видится из Канады
Русской свастики черный крест.
2012
* * *
И гладь холодного пруда,
Скамейки стылые в аллее,
Возможно, я еще жалею,
Что больше не вернусь туда.
Там не осталось и следа,
И на лыжне не видно следа.
Туда я больше не поеду,
Я нынче не хочу туда.
Когда отступят холода,
Я вымокну меж редких сосен,
Один лишь легкий плащ набросив.
Тот парк мне снится иногда,
Где над аллею — звезда,
Как крохотный фонарик манит,
И тень твоя дрожит в тумане.
Но я не возвращусь туда.
И опустели города.
От них остались лишь названья,
И детские воспоминанья,
Билет не продают туда.
Я не изведаю стыда,
Мне нет возврата в эти годы,
В мою осеннюю погоду,
Где зябнет стылая вода.
Страна моя, ты — череда
Невыполненных обещаний,
Досады, разочарований.
Я больше не хочу туда…
2013
НА РЕКАХ ВАВИЛОНСКИХ
При реках Вавилона, там сидели мы и плакали,
когда вспоминали о Сионе.
Теилим — Псалмы царя Давида, гл. 137
Над пустыней краснеет полоска,
И пожара сизого дым.
Я сижу на реке Вавилонской
И все плачу про Иерусалим.
Пусть отсохнет моя десница
И замрет язык, недвижим,
Если я перестану молиться
И забуду Иерусалим.
Я давно не пою, не рифмую,
Стал усталым и стал седым.
В бедном сердце моем существует
Мой печальный Иерусалим.
И глаза застилают слезы,
Позади мои Север и Крым,
Сквозь проклятия и угрозы
Вижу древний Иерусалим.
Миновали тысячелетья,
Но они не властны над ним,
Из-за дальних барханов светит
Мой единственный Иерусалим.
Все идет, как Б-гу угодно
По извечным кругам своим.
И мы молимся, чтоб через год нам
Возвратиться в Иерусалим.
Вавилонские реки глубоки,
Бесконечен печальный псалом,
И далекий, далекий, далекий
Этот вечный город. Шалом!
2014
ЭККЛЕЗИАСТ
Обернувшись на Север и сощурив глаза
— Все тщета, — Проповедник однажды сказал,
— Все тщета и томленье, и пустые мечты,
И Полярным Сияньем пресытишься ты.
Видишь, как серебристый летит самолет?
Он изменит маршрут и на юг повернет,
И в тяжелых сугробах Транссибирский экспресс,
Прогрохочет по стыкам и скроется в лес,
И тогда под железный колес перестук,
Удивишься ты, глядя на дела твоих рук.
Я уехал на юг, где лучится Эйлат,
И где в Красное море окунается взгляд.
Но в священных горах, среди утренних скал,
Я, увы, не увидел того, что искал,
Только карты, да книги взмахнули крылом,
И умчались, умножив печаль о былом.
Было время любить, было время терять
И разбрасывать камни и их собирать.
— То, что было, то будет, — Проповедник сказал,
И поэтому так предсказуем финал.
Ветер рвется на Запад, а потом — на Восток:
Варадеро, карьера, серебристый песок —
Все тщета, ловля ветра, все идет на разрыв,
Опускается в мутные волны Янцзы,
Хорошо, если совесть осталась чиста,
Ну а то, что случилось — сует суета.
— Все из праха, и все превращается в прах,
Оставляя оскомину на губах.
Может, лишь над Аляской, в высоких слоях
Возвращаются ветры на круги своя.
2014
* * *
При завершенье маршрута,
Оглядываясь назад,
Я вижу, что много напутал,
И много чего не сказал.
Теперь огорчаться не стоит,
Осталось пристойно дожить
Отбросить все то, что пустое,
Намеченное завершить.
Вся жизнь — это преодоленье
Препятствий, утрат и обид,
А слабости и сомненья
Надо уметь подавить.
Возможно, что я от рожденья
Важнейшее правило знал
И не изменял убежденьям
И подлостей не совершал.
И делал привычное дело,
Хоть звезды с небес не срывал,
Но все-таки черное белым
Ни разу не называл.
А вся-то премудрость, чтоб честно,
Какая б ни вышла стезя,
Найти свое нужное место,
И нужное слово сказать.
И в час, когда надо проститься
И тихо уйти навсегда,
Пускай над Кедроном лучится
Шестилучевая звезда.
2017
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/2018-znomer10-berljant/
