(Игорь Губерман, «Десятый дневник» — Иерусалим, 2018 год, ISBN 978-965-7705-27-8)
Игорь Губерман въехал в Иерусалим почти треть века назад и с тех пор обитает в этом вечно необычном городе, попутно совершая путешествия по городам и весям, государствам и континентам — несет «гарики» миру, четырехстрочную благую весть в массы:
Давным-давно стремлюсь я исподволь
и много раз пытался пробовать
стихи свои писать как исповедь,
а выходила чтобы — проповедь.
Заодно в движении образуется и проза Губермана, причем называть ее путевыми записками или дорожными заметками столь же расточительно, как, скажем, и отчеты о путешествиях Радищева или Гулливера.
Я много ездил волей случая
по разным странам и везде
тяжелый дух благополучия
шептал о будущей беде.
Пожалуй, губерманова проза схожа с розановской опавшей листвой, этакий обросший стихами короб-дневник — философия странствий по страницам и странам, как пишет сам Игорь Миронович — «заметки вдоль по жизни». Вразброс, ан целеустремленно! Люди и мысли, Всевышний и выпивка, евреи и окрестности… А также, естественно, города и годы — поскольку, рассказывая о местах, Губерман одновременно неизменно путешествует по временам.
И нам весьма приятно хронотопать и топать тропами книги вслед за автором, проза эта влечет читателя временами и местами — от подземных целебных пещер Венгрии до подледного лова в Салехарде, от припомнившегося поэта Дона-Аминадо с его эмигрантскими воспоминаниями «Поезд на третьем пути» до перестука в такт очередного «гарика»:
Я люблю поездов непоспешный форсаж,
ощущение ровного гона,
и тоскливо прекрасный российский пейзаж,
налетающий в окна вагона.
Маленький городок Малоярославец, что в ста двадцати километрах от Москвы, становится у Губермана скромным символом исторических потрясений — «прокатилась по маленькому городку вся российская история двадцатого века». Заселен городишко оказался выселенными из Москвы и ссыльными, отбывшими лагеря — людьми часто известными, известнейшими, знаменитыми, бывшими эсерами и выжившими священниками, поэтами и художниками, переводчиками и теософами, врачами и музыкантами. Кстати о музыкальности прозы Губермана, вслушайтесь: «Осенью город утопал в грязи, зимой — в снегу, но весной цвели тут яблони и вишни, ошеломляюще пахла сирень, жизнь обещала продолжаться и становиться много светлей».
Надо заметить, что уклон в суровую прозу вовсе не мешает Губерману-поэту, его «гарики» плодятся и размножаются с прежней энергией — перед нами уже «Десятый дневник», заповедная десятиричная заводь стихов:
Тоска была б невыносимой,
но есть поэты, есть шуты,
и льется свет неугасимый
из самой лютой темноты.
Четверостишия Игоря Губермана — это неоскудевающий, вкусный, сочный русский язык, изысканно слепленный фольклор с филологическими загибами, крепкая многоэтажность смыслов, порой расчисленная частушечная интонация («плясать словами», как поучал Ремизов):
Оттого, что без азарта
ничего не сотворишь,
никогда не будет фарта
у того, кто тих, как мышь.
Или даже поэтическая скороговорка:
Чужой строки сокровище
украл я преднамеренно —
что всё ещё не всё ещё
пока ещё потеряно.
«Гарики» талантливо выдуманы, мастерски сделаны, выданы на одном дыхании, и именно поэтому — доступны, любимы, понятны, запоминаемы. Плюс что-то еще им присуще — а Бог его знает что! Ибо не «хлеб наш насущный» сказано было, а «хлеб наш надсущный» — пищедуховный да трансцендентный… Легкость сотворения строчек здесь кажущаяся — истинному поэту свойственно петь и пахать, сверстав сие в одной упряжке — о, соловьи воловьи!..
«Десятый дневник» — это поздний Губерман, оттуда веет грустной мудростью и светит ироничная печаль:
Старость — изумительные годы:
кончены заботы и мытарства,
полностью зависишь от погоды,
от жены, потомства и лекарства.
Чаще в строчках поминаются бесконечные существа с большой буквы — Господь, Творец, Всевышний, Создатель. При этом не забыты и проверенные рецепты:
Вторую мы бутыль почали
и бродим вилками в капусте,
и в мире снова нет печали,
тоски, предательства и грусти.
Все-таки муза Губермана при любой погоде весела и разумна — а ведь знаем мы тяжеловесных муз с веслом, а то и с помелом, увы, знакомы с высокопарной скукой… А у Игоря Мироновича горнее всегда наряжено в дольнее:
Копаясь в небольшом моем наследии,
потомок изумится, обнаружив,
что я писал высокие трагедии,
обернутые шутками снаружи.
Добавлю, что, в принципе, любое повествование у Губермана имеет в закромах подтекст, подмигивает развернутой метафорой. Вот, например, былина про дом, в котором он живет: «О доме нашем в Иерусалиме просто грех не рассказать. В нем восемь этажей (а мы — на пятом), ничем архитектурно он не замечателен. И эфиопы в нем живут, и люди глубоко религиозные, и несколько семей, подобных нашей, то есть светских. А событий выдающихся в нем было два: жители какой-то верхней квартиры завезли на крышу мешки с землей и принялись разводить марихуану, а живущие внизу устроили в подвале казино. Мы с женой про то узнали, встретив как-то поздно вечером небольшую группу полицейских, провожавших двух наших соседей в наручниках». Дальше Игорь Миронович пишет, что «та куча мусора (порой огромная, ее сметают раз в неделю), что лежит у лестницы к нашему подъезду» — очевидное опровержение мифа о приверженности евреев к чистоте. Иерусалимская куча — та же миргородская лужа! И обращались, конечно, с жалобами в разные инстанции, и фотоснимки могучей кучи прикладывали — таки все бесполезно…
Да это же образ Израиля в разрезе, догадался я, читая про дом Губермана, временами и местами очень похоже — наверху высокие технологии, всякая компьютерная марихуанья, на которую весь мир подсажен, а внизу каждодневная рулетка, русская аль арабская, выпадение в «зеро», висение на соплях Всевышнего… И начальство регулярно в наручниках выводят… И та-акие кучи мусора, куда ни плюнь — может уже рентабельно жемчуг добывать?
Однако от символистской прозы воротимся собственно к «гарикам», тут у Губермана символ, кредо и девиз, волшебно-ключевое слово — «свобода». Хотя известно же, что человек творческий, с умом и талантом, сроду не свободен, еще Фаина Раневская пробурчала: «Плавать брассом в унитазе». Да и Игорь Миронович вечерне печалится:
На это обратишь если внимание,
то спину овевает холодок:
свобода — это просто понимание
того, насколько длинен поводок.
И возможно, даже неважно, с какой стороны поводка находиться — общая зависимость от окружающего абсурда, безумие быта и Бытия в одной бутылке — этот колючий «ёрш» плещется в строчках поэта:
Ничуть я не сведущ в борении шумном,
однако пока я достаточно зряч:
похоже, в сегодняшнем мире безумном
кто влезет в халат — тот и врач.
А вообще «Десятый дневник» — книга, исцеляющая хвори и хаос, верующая в добро, светлое начало и соответствующий конец. Поэтому, прочитав ее, закончу словами Игоря Губермана: «Мне стало так смешно и хорошо».
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/2018-znomer10-judson/
