Зима ушла. Остался бурелом.
На мёртвых ветках набухают почки.
Три тёмных лужи под моим окном
Стоят рядком — как три большие точки.
Жаль листьев, что уже обречены —
Задолго до того, как рождены,
Деревьев жаль, лишившихся ветвей,
И леса жаль. А впрочем, нет, пустое—
Лес стал моложе. Он себя отстроит:
Залечит раны, станет зеленей.
(2018)
АБСТРАКЦИЯ №1124
Мысль прилипает к мысли — и всё, и уже никак…
Просыпаться в четверть четвёртого вошло в привычку.
То ли Святая Дева пошлёт мне знак,
То ли Пророк Магомет письмом удостоит в личку.
Запятые теперь игнорируют, но я покуда держусь,
Цепляюсь за бедный синтаксис, за оглохшую пунктуацию.
Может быть, в нас предусмотрена куча шестых чувств?
Не поддавайтесь, граждане, на вражескую провокацию!
В теле – нехватка магния? Или – запретный жест —
Бес привалил откуда-то, ищет схватки?
Что там приравнено к ужасу? Вроде, «жесть».
Мне до сих пор не понятны его повадки.
«Секс» означает «six», а «жесть» — это просто «шесть»,
Шесть коней гумилёвских для скачки бешеной.
Жисть — не вполне жесть, но общее что-то есть.
Мы всё молчим о веревке, а где ж повешенный?
Уже достаточно взрослый, под стол не ходя пешком,
Но ещё достаточно маленький, чтобы не знать, что — в детстве,
Я попадать учился ниткой игле в ушко,
Самое деликатное из неживых отверстий,
Чувствуя, как бессмысленность мелких житейских тайн
Корчится и кривляется, не уступая.
Какие там нынче новости про Китай?
Кто на паях не вступит, лишится пая.
Ходит по полю пава, зерно клюёт,
Плавны ее движенья, плывёт, как санки.
Лишь бы она молчала — а то ещё заорет
Страшным, противным криком павлиньей самки.
Мысль прилипает к мысли — растёт комок…
Для зубной эмали не желателен сок лимона.
Может быть, это отыгрываются под шумок
Гены покойного дедушки Соломона?
(2018)
Верхушка лета. Множество стрекоз.
Отлив. Шиповник. Перекличка чаек.
А жизнь упрямится, не отвечает:
«Нет, — говорит,— неправильный вопрос,
И у меня на это нет ответа».
На мелководье дремлют катера,
Склонившись набок. Ветра нет. Жара.
Но дышится легко. Верхушка лета.
(2018)
ШУБЕРТ. ВТОРОЕ ФОРТЕПИАННОЕ ТРИО. АШБУРНХЕМ, МАССАЧУСЕТС
Над бездушной духотой пустынь
Медленно проходят самолеты.
Музыкант раскладывает ноты,
А точнее — нотные листы.
Успокойся, отойди, остынь,
Не волнуйся — время для работы
Есть в избытке. Просто — духота,
Мысли не хватает кислорода.
Так пустая, рыхлая порода
Сыплется. Свобода — да не та.
И взаймы энергия взята
У часов пружинного завода.
Шуберт молод. У него ещё
Целый год, наверное, в запасе.
Если он пока не первый в классе,
То растёт, и это хорошо.
Краткость бытия. Культурный шок.
Вес, не соответствующий массе
В мире, где сменившийся масштаб
Лихо размолол приоритеты.
Музыканты в чёрное одеты,
И мираж плывет, как дирижабль.
Можно ли два века переждать
И узнать об этом из газеты?
Двадцать шесть роялей делят дом
На манер бакинских комиссаров,
Выдуман в Париже Кортасаром,
Он пробрался а Ашбурнхем потом.
Вы играйте, трио, всё — путём,
Крепкие, здоровые, с загаром,
Турок, итальянец и поляк,
Шубертовой связанные Веной,
В захолустном уголке Вселенной,
Утопавшем век назад в полях,
А теперь — в лесах. Чумацкий шлях.
Долгий поиск правды сокровенной.
Я не заговариваюсь, чушь!
Просто жизнь нуждается в ремарках,
Словно чью-то рукопись в помарках,
Расшифровывать её учусь.
Староват — зато и не боюсь
Раствориться в импульсах да кварках.
Как отметил виолончелист,
На симфонию похоже трио.
А вот небо вывешено криво:
Угол двери отрезает высь.
Странные здесь люди собрались.
Мысль течёт отдельно от мотива.
На роялях дышит акварель.
Это — не мираж, на самом деле:
Выставка французской акварели —
Наша дополнительная цель.
Точно знаю: я не менестрель,
Не с моею рожей — в менестрели,
Но и не акын — хотя пою
То, что вижу. В доме жарковато.
Прошлое ни в чем не виновато,
Это я себя в нем не люблю.
Впрочем, мрачной бездны на краю
Санитар нужнее адвоката.
Я не заговариваюсь, нет —
В этом доме двадцать шесть роялей.
Ну а мы-то что здесь потеряли,
Если строго глянуть на просвет?
Но рациональный элемент
Тонет в тра-ля-ля и трали-вали.
Произвол. Свобода — да не та.
Даль, не допускающая далей.
На пересеченье магистралей
Вдруг не знаешь: поворот — куда?
Август. Массачусетс. Духота.
Частный дом. Коллекция роялей.
(2018)
ШТОРМ НА КЕЙП-КОДЕ
Ветер гонит волну, создавая на скалах химеры.
Цербер воет за мысом, закинув все три головы.
Из цветов во вселенной остались зелёный да серый:
Серый цвет — для воды, и зелёный — для бледной травы.
Дождь срывается и замирает. Он выполнил норму.
Но неистовый ветер забыться ему не даёт.
Мимо нас пролетают остатки могучего шторма,
Истощившего ярость над топью флоридских болот.
Жизнь идёт по своим, никому не подвластным законам,
Все невзгоды и боли вдруг сходятся в точке в одной.
Но заполнится глаз этим серым и бледно-зелёным,
Этой серой волной, этой бледно-зелёной волной —
И наступит покой. А когда всё прокатится мимо,
Заблестит над заливом отброшенный в тучи закат.
Кто сказал, будто я не хочу равновесья и мира? —
Просто так я устроен, в давленье такой перепад.
(2006)
Спектакль отыгран. Занавес упал.
И публика, беседуя о разном,
Насытившись, наверное, прекрасным,
Толпясь в проходах, покидает зал.
Я столько раз за этим наблюдал:
Порой бывали зрители гораздо
Занятней пьесы. Социальным язвам
Способствуют и труд, и капитал.
А мамы объясняют добрым детям
Смысл виденного (кто кого завлёк),
Не забывая курточки надеть им.
Всё так, как в жизни. Извлекай урок.
Во прах повержен, корчится порок,
И злобно торжествует добродетель.
(1993)
Осенний безвременник — так называлось растенье.
И геоботаник, который мне мир открывал,
Невзрачную травку почтил целым рядом похвал —
Безвременник был, по его восхищенным словам,
Надеждой недужного мира, дарующей жизнь и спасенье.
Потом он запнулся, и вдруг осеклось красноречье.
Витало над лугом языческое божество.
Какое названье, — подумалось мне, — от него
Так хочется жить. Так не хочется жить. Ничего
Еще не потеряно. Просто — и осень, и вечер…»
(1979)
Жизнь нельзя рассказать, как нельзя пережить её заново.
То, что прожито нами — навек за стеклянной стеной.
Набираешь ответчик судьбы — там все «занято», «занято»,
А судьба между тем равнодушно стоит за спиной.
Все сложилось как есть. Ни к чему торопливо домысливать,
Как могла повернуться игра своевольных причуд.
Однозначны пути, а число вариантов бесчисленно.
Словно письма из прошлого, воспоминания лгут.
Жизнь нельзя уломать, объегорить нельзя, убедить её.
Ничего не докажешь — ты трусил и трусишь сейчас.
И никто никогда не полюбит нас так, как родители,
И никто не посмеет так болеть и бояться за нас.
После смерти отца я не стал ни взрослей, ни достойнее.
Неужели он видит меня через вечную тьму?
Помню лето, жару, пляж какой-то, каникулы школьные…
Жизнь нельзя объяснить. Слава богу, нельзя, никому!
(1985)
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer11-lepshtein/
