Я умер. Произошло это не так давно. Только не спрашивайте, как. Как-то сразу и без предупреждения. Присел в тени платанов на парковую скамейку покормить голубей остатками семечек, и все… Миг легкого головокружения, и вот, я уже Там. Даже не сразу понял. Словно на мгновение погрузился в сон… Весь окружающий мир остался на месте. Или почти на месте. А я уже Там. Оказавшиеся рядом случайные люди тоже не сразу поняли, что я уже Там. Кто-то сказал — пьяный. Кто-то сказал — спит, и слегка толкнул в плечо, видимо, желая разбудить. И тогда, прижизненное равновесие мое нарушилось, и тело мягко повалилось на бок…
Ну, потом началась рутина, как это обычно бывает. Стали кричать, звать, звонить. Обшаривать карманы в поисках документов… Сколько раз близкие советовали держать при себе документы. Не слушался, не носил. А вот понадобились, и иди, докажи, кто ты. Самое смешное, что жизнь моя к тому моменту сложилась таким образом, что ни через день, ни через месяц, ни даже через год, никто не спросил бы, а куда, собственно, делся имярек. Так что шансы на опознание были практически нулевые. А сам себя назвать я, увы, уже не мог. Поначалу это обстоятельство меня огорчило. Даже ощутил какое-то подобие слез на глазах. Смешно, не правда ли, — плачущий покойник! Но это, видимо, оттого, что глаза еще не успели совсем остыть, или, как говорят в таких случаях, — остекленеть. В уголках глаз скопилась остаточная влага, которая и показалась мне слезами. Но через минуту я понял, что в моем положении есть изумительная тайна. Я отправляюсь в неведомое, далекое и, говорят, бесконечное путешествие — инкогнито. Без проводов. Без суеты. Без фальшивых печалей, и огорчительной необходимости неблизких мне людей вести себя элементарно по-человечески: проводить покойника в последний путь, бросить горсть земли на крышку гроба, торопливо пробормотать — мир праху, и потом долго вспоминать и думать о себе, как хорошо, по-доброму, по-христиански они поступили со мной, никому не нужным и одиноким, помянув вслед глотком вина.
В морг я пошел из чистого любопытства. Мог бы и не идти. Вспомнил, сверкающие нержавейкой, чистотой и холодом стеллажи с покойниками из зарубежных фильмов, и подумал, — вдруг и меня, то есть, то, что от меня осталась, тоже уложили в сверкающий белизной пенал холодильника. Размечтался! В нашей части света ровно ничего не изменилось. Пьяный санитар, пьяный дежурный прозектор, грязь, холод… В общем, какие претензии? То, что туда привезли, было не больше я, чем пустая коробка из-под сигарет. Меня успели раздеть, и привесить к ноге бирку, где вместо фамилии было написано: «неизвестный».
Прозектор помял мой бывший живот, оттянув пальцами веки, заглянул в глаза, в рот, прощупал железы подмышками и в паху, внимательно осмотрел мой член.
— Господи, какой стыд, — подумал я, и сразу рассмеялся. Какой может быть стыд у пустой коробки из-под сигарет.
— Хороший экземпляр. Теплый еще, — одобрительно похлопав меня по щекам, сказал прозектор.
— Крепкий пацан, — согласился санитар. — И не старый. Потрошить будем?
— Резать! — сказал прозектор.
— Не надоело? Полосни ножом по брюху, зашью по-быстрому, и домой.
— Аккуратно, очень аккуратно будем резать, — пьяно улыбнулся мне прозектор, — и не здесь.
Тело перенесли в соседнюю комнату, похожую на операционную. Положили на стол, покрытый пленкой поверх белой простыни, зажгли яркий хирургический свет. Прозектор надел перчатки, сделал длинный вертикальный разрез от солнечного сплетения до лобка, и через весь живот поперечный.
Господи, как красиво устроен человек внутри! Каждый орган в своем пространстве, как отдельное существо, со своей жизнью, радостями и болезнями… Никогда их не чувствовал. Еще совсем недавно они работали на меня, давали жизнь, не беспокоили и ничего не требовали взамен. Ну, разве что желудок, да и тот не только для себя, а для всех. В раскрытом животе органы выглядели совсем живыми, и мне их стало бесконечно жалко. Как им теперь без меня? Руки прозектора вошли в полость, осторожно ощупали печень, почки, прошлись пальцами по желудку и кишечнику. Потом секатор вскрыл грудную клетку, и прозектор взял в руки мое сердце… Странная штука, время. Утром пьешь кофе, смотришь телевизор, и не представляешь, что всего через несколько часов увидишь собственное сердце в руках пьяного прозектора. Я с любопытством разглядывал его, пытаясь понять, как этот красно-коричневый мускул умудряется вмещать столько человеческих чувств! Одна любовь чего стоит! А ненависть?! Нежность, тоска, ночные страхи, предчувствия неизвестно чего… А еще надо шестьдесят раз в минуту сократиться, разгоняя кровь по жилам. Понятно, почему иногда сердце разрывается, не выдержав наших безумств. Но мое-то сердце не разорвалось. За всю жизнь оно ни разу даже не кольнуло меня, хотя причин для этого было предостаточно.
— Все органы, как новенькие, — похвалил меня прозектор. — Интересно, от чего ты умер?
Мне тоже интересно от чего я умер, если то, что со мной случилось, называется — смерть. Никогда ничем не болел и вдруг… А если это что-то другое, и я вовсе не умер? Может это летаргический сон? Эй, коновал, может, попробуешь оживить меня, или разбудить? Сам говорил, все органы, как новенькие!
Рука с острым скальпелем задержалась над раскрытой полостью, как бы выбирая, с чего начать. Губы прозектора сложились гримасой секундного сожаления, а в мозгу, совершенно неожиданно для людей его профессии, мелькнула мысль, за которую, я ему очень благодарен: — Прости, парень. Тебе сильно не повезло…
Надо же, извинился перед покойником! При жизни я редко слышал извинения, разве что по пустякам. Хотя сам, по любому поводу только и делал, что извинялся, — «простите, пожалуйста». В одной глупой конторе, где довелось служить, мне даже кличку приклеили, — «прости, пожалуйста».
Я их простил. И всех других простил, кто считал меня человеком «не от мира сего» и неудачником. Да, везение и удача во всех делах обходили меня стороной.
Может, оттого что слишком часто извинялся? Определенно, тут есть какая-то связь… Скажите, вам часто встречались успешные люди, — не хамы? Мне — нет. Стоит человеку подняться на пол ступеньки выше по службе, или почувствовать вашу зависимость, даже в самом простом деле, — справку, к примеру, получить, как самое последнее ничтожество тут же начинает самоутверждаться хамством. Так что, если вы еще живы, не лежите на столе в прозектуре, и у вас есть амбиции, — хамите, и успех в делах будет обеспечен… Только никогда не произносите — «прости пожалуйста»!
Санитар подавал инструменты, прозектор торопил его, говоря, что надо спешить, времени мало.
Интересно, о каком «времени» говорит прозектор? Лично мое «время» уже кончилось. Теперь, оно, называется «вечность», а «вечности» не может быть «много» или «мало». И вдруг я понял! Говоря «время», он имел в виду совсем не меня, а время биологической жизни моих органов! Они еще живы! Если все делать быстро, они могут пригодиться, могут кого-то спасти, продлить жизнь. Я ДОНОР! Я донор. Донор…
Но, простите, пожалуйста, если вы такие здоровые, мои дорогие органы, если вы можете спасти чью-то жизнь, почему вы все вместе не спасли меня, мою жизнь?! Может, моя жизнь вам показалась не такой важной, не такой ценной, как жизнь тех, в кого вас пересадят? Может, я вас чем-нибудь обидел? Если — да, почему молчали? Ни боли, ни жалоб, ни даже малейшего укола. Дежавю… Такое со мной уже было. Тихо, без жалоб, слез и скандалов ушла из моей жизни жена. Оказывается, ее раздражало, что я дважды в день, утром и вечером, моюсь в душе. А иногда и ночью, если она допускала меня к себе. Ночное мытье ее особенно раздражало: — Ты так спешишь смыть с себя мой запах…
На самом деле все было еще проще. Она меня стеснялась. Стеснялась моей неприспособленности к жизни, неумению делать «настоящую карьеру», неумению много пить и быть «душой компании». При этом, она меня очень любила! Да, так бывает. Женщины устроены парадоксальней нас, мужчин. Она любила меня ревнивой эгоистичной жалостью, как часто матери любят больных детей. Но, постепенно, стеснение вытеснило любовь, и она ушла, не думая, что будет со мной.
Сейчас, глядя, как еще живые органы постепенно уходят из моего тела, я понял причину своей смерти. Они, как и жена, стали стесняться меня. Сильные и здоровые, они хотели жить совсем другой жизнью. Сердцу не хватало адреналина и радостного возбуждения. Легкие мечтали наполняться звенящим от мороза воздухом альпийских шале. Печень готова была в хмельном застолье перерабатывать литры водки, а либидо требовало женщин больше, чем я предлагал…
Утром, на парковой скамейке, совершенно здоровые органы взбунтовались, и отключили меня от себя.
Наверно они, как и жена, знали, что не пропадут без меня. Что в специализированных клиниках по всему миру за каждым из них стоит огромная очередь, и они смогут выбрать новых хозяев по своему вкусу и генетической совместимости. Ну и ладно. Простите пожалуйста.
…Через час все, что когда-то было частью меня, аккуратно запакованное в стерильные полиэтиленовые пакеты, лежало в корыте со льдом. Сердце, легкие, печень, почки, два моих глаза, и даже семенники. Каким-то особым, похожим на шприц инструментом из меня выкачали костный мозг. Слава Богу, подумал я, головной мозг еще не научились имплантировать. Не то, чтобы стыдно было, если кто-то чужой узнает про меня больше, чем мне бы хотелось. Просто, мои мысли, это моя тайна. Пусть хоть они останутся со мной.
За всей процедурой изъятия органов я наблюдал совершенно спокойно, но когда прозектор начал срезать со спины, груди и бедер тонкие полоски кожи, мне стало больно… Тонкая кожа рвалась в его руках. С кожей и у меня часто бывали проблемы. Чуть заденешь, сразу царапина, синяк. Ерунда, скажете вы, покойник не может чувствовать боль, и будете правы. Но душа то не умирает вместе с нами. Она бессмертна.
Следовательно, и боль ее, в каком бы мире душа не находилась, — бессмертна.
Я бы даже сказал, что именно боль, делает наши души бессмертными. И если чья-то душа не чувствует боли, то она вовсе и не душа, а просто часть тела, такая же бренная, как и все остальные.
Когда во мне не осталось ни одного живого, годного в дело органа, санитар с прозектором, переложили все, что осталось от моего тела в пластиковый мешок.
— Спасибо тебе, «неизвестный», что отдал страждущим свои здоровые органы, — пошутил санитар, задергивая змейку мешка.
Мне понравилась интонация, с которой он это сказал, — без злобы, без раздражения, как шекспировский могильщик — «Бедный Йорик»!
Вскоре появились и покупатели. Внимательно осмотрев каждый орган, они заглянули в мешок, удостоверились, что органы извлечены из этого, достаточно молодого тела, и начался торг.
Если не знать, что речь шла о частях моего тела, можно было подумать, что торг происходит у лотка субпродуктов в мясных рядах на рынке. Обе стороны знали, что «товар» скоропортящийся, быстро теряющий цену, а потому торговались быстро и уступчиво. В прессе мне приходилось читать, что трансплантаты стоят больших денег, но здесь, в морге, работало правило «первой руки», и их сторговали по обидно низкой цене. Впрочем, прошло совсем немного времени, и части некогда моего тела «ушли с молотка» за совершенно безумные деньги. Я даже испытал некоторое чувство гордости: не зря прожита жизнь! Жаль, жена этого не узнает. Она часто кричала: — Чего стоят твои мозги, если они не способны заработать приличные деньги! Да, за мозги мне платили совсем немного. Меньше, чем за бицепсы охранников, вообще лишенные извилин. Да что я, в историю загляните. Мозги во все времена ценились не очень. Великий мозг, почти всегда приносил великое страдание. От него, не то что знатное, даже Божественное происхождение не уберегло…
В лаборатории, где сделали множество анализов, мои органы вызвали настоящий переполох. По мере появления результатов различных тестов, выяснилось, что они обладают почти абсолютной совместимостью. Это было настолько невероятно, что, несмотря на неизбежную потерю драгоценного времени, все анализы перепроверили, и только после этого внесли во всемирную компьютерную базу данных реципиентов.
В считанные минуты, предложения на приобретение трансплантатов по любой цене, стали поступать из разных стран и, даже, с других континентов.
Парадокс! Молодой, образованный, абсолютно здоровый мужчина, с интеллектом выше среднего, без вредных привычек, почти никому не нужный при жизни, сейчас, разобранный на части, стал нужен тысячам мужчин и женщин по всему миру! Простите пожалуйста, но, при всем желании, меня не хватит на всех.
Знаменитая немецкая клиника, не ожидая согласия, сразу послала за моими семенниками специально оборудованный самолет. Оказалось, что они, абсолютно совместимы с организмом вождя африканского племени Лемба, который лежит в их клинике. Вождь того самого племени, гены которого, по утверждению ученых, напрямую связаны с генами Евы,Праматери всего человечества! Но самое фантастическое, — во всемирной базе данных тысяч больных, ожидающих трансплантации, не нашлось ни одного случая несовместимости с моими органами!
Впрочем, вру. Один случай все же был. Несовместимым с моими органами оказался я сам. К счастью, отторжение внутри меня происходило постепенно, и я успел пожить. Генетика тут не при чем. Сам во всем виноват. Жил фантазиями, а надо было, хоть иногда, жить простыми человеческими страстями и уступать плоти. Я же чувствовал, слышал ее просьбы, а иногда и бунт, особенно в предутренние часы, когда идиотские принципы терзали каждую клетку моих страждущих органов. Лицемер! Я отказывал им в праве на свои радости: на блуд, чревоугодие, пьянство, на сауны, на звенящий от мороза воздух зимних Альп и аромат мангровых зарослей. Я не понимал, что жизнь плоти короткая, а у плотских удовольствий еще короче. Так в чем их вина? Праматерь и та искусилась!
Простите, пожалуйста, дорогие мои органы, я не держу на вас зла. Вы поступили верно, что кинули меня на парковой скамейке в тени платанов. Я не умел вами пользоваться. Не замечал, не ценил вас. Лишь приблизительно знал, где вы находитесь. Но сейчас я за вас спокоен. На вас такой спрос. Вам подберут тела совместимые не только с генами, но и со страстями. Вы проживете с новыми хозяевами долгую и счастливую жизнь. Только не думайте, что я навсегда уйду из вас. Нет, я останусь и буду жить в вас так, как этого будет желать плоть ваших новых хозяев. Я уже знаком с ними, и они мне понравились.
МОЕ СЕРДЦЕ будет биться в груди молодой женщины, и я впущу в него столько любви, сколько ей будет нужно для счастья…
МОИ ЛЕГКИЕ будут дышать чистым воздухом гор в груди излечившегося туберкулезника.
МОЯ ПЕЧЕНЬ позволит новому хозяину пить много вина, и есть в свое удовольствие жирное мясо.
МОЯ КОЖА вернет красоту девушки, лицо которой изуродовали кислотой зависти.
МОИ СЕМЕННИКИ будут без устали наполнять наслаждением тело вождя африканского племени Лемба.
МОИ ГЛАЗА дадут свет глазам слепого, и через них я увижу мир таким, каким не видел его никогда раньше.
Все не так уж и плохо.
А если что не так, — ПРОСТИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА!
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer11-hotjanovsky/
