1. МОСЬКА vs СЛОН
Реплика
Если слон на кита влезет, кто кого сборет?
Л. Кассиль
Ай, Моська!..
И. Крылов
По улицам слонов не водят уже бог весть сколько, разве что в Индии. А вот мосек, то бишь собачек, развелось не счесть. Тем не менее, актуальность вопроса о слоне и ките сохраняется и поныне.
Двор это просто. Двор это площадка с пятиэтажками по периметру, да еще два небоскреба (почти), один против другого, и всюду жизнь, тем более в общем дворе, большом и уютном по замыслу — через двор на работу, через двор в магазин или просто по нему погулять. И конечно, это лучшее место для выгула собак, несмотря на развешанные знаки наподобие дорожных, где в круге косо перечеркнут собачий силуэт, а собак во дворе хватает, собаки все разные, все при хозяевах. Таинственным образом среди них (собак, конечно, как, впрочем, и хозяев) издавна сложилась иерархия. Предводителями во дворе подразумевались бульдог-громила, весь в медалях за родословную, в скобках — никакой, конечно, он не бульдог, а почти не произносимая порода, и малюсенькая шавка, беспородная, но тоже гордая. Возможно, это было связано с местом обитания — обе псины жили в квартирах на последних этажах двух небоскребов (почти). У бульдога квартира была ого-го, сдвоенная, при многих подушках и специальной клетке овальной формы для ночевки. У шавки же обычная двушка с крохотным матрасиком при входе. Бульдог четко знал, что у его хозяина в случае чего найдется и намордник, и жесткий ошейник и особо не баловал, шавка же вела абсолютно независимый от хозяйки образ жизни, поводок переносила с трудом, носилась повсюду, никого не замечая и не робея.
Бульдог, как все во дворе его называли, масти очень светлой, в рыжину, с косой челкой и косящим взглядом, пасть не ахти какая большая, зато челюсти — если здоровался, изображая дружелюбие, оставались следы зубов. Дворовые ребятишки прозвали его Слоном, хотя имя его было Аскольд. Шавка такими челюстями не располагала, была невзрачна, шерсть кое-где выпадала, но вполне все это компенсировалось визгливым захлебывающимся лаем без передыха, да еще и постоянной злобой в глазках почти на переносице. Та же ребятня звала ее Моська, иногда даже Мосс, вопреки подлинному имени Пусик, но она не реагировала. Слон и Моська во дворе не общались, ревниво, однако, наблюдая друг друга, официально считалось, что они враждуют насмерть. Оснований, собственно, для того не было, но Моська, едва увидев, азартно, теряя голос, облаивала Слона, очень этим гордилась и хвасталась где могла, Слону же это было до лампочки, но деваться ему было некуда, впрочем, это и так известно, если не быть буквалистом, от Ивана Андреевича Крылова. Дворовая ребятня эту пару обходила стороной, широкогрудый как бы бульдог Слон, рыкая, обнажал клыки в изобильных струйках слюны, а смешанных дворняжьих пород Моська, истекая гневом, рвала, если был, поводок.
Понять, о чем думают собаки много легче, чем, скажем, психологию кошек. В принципе, у каждой собаки максимум две мысли, и они их непрерывно, даже во сне, думают, первая о хозяине, кто бы он ни был, как бы ему угодить, и вторая — о поддержании на высоте собственного престижа. Кошки, к слову, неслыханно интеллектуальнее даже обезьян и потому толерантны запредельно — сытая кошка готова пригреть на собственном животе хоть мышонка, бог, впрочем, с ними, с кошками. Слон же и Моська равно были глупы безмерно, но по-разному, Слон просто дурак, а Моська еще и коварна. Аскольд-Слон считал, что широкая грудь одна обеспечивает его всеми возможными привилегиями, Пусик-Моська-Мосс — что злоба одна адекватна всем необходимым собаке качествам, Моська еще и была перегружена завистью к любому существу выше ее ростом, то есть ко всем встречным.
Так они и жили, Слон, рыча и угрожая всякому, кто попадется на пути, но опасливо помня при этом о жестком ошейнике, и Моська, вконец обнаглевшая, переласканная хозяйкой и оттого не знающая границ, Зарвавшись, однажды она выхватила у зазевавшегося алкаша непосильный ей бараний бок, траченый, правда, плесенью, но принцип важнее. Если копнуть, Слон во всем был прост, как репа, дальше аналогии с тезкой в посудной лавке так и не продвинулся, он был тупо уверен в своей доброте и справедливости. Моська же, где могла и не могла, затевала свары и стравливала кого ни попадя, чем громче скандал и безобразнее кавардак, тем ей вольготнее. Собаки, как и люди, обожают сбиваться в стаи, Моська сим беззастенчиво пользовалась повсюду, то любовную игру расстроит, то дружную стаю перессорит, пакостила чем и кому только могла. Кража куска мяса попала точно в масть, собачья мелкота, благо, солидный лай не по росту, едва это увидев, взвыли дружно — «бокмой-бокмой», несколько на слух кощунственно, зато объединительно и скрепляюще.
В конце концов, тугодуму Слону втемяшилось, что его миссия — мир во всем дворе и его окрестностях. У него уже был опыт встречи с неким пуделеподобным жирным псом, стриженым под идиота, по территориальному недоразумению, пудель, как вскоре выяснилось, обставил Слона, обвел его, короче, вокруг пальца так, что другие собаки, встречаясь на прогулке, втайне хихикали. Так что Слон не угомонился и начал готовить саммит с Моськой на предмет улаживания застарелых разногласий. Моська была в восторге. Не надо забывать, что собаки, как и все живые существа, активно разговаривают, язык их, от рыка до лая, не так уж как кажется, примитивен и вполне пригож для выяснения отношений, диалог собачий, подчас близок, а то и выразительнее, чем их хозяев. Отсюда ясный вывод: к любой мелочи стоит прислушаться.
Слон к встрече готовился скрупулезно, уложив морду на лапы, собирал на лбу складки, приносил хозяину поводок, сгребал по углам какие-то косточки, одним словом, нервничал. Моська, напротив, стала еще беспечнее и наглее, закрутила попутно парочку интриг, лезла в сборища малознакомых коллег по росту. Моська четко знала, кто в доме, и не только, главный. Все, включая хозяйку, обязаны кормить ее повкуснее, делать сон помягче, обихаживать и вообще, не лезть в ее мелкие пакости.
Местом встречи Слон назначил соседнюю, за шавкиным почти небоскребом стройку, как всюду в этом городе названную пышно «Северное сияние». Вход туда был перекрыт блоками, забором, шлагбаумом для всех, но не собак. Бульдог Аскольд Слон считал, что отлично подготовился к саммиту и вломит шавке Пусику Моське всю правду-матку по полной. Напрямую врежет про ее нетерпимый характер, задиристость, беспардонность, вмешательство в то, что ее не касается, смаковал, как, прижав ее к стенке, размажет фактами. Он даже приготовил фразу, по-собачьи нечто в смысле «на чужой каравай». Слон заранее смаковал потоки восторгов от породистых собак то ли в виде сахарной косточки, то ли облизывания его лап. При этом, как ни пыжился, не смог согнать с морды обычного своего выражения обиженного быка. Кстати, Моськина мордашка всегда искрилась искренностью, доброжелательностью, готовностью все понять и, простив, обласкать, вот только в глазках таился постоянный змеиный блеск. Поток бульдожьего рыка Моська прервала, не дав начаться, одним презрительным движением хвоста, это, мол, мелочь, есть дела куда важнее. И, не позволив Слону даже визгнуть, обрушила свое предложение — найти зазевавшегося алкаша и спросить в лоб, нужен ли все еще ему бараний бок. Предложение было столь радикально, что, по мнению обалдевшего Слона, решало практически все проблемы. Он впал в восторг и даже позволил уже не Моське, а уважительно Моссу потереться носом о свой нос. Как искать алкаша, где сейчас пресловутый бок, как вообще все это соорудить, Слону и в голову не пришло. Мир как всегда, и это самое важное, победил.
Из-под забора «Северного сияния» Слон и Моська возвращались хвост в хвост, довольные и друг другом, и двором, и всем, что попадало на глаза. Больше того, Слон раздухарился и пригласил теперь уже Мосса к себе запросто, Моська в ответ заявила, что двери ее дома для Слона открыты и ночью. С разных сторон множество сородичей мотали в их честь ушами, хвостами. Слон сломя голову рванул к хозяину, не очень уверенно ожидая порции похлопываний по загривку. А Моська немедленно сбила в стайку подобных себе оголтелых песиков и под клики «бокмой» натравила на умывавшегося неподалеку приблудного кота, сама же уселась в сторонке наблюдать, попутно тишком прокусив чей-то ребячий мяч. Марш победы, одним словом, раздавался, веселился, как мог, славный Мосс, так что Ивану Андреевичу самое бы время сочинить что-нибудь как раз об Аскольде и Пусике, но увы — уселся сердечный на скамейку Летнего сада в Питере безвылазно.
2. ДВОЕ И ШЕСТАЯ
Не быль, но и не эпос
— На басни потянуло, духом хирею, — Евсей Евсеич, давний пациент «тихого» отделения Шестой, брезгливо бросил ложку в манную кашу. — Да! Не дотягиваю до притчи, не те уж силы.
— Басня много кургузее, — отозвался Данила Саввич. — Ну, как юмор и сатира, рок-н-рол и блюз, Петр и Феврония. Притча это глубоко.
— Когда отсюда?
— Говорит, четыре, и чего? Нам, что дышло.
— Хвалю! А ко мне зачем?
Все, кто об этой больнице знал, звали ее Шестая, хотя номера, равно как государственного статуса, она не имела, так повелось в этом странном мире. Данила Саввич, поселенец свежий, заглянул к Евсею Евсеичу впервые. Режим здесь либерален, столовая общая, телик, в парке играшки-затевашки, палаты днем не заперты. По краям, правда, угрюмые фигуры в кургузых зеленых халатах, немые хоть тресни.
— Политику надо строить на улыбке, — объяснил Данила Саввич. — Как к лидеру лидер.
— За это уважаю. А зачем?
— Размах! Размах, он все углы перекрывает.
Нянечка Катя с грохотом вкатила колесницу для уборки.
— Нынче с главным обход, не забыли? Среда.
— Среда это в точку! — Евсей Евсеич закрылся подушкой как щитом. — Среда диктует мысль, мысль обволакивает действие. Все, что остается, вылупиться. И всем неповадно.
— Ух вы, убогие мои! Какао подлить?
— Да! — жестко ответил Данила Саввич. — Бесправие не в пример хуже правонарушения.
Визит свой Данила Саввич, помимо протокола, связал с шикарной идеей — из палаты Евсея прорыть тоннель в кабинет главного врача Друскина, Евсей Евсеич, даже не вникая, вжарил «казачка», сразу поняв, что наварит друзей, озарившись заодно идеей набрать спичек для взрыва психушки.
— Чисто на свадьбе! — Евсей Евсеич был доволен.
Евсей Евсеич прибыл в Шестую, имея солидный, за пивом, опыт общения с дворовой шпаной. Жена его терпела, страдала, наконец, не выдержала: козел вонючий и стадо твое козлиное, ее отличала склонность к высокопарности. Платила она больнице изрядно сверх тарифов. Евсей оценил ее речь как хвалу и был благодарен.
— В развитие мысли, — продолжил Евсей Евсеич. — Ты, Данил, с одной стороны, да и я расстараюсь, алкашей сгоню, нищебродов, лопнет психушка, дымом накроется. Можем и повторить, не заржавеет.
Данила Саввич даже потерялся, больно скор Евсей Евсеич:
— Шантаж?
— Зачем же? — Евсей начал уставать от перегрузки идеями. — Призыв к дружбе. Всем в образец.
Стояло жаркое лето, окна настежь. Непонятно зачем воробышек полез сквозь решетку, но факт налицо — птичка в палате. В мгновение ока Евсей Евсеич уподобился пантере, его движения потрясали грацией. Рывок баскетболиста, и комок полотенца сбил заморыша. Лицо Евсея Евсеича сочилось блаженством, когда он за лапку крутил над головой безжизненное тельце.
— А ты ловок, — Данила Саввич не определился до конца с оценкой.
— Можем повторить!
Заглянула медсестра: — Что ж вы творите, люди? Не совестно?
— Мир всем воронам и вообще борьба с террором, — строго окоротил ее Евсей Евсеич. — Не греши!
Зашел лечащий врач:
— Что случилось с птицей?
— Она упала, — Евсей Евсеич само простодушие.
Нянечка Катя, выдирая из скрюченных пальцев Евсея Евсеича трупик, успокоила медсестру:
— Нынче все покачнутые, Лиз, ты иди, я приберу.
Она знала, что различить человека нормального от сдвинутого по фазе никому не дано, жить уютно в этом дарованном мире надо уметь.
Евсей Евсеич ликовал. Наблюдая за Катей, он припомнил, как обволок сынка ее Павлика — не всегда Катя могла его оставить дома, подбил попалить из рогатки как члена «Меча славы», истребляющего в психушке террор. Слава это ты? — спросил тогда Павлик. А кто еще! — согласился Евсей. Катю оштрафовали, вход Павлику закрыли настрого. Вот, паршивцу бы птичку.
— Ну-с, как общее самочувствие? — и без этой суеты шепоток главного врача был еле слышен. — О, Катюша! Пришел на смену.
— Все бы вам шутить, Аркфимыч, — подобострастно ответила Катя.
Как все здесь, Катя, была непроста. Однажды поделилась — с кем, как не с убогими, — с Евсеем заветным: работать, то есть воровать, надо здесь, но жить там, а что ростом не вышла, не беда.
Главный уже отвернулся. Малых размеров халат его терялся в толпе белых халатов, штурмовавших двери палаты. Головы над халатами склонились к нему, вразнобой подхихикивая. Главный был лысоват, немолод, спокойные его глазки напоминали бы мышиные, если бы не смахивали так на буравчики, точнее даже, на острия шила. Поймав его взгляд, глаз было уже не отвести, любая же реплика принималась за шутку.
— Ну-с? — главврач надел очки, он лучился добродушием. — Жалобы есть ли? Сон? Стул?
— Тромб реванша проник в аорту мира, врач на то и врач, — Данила Саввич был строг, но чуть-чуть развязен. — Впредь принять меры!
Евсей Евсеич счел долгом смягчить ситуацию:
— Коллега сгущает, его скрепа — в размахе спасение. Идите с миром и не грешите.
— Ну-с, я вас понял, — Аркадий Ефимович соизволил, наконец, взять анамнез, маячивший перед его носом в дрожащей руке медсестры. — Так! Ну-с, все хорошо, все славно, как и следовало ожидать. Отдыхайте! — неожиданно он мотнул головой, в точности как артист Кузнецов в кинофильме «Белое солнце». — Тромб, говоришь? Х-ха!
Палата вновь опустела.
— Понял? — Евсея Евсеича переполняла решимость. — Ты, Данил, да я, Данил! Ты понял? Безбожники!
— Эт-то точно! — невольно повторил интонацию главврача Данила Саввич.
— Принудим! — успокоил Евсей Евсеич и умилился. — Ты, когда на воле, заходи ко мне. Как Энгельс к Марксу, запросто!
— Думаешь, выпустят?
— Обижаешь. Ленина любой выпустит. Сила тростник ломит.
Данила Саввич протянул Евсею Евсеичу потную длань, тот горячо ее сжал.
Корпуса Шестой раскинулись на отшибе, в тихом парке. Ее основатель, отец нынешнего главврача, прославился тем, что академически доказал возможность излечения психических отклонений у одной шестой всех в мире пациентов, коих и стал собирать в свою клинику. В Шестой пользовали все и всех, о ней шла громкая слава — папа-основатель потратился на рекламу. Здесь лечили и наркоманию, и страсть к курению, и паранойю, и деменцию, словом все, что изобретено медициной, от Гиппократа до Фрейда и далее. Сроком исцеления Друскин-пер назначал кому четыре, а кому шесть месяцев, Друскин-фис, достойный продолжатель именитого предка, свято тому следовал. Так это или не так, никто и не собирался проверять, мыльные пузыри, в конце концов, дело виртуозов. Но что один, что другой лис и лев в едином обличье, как завещал Макиавелли, сомнений не было. Чем были тронуты больные, диагнозы Друскиных излагали настолько витиевато, то есть, оправданно научно, что кошельки родных больного чуть не сами плыли в карман кудесников. У Друскина-фис владения уже потрескивали от перенаселения, оправдывая запредельный рост услуг. Разная публика стремилась сюда за исцелением, как правило, сорняки посолидней и отбросы поценнее, закон неумолим — из сора рождаются как стихи, так и олигархи.
Евсей Евсеич бог знает как давно обитал в Шестой, Данила Саввич без году неделя, и Евсей Евсеич тому невольно поспособствовал. Когда мать и жена Данилы искали ему приют, Аркадий Ефимович Друскин, лично их сопровождая, показал маленького, малозаметного, едва ли не робкого человечка, а когда тот заговорил, большего очаровашки она не встречали. Участь Данилы решилась — больные дружелюбны, и лечение, видимо, на высоте.
Данила Саввич был кряжист и в груди широк, лицо его наводило на мысль о бычьей вперемежку с ослиной внешности и увенчано было рыжеватой пародией на львиную гриву, его чаровала Мадонна, не та, конечно, а певичка. Евсей Евсеич полный ему антипод — неказист, малоросл, как бы хил, но накачан не хуже Сталлоне, глазки один в один с Друскиным-fis — шильца, во всем безлик, но улыбчив, млел от Кобзона и Газманова. Роднила их схожая кругломордость. В Евсее Евсеиче хитрость и коварство плескались во все стороны, строить планы он физически не умел, даже не подозревал, что такое возможно, просто был пакостлив по натуре. До Шестой его довела страсть — он повадился приманивать соседских кошек, а потом крутил их за хвосты до потери дыхания. Данила же Саввич, тупой от рождения, так довел претензии до совершенства, что терпение родни лопнуло — когда он потребовал во владение Москву-Сити и Мадонну, хотя бы, слава богу, не ту, его и упекли в психушку.
Оба пациента с первого взгляда глянулись друг другу, но, на людях, не сговариваясь, уперлись лбами — явное и полное неприятие и непримирение. Евсей Евсеич не знал, как он использует Данилу Саввича, но, что использует, не сомневался, как всех и всегда. Еще с кошек, когда наблюдающие мальчишки поощрительно орали и свистели, Евсей Евсеич уверился, что обожаем массами, ими владеет духовно и управляет. Кореша по бутылке за его счет подтверждали эти скрепы.
— Ведь сюда я тебя устроил, — за первой совместной трапезой укорил Евсей Евсеич соседа. — Загремел бы без меня в Кащенко.
— Это как это? — возмутился Данила Саввич. — Коль денег куры не клюют, куда хошь воткнусь. Моя-то всегда в центре.
— Тут ты прав, — согласился Евсей Евсеич, — но баба зло глобальное. Гнет на шее всех ценящих труд.
— Они! — горячо добавил Данила Саввич. — А еще псы потепления! Да гиены глобализации.
— Ты добряк! Надо нам, как пальцы в кулаке, — предложил Евсей Евсеич. — Тогда гречку дадут, поперек горла эта манка. Cosa nostra!
— Точно! Cosa, — одобрил Данила Саввич. — Повсюду террор, мaffia!
Cosa nostra значит общее дело, мafia происходит, возможно, от арабского «бахвальство». Парочка владела начатками латыни, o tempora, o mores.
— Саввич, давай на ты!
— Евсеич, друг!
Они никогда и не собирались никому выкать, взаимная симпатия крепла безразмерно.
Пока Данила Саввич лелеял планы, Евсей Евсеич действовал. Столик в столовой его мало устраивал, тесноват и в принципе вообще ему положено обедать, полдничать и ужинать одному. Старушка — божий одуванчик, соседка, прихлебывала, причавкивала, коробила, одним словом. Опасливо глянув на зеленые халаты, Евсей Евсеич рывком сгреб с ее стола тарелки, а когда она посмела ахнуть, содрал с ее головы парик.
— Мое! — просипел он. — Сидеть не сметь при мне, пальцы обломлю, — и трусливо огляделся.
Зеленые халаты стояли, как столбы.
Размах, в азарте вспомнил Евсей Евсеевич Данилу Саввича, в размахе сила, и сходу вышиб стул из-под мужичка-заморыша по соседству.
— Марш в сортир! Мочить буду! — и тут же оробел. — В смысле пописаю.
Халаты, наконец, проняло, они двинулись от стен армейским шагом. Евсей Евсеич собрался вмиг, плюхнулся на место и, воздев ладони, зажмурившись, во всю мочь понес молитвы в процветание Шестой и всех санитаров.
Халаты споткнулись в недоумении и вернулись.
Данила Саввич, наблюдая за Евсей Евсеичем, томился: вроде, и принять неловко, да пусть порезвится, и окоротить бы, но как, неясно, его просто жгло что-то поправить, но до хваленого размаха, то бишь разгула, не хватало пороха. Наконец, сердце его успокоилось: жестко, через нянечку Катю, учинить запрет на посещения буяна.
А Евсей Евсеич и взаправду забуянил. Где добывал, неизвестно, но то в борще всплывали тараканы, то у обедающих вылезали глаза от перца в компоте, и говорить нечего о соли во время трапез. Тянулось это, пока не распространилось и на столовую для руководства. Тем более, что верная главному, несмотря ни на что, Руслан-Катя несла и несла ему замыслы Данилы Саввича, а Евсей Евсеич как раз приступил к взлому пола и с трудом был укрощен санитарами, в тумбочке его нашли целую гору неизвестно как добытых спичечных головок. Он пошел в разнос, так что выхода, кроме перевода в «буйное» отделение, не оставалось.
Прошло три дня, у А.Е. Друскина морщины заполонили лоб, но решение, традиционно мудрое, нашлось: как врач он признавал необходимость изоляции Евсея Евсеича, как бизнесмен указал персоналу впредь до распоряжения прикрыть глаза, оброненный намек на алкашей свербил в памяти.
Загонять всех в угол — постоянная, да больно приевшаяся забава у жизни, впрочем, простительная: вырабатывается привычка, а привычка это выверенная опора величия вождей, государств и, само собой, выбора спиртного. Грех не укрепить такую привычку кнутом, заодно, пусть и с носорожьим изяществом, перепрофилировав пряники — тоже инновация — в налоги и иные поборы. Впрочем, это тема иная.
Вывод же общий — психушки были, есть и вечны, дурдомы по-нашему.
3. ОТМОРОЖЕННЫЙ ПАЛЬЧИК
Сказка для взрослых
(не старше 14-ти)
Любая привычка предполагает
наличие натуры, любое заблуждение —
существование истины.
Л. Вовенарг
Вступление. О возникновении науки крышелогия
В стародревние времена в моде были джинсы, кроссовки, биты и хамство.
Жили тогда неупорядоченно и суетливо, в сексуальном преимущественно хаосе, пили неумело, работать не учились и не предполагали, превыше всего гордились прошлым, что касается истории непосредственно, помнили, как свидетельствуют источники, Ленигашвили и Сталильянова, особо эрудированные Брежропова, остальные, а их много, в учебниках и памяти не удержались. Некогда на окраине Вселенной ютились заброшенные державы, все по роду правления тиранократические или демотираничные, кому где по вкусу, говно на палочке по факту, но такого понятия в мировой тогдашней политике не было. За давностью лет они теперь упоминаются крайне редко, но принципы археологии не дозволяют исключить их полностью. Самой беспокойной, назойливой и привередливой была на отшибе от них Республика Крышетудей, КТР чаще.
Все это давным-давно исчезло, истлело, забавляет лишь узких специалистов, немногие сохранившиеся артефакты тоже не впечатляют. Интерес, и то преимущественно в качестве уроков для начинающих ходить младенцев, возобновился, когда при раскопках подножия горы, называвшейся свалкой, чтобы было понятно, местом, где без разбора собирались отходы жизнедеятельности, натолкнулись на предмет, представляющий собой узкий металлический ящик. Робот, специализирующийся на вскрытии любых запоров, оторопел через час работы, оказалось, ящик был не заперт. Лингвисты доказали, что в древности он назывался сейф.
В нем в эстетическом беспорядке, вдохновившем крупнейшего ныне мастера живописи, на полотно «Пройденное бессмертно», лежали бумаги, как правило, в побуревших расплывшихся пятнах неустановленного происхождения, впоследствии на уроке в музее ученик, начинающий говорить, высказал подвергнутое учеными критике предположение, что это запекшаяся кровь (подр.: Космопедия, разд. Анекдоты). Ящик, видимо, был неудачным экологическим опытом уничтожения путем сжигания в герметичном помещении больших объемов бумаги.
Исходя из постулата, познание непознанного уменьшает непознаваемое, содержимое ящика скрупулезно исследовали. Как и предполагалось, ничего яркого обнаружено не было, но завеса прошлого приоткрылась еще раз, палеонтология обогатилась свежим материалом. Прежде всего, возродилась многажды осмеянная теория цикличности времени, в КТР первобытное состояние общества спустя тысячелетия вернулось, расцвело, несмотря на окружение новейших по тому времени технологий, более того, присутствие этики, философии, искусств.
Все это в совокупности легло в основу, дало пищу новому подотделу археологии, крышелогии. Ее основоположником стал делавший робкие в науке шаги семикурсник университета, энтузиаст, пожелавший до времени, до серьезных открытий, оставаться инкогнито. Не обошлось без яблока Ньютона, им стал документ под грифом «совершенно секретно», извлеченный из сейфа, Когда он случайно попал в руки будущего основоположника, тот не понял смысла в грифе, но именно это заставило его заняться проблемой, студент забросил исследования, сулившие ему ученую степень, и добился почти единоличного владения сейфом.
Документ, оборванный по краям и почти сгоревший, в уцелевшей части состоял из фразы: «Бабушка, бабушка, назло тебе пальчик отморожу».
Глава первая. О содержании науки крышелогия
Первые годы наука крышелогия далеко не продвинулась, содержание ее достаточно скудно, основоположнику, упорно скрывающему свое имя, удалось опубликовать лишь одну статью, правда, на сайте, имеющем государственную поддержку, подписался он буквой N, Эн, решив положить ее в основу диссертации «Крышелогия как проект новой цивилизации».
Прежде, чем робкие лучи мысли Эн обрели черты рассвета, ему пришлось перелопатить массу бесполезного материала, едва ли не целый диск заняли изыскания в заброшенных архивах сведений о трудах и днях таких бесполезных деятелей, как Беня Сталлер, Че Маоастро, Пол Ким Дун, Хругорбальцин. Эн долго не мог осознать, что стоит за понятием государство Республика Крышетудей, пока не наткнулся на запись в школьной тетради и путем сложных умозаключений не пришел к выводу — КТР это жильцы (тудейцы) земель, огражденных со всех сторон пограничными столбами. Утешала мысль, что лишних знаний не бывает. И это святая правда.
Перенасыщенный раствор кристаллизовался. Научная новизна диссертации Эн заключалась в предположении, что в КТР велась неслыханная по масштабам и почти не выполнимая организационно подготовка к переселению 150 миллионов человек в иную Галактику. Помешал этому возможно некий неизвестный науке катаклизм, других гипотез пока не было. Натолкнуло Эн на столь смелое предположение лавинообразное сползание КТР как агрегата к первобытному состоянию. Казалось бы, все располагает к прогрессу, и финансы, и электроника, и ресурсы, и дружелюбие соседей, но упорство заправил этого движения вызывало только восторг и восхищение. Великая цель оправдывает великие средства.
Приближение выпускных экзаменов мешало Эн в его работе, которой он увлекся до потери всего личного. Главное заключалось в том, что Эн и его предки жили на территории некогда КТР, это не имело значения, но подвигало к продолжению труда и требовало мужества. Информационная среда, квантовые технологии так влияли на распорядок дня, занимали столько времени, что человеческий мозг не поспевал за ними угнаться, едва хватало на освоение этики и эстетики. Изучение истории как бы спряталось в закромах, что уж говорить об археологии и прочем. Сбиваясь в погоне за новым, люди падали от изнеможения, сходили с дистанции. Их трудно не понять, борьба за жизнь всегда жестока.
Огромное количество часов заняла предыстория КТР, Эн, несмотря на профессиональную память, с трудом различал громадное количество имен, труднопроизносимых и незначительных по последствиям деяний. За ними стоял некий интеллект, управлявший ими, как марионетками, каждый из заправил КТР был ничтожен, вместе это была грозная сила. Пришлось копать глубже. Можно было вернуться к идее Бога, но оппоненты вмиг бы ее разрушили, опираясь на единую религию, где Бог признан творцом, силой, давшей движение с его законами Вселенной, точкой, расширяющейся до бесконечности. От прежней некомпетентности сохранилась лишь молитва в качестве психотерапевтического средства, ничего личного, как шутили бизнесмены.
В конце концов, Эну удалось выстроить линию от времен, присыпанных пылью забвения, до кончины объекта крышелогии, Ученый Совет мог бы принять ее за основу. Было ясно, что естественные науки в данном случае непродуктивны, эволюция генов не разгадана, формирование типа личности тудейца климатически-равнинными условиями и слабостью природных сотрясений не имеет научного обоснования.
Систематизировав находящиеся в его распоряжении факты, Эн начал с формулировок.
Основоположения:
Первая черта. Мироощущение тудейцев складывалось из подчинения завоевателям, с одной стороны, и комфорта владения рабами, с другой. Совокупно это направляет к лени и жестокости как основам характера, чему способствовала и изоляции от остального мира.
Вторая черта. Когда племенной строй трансформировался в родовой, изоляция как постоянный фактор стала невозможна, тудейцы с восторгом и возмущением восприняли внешний мир, сравнивая его успехи со своим убожеством. Родовой строй, позволяя заимствования, противится преобразованиям, ибо, прежде всего, он зиждется на комфорте.
Третья черта, вытекающая из вышеизложенного. Осознавая отставание, будучи не готовы к переменам и не желая их, тудейцы погрузились в зависть и ее порождение злобу. Родовой строй утвердился, опираясь на свойственную ему воинственность, общество преобразовалось в казарму.
Четвертая. Тудейцы ранней родовой формации, обратившись к христианству, вычленили из него, сделав главным слоганом, менее всего свойственную этой вере черту, пример человека как Мессии заразителен при неустойчивой психике. Веками всеми силами интеллекта в сознание тудейцев внедрялась идея народа-богоносца, мессии, что привело в апогее к беспомощному стилистически учению о счастье всеобщей нищеты, насаждаемому штыками. Основная особенность предтудейского и последующих периодов в почти фантастическом расцвете таланта коварства.
Пятая черта. Возникла необходимость реформации, произошла бурно украшенная словами замена одной формы правления другой, отторжение цивилизации усилилось, началась миграция общества в сторону первобытного человека с его обитанием в настоящем, неумением отличить следствие от причины, жадностью к насыщению, верой во всесилие дубинки. В наследство КТР получила и применяла массово ложь и бесстыдство.
Общий итог (документами не подтвержденный). Предварительно претендентом на соискание ученой степени делается вывод, что КТР зиждилась на исповедании единства воли, насилия, агрессии и лжи. Ему предшествовало строго структурированное общество из: 1. сидящих граждан (не обязательно по тюрьмам и лагерям), они же рабы, равно и солдаты, 2. охранников строя и 3. главарей; слои постоянно находились в турбулентном движении. В КТР структуру сохранили, изменив слои количественно; сохраняя черты феодализма, вернулись к родовому строю, предполагая целью первобытное состояние. Сугубо милитаристская пирамида управления источилась ржавчиной коррупции, индустрия зачахла, технологии устарели, интеллект высох, убожество расцвело, благородство съежилось (прим.: Указ. понятия следует толковать строго в тудеевском смысле, ибо все они изначально находились в зачаточном состоянии).
Глава вторая. О гипотезе науки крышелогия
Трудности подстерегали Эн с первого дня. Прежде всего, следовало расшифровать наименование Крышетудей. Светило лингвистики на основании найденного казахского алфавита предположил, что это означает Лучшие навсегда, пришлось направлять заключение на экспертизу, поскольку Эн знал, крыша это защита от дождя или преследования, слово, однако, пишется крышетудей. Тем не менее, это не мешало переходить к формулированию основной мысли.
Если идеология КТР держалась на столпах одержимости и тупости, именуемых в этой стране идейностью и принципиальностью, упорством в достижении цели, то единое поведение опиралось на самообман для внутреннего употребления и ложь для внешнего, они постоянно смешивались. Доказательств того и свидетельств тому не было, оставалось предположить, и это слабое место диссертации, что могущественная группа, высшая элита трезво понимала невозможность перемен. Должен был возникнуть сговор, следовало привлечь неслыханные средства, как материальные, так и людские, и здесь пока опереться было не на что.
Грела надежда на тайны сейфа, но Эн не питал иллюзий. Начать подготовку к переселению 150 миллионов в другую Галактику и сохранить подобное в тайне не представлялось возможным, не говоря о соглядатаях, доносчиках и шпионах, сам масштаб не позволял скрыть подобное, это первое. Второе, уже замысел, не говоря о реализации, требовал гениальных решений, причем значительной группы ученых, но там, где главенствовал принцип тотального принуждения к сотрудничеству, это исключалось. Чудом дошедшие легенды о Левшибине и Циолгарине доверия не вызывали. Исследование уперлось в тупик, следовало искать сверхсекретные данные.
Однако сам факт исчезновения, исчезновения целиком, населения КТР сомнению не подлежал, просторы республики, города и веси обезлюдели полностью, не тронутыми остались фауна и флора. Оба деда и обе бабки Эн, только весьма захмелев, рассказывали мальчику байки своих дедов и бабок о катастрофе, кризисе, несравнимом ни с чем, потрясавшем планету. Эн, конечно, по школьным учебникам знал о тудекатасе, но это было из области бронтозавров, Великого потопа и чувств не задевало за дряхлостью.
Итак, что есть тудекатас?
Когда мир очнулся от сладкого сна и врубил телевизоры, он узнал, что КТР на карте отныне отсутствует. Мир возликовал, решив, что избавился от главной угрозы, что теперь можно кромсать военные расходы, швырять деньги на полезные вещи. Со всех сторон набежали энтузиасты, мародеры, волонтеры, проходимцы, романтики, любители халявы, одним словом. Все понимали, что необходимо в кратчайшие сроки реставрировать возомнившее себя недоступно великим государство, заселить пустоты, поживиться и разжиться.
Тудекатас грянул. Первые дни угара миновали быстро, многое было разворовано или утеряно, тогда вспомнили о законности, без визы пересечение границы даже отсутствующего государства следовало пресечь. Так что границы забетонировали, начались томительные заседания всемирных учреждений, заканчивающиеся наложенным невесть кем вето, КТР вновь попала в изоляцию. Не кормленые коровы мычали, собаки сбивались в стаи, свиньи бродили повсюду, гнили, распространяя эпидемии, отходы.
Волевое решение пришло из-за двух океанов, по плану Сержанта все находившиеся за рубежами средства чиновников КТР были брошены на реанимацию страны, по документам триллиарды, реально наскребли парочку триллионов, основное успели вывезти.
Эн не стал углубляться в детали, к его диссертации это не имело касательства. Тудекатас едва не разрушил мир, экономика, структура международных связей, сам уклад жизни с трудом справились с проблемами восстановления пустыря, населенного одними животными. Спасла, как всегда, наука, лихорадочное почкование технологий сумело помочь человечеству устоять на ногах.
Особую роль сыграл нейратом, оружие, без следа уничтожающее все живое и само следов не оставляющее, запрещенное даже в племенах, его удалось переориентировать, как атом в далекие времена, на созидание. Экономика стремительно начала восстановление, попутно обогащаясь новыми открытиями. Кстати, именно тогда нашли возможность диалога с покойником в те два часа, что оставались жить его сознанию.
В итоге на искренних радетелей заселения КТР средств не хватало, они справлялись сами, вершители мировой политики о них забыли. Тудекатас остался в истории страницей, упоминать которую стало дурным тоном.
Глава третья. О фактографии науки крышелогия
Эн с головой погрузился в разгрузку, систематизацию и дешифрование содержимого сейфа, труд одному непосильный. Его изыскания не вызвали энтузиазма в ученых кругах, но фанатизм побеждал и не такие горы, понимая, что только для каталогизации потребен целый институт, кафедра выделила ему в помощники аспиранта, бездельника и бабника, так что Эн продолжал разгребать Авгиевы конюшни в одиночку.
Наука давно перестала быть уделом затворников, отсюда скудость и разброс фактов, установленных Эном, он, как мог, ввел их в подобие системы, рассчитывая со временем ее упорядочить. По-прежнему главное звено не было ухвачено, разорванная цепь теряет якорь. Дух подлинного ученого не позволял Эну остановиться, интуиция подсказывала, что якорь цел и будет найден, дело поглощало Эн настолько, что он не замечал смену времен года.
По крупицам собрался облик руководителя КТР, во всех бумагах, имеющих отношение к общественной жизни, он именовался Тупихан, очень редко товТупихан. На счастье, помогли бескорыстно реставраторы. В остатках изящной некогда папки нашлось еще одно упоминание отмороженного пальчика, как ни загадочно, во фрагменте записи беседы с задваокеанским вождем, на просьбу о пояснении этого термина товТупихан отреагировал, цитата, с ироничным презрением.
Все остатки сохранившихся записей, фотографий, портретных набросков свидетельствовали о том, что Тупихан был выдающейся даже для наших дней личностью. Собранный Эном в особое дело архив ТКТР, письменные и визуальные источники, запечатлел его в замечательных позах, к сожалению, основная часть утрачена, в частности, свидетельства о выполнении прямых обязанностей. Восстановленные и частично реставрированные визуальные источники прежде всего акцентируют внимание на позах, Эн, поглощенный восторгом, скрупулезно изучал их. Тупихан верхом на медведе играет его носом, Тупихан, держа голову в пасти крокодила, вырывает крокодилу зуб, Тупихан в полете, держась рукой за крыло орла, открывает орлу клюв, Тупихан целуется с коброй, обвив себя ее хвостом.
Чем дальше углублялся Эн в изучение фактов, тем отчетливее вырисовывалась догадка, что только один человек мог решиться на неординарный шаг переселения страны, это ее глава.
Последующая работа по извлечению относящихся к Тупихану сведений утвердила Эна в этом предположении. Материалы нового дела — архив ТКТР, личностные источники — рисовали условно объективную картину. Тупахан был баснословно богат, полы его резиденции в несколько гектаров вместо ковров покрывали пачки денежных купюр, он лично владел флотом яхт и несколькими эскадрильями. Столь же баснословно он был скуп, за 18 лет потратил 3 денежные единицы и 6 ее десятых, даже его любовницы с детьми и семьями содержались за казенный счет.
Его кредо состояло из двух пунктов: убеждения, что наследственность легко заменяется воспитанием, от растений до человека, и уверенности, что в диспуте он побеждает заключением собеседника в тюрьму.
Допущение, что Тупихан автор и инициатор идеи, отнимающей у Эна сон, психологически вероятно, предположительно и его личное финансирование. Новый поворот гипотезы имел право на существование, если бы не соображение, что одному такое не под силу, нужны соратники, сообщники, собутыльники, позволил себе шутку смертельно уставший Эн.
Эн настолько измочалился, что позволил себе надраться с прикомандированным аспирантом и его спутницами. Аспирант между делом задал ему вопрос, простой и очевидный настолько, что только усталостью или увлеченностью мыслью можно объяснить, что до сих пор его не задавал себе сам Эн, кто владелец сейфа, в чем его предназначение. Требовалось изменение курса, поиск ответа.
Случайность король находок, венец поисков, разгадка лежала перед глазами, блокнот под названием дневник, отложенный до лучших времен, а он-то и был искомое, фрагменты его заметно отличались от предыдущих свидетельств. Сам вопрос, за его мелочностью, был забыт. Истина вообще собирается по крохам.
Дневник принадлежал сыну некоего вельможи, даже с указанием возраста владельца, 14 лет. Установить имя вельможи не представилось возможным, всюду он значился папа. Понятно, почему он не привлек внимания Эна сразу, добрая, начальная, треть содержала похотливые записи и наброски знакомых девочек, Эн укорил себя в ненаучной предвзятости и, скрепя сердце, поблагодарил аспиранта.
Мало того, что повреждения обрывали фразы и слова, и те теряли смысл, Эну пришлось пробираться сквозь заросли не устоявшегося почерка и не поддающегося расшифровке сленга. Однако уже первые внятные записи подняли его дух, до эврики, возможно, оставался шаг. Эн 16-м кеглем вывел записи на экран: «Играл с Ксюхой, сука в натуре, предок ныл, Иван Ваныча жмут, моя кодла за него», «Ксюха спит с батяней, у охранки выбили стекло, Иван Ваныч улетел на море, горит универ», «Били морду черному, сиськи Ксюхи класс», «Поддавали у Ксюхи, Колян из Б ляпнул, что у него ствол».
В отделе древних рукописей Эну сильно помогли с очисткой записей, его работа, наконец, привлекла внимание ректора, дело ускорилось. Группу ему, конечно не дали, но помогали уже многие и охотно. Хотя и поздно, но поняли, что стоят на пороге раскрытия забытой, но оттого не менее великой тайны истории, поговаривали даже, что Эн, минуя кандидатскую, может стать академиком.
Сплетни мало трогали Эна, главное, работа ускорилась. Удалось установить, что Иван Ваныч кличка Тупихана в узком кругу, Ксюха его дочь, батяня синоним папы безымянного автора, доверенное лицо Тупихана. Из последующих записей почти достоверно вытекало, что Тупихан постоянно передвигался по КТР со скоростью ракеты, боясь своего окружения, но еще больше того, что охрана откажется применить ракеты против народа в случае его недовольства. Время написания текста совпадало с периодом острой неустойчивости режима. Одну из последних записей мальчик, как ни странно, посвятил политике. Указом Тупихана вводились его перевыборы каждые десять лет при обязательном конкуренте в лице Ксюхи.
Наконец последнее достижение Эна. На нижней полке сейфа лежали сгоревшие, но нетронутые, листы числом четыре, все под грифом. Прочитать пепел не составило хлопот, несмотря на язык труднее дневникового.
Первый пепел листа содержал реакцию на запрет Тупихану и его клеврету (прим. Эна: влад. сейфа, факт незнач.) посещений любой страны; вводился зеркальный запрет перевозок через границы КТР любых продуктов питания, равно как любого печатного и/или устного слова.
Второй пепел был посвящен объятиям Тупихана с Ким Ир Хуяком по случаю побратимства, сородтства и вечной приязни и ликованию в пустынях и на горных кряжах по этому поводу.
Третий и четвертый пеплы листов с трудом поддались дешифровке ввиду отсутствия специалистов по языку официозов КТР, считать ее полностью достоверной Эн не решился. В них содержались туманные, не внятные записи перешептываний с неизвестными принцеудами, где упоминались размеры взяток за возможность заимствования и дальнейшей ликвидации участников хищения чертежей нейратома.
Гипотеза Эна подтверждалась хотя и косвенно, но укрепляя основу. Нейратом, учитывая его универсальность, мог стать движителем галактического передвижения. Тупихан, видимо, как века было в КТР принято, позаимствовав идею, поручил развить ее и осуществил задуманное.
Цепь воссоединялась, Эн позволил себе на этот раз стать на якорь отдыха.
Глава четвертая. О практической значимости науки крышелогия
Склад Эна соответствовал настоящему ученому. Не имея бесспорных подтверждений революционной гипотезы, он не мог позволить себе ознакомить с нею широкую научную общественность. Убеждение в правоте далеко не доказательство. Источники, однако, иссякли, то есть, они многажды подтверждали уже известное, но глухо молчали о конечном факте. Предположим, что нейратом и в военном, и в мирном отношении настолько мощное средство, что в силах переместить 150 миллионов в некую отдаленную точку. Первый недоказанный постулат. Если согласимся с ним, куда направились эти миллионы? Орудия слежения и наблюдения настолько усовершенствовались, что различат блоху на Центавре, а просто исчезнуть столь массово невозможно, какие-то следы пребывания не могли не быть обнаружены в наши дни. Снова слабина.
Добросовестность требовала обращения к совершенно посторонним специалистам. В Центре разработок неохотно, сквозь зубы, все же согласились проконсультировать неизвестного гуманитария. Эн понял причину, дело в том, что с их точки зрения он сосунок, ничего в технике не смыслящий, а объяснять примитивно они не желали. Однако, когда Эн, ничего не скрывая, поведал и о своем труде, и о сомнениях, ребята смягчились, даже увлеклись. Ни во что особо Эна не посвящая, они сели за расчеты.
Итог оказался ошарашивающим. При всем умении, при всем устрашающем бряцании оружием КТР, Эн вспомнил картинку окутанного угольным дымом в океане «Генерала-от-инфантерии», уровень развития науки и техники нигде не позволял использовать нейратом для столь масштабной операции, его диапазон ограничивался военно-стратегическими задачами. Скудные сведения, которыми располагал Эн, однозначно свидетельствовали, что население КТР жило хуже, чем впроголодь, милитаризм, пожиная жатву, сам же и разрушался, нейратом мог быть им использован только в целях разрушения.
Гипотеза подрубалась под корень. Разгадка была так же далека от решения, как от Эна блоха на Центавре. Годы напряженной работы ушли кошке под хвостом. Эн запил с горя.
Когда неслыханная, невозможная ни при каких обстоятельствах догадка пронзила его мозг, Эн чуть не лишился сознания, все еще замутненного алкогольными парами. В Центре разработок Эну искренне посочувствовали, на всякий случай запросили квантовых умельцев о перепроверке. Дела давно минувших дней никого, кроме Эна, не волновали, передовые мальчики все подтвердили и занялись текучкой. Напряжением воли, складом ума Эн сумел восстановить научную последовательность, все-таки нельзя скрыть, что удар был чрезмерен, но Эн преодолел. Озарение продолжилось.
В единую веревочку свились первоначально незначительные находки — полу сгоревшая запись, стенограмма беседы с задваокеанским лидером, пепел листа №1. Сомнений у Эна, с его подлинно научным мышлением, не осталось. Тупихан был последователен и принципиален, говоря современным языком, туп до посинения: назло всему миру он отморозил себе пальчик, пальчик, судя по всему, соответствовал его амбициям.
Таким образом, наука крышелогия не сумела обрести практической значимости, тем не менее, Эн, так и оставшись в истории науки Эном, диссертацию защитил с блеском, вопреки правилам, ему присвоили доктора. В настоящее время он заведует отделом, ведущим изыскания местонахождения Тупихана после применения нейратома и близок к завершению.
Эпилог
Суммируя вышесказанное, озирая, если можно так выразиться, орлиным оком историю от потопа до наших дней, можно утверждать, что наукой так и не удалось пока решить две задачи: 1. доколе достойными будут править недостойные и 2. к чему человеку брови.
Прежде чем краснеть за свою слабость, дражайший друг,
было бы куда разумней краснеть за то, что мы — люди.
Люк де Клапье де Вовенарг (1715–1747)
конец
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer11-kotler/
