***
НЗ НА ЗАВТРА…
Спалив НЗ до капли – налегке,
Едва живая и почти немая,
Я выхожу из длинного пике,
Всё-всё об этой жизни понимая –
О том, что даль – темна, а высь – ясна,
Что снизу вверх – Сизифова дорога,
Что воля знать – не каждому дана,
Но за незнанье спрашивают строго,
Что самое надменное чело
Ничуть комка земли не плодородней…
– Тепло ли тебе, милая?
– Тепло.
– Свободно ли?
– Куда ещё свободней!
Как тень – легка. Как летопись – права.
А главное, так счастливо открыта:
Из сердца моего растёт трава.
Во лбу – грохочут крылья и копыта.
***
Не называй меня по отчеству:
На публику уловки эти.
Я обживаю одиночество,
Как взрослость обживают дети.
Его суровая методика
Правдива, как кардиограмма,
Но огнедышащая готика
И здесь вздымается упрямо…
Что в нас меняется? По совести
Такая оторопь и стужа –
Узнать в конце любимой повести
Игру не мальчика, но мужа.
***
Сентябрь уступает ночные радения вьюгам.
Не можешь уснуть: чьи-то тени кругом и мольбы.
Не плачь. Не впервой ты оставлена ветреным другом.
Давно ль научилась, любя, отпускать без борьбы?
Не плачь! Посмотри, как над этой последней могилой
Из мёртвой листвы под дождём воздвигается храм,
И в нём херувимы поют с небывалою силой:
«Осанна… Осанна… и аз, погибая, воздам…»
Лети, моя осень, сквозь это закатное небо
Туда, где не плачут, не мстят и прощенья не ждут.
Вкуси, моя осень, и этого скорбного хлеба,
Взойди и на этот, врагом подожжённый, редут.
Без страсти и слёз – по стеклу и расплавленным плиткам,
Как девочка Ева, смеясь, пробеги босиком
И ветхую душу отдай очистительным пыткам
Космическим льдом и подземным крутым кипятком…
К ВОПРОСУ О НЕВОЗМОЖНОСТИ ДИАЛОГА
Бьющийся о стекло, конечно, не понимает,
Что боль и холод не свет ему причиняет,
И возвышает гнев на желанный свет,
Уверенный, что стекла между ними нет.
Если бы знать, увериться – на мгновенье! –
Что причиняет боль не свет, а само стремленье,
Если б открыть отчаянья благодать:
Изнеможенье звать и невозможность – вспять!
Стало быть, разговор – кристалл беспощадной тверди
И достигается только ценою смерти?!
Стало быть, весь твой свет – только в конце тоннеля?
Поговорим едва ль… или же – еле-еле…
ПЕРЕД ГРОЗОЙ
Постольку, поскольку мы жертвы июля,
Песков и растений немые рабы,
В нас мысли уснули, и страсти уснули,
Как спят восклицания в горле трубы.
Как яблоко, облако зноя упруго –
В ладонях катай или зубом кусай…
В янтарную мякоть, вместилище юга,
Малиновый клюв, не стесняясь, вонзай!
Пускай, возникая с коротким шипеньем,
Кропя и пятная горячий песок –
И дальше, пунктиром по пыльным ступеням,
Прерывисто капает розовый сок!
Вся речь бытия – лишь младенческий лепет,
Который ещё не смешит и не злит…
Но мастер, что к пёрышку пёрышко лепит,
Всё чаще и гуще на небо глядит…
***
Обвитая ветрами ледяными,
Апрельских переулков пустота –
Пугающе пространна и тверда
И кашляет октавами больными…
Мы можем быть родными и чужими –
Сейчас – и никогда – и навсегда…
Так клавиши при лёгоньком нажиме
Срывают бури с нотного листа,
Чуть видимого на рояльном лаке…
Душа томилась в лоскутке бумаге,
Пока её на свет не извлекли –
И вот она смелеет постепенно,
И белые созвездия Шопена
Восходят в небо чёрное с земли…
***
Как хочется жить романтической верой,
что в завтрашних сумерках – свет, а не мрак,
что город с утра золотой, а не серый,
что люди – не звери, а Бог – не дурак,
который отдал на распятие Слово,
как будто не ведал, что жертвует – зря…
что в будущей жизни мы встретимся снова,
беспутные чада Его декабря!..
***
Лене Тимченко
Невозможную, как её можно найти?!
Но не верьте наветам лгунов!
Никакой Джомолунгме не встать на пути,
Если сердце услышало зов!
Пусть скулит твоя плоть обездоленным псом,
Пусть упорствует: «Проще живи!» –
Может только душа, позабыв обо всём,
Предаваться пространствам любви.
Лишь она отвечает на тайную речь,
Оторвавшись от вязкого тла,
Чтобы тяжкое тело с собою увлечь
Под вселенские колокола;
Только ей и дано принимать забытьё,
Как священную чашу царей!
Горный воздух любви,
ледяное питьё,
искупленье Детей и Зверей…
***
Как светлячок в картонном коробке,
Томится разум в черепной коробке…
Вся в ожиданье генеральной трёпки,
Вселенная висит на волоске…
Должно быть, завтра грянет Страшный Суд –
Так ощутимо неба содроганье…
Я здесь – но как же тесен ты, сосуд
Вселенной, данной мне для обживанья!
И этот невостребованный свет –
О, как он жжёт! Мой смысл… Моё распятье…
Он к чистым звёздам сквозь меня воздет,
Пронзая тело, как дрянное платье…
***
Пусть остаются леса! Пусть с картинами вместе наброски
Вечно живут… Пусть огня избежит черновик!
Все голоса опираются на подголоски,
Если уж хор в тишине первозданной возник!
Тонкое тело мгновенного замысла – хрупко,
Но никогда не обманется тот, кто из ласковых недр
Всебытия и обмана в свой контур втянул, словно губка,
Очерки проб и ошибок, наивен и щедр…
Сын отсечёт – внук, любя, соберёт и залечит:
Небо хранит отдалённых миров чертежи.
И, как титан, подставляющий вечности плечи,
Всю его ношу, Художник, прими – и держи!
***
Здесь узелки беспамятно горят…
Бесцветные колышутся ресницы…
Сама себе я предсказала ад,
И что ему осталось, как не сбыться?
Пророчество – только предлог
Для самого дальнего хода:
Сатир восхитительно плох!
Он пляшет, нагой, как природа.
Он пляшет и жертвенный корм
Хватает с червлёного блюда…
Скульптура фаллических форм
Не есть прославление блуда!
Глумиться станет всякий теремок
Над бескорыстной бедностью рисунка…
Поэтому все двери – на замок…
И ключ – в окно…
А там Луна – как лунка…
НАТЮРМОРТ
Сухие розы, розовый бессмертник,
Попробуй слёзы – запихать в конвертик…
Попробуй затолкать в коробку – вздох,
Пока он на просторе не заглох!
Но бронза – величава… глина – дремлет…
Стекло – судьбе… фарфор – пространству внемлет…
И чья-то мысль мерцает в хрустале…
Сухая роза – глиняная ваза…
Метафора священного экстаза –
На скромном ученическом столе…
