БЕССОННИЦА
Открывается дверь. И в проёме стоит чернота.
Никогда у меня ещё не было ночи длиннее.
Ну, конечно, сквозняк. Всё равно всё внутри холодеет,
Замирает дыханье невыпущенным изо рта.
Эта ночь, этот страх — сколько будет меня он тревожить?
Не давая уснуть, заставляя смотреть в потолок…
И опять — как ответ — заскрипев — до мороза по коже —
Открывается дверь, как страница с заглавьем «Пролог».
Открывается дверь — и опять я сквозь сон её слышу.
Темнота, загустев, многотонно ложится на грудь.
Пробираюсь к окну — всё равно мне уже не уснуть —
И смотрю на мозаику окон и чёрные крыши.
В небесах, как в груди, бьётся белое сердце луны.
Завороженный мир канул в сон под его аритмию.
Зарождается день — высоко над луной и над миром,
Отражаясь в морях, что безводны и не солоны.
МАКЕЕВКА
Я здесь впервые в жизни счастлив был,
И здесь же — первые узнал печали,
Я бредил горизонтом голубым,
Хоть взрослые его не замечали.
Меня с ума сводили поезда,
Гудящие в неведомых просторах,
Я машинистом стать хотел, когда
Я вырасту (синоним слова «скоро»).
Был детский сад напротив. А левей —
Панельный дом в пять этажей. И тополь
Его, как друг, ладонями ветвей,
Как по плечу, по краю крыши хлопал.
Кузнечики электропередач
Гигантскими прыжками убегали
За терриконы, шахты, мимо дач,
Лесопосадок, автомагистралей.
Расплавленный закат стекал в ставки,
Он застывал в них тёмно-синей бездной,
И день от ночи были далеки,
Как звёзды отражений — от небесных.
Я помню иероглифы ветвей
В прогнувшемся от туч апрельском небе,
И молнии за домом, что левей,
И гром, и мысль, что это движут мебель.
То была первая моя гроза.
И я читал на стёклах строки капель,
Как можем мы порой читать глаза,
И небеса тряслись в грозе, как в кашле.
Гораздо позже я открыл букварь,
И вдруг расширились границы мира:
Теперь в них были школа и бульвар,
И только третьей частью их — квартира.
Я вглядывался в звёзды, как в глаза
Далёкого неведомого друга,
И я, и он — мы были голоса
В какой-то вечной, грандиозной фуге.
Я слушал ночь. Безумьем было спать!
Мной овладела жажда слышать звуки
Машин, шагов, часов, пробивших пять
И снова взявших время на поруки.
Рассвет обычно проскользал сквозь щель,
В неплотно пригнанных друг к другу шторах,
Дневную скуку возвратив вещей.
Я засыпал, поймав последний шорох.
А утром, снова — от избытка сил
Переходя на бег, я предавался
Пути. Через бульвар ползли такси,
И плыли в окнах облака, как в вальсе.
Так было в снег. И в яблоневый снег.
А в тополиный снег всё вдруг менялось.
Ненужным становился этот бег
Мир был накрыт жарой, как одеялом.
И раскалённый город — весь был мой!
С средневековостью копранад шахтой,
Что башней, не один видавшей бой,
Мне виделся, меж облаков зажатый.
Я в нём любил и лабиринт домов,
Своей похожестью сбивавших с толку,
И небо, мутное, как старое трюмо,
Когда том осени снимался с полки.
И мой бульвар, который все шаги
Мои хранит, как буквы — лист бумаги,
Как небо, став без тополя нагим,
Ветвей хранит приветственные взмахи.
Век незаметно пролетит, как миг.
Как пролетают детство, юность, зрелость,
Как исчезают люди меж людьми,
И звезды, что к рассвету догорели.
Лишь нам с тобой исчезнуть не дано,
Пока живу — храню тебя, как дека
Рояля, что хранит аккорд давно
Ушедшего в столетья человека.
Лишь нам с тобой исчезнуть не дано.
Как всеопределяющие вехи,
Как амфоры века хранят вино,
Друг друга будем мы хранить вовеки.
ЦВЕТОК
В сердцевине белого цветка,
В сонном мире влаги и нектара
Отдых от полуденного жара
Наконец нашёлся для жука.
У дорог, на улицах, в домах —
Душно, душно от жары и чада,
А в цветке — рассветная прохлада,
Животворная, как жизнь сама.
В сердцевине белого цветка
Так легко уснуть под шёпот листьев,
И, написанные невесомой кистью,
В тихий сон вольются облака.
В мирный сон вольются лепестки,
Куполом над головой сомкнувшись;
Звёзды — жившие когда-то души —
Будут удивительно близки.
Нежно вздрагивающий их свет
Глупому жуку нашепчет счастье
Быть живой, неотделимой частью
Для планеты, лучшей из планет,
И поверившему им жуку
Будет сниться… много будет сниться!..
И рассвет займётся на границе
С небом — первый на его веку.
И цветок с рассветом станет домом
(Яблочный цветок — уютный дом).
И шептаться будут так знакомо
Листья, только — не понять, о чём.
Будет день. Над морем крон зелёных —
Майский снег — от яблонь к облакам…
И цветок качнётся изумлённо
Вслед летящим в небо лепесткам.
БЕГ
Ты вовлечён в наплыв событий,
Ты загнан под одну из крыш
Многоэтажек. С толку сбитый,
Бежишь по жизни и бежишь.
А дни приходят и уходят,
Как будто дверью ошибясь,
В свои извечные угодья
Сквозь снег и мартовскую грязь.
Ты постигаешь бесконечность,
С балкона глядя в небеса,
Вот в клумбе протрещал кузнечик,
Вот снег, вот первая гроза.
Вот первая твоя морщина,
И седина в твоих висках,
По улицам летят машины,
Как дни, как годы, как века.
За новолуньем — тает месяц.
Мелькнув тарелкою пустой,
Исчезнет, ничего не веся,
Уйдёт, накрывшись темнотой.
И ты исчезнешь, не заметя
Исчезновенья своего —
В мечтах об отдыхе и лете,
С отяжелевшей головой.
Бег кончится. Но в одночасье —
Сквозь листопад, туман и снег
Ты снова побежишь, и счастье
В том, что конечен этот бег.
***
Кто я на свете? Я не знаю сам.
Я лишь разрозненные знаю вещи:
Меня влечёт к полночным небесам,
Как будто ими мне покой обещан.
Я слышу вечность в музыке воды
И в дождевых сплетающихся струнах,
И ночи напролёт её следы
Читаю, будто книгу, в звёздных рунах.
Ещё я знаю: листья так желты
Бывают осенью — от солнца, что впитали,
И улетают, ставши с ним на «ты» —
К нему, за ним — в открывшиеся дали.
Я знаю снег, в лицо летящий мне!
Ему уже я подставлял ладони —
Он был дождём — на острия камней
Он словно упадал в земном поклоне.
Стенная плесень — лунные моря
Дублирует — от края и до края,
И очертанья эти — с октября
В углу, за шторой — это тоже знаю.
Я знаю — в ночь зажжённая свеча
Истает с первым проблеском рассвета,
Ещё я знал — в начале всех начал —
Кто я, зачем… но память стёрла это.
НОЧЬ
Ночь черным-черна.
Этой ночи грусть
Я, как «Отче наш»,
Знаю наизусть.
Зацепил звезду
Гребешком забор:
— Всё равно уйду!
— Забери с собой…
— Да куда забрать?
— В тишину и синь.
— Нет, не выйдет, брат,
Даже не проси.
Тополя луну
Затащили в сеть,
И она в плену,
Но уйдёт от всех.
Облако фонарь,
Будто ржавый гвоздь,
Будто с ним — война,
Проколол насквозь.
Облако дождём
Расплескалось вниз,
На дома — но что
Облаку до них?
На асфальт и в пыль,
В грязь и на траву.
Ты сегодня был,
Завтра — в синеву.
Вспыхнул — лишь на миг
Тусклый свет даря,
Брошенный в камин
Лист календаря.
Вспыхнул — и погас,
Растворен навек
Среди всех богатств
Мира — человек.
Тянется, беля,
К звёздному шатру
Новый день. Земля
Завершает круг.
ОСЕНЬ
Так поздно теплится восток
Над клёном рыжим.
И на ветру дрожит росток
На нашей крыше.
Созвездья капель на стекле,
Рассветы в восемь.
И на обеденном столе —
В вазоне осень.
На пианино и шкафу,
Рыжи по-лисьи,
Сквозь сон — цветы, а наяву —
Букеты листьев.
И кажется, что всё навек —
Берёзы-свечи,
И тот стоящий человек,
И этот вечер.
И ночь, вся в золотых огнях
Пустых бульваров,
И от прохожих и меня —
Обрывки пара.
И будто скалы, облака
Над нашим домом,
Плывут в закаты и века
Судьбой ведомы.
И сталкиваются, и вновь —
На небе чисто.
Не были, были — всё равно —
И вслед им — листья.
И всё ж — не меньше облаков,
Без тех, что стёрлись,
И так же — где-то далеко
Звезда сквозь прорезь.
Луна в прорехе, как портрет
В овальной раме —
Как тысячи и сотни лет,
До нас — и с нами.
ДОНБАСС
Край меловых и рукотворных гор,
Донца и Калки, Игоря и скифов,
В разлуке я с тобой — который год!
Который год мне вместо дома Киев!
Я здесь родился — здесь я жил и рос,
Стоят над жизнью, словно заголовки:
Макеевка, Ханжёнково, Буроз
Черёмушки, Криничная, Щегловка…
Встречают, провожают — тополя,
Выстраиваясь в ровные шеренги,
За горизонт дорогу мне стеля,
Под вечер — в золотистом ожерелье.
И трубы на штыки берут рассвет,
Когда я, оторвавшись от бумаги,
Свободен ото всех земных сует,
Смотрю, как реют облачные стяги.
Из этих окон я смотрел на мир,
Когда ещё огромным мне казался
Тот тополь с листьями, истёртыми до дыр…
Сентябрь прошёл, а тополь, вот, остался.
Из этих окон я смотрю на двор,
И тополь худ январской худобою,
Край меловых и рукотворных гор!
Я — хоть и ненадолго — вновь с тобою.
***
Ночь продирается сквозь окна
Чересполосицей огней,
Дождя, листвы, луны моноклем
На мокрой крыше и над ней.
Ночь отпечатана в созвездьях
Лохматых капель фонарей.
И ни души… Чудно, что есть я.
Застыло всё, как в янтаре.
В квадратах окон пальцы-ветви
Увязли, как в смоле паук,
Воздеты вверх с немым приветом
Метёлки тополиных рук.
И неизбежность пробужденья
Сомнительна. Не верю, что
Подслеповатый день проденет
Свой луч, как нитку, между штор,
Что солнце вновь желтком яичным
Вдруг выскользнет из облаков,
Застыв в полуночи, я лично
Не верю, что во сне легко.
В какую ночь уснул — не помню,
Не помню, как попал к окну,
С луной, висящей многотонно
И вниз струящей тишину…
ОГОНЬ
Развели, чтоб согреться, огонь.
Он метался, просился на волю,
Извивался, как мучимый болью,
И тянулся лизнуть мне ладонь.
Без огня — ничего не увидеть,
Непроглядна вокруг темнота,
Чёрно-белы черты, как в графите,
Испещрившем пространство листа.
Как тепло от руки, от дыханья,
От склонённой ко мне головы,
И теперь не нужна мне другая,
Хоть вчера ещё были на «вы».
Ты садишься ко мне на колени —
Мы устали, теперь отдохнём,
И огонь обнимает поленья,
И поленья трещат под огнём.
Это старая, старая сказка,
И сегодня герои в ней — мы,
Хоть сюжет её прост и истаскан,
Как покров окружающей тьмы.
Были двое — и жили до искры,
Промелькнувшей в касании рук,
И не знали тревожащих истин,
Что потом принесли столько мук.
Всё вокруг от огня засияло,
Участилось биенье сердец —
Всем живущим известно начало,
Никому не известен конец.
Посмотри! Что-то вспыхнуло в небе,
Только это ещё не рассвет.
Я счастливым таким лишь во сне был,
Что не снился уже много лет.
Посмотри! Вдруг истаяли звёзды,
Добела раскалён небосвод,
И непройденный путь наш навёрстан,
И все реки перейдены вброд.
Все вопросы нашли вдруг ответы —
Даже ясно, зачем мы живём…
Наша осень вдруг кончилась летом,
И наш вечер вдруг сделался днём.
…Ветер тихо развеивал пепел,
Нашу память об этом огне…
А огонь — то ли был, то ли не был,
То ли в дрёме почудился мне.
Мы простились с тобой. Я направо,
Ты — налево продолжила путь.
Нам кивали сгоревшие травы,
Шевеля предрассветную муть.