Началось с бабы Тани, соседки по общей прихожей. Хотя, пожалуй, что нет — началось с того, что выдохся картридж, а как раз на воскресенье Алеша планировал отпечатать курсовую, которую, кровь из носа, надо было сдать утром в понедельник. Друзья, он знал, гурьбой укатили за город, а фирмочки, занимавшиеся заправкой, вполне логично оказались запертыми.
Тогда-то и пришла к Алеше мысль впредь заправлять печатное устройство самому. С детства обожающий покопаться во всевозможной технике, он без труда разобрался, что к чему, и, не затратив и получаса, нашел через интернет, где приобретаются расходная химия и запчасти.
О доступной и недорогой заправке картриджей на дому вскоре узнали приятели и приятели приятелей. И вот тут-то как раз вмешалась в ход событий баба Таня. Голосистая, как громкоговоритель, она стала вещать на весь корпус, что у нее не проходной двор, сопровождая данную информацию всем тем, что по обычаю сопутствует подобным заявлениям.
А Лёша к тому времени уже успел привыкнуть к небольшим дополнительным доходам. И, значит, ему не оставалось ничего иного, как поставить дело на легальные рельсы.
У города в аварийном доме нашлось пустующее помещение площадью в сто пятьдесят квадратов. Алексею столько не требовалось, ему с лихвой хватило бы и пяти, но город, в отличие от частных владельцев, брал по-божески. И Алеша остался.
Однако дешевизна, как водится, бывает обманчива. Районное начальство, которому спокон веку не было никакого дела до этого здания, вдруг с его, Алеши, появлением озаботилось побелкой фасада и благоустройством прилегающей территории. Лёшиными, разумеется, силами и за его, понятно, счет. И санстанция, то в упор не замечавшая свалки в ничьих комнатах, где, словно в перинатальном центре, с комфортом плодились крысы, теперь требовала, чтобы ничто не стояло у Алеши непосредственно на полу, а лишь на стеллажиках и в тумбочках, и чтобы на соответствующем ведре крупно было написано — «Для полов».
Ровесник и тёзка, пожарный инспектор, приятельски побеседовав и без ложных отнекиваний приняв посильный взнос, оставил всё же предписание, прочтя которое, Лёша долго и основательно чесал в затылке. В предписании, со сноской на даты исполнения, предлагалось вывесить план эвакуации, приобрести четыре огнетушителя, разблокировать черный выход и полностью смонтировать заново всю электропроводку.
Друзья, располагавшие опытом взаимоотношений с пожарным надзором, уверяли, что если бакшиш принят, сделать достаточно только то, что не требует капитальных затрат. Мол, оттуда, из пожнадзора, в любом случае снова придут и снова не откажутся от предложенного, оставив в новом предписании прежние пункты. Но Алексей, страдая болезненной исполнительностью, влез в долги, однако полностью во всех арендованных комнатах заменил проводку.
Тёзка появился ровно через год. К тому времени Алеша расчелся с долгами и даже успел немного отложить про черный случай. Бравый, в отутюженной, лихо сидящей на нем форме, инспектор с лучезарной улыбкой крепко пожал хозяину руку. Затем испытал душевный подъем, обнаружив на видном месте план эвакуации. И, словно близким родственникам, обрадовался огнетушителям. А вот выполненная в строгом соответствии со СНИПом электропроводка, как показалось, несколько его озадачила. Впрочем, если и да, то самую малость. Делая сразу два дела, тёзка продолжал судачить о том о сём, оформляя новое предписание. Затем, получив вполне умеренное своё, с чем-то смущаемой душевностью во взгляде пожелал Алеше всего самого лучшего и удалился.
На бланке, размноженном типографским способом (для облегчения задач проверяющего весь дежурный текст был распечатан, а все необходимые графки разлинованы), было указано Алексею, что теперь он должен заменить на окнах глухие решетки распашными, поставить, заказав в организациях, имеющих на то лицензию, вместо обычных дверей огнестойкие. А еще — заключить договор с такой-то фирмой на исполнение противопожарной сигнализации, тревожный импульс от которой передавался бы непосредственно в диспетчерскую огнеборцев.
Долги к третьему появлению тёзки-инспектора, которое, словно по расписанию, осуществилось точнехонько через год, на этот раз еще не успели покрыться, что не помешало Алеше ощущать внутри нечто праздничное, сравнимое с тем, что чувствовалось им когда-то на экзаменах, когда добротно выучен предмет. Однако прилежание Алексея почему-то не обрадовало проверяющего. Скорее, наоборот. Тёзка озабоченно закусил губу и так углубился в размышления, что, остановив глаза на Лёше, явно не видел его. Потом, вдруг оживившись, вжикнул молнией на кожаной папке и вынул из ее недр рулетку.
Замерив расстояние от пола до потолка, инспектор звучно причмокнул, с удовлетворением изобразив на лице наигранную разочарованность.
— Понимаешь, — пояснил он Алексею, у которого при разомкнувшихся с вдохновенным звуком губах инспектора споткнулось сердце, — при столь малой высоте потолков уже нельзя вести прием заказчиков. А тут еще деревянные перекрытия, которые необходимо снабдить огнестойкой защитой. То есть отнять еще сантиметров десять-пятнадцать…
— Какой защитой? Какая высота?.. — ошарашенно проговорил Алеша. — И почему ты сразу не сказал?.. Зачем же я два года ишачил, приводя в порядок помещение, в котором в принципе нельзя работать?!
— Ну, так уж и «в принципе»! Можно, утвердив соответствующий проект, поменять перекрытия на железобетонные. Или — тоже, конечно, с расчетами и проектом — углубить полы…
— Ты издеваешься?
— Я? — актерски возмутился инспектор, не скрывая, однако, откровенного торжества во взгляде. — Это нормы такие, — и он ловко выхватил из папки увесистую книгу в затерханной мягкой обложке. — И мы с тобой обязаны их соблюдать!
— Это сколько же там норм, в таком толстом буке! — охнул Алексей. — И найдется ли кто-нибудь, кто способен их все выполнить?!
Инспектор неопределенно приподнял плечи и улыбнулся.
— Так что же мне делать? — в отчаянии спросил Лёша.
— Тебе, — с нажимом отвечал тёзка, — надо было задать этот вопрос еще два года назад! А не падать теперь в обморок. Чтобы мы начали смотреть на нарушения в твоей мастерской сквозь пальцы, ты должен стать полезным человеком для нашей конторы.
— Я — полезным? Чем?
— Видишь ли, нет ни одной организации, ни одного производства, где не используют принтеры…
— Теоретически — да. А на деле по нескольку дней могу просидеть без почина.
— Это без дружбы с нами ты так сидел. А вот если подружимся… Есть множество солидных фирм, которые отнюдь не бедны и с удовольствием отблагодарили бы инспекцию, но испытывают затруднения с наличностью. Так вот как раз ты, ничем не рискуя, можешь выручить и их, и нас. При этом и себя не забыть.
— Это как это?
— Проще простого. Я на проверяемом объекте договариваюсь об определенной сумме, и они переводят тебе эти деньги якобы за обслуживание оргтехники. Ни у кого никаких подозрений: оргтехника действительно имеется, обслуживать ее необходимо. Далее ты снимаешь полученное со счета, и мы благородно делим навар с учетом всех твоих потерь, хлопот и интересов.
— И ты больше не достаешь меня предписаниями?
— Достаю. Бумаги должны выписываться — как без бумаг? К примеру, сегодня нарисую, что ты должен пропаять такие-то соединения в проводке. А они у тебя уже пропаяны. То есть я потребовал — ты исполнил. Ну что — по рукам? Или будем зарываться в землю, углублять полы?
Лёша принял предложенную руку, чувствуя невыразимое облегчение. Отныне всё им заработанное не будет больше уходить на обеспечение пожарной безопасности!
В ту минуту он не мог еще осознавать всех выгод скрепленного рукопожатием согласия. Переводы посыпались на его счет с непрерывностью снежинок, рождаемых снегопадом. До крайней степени щепетильный в расчетах, он честнейшим образом отдавал тёзке-инспектору долю, причитавшуюся контролирующей организации. Взаимно и та сторона не имела никаких возражений относительно оставляемой Алексеем себе своей доли. У Лёши завелись, наконец, деньги! И появилась скромненькая, но машина — штуковина до зарезу необходимая в его расширяющемся хозяйстве.
А хозяйство действительно пошло в рост. И еще как! Ведь почти каждая из фирм, подмаслив через Алешу инспекцию, попутно делала еще и реальный заказ. Алексей стал, как говорят, зашиваться. Позвал на подмогу друзей, те привели своих знакомых, и вскоре у них образовалась закадычная шатия из дюжины не всегда обязательных, но зато приятных в общении работников.
Огрехи, допускаемые собравшейся развеселой братвой, подчищал за всех он сам, Алеша, тихий и безотказный, покладистый и надежный. Благодаря чему фирма всё больше набирала солидности, приобретала вес и известность.
Но в один из неизменно улыбчивых дней в помещении, интенсивно приспосабливаемом юным товариществом не только для осуществления производственной деятельности, но и в качестве прибежища для утех и развлечений, появился вежливый до угодливости, средних лет мужчинка.
— Скажите, пожалуйста, — начал он, уединившись с Алексеем в закутке, считавшемся кабинетом, — вы собственник этих апартаментов? — и необидно улыбнулся, бросив взгляд на просевшие дугами низкие потолки.
— Допустим, — ушел от прямого ответа Алексей.
— Дело в том, что мой клиент, очень и очень авторитетный в городе человек, хотел бы выкупить данное помещение.
— Это исключено! — не задумываясь, отрезал Лёша, успевший сродниться с этими стенами, свыкнуться с успешностью, которая нашла его здесь, и побрататься с шебутной бражкой, собранной им под этими, пусть и не весьма приглядными, сводами.
— О, не спешите, не спешите говорить нет! Вы не знаете, КОМУ хотите отказать!
— А кому? — поинтересовался Лёша.
— Условия договора запрещают мне называть имя, но, чтобы вам приоткрылся масштаб личности, сообщу по секрету, что школьная спортплощадка, граничащая с двором этого дома, уже отписана моему клиенту. Как вам кажется, много в городе найдется людей, способных оттягать у школы спортивную площадку?.. Он планирует снести это, скажем прямо, отжившее свой век здание, и возвести на его месте элитную высотку. Нынешний спрос на престижные квартиры вам известен, цены на подобное жилье тоже не являются секретом. Против такой заинтересованности могущественных людей нам с вами не устоять. Поэтому лучше согласиться с их пожеланием. Это будет и спокойнее, и выгоднее.
Участливый взгляд посетителя передавал нешуточную угрозу, и Лёша, никогда не умевший лукавить, бесхитростно поделился:
— Но у нас тут как-то вот… Как-то вся жизнь… Получается, отдать всё, а получить какие-то деньги.
— А вы возьмите не «какие-то», возьмите хорошие деньги.
— И что с ними делать?
— Приобрести аналогичную хатынку в другом месте.
— Я, видите ли, тоже не всё могу говорить, но для нас именно место, адрес… И потом, сто пятьдесят квадратов в самом центре — да их не укупишь!
— Сложновато, — признал гость, — но если подключить профессионалов…
И здесь бесхитростный Лёша нашелся:
— А купите вы для нас помещение! Где-то тут, в центре. И мы туда съедем.
— Ну а что, — поразмыслив, согласился гость, — можно попробовать.
Алексей никак не ожидал от себя такой изобретательности и такого таланта блефовать. Жизнь, оказывается, и вправду учит. Ведь он всего лишь арендовал эти, ставшие такими же привычными, как собственное жилье, квадраты. Но и впрямь до такой степени сроднился с ними, что торг вел, искренне считая их своими.
Кстати сказать, ему ведь уже и предлагали было выкупить помещение у города. И даже действовала программа, по которой арендаторы пользовались преимущественным правом выкупа. И цена назначалась городом никак не рыночная. Но Алешу останавливала мысль о неизбежном хождении по кабинетам, где, как ему представлялось, обитают в точности такие же типажи, как пожарный инспектор. И Алексей не без оснований предполагал, что там его станут мытарить неисполнимыми условиями, выдвигая оные с присовокуплением всё тех же прозрачных намеков. Да еще и где-то нужно было раздобыть для выкупа сразу внушительный куш. Зачем выкупать квадраты, когда ты живешь себе и платишь потихоньку ничуть не обременительную аренду? А главное, Алексей не видел повода к беспокойству: кто же в здравом уме ни с того ни с сего позарится вдруг на эту халабуду, столько лет простоявшую бесхозной?
Теперь же, выслушивая вкрадчивого стряпчего, он понял, что ему необходимо выиграть время, чтобы успеть выкупить милое сердцу пристанище. Пусть вежливый мужчинка ищет для него замену этих квадратов, пусть показывает найденное, а он, Алеша, будет браковать предложенное и делать всё, чтобы ускорить свою собственную покупку. Если, конечно, — от этой мысли у Алеши всё похолодело внутри, — если те могущественные граждане не озаботятся узнать, точно ли он собственник, и не турнут его отсюда, простимулировав расторжение городом договора аренды.
Чувствуя себя чуть ли не мошенником, которого могут схватить за руку, он подал заявку на выкуп. Прошло! И события потекли по трем направлениям. Неспешным порядком вызревала, одолевая этап за этапом, процедура приватизации. В свой черед, риелтор, нанятый всесильным неизвестным, искал коммерческую недвижимость, способную удовлетворить Алексея. А параллельно чья-то невидимая рука одно за другим предпринимала действия, назначенные принудить засидевшихся в этом доме жильцов второго этажа к наиболее охотному расставанию с их квартирами.
Первое направление отличала обычная казенная неторопливость, хотя всё протекало в целом довольно гладко. Чего никак нельзя было сказать о направлении втором. На дворе выкомаривал, выкидывая невиданные фортели, восьмой год. Две тысячи восьмой, конечно. Крупнейшие банки Штатов без ограничений ссужали деньги банкам помельче, а те под небольшой процент распихивали их коллегам всего мира. Брали многие, но аппетит поистине неутолимый отличал финансистов, проросших там и сям на просторах бывшего Союза. Вот здесь уж брали так брали! И со щедростью сеятелей, без оглядки разбрасывали направо и налево валютные кредиты. Кризис, призванный покончить с этим безумием, уже маячил на горизонте, а люди, как это обычно и бывает в канун катастрофы, вели себя всё безрассуднее.
Под залог приобретаемых объектов народ влезал в долги, чтобы покупать недвижимость, которая дорожала бешеными скачками, чем приманивала к себе толпы новых желающих. Вежливый мужчинка был подлинным мастером своего дела, однако отпущенный ему лимит средств никак не позволял найти хоть что-нибудь, имевшее шанс понравиться Алексею. Предлагая время от времени что-то найденное, риэлтор заранее знал, что не получит согласия, и скорее испытывал неловкость, чем имел основание упрекнуть Алешу в несговорчивости.
Но самым щедрым на сюрпризы оказалось направление третье. Явившиеся вдруг, словно черт из табакерки, электрики, выдвигая причиной аварийность строения, пригрозили жильцам отрезать электричество, а газовщики без лишних разговоров смахнули автогеном с наружных стен газовые трубы и наглухо запаяли торчащий из земли хвост ввода. Нежданно-негаданно оставшиеся без газа люди первым делом бросились в ЖЭК. Но там все странным образом прятали от них глаза, а начальник, показав пальцем в потолок, шепотом сослался на город. В мэрии искатели справедливости, после заглядывания наугад во множество разных дверей, оказались в юридическом департаменте, работники которого клятвенно пообещали затребовать квалифицированный ответ городского отдела архитектуры и строительства.
Подозрительно скоро прибывшие на место специалисты из «архитектуры» побродили вокруг дома, сделали несколько снимков в помещении Алексея и на трещинах старинного кирпичного забора, кое-где уцелевшего по границам двора. И оставили у трещин бумажные маячки, что тоже засняли фотиками.
В появившемся вслед за этим «заключении» увеличенные фотографии похожего на руины забора выдавались за снимки несущих стен здания. И был обозначен такой процент износа жизненно важных конструкций, при котором администрация не только вправе отключить электро-, газо- и водоснабжение, но даже и обязана принудительно выселить жильцов.
Обитатели второго этажа в полном составе примчались к Алексею, как делали это при каждом новом демарше коварного инкогнито. Их было всего лишь трое. Одной из квартир владела одинокая бабушка — хлопотунья и чистюля, сильно вдохновлявшаяся в процессе возведения хулы на власть имущих и не лишенная артистизма. Другую квартиру занимала бездетная пара предпенсионного возраста, тоже имевшая обыкновение пошуметь солидарно с соседкой. Но их непримиримость не выглядела такой уж решительной.
На этот раз бабушка, Любовь Игнатьевна, с нарочитой доверчивостью заглядывая Лёше в глаза, высказалась в том смысле, что неплохо бы подать требование о привлечении к ответственности бессовестных фальсификаторов из «архитектуры». И адресовать его никому иному, как вновь назначенному столицей прокурору области, которого выдвинула на должность политическая сила, пребывающая в яростных контрах с партией мэра и большинства в горсовете.
— Вы, Алешенька, человек молодой, образованный… — закончила она комплиментом, обязывающем Алексея взять на себя труд по составлению необходимой бумаги, а также хлопоты и риски, связанные с подачей этой бумаги.
Алексей, не без удивления открывающий в себе в последнее время способность увиливать от плутовских к нему подходцев, ответил без заминки:
— У меня такое заявление не возьмут.
— Почему?! — в один голос воскликнули Любовь Игнатьевна и Виктор с Викторией.
— Прокуратура принимает жалобы непосредственно от граждан, чьи права нарушены. Никогда от посторонних. Я здесь нахожусь в нежилом помещении. И оно нежилым стало только потому, что аварийное. То есть признание дома аварийным никак не влияет на мое здесь присутствие.
— Но ты же понимаешь, Лёш, — заметил Виктор, — что как только покончат с нами…
— Еще бы не понимать! Но формальных оснований подавать конкретно эту жалобу у меня нет. Я могу сочинить бумагу, могу свидетельствовать, что засняты не наши стены, а забор. Но подписать ее и пойти с ней надо вам троим. Или кому-нибудь из вас одному. Лучше всего тете Любе.
— Мне?.. — изображая робость маленькой девочки, но и не без тщеславинки из-за того, что избрана, откликнулась Любовь Игнатьевна. — Почему непременно мне?
— Вы трогательная и беззащитная. К вам трудно отнестись по-казенному, — словчил Алексей, отплачивая тете Любе её же льстивой монетой. — И прокурора помянули вы. А инициатива, говорят, наказуема.
Любовь Игнатьевна готовилась к визиту в прокуратуру, как к незабываемому первому своему свиданию. Она пробовала нанести макияж и принарядиться. Затем убирала лишнюю подкраску и одевалась строже. В конце концов, мудрость взяла верх, и она остановилась на полном отсутствии косметики, поношенном домашнем сарафанчике и кофте с вытянутыми локтями.
Посещение должностного лица, по отзывам тети Любы, сложилось самым благоприятным образом. Ее слушали очень внимательно, да и она не оплошала. Фигли-мигли с подсовыванием забора вместо стен и заклеймила, и высмеяла.
Не прошло и месяца, как на имя тети Любы поступило официальное письмо прокурора, камня на камне не оставляющее от ложного «заключения» и грозящее привлечь махинаторов к ответственности.
Вчитываясь и комментируя замысловатые, но юридически значимые обороты, на сходке у Алексея отмечали получение письма как много пообещавшую промежуточную победу. А когда в квартиры вернули газ, — ликовали с чувством победы окончательной.
Тем временем процедура выкупа подошла к предпоследнему шагу — Алёшу направили к специалистам, производящим оценку объекта. Конфузясь, в выражениях, лишенных ясности, он намекнул, что готов благодарить за умеренность итоговой цены. Это встретили с пониманием, без ухищрений и экивоков назвав вполне приемлемую величину благодарности.
Он сразу же рассчитался и спросил, нельзя ли выдать акт оценки побыстрее. Ему ответили, что затягивать дела не станут, но что излишняя поспешность способна вызвать подозрения. Он согласился, подумав о своих обстоятельствах, о нежелательности огласки, и не стал настаивать на чрезмерном ускорении.
Но тут злые, как коршуны, снова налетели работники газового хозяйства. Оскорбленные ролью крайних, которых понукают дергающими вперед-назад приказами, они, сцепив зубы, отмалчивались на трагические взывания тети Любы и обходили ее, когда это требовалось, как неодушевленное препятствие.
Прокурор, которым она пыталась испугать бригадира слесарей, на этот раз оказался занятым, и Любовь Игнатьевне ничего не оставалось, как вручить под роспись жалобу надутой секретарше.
Что-то изменилось в стане противника. Там словно получили подкрепление. Стряпчий, прежде извинявшийся, что не может найти ничего подходящего, теперь заявился вдруг с перекошенной физией.
— Тебе давали двести тысяч! — бросил он злобно. — Сегодня мне поручили предложить в качестве крайней цены двести пятьдесят!
Он говорил с таким неудовольствием, словно это были деньги, отнимаемые у него лично. А в голове у Лёши кто-то ехидненько, хотя и трусовато подумал о том, как повел бы сейчас себя этот человек, узнай он, что помещение вовсе не принадлежит упрямцу, заставившему его так потрудиться и столько истратить нервов.
— Но, видимо, и за двести пятьдесят у вас не выходит купить для меня что-то стоящее… — с невольной робостью в голосе возразил Алёша.
И эта его нерешительность чем-то окончательно вывела доверенное лицо из себя.
— Ты вдумайся! — крикнул стряпчий и постучал в исступлении костяшками пальцев по столешнице, как делают обычно, намекая, что у собеседника деревянная голова. — Вдумайся! За эти вот ишхеры! За эту халупу — четверть миллиона долларов!
Но Лёша не собирался продавать помещение. Скрепя сердце, он готов был обменять метры на метры, и понимал только, что предлагаемой суммы не хватит для покупки стольких же метров, а сама по себе ее величина никак его не трогала.
— Ну, ты скажи хоть что-нибудь! — бесновался порученец. — Уперся, как баран! Взять такие деньги, оказаться в таком шоколаде!.. Ты посчитай, сколько лет тебе надо провошкаться с этими твоими фитюльками, чтобы заработать такие бабки! А? Посчитал?
«Эк его глючит! — думал Алёша, и ему хотелось поглубже упрятать голову в плечи. — А хата-то не моя!..»
Исчерпав доводы, стряпчий поднялся, поигрывая желваками.
— Ну, люди! — сказал он сквозь зубы себе самому. — А потом еще и обижаются!..
Уходя, он чуть не ударил распахнутой дверью грузную женщину-почтальона в плоско ступающих тряпичных тапочках. Ребята так и не завели почтового ящика, и она заходила с корреспонденцией прямиком в мастерскую.
В конверте, который поспешно вскрыл Лёша, пришло предложение произвести оплату по окончательно утвержденной городом стоимости. Отдать следовало в пересчете на заокеанские деньги около семи тысяч. Прилагался также график возможной рассрочки — разрешалось вносить долями в течение шести месяцев. Но Лёша давно был готов к этому, определяющему судьбу его дела, платежу. И, бросив всё прочее, помчался в банк.
В доставленных почтальоном документах значилось также, что сделка будет считаться завершенной в момент получения городом всей суммы. Еще не имея на руках свидетельства о собственности, Алексей с банковской платежкой, подтверждающей, что дело сделано, вернулся к себе. Давно уже привык он так говорить и думать о мастерской — «к себе». Но теперь, открывая двери, почувствовал, что вот именно «К СЕБЕ».
А в углу, который служил подобием кабинета, его с трагическими лицами ожидали Любовь Игнатьевна и Виктор с Викторией. Тетя Люба молча переместила по столу письмо на бланке прокуратуры.
Лёша читал, не сразу улавливая, о чем речь. Осмыслить написанное мешало изумление. Та же прокуратура за подписью того же главного лица доводила до сведения заявителей вещи, напрямую противоречащие тому, что утверждалось той же прокуратурой в предыдущей бумаге. Теперь там были убеждены, что «заключение» отдела архитектуры и строительства достоверно отобразило реальное состояние объекта, что городские службы в целях безопасности обязаны произвести отключение газа и что жильцам настоятельно рекомендуется не препятствовать им в этом.
Читая, Алексей невольно подумал о своем — ему вдруг показалось, что не только имеющаяся у него платежка, но, пожалуй, и само на гербовой бумаге свидетельство о собственности ничего не решит окончательно. Всё, оказывается, без особого труда и без каких бы то ни было зазрений совести в одну минуту могут вывернуть наизнанку.
— Да-а… — с безнадегой выдохнул Виктор. — С сильным, говорят, не борись, а с богатым не судись. Вы, теть Люба, как себе знаете, а мы пас. У нас есть Викина комната, тут возьмем деньги и съедем.
Любовь Игнатьевна показала Лёше взглядом на опустившего лицо Виктора. Что-то от школьницы промелькнуло в ее лице. Так укоряют дети предателей.
— А что, — чувствуя необходимость оправдаться, произнес Виктор наступательно. — Красного петуха подпустят — не ровен час, сами с домом сгорим. А в лучшем случае ни с чем останемся.
— Угрожали? — спросил Лёша, припомнив слова стряпчего о людях, которые потом еще и обижаются.
— И угрожать не надо. Вон на Дарвина в точности, как наш, домишко — дотла. А семейство упиралось, вроде нас с вами. Теперь бродит по головешкам.
— Вольному воля, — сказала тетя Люба. — А я так дешево, как им хочется, не отдам. Пойду к прокурору, пусть в глаза мне посмотрит.
Мысль о том, что их обветшалое строение могут поджечь, прежде как-то не посещала Алёшу. А ведь это действительно, — подумал он, — очень просто сделать. Заброшенные старые сараи, оставленные давно переселившимися жильцами, с проходом между дощатыми стенами, похожим на лабиринт… Развести там костерок, в этих закоулках — и среди бела дня никто не хватится, пока не займётся так, что не спасти. А у него, у Лёши, в мастерской одного оборудования, которым он обрастал незаметно… А запасов химии! А сколько всего чужого, принятого в ремонт и на заправку!..
Оставшись после ухода соседей один на один с тревожной неразберихой внутри, Алёша почувствовал, что ему, пожалуй, самое бы время согласиться. И взять, пока дают, то, что дают. Ведь и в самом деле: что стоит тем могущественным людям безнаказанно устроить тут пепелище, тем более что главный правоохранитель области — и тот переметнулся на их сторону?
А потом — ведь кто ОНИ? Их нет. Их как бы не существует. Суетится посредник, который сам по себе никто и звать его никак. Газ отрезают, запугивают тоже не ОНИ. И подожжет халабуду тоже какое-нибудь ничтожество, которое и знать не знает, от чьего имени чиркнет спичкой.
Нет, — подумал Лёша, — теперь, когда он уже собственник, надо только дождаться стряпчего и дать добро. Потянул резину — хватит. Покупка, слава богу, сладилась — пора и честь знать.
Но риелтор, как назло, исчез. То наведывался дважды в неделю, а тут скоро месяц, как от него ни слуху ни духу. Это внезапное его исчезновение, да еще и после ультиматума, предъявленного на повышенных тонах, тревожило Алёшу всё основательнее. Что-то там затевается, что-то они наверняка придумали новенькое…
Когда заглянул Виктор с просьбой помочь по-соседски вынести и погрузить на машину старинный сервант, безотказный Лёша тут же откликнулся и позвал своих. В комнатах наверху, уже пустых и неопрятных, вокруг громоздкой вещи, которая больше века простояла на одном месте и впилась ножками в доски пола, из дюжины неумех обособились, как это водится, трое охочих командовать и затеяли перебранку.
Лёша, не имея привычки вмешиваться в такие споры из-за убеждения, что там сами разберутся, подумал, что вот они и съезжают, Виктор с Викторией. И что это ему, Алёше, еще один звоночек. И как бы не запоздалый. И вдруг в его голове мелькнуло: если квартира продана, то продана кому-то. Переговоры ведет посредник, но покупает-то тот, кто посредника нанял!
— Слушай, Вить, а купил-то кто?
По горячности, с которой спросили, Виктор понял суть заинтересованности и ответил, безнадежно улыбнувшись:
— Некое предприятие «Рассвет». В лице директора Городецкой А.П.
— А какие-то данные о предприятии?
— Данные? В машине у меня договор, пойдем глянем.
Свидетельство о регистрации номер такой-то. Лёша, во избежание ошибки трижды перепроверив цифры и буквы кода, переписал для себя этот номер, а также фамилию директрисы и название предприятия.
В инете ни по фамилии, ни по названию фирмы никаких сведений он не обнаружил. Подумал вдруг, что соответствующим службам получить по номеру свидетельства полный расклад — проще пареной репы. Но сам-то он ведь не служба, а физлицо, ему не дадут. Поспрашивал у ребят в мастерской — нет, ни у кого таких знакомых, которые могли бы оказаться полезными, не нашлось. Сделал несколько звонков. Мимо.
Уже под вечер вспомнился тёзка-пожарный. Пройдоха. И служит в органах. Компетентных или не очень, но все-таки. И лицо в некотором роде заинтересованное.
Тёзка после трудов праведных уже отдыхал дома. Условились, что Лёша подъедет, и они переговорят в машине. Запрыгнув на бордюр вблизи искомого подъезда, Алексей втиснулся между машинами на бывший газон, пущенный местными и залетными под стоянку. Позвонил, сказал, что на месте. И стал поглядывать на освещенные яркой лампой двери под козырьком, чтобы маякнуть, когда пожнадзор выйдет, показать ему, где приткнулся.
Люди возвращались с работы, заходили в дом. Выскочила какая-то девчонка; оживленно общаясь, будто сама с собой, по невидимой связи, перебежала в соседний подъезд. Вышел старик, отступил на пару шагов в сторону, закурил. Некто субтильный, сутуленький и какой-то пришибленный, словно только что получивший подзатыльник, спустился с крыльца и, ступив на проезжую часть, вытянул робкую шею, озираясь. Лёше показалось, что он знает откуда-то этого затравленного человечка. Не вспомнив, однако, где бы они могли встречаться, он перевел ожидающий взгляд на двери. Никто не появлялся, и глаза сами вернулись к неузнанному знакомцу, который искал кого-то, присматриваясь к пасущимся на убитом газоне машинам. «Да это же тёзка!» — будто бы некто посторонний изумленно воскликнул у Лёши в мыслях, и он, распахнув дверцу, поспешно выбрался наружу, сигналя рукой. Тёзка махнул, что видит, засеменил навстречу. Пока он, в клетчатой, тесноватой ему рубашке и домашних трениках, такой не похожий на себя в форме, приближался, Лёша ошеломленно думал, что вот, оказывается, какой он на самом деле, его тёзка! Стоило снять форму и… А если вдобавок отнять у него и службу?..
С трудом узнанный инспектор зябко поежился от вечерней свежести и потер себя по плечам, согреваясь в машине. Просьбу он принял как вполне объяснимую, но согласие посодействовать дал с осторожностью.
— Я понюхаю через знакомых, но только ты меня ни о чем не просил, а я тебе никаких данных не давал. Идет?
Добытые сведения тёзка продиктовал при новой встрече, заставив Алёшу записать их своей рукой. Городецкая Алена Павловна. Юридический адрес предприятия, адрес фактический и два телефона — сотовый и стационарный. Держат магазины ювелирных изделий, выступают заказчиками в строительстве, владеют и сдают в аренду торговые, производственные и офисные площади. Каждый из названных пунктов был подкреплен перечнем адресов.
Теперь, пока могущественные люди, отчаявшись получить Лёшино согласие, не решились на что-то для него непоправимое, надо поскорее возобновить переговоры. К тому же им будет очень полезно узнать, что он знает. Ведь их собственность способна сгореть, если что, ничуть не менее ярко, чем собственность его. Нет, сам он, понятное дело, никогда не отважился бы на поджог. Но это известно только ему, уж никак не Алене Павловне.
Позвонить? Объясняться, не видя человека, не зная, кто он и с какого перепугу набивается на разговор, Лёша не умел и не любил страшно. Нельзя сказать, что очные знакомства подобного рода нравились ему больше. Но если общения не избежать, он всё же предпочтет видеть того, с кем говорит. К тому же обитает Алена Павловна, как оказалось, совсем рядом, буквально в двух кварталах от Лёшиной мастерской.
На первом этаже бывшего НИИ в здании сталинской постройки шел ремонт. Но лестница на второй этаж была уже старательно отмыта, и несколько влажных тряпок, расположенных по восходящей на широких ступенях, настоятельно рекомендовали вытирать ноги. Широкий и длинный коридор, уже переделанный под эрзац-шик евроремонта, оставался по-старому сумрачным и ничего не сообщал о людях, занимавших комнаты справа и слева. Но там явно работали — почти беззвучно и малоподвижно, как того и требуют добросовестные учет, отчетность и деловая переписка.
Лёша наугад заглянул в комнату, где за включенными компьютерами сидели несколько женщин и молоденьких девчушек.
— Не подскажете, как мне найти Алену Павловну? — спросил он у старшей из них по положению, о чем свидетельствовали и стол, за которым она сидела, и место, где он стоял.
— Алену Павловну? — отозвалась она с тревожным удивлением, а все ее подчиненные с одинаковым любопытством повернулись к нему.
— Да, мне нужна Алена Павловна. Предприятие «Рассвет». Директор.
— А по какому вопросу?
— Я владелец помещения, которое ваша фирма намерена приобрести, и хотел бы переговорить.
— Именно с ней? — спросила старшая по комнате как о чем-то почти невозможном.
— С ней. А то посредник, знаете… Как испорченный телефон.
— Но Алену Павловну не так просто застать…
— Да? — озадачился Алёша. — А можно, я оставлю номер своей мобилки? — И попросил: — Пожалуйста!
— Ну… оставляйте, — поразмыслив, уступила старшая. — Я передам. Но не обещаю, что это будет сегодня.
— Спасибо! — улыбнулся Алёша.
Минут через двадцать курлыкнул в кармане телефон.
— Ты разыскивал Алену Павловну? — недовольный мужской голос.
— Да, но потому и разыскивал, что не хотелось бы через посредника…
Там мгновенно вспылили:
— Вот ты и говоришь напрямую!
— Понял, — отозвался Лёша, толком ничего еще не понимая.
— Ты где сейчас?
— У себя. Это в двух кварталах от Алены Павловны.
— Знаю. Машина есть?
— Есть.
— Подъезжай сейчас, как ты говоришь, к Алене Павловне. Брякнешь по этому номеру — я выйду. В машине и потолкуем.
Подъехав, Лёша дважды нажал на кнопку, оживил связь.
— Иду! — коротко и раздраженно бросили оттуда. — Ты на чем?
— Старенький «Опель». Синий, — прибавил Алексей после заминки — торопливо, чтобы успеть, пока там не отключились. — И немытый.
На ступени у входа, где по случаю ремонта стояли заляпанные дощатые козлы, выскочил сухопарый коротышка в обтягивающей тесной одежде, резко не походящей на то, что носил Лёша. Быстрым взглядом с первой попытки угодил в Алексея и выставил палец, спрашивая: ты?
Лёша кивнул и потянулся к дверце пассажира, чтобы приоткрыть.
Высоким ботинком из крокодиловой кожи коротышка, брезгливо мигнув щекой, ступил на затоптанный коврик, уселся. Машинально закрывая за собой, глазами нацелился в глаза Алексея и смотрел не мигая, как смотрят боксеры перед боем.
Неожиданная тяжесть этого взгляда заставила Лёшу потерять из виду, что собеседник щупл и невелик ростом. Оставаясь на месте, атакующие глаза словно бы приближались, прокалывая зрачки Алёши, и он, Алёша, желая не спасовать, но и не имея охоты бодаться, посмотрел в ответ открыто и беззлобно. И атакующий натиск соперника провалился, как проваливаются те же боксеры, вложившись в удар, который не попал по цели.
— Как ты меня вычислил? — с нотами допроса начал пришедший.— Сёма растрепал?
Сёмой, было понятно, он назвал риелтора, и Алексей, чистосердечно ответив движением лица, что нет, успел подумать, как опрометчиво не приготовился к такому вопросу. Впрочем, кто-то другой в нем, находчивый и не расположенный с оглядкой взвешивать каждое слово, заметил не без лукавой таинственности:
— Ну мы же все у родины переписаны… И Алена Павловна ничем не хуже прочих.
— Далась тебе эта Алена Павловна! Всю жизнь копытим, копытим. И — на жен, на жен. Сами под Богом ходим, на нас не запишешь. Тебе еще не приходилось из собственной благоверной, которая ни палец о палец, делать миллионершу? Нет? Везунчик! — раздражение в собеседнике, как дрова, которые шевельнули, вспыхнуло ярче, и он, снова напирая взглядом, произнес, прервав самого себя:
— Короче! Что ты мне хотел сказать без посредника?
Лёша продумывал, как поведет разговор, но заготовка, казавшаяся толковой в замысле, озвучилась до того вычурно, что он почувствовал, как краснеет.
— Я не хочу быть бревном на пути прогресса. И сразу сказал, что готов меняться на равное помещение. Но такое стоит сейчас триста тысяч.
— Так, — оживился пришедший, явно расположенный здесь и сейчас завершить сделку. — Ты хочешь триста, я предлагал двести, давай ни мне, ни тебе: двести пятьдесят!
— Но ты уже предлагал через Семена Борисовича двести пятьдесят…
— Да?
— Да.
— Ладно, предлагал так предлагал. Тогда от этой цифири метим на другую: ни нашим, ни вашим, двести семьдесят пять!
В резкости последних слов Лёша почувствовал предел, за которым всё может сломаться. Он, собственно, готов был согласиться и на двести пятьдесят, и возразил вовсе не для того, чтобы переместиться в торге еще на шаг в свою пользу, а просто уточняя, как было на самом деле.
— Хорошо, — ответил Лёша. — Хотя, честно сказать, ума не приложу, куда перебираться.
— Ты это серьезно или только так — чтобы не промолчать?
— Серьезно.
— Да ты открой рекламу! Предложений — чертова гора! Только свистни — и арендуешь место в сто раз лучше, чем имел!
— Арендовать? Я как-то не подумал. Зациклился: купить, купить! А оно и правда — взять в аренду…
Покупатель смотрел на него как на нечто небывалое — весело смотрел и с неожиданной в его колючем облике радушной симпатией.
— Ну, ты даешь! — и снова резко сменил настрой. — Выходит, предложи тебе Сёма аренду — мы бы давно уже поладили?
— Не знаю. Я как-то аренду совсем упустил из вида.
— Ну, Сёма, ну, засранец! Полгода проморочить голову!.. Так: появится — ты ему ни слова о том, что мы ударили по рукам! Продаешь сам, а кому — не его собачье дело! Хочу увидеть, с какой рожей заявится ко мне! Ладно, ближе к делу. Готов завтра с утра быть у моего нотариуса с документами?
— Готов. Но вот такую сумму принять на счет — готов не очень. У меня и без того — переводят туда, переводят…
— Мне тоже светить такие траты не с руки. Сколько покажем официально?
Подумав, что купил у города за эквивалент семи, Лёша сказал:
— Тысяч пятнадцать? Для ровного счета...
— Идет. Тогда посиди, принесу остальное.
Через несколько минут покупатель появился на своем крыльце с пакетом. Будто в несвежую, подо что-то уже простилаемую прежде газету завернули небольшую буханку «Бородинского».
— Держи. Все двести шестьдесят. Открывать не надо — меня последнее время пасут, как шпиона. За подлинность купюр и точность пересчета отвечаю.
Лёша спровадил сверток себе за спину — на коврик под задним сидением, сказал:
— Но мы даже не познакомились.
— Мой номер в твоем телефоне. Пометишь — Саша. Ну а я тебя — как облупленного...
— Вот именно. Как-то оно не того: ты обо мне всё, а я — Саша…
У покупателя снова недоброй тяжестью наполнился взгляд, но теперь в этой тяжести не было наступательного напора — в ней угадывалось словно бы некое сожаление и даже, показалось, старательно скрываемая неловкость. Он усмехнулся половиной лица и назвал полное с отчеством имя и фамилию известнейшего в городе бандита. Фамилию звучную, с детства служившую вместо клички.
— Доволен?
Вопрос пришелся в самую точку. Пожалуй, что Лёше действительно было бы комфортней оставаться в неведении. Он, этот Саша, и нынешний мэр города дружили с юности и бандитствовали по-черному в девяностые и начале нулевых.
— Сделку, считай, закрыли, можно и поделиться, — сказал Саша. — Видишь ли, мы с Юрчиком, как он избрался, забожились друг перед другом, что впредь каждый наш чих будет законным. Но как же это трудно! Не держи я сам себя зубами каждую минуту — вы бы у меня вылетели из этой халупы в два счета и без всякого выходного пособия. А я вам — сотни тысяч зеленых, и время на вас трачу, время, которое стоит миллионы! И так ведь не только с вами — на каждом шагу, за что ни возьмись! А как, бывает, чешутся руки!.. Пытка! Пытка! — И снова оборвал себя. — Так, завтра в десять. И можешь сделать для меня доброе дело? Поговори с бабкой! Я отстегиваю ей справедливые деньги, она же загадывает такое — волосы на затылке шевелятся. Будь другом, скажи ей, что уходишь. Уже для нее аргумент. Время, понимаешь ты — время! Чувствую, еще немного — и никому они станут нафиг не нужны, эти козырные квартиры...
Дома Алёша открыл свёрток. Пачки сотенных купюр, перепоясанные крест-накрест банковскими лентами. Пересчитывая, переложил их с места на место. Двадцать шесть. У него не было сомнений — сосчиталось как-то само собой, механически. Банкноты и вовсе новые, и уже побывавшие в ходу. Новые, свежие на ощупь, чем-то напомнили Лёше мерею на лайковых перчатках мамы. Давняя память, из детства. А к деньгам не проснулось никакого чувства. От родителей это в нем, что ли? Зарабатывая на хлеб и воду, всю жизнь они проездили с цирком. И ныне продолжают колесить. Клянут свое существование последними словами, а бросить всё, осесть на месте, — всё одно для них, что лечь в могилу. Его, Лёшу, когда подрос немного, оставили сиротой у деда с бабушкой...
В книжном шкафу располагалась библиотека, собранная покойными стариками. Он вынул несколько томов из первого на широкой полке ряда. Пяток книг из второго ряда устроил лежа в узком просвете. Туда, в возникшую прореху во втором ряду, угнездил сверток, наново укутанный в газету, замуровал томами, стоявшими впереди.
На этом полученное от Саши ушло из его мыслей. Наперед стыдясь почему-то того, что должен сказать, Алексей думал: как, в каких словах известит он Любовь Игнатьевну?
И всё ощутимее теснила сердце забота — куда переезжать? Что ж, с утра он займется поисками, попросит всех своих, чтобы узнавали, где, что и по какой цене.
Тетя Люба осветилась улыбкой, исподтишка излучающей превосходство, когда он, мямля и заходя издалека, заговорил о своих новостях. И, не дослушав, объявила, что и сама со дня на день намерена выбираться.
— Дали согласие? — обрадовался Алексей.
— Дала. Но не этим. И получаю ровно вдвое по сравнению с тем, что эти мне навязывали!
Видно было, что ей, Любовь Игнатьевне, ставили строжайшим условием неразглашение имен и должностей, но что она не в силах не поделиться с кем-нибудь, а прежде всего — с Лёшей, юным, полным сил соратником, который банально сдался в отличие от нее, беспомощной старушки, одержавшей верх.
— Я продала квартиру… — она театрально подержала паузу, — сыночку прокурора области! Им, как вы сами понимаете, здесь не жить, им все эти фокусы с газом, светом и поджогами до одного места. И возьмут они с наших ретивых застройщиков не деньгами, нет! — тетя Люба опять интригующе потянула время, и Алексей успел заметить, что она, поладив с кем-то, вся теперь на стороне тех, кому дала согласие. Как, впрочем, и он, ударивший по рукам с Сашей и теперь безотчетно желающий ему успеха. — Они затребуют долю в строительстве! — завершила Любовь Игнатьевна победоносно, а Лёшу затронула невеселая мысль о том, что все, включая, оказывается, и его самого, норовят урвать у тех, кто затевает дело.
...Бойкое место у выхода из метро. Нижний этаж арендованного павильона служит приемной, где Лёша встречает клиентов, принимая заказы, и где на красивых стендах в тесном, но безупречном порядке ожидают выдачи заправленные и отлаженные печатные устройства. Заправка и ремонт осуществляются на этаже верхнем, где каждый сантиметр площади пришлось задействовать с сугубой рациональностью. Отсутствие прежней шири само собою избавило фирму от непрерывных кутежей и свиданий с подружками. Сам Лёша по собственной воле ни за что бы не покусился на праздничность и праздность былого существования. Он, который оплачивал пирушки и брал на себя хлопоты хозяина, считал это почетным долгом. Ведь ему подфартило с помещением и заработками, и он был уверен, что всякий на его месте так же безоглядно поделился бы всем этим с приятелями. Как-то незаметно вошло для обитателей мастерской в привычку, сделалось само собою разумеющимся, что все затраты несет он, Лёша. И убирает после всех, и доделывает за всех просроченные из-за развлечений заказы. И каково же было его удивление, когда он стал обнаруживать, что ему садятся на голову, что об него едва не вытирают ноги. Воспротивиться, однако, не хватало характера. Многие уже не останавливались перед тем, чтобы в приказном порядке давать ему задания, и поторапливали, посмей он замешкаться. И он всё больше делался объектом насмешек. Причин — хоть отбавляй. Тут тебе и воздержанность к питью, и робость с девчонками. Со странным его пиететом к ним, едва не обожествлением.
Но вот остались в прошлом гулёвые квадраты, и прибавилось, благодаря расположению у выхода из метро, заказов. И осыпались, как-то сами по себе отряхнулись, отстали от коллектива нагловатые бездельники. Скупые производственные площади водворили дисциплину и ответственность. Оставшаяся меньшая половина ребят вполне управлялась с объемом работы, возросшим втрое. И все оставшиеся прониклись к нему, Алексею, истинным уважением, которое не в последнюю очередь подкреплялось новой величиной их заработков. А не ушли из мастерской именно те, кто в заработках больше всех и нуждался.
За стеклянной стеной павильона валил снег с дождем, а тут было тепло, тесновато и уютно. Погода распугала клиентов. Лёша смотрел на тяжелые хлопья, бьющие по луже и сразу становящиеся водой, и чувствовал что-то подзабытое, что-то из детства — грустное и мечтательное.
Тенью мелькнула мимо витринного стекла легкая фигурка, сигнальным колокольчиком тренькнула дверь.
Она вошла, хлюпая мокрыми насквозь сапожками, остановилась у приемного стола. Большой, заполненный до отказа пластиковый пакет переложила из руки в руку и освободившуюся зябко сжала в кулачок. Когда она всхлипнула, он понял, что лицо ее влажно не от снега. Или не только от снега. И, удачно найдясь, предложил:
— Хотите кофе? — и подхватился, не дожидаясь ответа, к стоящему всегда под парами автомату.
Уже устроенная им в кресле для посетителей, она смутилась, когда он поставил перед ней чашечку.
— Вы пришли с заказом, вам полагается! — балагурил он, запрашивая кнопками кофе и для себя.
Не смотрел, чтобы не стеснять, но видел, как она непослушными, замерзшими губами коснулась обжигающей пенки. Запомнил, поймав первым взглядом, светлые крапинки на ее широковатых скулах и близкие крапинкам по цвету янтарные глаза. Подумалось, что, наверное, она рыженькая, но отемняет волосы, и подрисовывает брови и ресницы.
Похожее на позыв к озорству, вдруг подступило к нему желание угадать, какая она без ретуши, и представилось, что она должна смахивать на конопатого мальчишку, которому покажи палец — и он расхохочется. Такое лицо — сценическое, для манежа — делает его мама. И ей так часто под развеселой маскою лица бывает не до смеха. Как вот теперь и его заказчице.
— Вас кто-то обидел? — спросил он и оробел, подумав, что поступает бестактно.
А она, словно только этого ей и не хватало — чтобы спросили участливо, — вдруг прорвалась признанием:
— Она придирается ко мне, чтобы выгнать! На каждом шагу придирается! Мои испытательные полгода без зарплаты заканчиваются — и она, чтобы не оформлять, чтобы задаром другую взять дурочку… А мы с мамой мечтали, что вот начну зарабатывать. Немножечко, но все-таки. Ничего я не начну! — и уткнувшись в кисти рук со школьным бесцветным маникюром, она расплакалась навзрыд.
Слезы и эта ее доверчивость легли ему на душу как признание в дружбе.
— Да что вы! — вырвалось у него так громко, что следующие слова он произнес почти шепотом. — Да это же хорошо! Вам надо учиться, а не прислуживать какой-то хамке!
— На бесплатный мне не поступить, а на платный у нас нету! — ревела она, уже не сдерживая себя.
— Ой, как вы ошибаетесь, думая, что вам делают плохо! — заговорил Алексей торопливо, словно хотел не дать ей и секунды для ее слов. — Меня вот пожарник два года поедом ел, а потом оказалось, что он выхватил мою фирму на такую высоту, что и мечтать нельзя! Или стали выживать из помещения. Думал — беда! А вышло… Я выкупил его у города за семь тысяч, а мне выложили в сорок раз больше! Где бы такое было мыслимо?
Четыре тысячи процентов заработать! В один миг! Как пальцем щелкнуть!
Лёша не помнил, как очутился перед ней на корточках. Он бережно пробовал забрать ее холодные, как ледышки, руки в свои, заглядывал ей в лицо.
— С вами такая же история! Абсолютно, совершенно такая же! Уходите оттуда немедленно! Сию буквально секунду! Поднимайтесь! Поднимайтесь, говорю! И садитесь на мое место! Садитесь, садитесь! Вот так. С настоящей минуты вы принимаете и выдаете заказы. Это проще, чем поджарить яичницу. А я спокойно займусь, наконец, снабжением, отчетами и всем прочим. А они за готовым пусть сами приходят! Наберете по телефону — и пусть приходят. И зарплата ваша уже капает вам на карточку. Вот и попробуйте сказать, что та, которая делала вам плохо, не сделала хорошо!
Она мигала слипшимися, почти отмытыми от туши, белесыми ресницами. И ничего не пробовала говорить. Ей столько всего надо было бы спросить, но она знала, что спрашивать ничего не нужно. Его искренность была ответом на всё.
— У нас тут небольшой, молодежный и сугубо мужской коллектив! — сыпал, не узнавая себя, Алёша. — Был сугубо мужской. Мы вас тут замуж выдадим — оглянуться не успеете! — балагурил он, всегда безнадежно косноязыкий с девчонками, и чувствовал, как ему не хотелось бы ее замужества с кем-то другим.
Слова, исторгаемые необъяснимо счастливым настроем, текли из его рта неудержимо. И множество удивленных, веселых мыслей всплывало в нем, подобно пузырькам из газировки. Он сказал ей, а только теперь подумал, отдавая себе отчет, что ведь действительно выхватил у города свои метры за семь тысяч и тут же, не прошло и двух недель, сдвинул их за двести семьдесят пять! И эти деньги — четверть миллиона! — лежат у него нетронутыми в дедовом книжном шкафу. А ведь на них — как же это раньше не приходило ему в голову? — можно купить хорошую машину, купить и обставить квартиру. И путешествовать! И сыграть свадьбу! И оплатить ее учебу!
Он сидел в кресле для посетителей, положив локти на стол и мечтательно разглядывая неотразимо милую, веснушчатую дурнушечку.
— А ты куда хотела поступать?
— Туда не поступишь, — сказала она с давно примиренным сожалением.
— А все-таки?
— В медицинский.
— А каким доктором?
— Детским, — почти шепнула она, сконфузившись отчего-то этим своим признанием.
