(Смирнов Н.В. Сватовство: повести и рассказы. — Рыбинск: Издательство АО «РДП», 2018. — 511 с.)
В повести «Сватовство», давшей название новому сборнику Николая Смирнова, Колыму автор видит не традиционно, не так, как показали её А. Солженицын и В. Шаламов. Если первый считает, что лагерный опыт, несмотря на все ужасы, даёт человеку крепость необычайную, второй видит в лагерной жизни только отрицательное, губящее в человеке человеческое.
У Николая Смирнова в основу прозы о Колыме легли впечатления детства. Да, окружающий мир жесток, и об этом знают все, даже малыши; вечером отец закрывает ставнями окна — «от беглецов», убирает топор из тамбура. Каждый праздник в посёлке кого-то убивают в драке или просто, перепившись спирта, угорают в собственной избушке.
Но ребёнок, выросший в бараке, в общежитии горняков, где живут бывшие зека, освободившись из лагеря, раскинувшегося на краю прииска, — иной, не тронутой смертной тревогой жизни и не знает. Эта тревога пройдёт потом через всю жизнь, окрашивая нездешним светом обычные, кажется, события. Писатель с болью вглядывается в мир, быт и видит то, чего часто не видят другие — их хрупкость, иллюзорность.
Николай Смирнов пишет о времени, в котором умещаются события повести, так: «В то время, о котором идёт речь, жизнь немного устоялась, насколько может устояться жизнь в бараке, в этой длинной, поделённой на две половины, бревенчатой избе. В каждой половине по окну — с высоким конусом пестреющей летом сопки, а за угол, в уборную, зайдёшь: покрытые снегом пики скалистых сопок, всегда по-зимнему одинаковые. Дверь наружная в тамбур, дощатая, на полосках резины от автопокрышки вместо петель, вросла в землю и не запахивалась».
Детская память цепкая: остались в ней мельчайшие детали вроде этой резины от автопокрышки. А уж любовь, родительскую, да и одиноких дядек из барака, мечтавших о своей семье, о своих детях — как позабыть? Главный герой повести — дневальный Андрей Ярцев — наскитавшись в лагерях, в барачной неприютной жизни тоже мечтает о семейном счастье, обрести которое на Колыме, где много освободившихся мужчин и мало женщин — трудное дело. А ехать на материк ему не к кому. Вот и взялась Секлетея Грязнова, приехавшая на прииск по вызову к мужу, тоже бывшему заключенному, сосватать ему свою племянницу.
«Секлетея никогда не жалела, что уехала к мужу на Колыму. На Колыме ей жить очень понравилось. После колхоза с его послевоенной казённой нищетой — в магазинах всё, что твоя душа пожелает: колбаса, мясо, балыки, икра. Консервы из абрикосов и ананасов».
Да, это поздняя Колыма (не прииск «Юбилейный, 1937 года), но под пером автора судьба бывших невольников осмысливается как житие. Язык повести лаконичен, подчёркнуто схож с житийными повествованиями. Не случайно в ткань «Сватовства» органически вплетается в вольном пересказе главного героя библейская повесть — книга Товита, тоже о сватовстве и женитьбе: без помощи ангела и справиться с такой задачей не думай!
Вообще для прозы Николая Смирнова характерны образы-перевёртыши. И в повести «Сватовство» эти образы есть. «Желтой страной, где ветер зеленый» Андрею Ярцеву видится его родина Кубань, это — одновременно — и «иная страна в ином времени». А для маленького участника событий, Митрия, да, похоже, и для самого автора — это Колыма с её быстрыми реками, жарким скоротечным летом, с прозрачными вечерами, после которых светло почти всю ночь. Не зря же главный герой другой повести — «Записки Горелова» — каждое лето уговаривает своего друга съездить на Колыму, встретиться с детством, вдохнуть полной грудью свежего «зелёного ветра».
Сборник «Сватовство» демонстрирует, кажется, весь спектр языковых возможностей автора. От скупого, местами разговорного, до классического литературного — и дальше, до характерного, смирновского, с зыбкими, перетекающими один в другой образами и смыслами, как подметил критик Евгений Ермолин (послесловие к книге «Шествие образов», 2013).
В позднем рассказе «Повар» действие тоже происходит на прииске имени Покрышкина. Все детали природы, быта любовно прописаны до мельчайших подробностей. И снова на сцене жизни появляются сквозные герои колымской прозы Николая Смирнова: Андрей Ярцев, Василий и Секлетея Грязновы, безобидный человек по кличке Чёрный Ужас.
Но это не столько возвращение к любимой теме, не житийное слово, и уж тем более не бытописание. Между ранней повестью «Сватовство» и рассказом «Повар», написанном в 2016 году, лежит целая эпоха, очень сложная и трагичная и в жизни самого автора [1]. Проза Николая Смирнова возмужала, и в рассказе автор поднимается до философского осмысления мира: почему мечется душа, что мешает человеку найти лад, склад и смысл не только в унылой жизни барачного посёлка на краю света, но и вообще в жизни как таковой?
Если в повести «Сватовство» демоническое начало, зло мира находится как бы вне человека, воплощено в исторических реалиях, сталинских репрессиях, то в «Поваре» сатанинские помыслы рождаются внутри человека. Не сразу, исподволь, главный герой, способный и на любовь, готовый «накормить всех» — куда же без повара на прииске? — становится преступником, маньяком, попытавшимся уничтожить этот маленький устоявшийся мир.
Повар — «вольный», завербовался на Колыму из-за больших денег. Но несвобода давит и его, не сидевшего ни дня в лагере, не подгоняемого прикладами конвойных. Очутился на больничном, палец в мясорубку попал, и… «Так горько в ту неделю стало сидеть ему у окна с переплётом рамы частым, как тюремная решетка, из мутных стёклышек. Он телом чувствовал, как умалён, обжат барачным срубом, сдавлен — и пригнулся лицом к исщелявшемуся некрашеному подоконнику, чтобы не видеть макушку надоевшей, заслонявшей небо сопки. Он почуял, как он мал, обречён, и Фаина на него не смотрит — и курточку из детства вспомнил: всё обещали сшить, да не удалось — война. Ранняя темь колымская уже глядела в окно… не верилось повару в свою жизнь, становящуюся от непонятной тоски всё призрачней…»
Язык автора — точный, мир объёмный, цветной и… из-за бытовых, житейских деталей прямо в глаза начинает «смотреть бездна». Образы становятся зыбкими в видениях (или предсмертных сновидениях?) антигероя. Начинается всё невидимо для других и неслышно: тьма мира, зло его давящее, проникают в душу маленького человека. Его в новогоднем застолье обидели, или ему показалось, что обидели, соседи по бараку. И повар, в пьяном угаре, решает отомстить всем, взорвать барак. И даже дружка своего единственного, Васю Сафронова, не жалко: не заступился.
Повар — тоже характерный для прозы Николая Смирнова образ-перевёртыш. И профессию себе главный герой выбрал потому, что наголодался в детстве в ленинградскую блокаду. Сам хотел быть всю жизнь сытым — и людей кормить, делать, по его представлению, главное в жизни дело. А потом вдруг от малейшего толчка рождается другое противоположное решение — всех уничтожить. Но это только поверхностному взгляду покажется делом случая ночной кровавый поход повара от засевшего за праздничные столы прииска в скованную морозом лесотундру. Поначалу с душой случилось то, что очень даже может случиться в такой жизни и с более сильными — она потеряла Отца.
«Только она могла бы рассказать, как мечется душа, ищет своего отца… И как там встречает его в толпе, исхудалого, шатающегося от голода; их уже в ряд по четверо построили и погнали на парад: его принимал Троцкий в пыжиковой рыжей шапке и поддёвке, лицо сытое, холёное, с нижней оттопыренной губой. Дальше на трибуне встретил громкими приветствиями свояк Троцкого, Каменев, в кожаной куртке, лицо тоже сытое. А они — заморыши, в каком-то тряпье, едва шли от голода. А потом он опять потерял отца… И опять страшная колымская ночь, вывернутая наизнанку в живую тьму, где мечется одинокая душа, ищет своего отца».
В сборнике «Сватовство» закончена публикация первого тома повествования «Заключённые образы», начатая двумя первыми частями в предыдущей книге «На поле Романове». Это разножанровое образование с применением элементов мениппеи и исторической хроники. К третьей книге «Болезнь по золотому царству» эпиграфом взяты слова Павла Флоренского: «Так распалась душа на сумму помыслов и прирождений, то есть состояний, навеваемых случайными ветрами извне».
В четвертой книге «Нашествие силы нездешней» гротескно показаны как раз такие «прирождения», некие явления, называемые «ловушками», в которые попадают герои Котов и Блуканов. А предыдущая книга, «Болезнь по Золотому царству», в целом — именно такая, еще не проявившаяся полностью в сознании героев ловушка: цветной морок духовных исканий и метафизических тупиков.
«Да, учинилась болезнь тяжёлая между русскими людьми… Я, Герман Котов, человек мысленный, я знаю эту болезнь… Чтобы побороться, я и должен сделать списки внутренней жизни Блуканова, Кашинина и Горынычева»… Свадьба и похороны — два внешних события, зафиксированные аспирантом Германом Котовым, от имени которого ведется повествование. А за ними раскрывается «бездна», где мерцают, тонут, снова всплывают, искажаясь, зыбкие отражения реального мира. Автор даёт очерк «внутреннего человека», мирочувствие героев, прочный фундамент, на который вставали молодые люди, которых он описывает. Олег Генисаретский в одном из интервью сказал так:
«Мы различаем публичную часть человека — это то, что на людях, приватную — это когда “мой дом — моя крепость”, и интимную, касающуюся отношения к себе, как ко внутреннему человеку, не пускающего туда другого. Щупальца технологического и другого прогресса добрались до перестройки, перемонтирования этого внутреннего человека».
Так что в своём сочинении Николай Смирнов выступает не только как автор философской прозы, но и как музейщик, сохраняющий для потомков очерк «внутреннего», сокровенного человека, грозящий со временем до неузнаваемости измениться.
«Болезнь по золотому царству» и «Нашествие силы нездешней» два объёма, зеркально отражающиеся друг в друге. Зеркало же — и символ души, отражающей божественный свет, как и заброшенный, оскверненный храм, также один из главных, символичных образов автора, где творит свое действо «самозванец».
Николай Смирнов в сюрреалистической манере описывает отдельные движения и страдания души, которая не принимает жуткую реальную жизнь, кажущуюся простому человеку обычной. Не надо забывать, что первый том написан во второй половине семидесятых и начале восьмидесятых годов, и подзабытые уже партийные собрания с двоедушием, с двоемыслием у думающего человека не могли не вызывать не просто отторжения, а жутковатой опаски, как нечто ирреальное. Но и смешное в них виделось — тоже. Всё страшное смехом побеждается. Не случаен здесь и такой прием, как пародия на философские и политические диалоги, трафаретные сюжеты. (Традиция, знакомая нам по сочинениям романтиков А. Вельтмана, Вл. Одоевского. О. Сенковского).
И, несмотря на то, что первый том заканчивается большими потерями и поражением главных героев, автор, пройдя вместе с ними метафизические тупики и ловушки — надежды на восстановление обезображенного храма души, на воскрешение не потерял. «Пора мне заключать свои книги. Зачем и для чего я начал писать их? Это будет моя твёрдая земля, моё новое мирочувствие. Оно весеннее, в нём много весёлого света, зимней усталости и радости будущего зелёного пламени трав… Заканчивая писание, я вижу себя на родине — бредущим по гулкому приветному лесу».
И от этого нового мирочувствия Николая Смирнова родились другие его сочинения, многие из которых еще не напечатаны. В том числе и книги второго тома эпического повествования «Заключенные образы». Известный литературный критик Ирина Калус (Гречаник) в предисловии к подборке рассказов «Шестичное время» в журнале «Парус», (№ 50, 2017) пишет: «Как диковинные хрустальные шары, рассказы Смирнова заставляют всматриваться в себя до боли и неясного, но просветляющего и очищающего осознания. И вдруг начинаешь видеть всё: прошлое, настоящее и будущее одновременно — и бездна раскрывает свои объятия. Остаётся только искать силы, чтобы удержаться на краю».
Примечание
1.Подробно об этом: Надежда Кускова, «Потерянный жетон», документальная повесть, журнал «Север» №№ 11, 12 2017; №№ 1, 2 2018.
