1. Расскажите, что стало причиной Вашего прихода в литературу? Какими были первые опыты?
Подлинный интерес к поэзии возник у меня в 16-летнем возрасте в результате удивительного потрясения, случившегося со мной в один теплый, но сырой и туманный весенний день 1986 года. Я случайно просматривал школьную хрестоматию по литературе издания 50-х годов — и мое внимание привлекли страницы с избранными стихами Александра Блока: «Ветер принес издалека...», «Незнакомка», «О, весна без конца и без краю…», «Фабрика». Я вновь и вновь перечитывал эти стихи и буквально пьянел от их невероятной магической силы. До этого момента ничего подобного, читая литературные произведения, я не испытывал.
Таким же потрясением стали для меня вскоре «Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтова и «Мастер и Маргарита» М. А. Булгакова. Теперь, оглядываясь далеко назад, я понимаю, что именно эти обстоятельства сильнее других повлияли на мое дальнейшее увлечение литературой и философией.
Что касается моих собственных литературных опытов, то первые тетрадные листки с ними я сжигал пачками, понимая, что это лучший способ идти дальше. Помня наизусть десятки полюбившихся мне стихотворений классиков, порой выходил на природу и вдохновенно декламировал эти строки, испытывая при этом какое-то невероятное наслаждение. Одновременно задавался вопросом: какими же способностями нужно было обладать авторам этих стихов, чтобы так писать! Это и было лучшим стимулом для борьбы с собственным косноязычием.
Наверное, именно поэтому я не могу сказать, что «пришел в литературу». Это она в известном смысле вошла в меня, в мое сердце, поселив в нем любовь на всю жизнь.
2. Кого можете назвать своими литературными учителями?
Живя в глубинке, а потом учась в военном учебном заведении, я долгое время вообще был лишен какой бы то ни было живой литературной среды, что, разумеется, не способствовало быстрому становлению и росту. Тем не менее я целенаправленно и последовательно учился у А. Блока, В. Брюсова, К. Бальмонта, Ф. Сологуба, Н. Гумилева, М. Цветаевой, В. Набокова, Д. Кедрина, А. Несмелова, Н. Рубцова и других известных и не очень известных поэтов (от Н. Майорова и В. Щировского до Д. Новикова и И. Волкова). Кроме того, наряду с увлечением литературоведением, я был неравнодушен к истории критики: увлеченно читал работы авторов разных эпох.
3. В каких жанрах Вы пробовали себя?
Пробовал последовательно в поэзии, критике, прозе. Причем увлечение поэзией было, несомненно, определяющим, тогда как критика явилась закономерным, но эпизодическим следствием этого увлечения. Что касается прозы, то речь в моем случае может идти о прозе исключительно автобиографического характера. С возрастом, оценивая то, что с тобой случилось на жизненном и творческом пути, ты вдруг обнаруживаешь такие вещи, которые до конца объяснить невозможно, в силу чего они как бы исподволь заставляют тебя доверить этот опыт бумаге.
4. Как бы Вы могли обозначить сферу своих литературных интересов?
Это русский поэтический (в широком смысле слова) опыт XVIII — начала ХХI веков, близкий мне не с формальной точки зрения, и даже не столько с содержательной, сколько с точки зрения личностно-духовной созвучности, — когда даже за самыми простыми вещами обнаруживается гениальная глубина трагического и одновременно подлинно религиозного миросозерцания авторов, создавших эти вещи. Тех авторов, которых можно в некотором смысле назвать «подвижниками в миру», отталкиваясь от определения этого понятия, данного когда-то Ф. М. Достоевским. Мне интересна именно такая (откровенная) поэзия, независимо от того, нахожу ли я ее в стихах или в прозе.
5. Какого автора, на Ваш взгляд, следует изъять из школьной программы, а какого — включить в нее?
Вопрос очень неоднозначный. Его следовало бы принципиально уточнить. Всё дело в том, в рамках какой идеологии изначально создается та или иная школьная программа (наиболее показательные примеры, думаю, известны из истории как советской, так и российской школы). Отсюда нетрудно сформулировать и те критерии, по которым могут отбираться авторы.
Другое дело — объективное освещение истории литературы, с верными оценками мировоззренческих позиций авторов. В этом случае все заметные имена обязательно нашли бы отражение в школьной программе, но при этом оценка творчества конкретных авторов была бы беспристрастной и точной (например, изучая творчество И. Бродского, не лишним было бы рассказать школьникам не только о его сильных сторонах, но и о слабых, а главное — о том, что это автор, безусловно, не христианского мировоззрения).
В этом случае не нужно было бы никого искусственно исключать из программы или включать в нее. Нужна просто честность в оценках.
Откровенно говоря, я вообще сомневаюсь в целесообразности школьного «изучения» творчества многих авторов — изучения молодыми людьми, в большинстве случаев просто физически и морально не готовыми что-то по-настоящему понимать. Тут лучше бы, на мой взгляд, ограничиться «общим ознакомлением». Ведь любовь к литературе — вещь глубоко интимная, и никакими известными «методами» ее не привьешь.
6. Есть ли такой писатель, к творчеству которого Ваше отношение изменилось с годами кардинальным образом?
Пожалуй, нет. Если я со школьный скамьи не любил творчество Максима Горького или Владимира Маяковского, то и с годами мое субъективное отношение к этим авторам не изменилось.
Наиболее показательно в этом отношении творчество Анны Ахматовой ― в юности я познакомился с ее стихами, но меня они совершенно не тронули. Уже в зрелом возрасте я специально решил проверить себя и скрупулезно перечитал все ее сочинения в стихах. Увы, и на этот раз ничего существенного для себя не обнаружил.
Стоит заметить, однако, что отношение к тому или иному виду творчества может быть принципиально разным. К примеру, в целом в сочинениях Осипа Мандельштама я могу найти для себя немало существенного, но с абсолютной уверенностью утверждаю, что не люблю его стихов.
7. Каковы Ваши предпочтения в других видах искусства (кино, музыка, живопись…)?
В сущности, и в других видах искусства мои предпочтения определяются теми же критериями, о которых я говорил выше. В музыке, например, меня может завораживать как та или иная хоральная прелюдия Баха, так и самая, казалось бы, простая песня, вроде «Куда уходит детство» (музыка А. Зацепина, слова Л. Дербенева). В кино — как «Дом, в котором я живу» Л. Кулиджанова, так и «Солярис» А. Тарковского.
В живописи я предпочитаю реалистическую манеру письма, хотя любимых картин сравнительно немного. Это отдельные работы В. Аммонта, А. Волоскова, М. Лебедева, О. Кипренского, К. Маковского, Г. Семирамидского, Л. Лагорио, И. Шишкина, К. Крыжицкого, Ф. Матвеева, Б. Кустодиева, Ап. Васнецова, А. Саврасова, В. Поленова, В. Орловского, И. Прянишникова, И. Левитана, К. Юона, Г. Нисского и др.; Босха, Вермеера, Энгра, Пармиджанино, Бугро, Моро, Бронзино, Альма-Тадема, Уотерхауса, Магритта и др. Кстати, с любовью к живописи непосредственно связано и мое увлечение филокартией.
8. Вы считаете литературу хобби или делом своей жизни?
Ни тем, ни другим. Я отношусь к ней слишком серьезно, чтобы считать ее хобби, но в то же время не могу считать ее делом всей жизни, поскольку она — всего лишь органичная часть меня самого, моей сущности, если угодно. Иначе говоря, литература, понимаемая как «дело всей жизни», на мой взгляд, априори оборачивается чем-то в высшей степени подозрительным. Ведь только подводя итог чьей-то жизни, можно сказать в оценочном смысле, была ли литература делом всей жизни такого-то человека или нет.
Данный вопрос не столько избыточный, сколько надуманный. Кто-то остался в читательской памяти, написав несколько стихотворений, а кто-то занимался исключительно литературным трудом на протяжении всей своей жизни — но результаты этого труда на поверку оказались самыми ничтожными...
9. Что считаете непременным условием настоящего творчества?
Думаю, я уже сказал об этом в рамках своего ответа на четвертый вопрос анкеты.
10. Что кажется Вам неприемлемым в художественном творчестве?
Ложь (не путать с художественным вымыслом!) и лукавый дух отрицания. «Ведь спор идет… о великом деле, гораздо более великом, чем это кажется, — писал в 10-й книге “Государства” Платон, — о том, быть ли человеку хорошим или плохим. Так что ни почет, ни деньги, ни любая власть, ни даже поэзия не стоят того, чтобы ради них пренебрегать справедливостью и прочими добродетелями».
Для меня в этом отношении принципиально важны такие работы, как «О нравственной пользе поэзии (Письмо к Филалету)» В. А. Жуковского, «В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность» Н. В. Гоголя, «Три вопроса» А. А. Блока, «Когда же возродится великая русская поэзия» И. А. Ильина и некоторые другие. Убежден, что именно ложь и лукавое отрицание — то главное, что отличает мнимые имена в литературе: творчество таких авторов не имеет прочного духовного фундамента. Им лучше было бы вообще ничего не писать, но тут-то они себя и выдают: раз поддавшись великому соблазну, всю свою жизнь вынуждены кривить душой. Памятуя не в последнюю очередь о «Божественной комедии» Данте, можно сказать: страшная участь...
11. Расскажите читателям «Паруса» какой-нибудь эпизод своей творческой биографии, который можно назвать значительным или о котором никто не знает.
На первый взгляд, это не эпизод моей сугубо творческой биографии; и, тем не менее, я мало чему придаю в ней столь же большое значение, как единственному своему телефонному разговору с матерью поэта Дениса Новикова — Маргаритой Петровной Новиковой — в апреле 2012 года. Я сказал ей несколько откровенных слов благодарности за сына, за его выдающееся творчество, близкое мне как человеку практически одного с Денисом поколения. Да еще и жил я с 1992 по 1997 год в общежитии МГУ на Литовском бульваре в Ясенево, в каких-нибудь 10-ти минутах ходьбы от того дома, где прежде жил с родителями сам Денис. В ответ Маргарита Петровна не смогла сдержать слёз...
Наш разговор на этом не закончился. И что больше всего меня поразило тогда — это голос матери Дениса, ее дикция: удивительно ясные, полнозвучные, выдающие какую-то особенную человеческую одаренность и благородство…
12. Каким Вам видится идеальный литературный критик?
Не утверждая заведомо, что идеальных критиков быть не может, хочу сказать, что идеальным критиком может быть только идеальный филолог, то есть человек, который способен, во-первых, понять и истолковать любой текст, а во-вторых, дать этому тексту честную, адекватную, независимую от любых партийных (групповых) принципов и убеждений оценку — как с точки зрения формально-содержательной, так и с точки зрения духовно-мировоззренческой.
13. Каким Вам видится будущее русской литературы?
Если учитывать опыт прошлых веков, то стоит заметить, что на фоне неумолимой тенденции к росту числа пишущих индивидуально-творческий уровень в литературе будет, видимо, заметно нивелироваться и в дальнейшем. Среди большого числа авторов будет всё труднее обнаруживать действительно достойные имена (я имею в виду не общую систему оценок, поскольку единства в литературе не было никогда, а индивидуальный поиск).
Появятся ли еще в русской литературе писатели уровня общепризнанных гениев? Полагаю, такая возможность будет сохраняться до тех пор, пока в духовном смысле окончательно не исчезнет русское традиционное (пусть даже трижды осовремененное) самосознание — народное (национальное) в преемственно-историческом, культурном и религиозном смыслах. С его исчезновением какое-то время еще способна будет существовать так называемая русскоязычная литература, но русская литература будет существовать уже только в историческом смысле.
14. Есть ли у Вас рекомендации для студентов-филологов?
Есть. В науке, как и в жизни, важны не своеволие и не произвол, не партийность и не групповщина, а независимость и самостоятельность мысли, которая должна не просто жаждать истины, но и уметь признавать собственную слабость и ошибочность. В этом мне видится залог подлинной образованности и интеллигентности. Тем более что филолог — это не специалист с соответствующим дипломом, но человек ищущий...
Правда, тут вполне закономерен вопрос: о какой истине идет речь (скажем, в религиозно-нравственном смысле — автономной или гетерономной, единой или множественной)? Не мудрствуя лукаво, процитирую Евангелие: «Думаете ли вы, что Я пришел дать мир земле? Нет, говорю вам, но разделение...» (Лк. 12, 51).
15. Каковы Ваши пожелания читателям «Паруса»?
Я хотел бы высказать не пожелание, но слова благодарности читателю вообще, в том числе и читателю «Паруса», — за то чувство взаимности, которым мы порой награждаем друг друга. Мы — то есть пишущие и читающие, читающие и пишущие. Награждаем за то чувство, которое заставляет порой каждого из нас поверить в то, что ты в своих поисках и чаяниях все-таки не одинок…
