Рано утром в пятницу мы с женой выезжаем из Тель-Авива, намереваясь попасть часам к девяти в Хайфу к нашим друзьям. Едва мы пересекаем границу города, как справа от нас возникает лёгкий пластиковый навес, под которым укрылась от солнца длинная очередь солдат, ждущих так называемого «тремпа». Это общепринятое в Израиле слово означает, что солдаты хотят попасть к маме с папой на субботний отдых как можно скорее и ждут, чтобы их подвезли те гражданские счастливцы, что владеют машинами, — вроде нас с женой.
Я торможу, как тормозит большинство водителей, у которых задние сиденья свободны. В Израиле считается хамством не подвезти солдата домой в канун субботы.
Около навеса стоит джип военной полиции. Полицейская, молоденькая девушка с нарукавной повязкой МР (т.е., Military Police), наклоняется к моему окну и говорит:
— Бокер тов [доброе утро]! До Хайфы доедете? Двоих возьмёте?
Я киваю. Девушка громко вызывает двоих из очереди:
— Ави… Хана…! В машину!
Отворяется задняя дверь, и у нас появляются гости-попутчики: высокий черноволосый сержант-танкист Ави и белокурая девочка Хана, сержант Хейл-Авир (т.е. Военно-Воздушных Сил). Вежливо здороваются (им строго-настрого приказывают в армии быть вежливыми с водителями «тремпа»), сваливают на пол винтовку «Галиль» и автомат «Узи», садятся и тут же, не говоря ни слова, засыпают.
Вот так они и будут спать до самой Хайфы, а я буду вести машину осторожно, тормозить медленно и плавно и разговаривать с женой тихо, стараясь не нарушить солдатский сон.
Вот эти девятнадцатилетние ребята, беспробудно спящие у меня на заднем сиденье, и есть то, что называется громким именем — Цва Хагана Ле Исраэль, то есть, Армия Обороны Израиля.
—————
Это эссе не будет попыткой описать историю израильской армии или проанализировать её действия. Я не историк и не военный журналист. Просто в 70-х годах прошлого века я был трижды призван в армию как солдат-резервист, служил как в самом Израиле, так и в арабской долине Иордана, был пограничником на мосту Алленби, работал на крупнейшем военном аэродроме страны — и неудивительно, что я накопил массу наблюдений и впечатлений, которыми я и хочу поделиться с читателями, знающими, я думаю, недостаточно глубоко такую любопытную и необычную организацию, как израильская армия.
—————
Помню, мальчиком во Владивостоке я с восторгом глядел на торжественно шагающий вдоль улицы военный патруль. До блеска вычищенный и выглаженный офицер, в сопровождении двух таких же парадно одетых солдат, медленно двигался по тротуару, проверяя документы у встречных солдат, моряков и офицеров, удостоверяясь, что они не сбежали из казармы в самоволку, а также выискивая тех, кто появился в городе небритым, с грязными сапогами, или без обязательного белого подворотничка.
Я со страхом смотрел однажды, как патрульный майор остановил моего отца, только что призванного в Тихоокеанский флот, и гневно отчитывал его за неряшливость в одежде, грязь на ботинках, двухдневную щетину на лице и расхлябанный гражданский вид.
Я думаю, что этот патрульный майор, оказавшись каким-то чудом в Израиле в наши дни, был бы вправе арестовать половину израильской армии за расхлябанный гражданский вид, нечищеные ботинки и небритые физиономии. О такой несусветной глупости, как белые подворотнички, здесь никто никогда не слыхал; вычищенных солдатских ботинок я за десять лет пребывания в стране не видел, мне кажется, ни разу; головные уборы военнослужащие носят не на голове, а под левым погоном; девочки-солдатки ходят в лёгких босоножках и щеголяют светлым педикюром, неяркой губной помадой и макияжем; никто никому не козыряет; караульные на посту не стоят, а сидят; солдаты называют офицеров по имени; и военная форма боевого генерала ничем, кроме мятых матерчатых погон, не отличается от формы армейского повара…
Армия Обороны Израиля существует не для парадов, а для боевых действий; а на фронте, как известно, у всех грязь на ботинках и небритая щетина на лице.
Этих боевых действий было несметное количество за семьдесят лет жизни израильского государства.
Было пять крупных войн, из которых в четырёх решалась судьба страны — быть или не быть! Была война за независимость 1948-го года, синайская кампания 56-го, знаменитая шестидневная война 67-го, война Судного Дня 73-го и ливанская кампания 82-го.
И были бесчисленные стычки с «федаинами», «хамасовцами», «джихадистами» и вооружёнными до зубов боевиками из супертеррористической исламистской банды «Хезболла».
Где уж тут думать о вычищенных ботинках и ежедневном бритье!…
—————
Моя первая работа в Израиле была на огромном военном аэродроме Тель-Ноф, в 28-ми километрах от Тель-Авива. Хоть я по образованию авиационный инженер, но с моим минимальным знанием языка иврит и неспособностью читать и писать я не мог надеяться получить что-либо лучшее, чем должность техника.
А это значило, что с утра до вечера я ползал по раскалённым корпусам французских истребителей Мираж, американских бомбардировщиков Ф-6 и израильских истребителей Кфир — и закручивал-закручивал-закручивал тысячи винтов на сотнях лючков, стыковал трубки гидравлики (которые, как правило, под моими руками стыковались исключительно плохо) и сращивал толстенные жгуты проводов электросистем. То есть я был простым рабочим.
Мною командовал старший сержант по имени Офир, двадцатидвухлетний выходец из Марокко, весёлый парень, не упускавший случая добродушно поддразнить меня. Он называл меня не иначе, как мэандес, то есть инженер, и говорил: «Вкалывай, вкалывай! Это тебе не Советский Союз. Там ты мог ни хрена не делать и получать свои рубли, а здесь, чтобы получить наши шекели, надо работать!»
Однажды я спросил его, показывая на основательно побитый и поцарапанный Кфир:
— Офир, что это за звёздочки, нарисованные на носу?
Он подошёл поближе, помолчал и сказал, поглаживая обшивку истребителя:
— Это количество самолётов, которые были сбиты этим красавцем…
— Шесть, — подсчитал я. — Ну и молодец!
— Это не так много, — отозвался Офир. — Идём — я покажу тебе рекордсмена.
Он пошёл со мной в соседний ангар и подвёл меня к старому пятнистому Миражу;
— Одиннадцать, — сказал он, проведя рукой по ряду звёздочек, украшавших нос самолёта. — Участник трёх войн.
Одиннадцать!? Прямо как Мать-героиня с одиннадцатью детьми! Только есть тут небольшая разница: матерям дают награды за рождение, а истребителям — за смерть…
В первый день моей многообещающей карьеры на Тель-Нофе мы с Офиром шли после работы к воротам аэродрома мимо какого-то невысокого металлического забора, за которым виднелось бесчисленное количество грузовиков, военных тягачей, платформ для запуска ракет и старых танков.
Офир сказал мне, ухмыляясь:
— Узнаёшь? Это всё ваши машины и танки. Мы их забрали у египтян в 73-м году в Синайской пустыне. Хочешь посмотреть?
Мы открыли незапертую калитку и подошли к крайнему тягачу с прицепленной к нему платформой. На капоте машины красовалась знакомая мне эмблема «ГАЗ» — Горьковский автомобильный завод! Я медленно обошёл платформу и вдруг увидел маленькую металлическую бирку, приклёпанную к борту. Я присел и вгляделся. На бирке был виден штамп «Контролёр Л. Казанцева».
Л. Казанцева… Наверное, Люба или Лида. Сколько же военных тягачей ты проинспектировала, Люба Казанцева? Сколько лет ты проработала на ГАЗе, проверяя тысячи таких не нужных советскому народу машин, стоящих миллионы и подаренных египтянам, сирийцам, кубинцам, иракцам и полудиким африканцам, строящим «социализм» в их примитивных обществах? Сколько тебе платили за эту работу, Люба? Небось, жила ты в коммуналке с соседями или в тесной двухкомнатной «хрущёвке». Ведь если б эти выброшенные на свалку деньги были потрачены на тебя, ты могла бы жить в двухэтажном коттедже и кататься на шикарной машине…
Я выпрямился и окинул взглядом обширную площадку — мрачное кладбище никому не нужной, ни на что не пригодной техники.
Сделано в СССР, на Горьковском автомобильном заводе…
—————
Пасха, посвящённая исходу древних евреев из фараонского Мицраима (Египта) — это в Израиле очень большой праздник! Он приходится на сравнительно нежаркий апрель, и поэтому для его празднования по всей авиабазе Тель-Ноф натягиваются огромные матерчатые тенты, под которыми размещаются длинные столы.
Наша часть состояла из ста человек — семьдесят военнослужащих и тридцать вольнонаёмных, вроде меня. Мы стояли вокруг стола, держа в руках пластмассовые стаканчики, наполненные виноградным вином «Кармель». В центре стола возвышалась одинокая бутылка «Столичной» — одна на сто человек.
Полковник, командир части, произнёс короткую речь, поздравил нас с праздником, поднял стаканчик, сказал «Лехаим!», что значит «За жизнь!», мы все выпили и приступили к нехитрой закуске. Минут через двадцать, выпив ещё по стаканчику, мы разошлись.
А одинокая бутылка «Столичной» — как стояла нераспечатанной с самого начала празднования, так неоткрытой и осталась до самого конца…
Вот это равнодушие израильтян к спиртному было для меня, после приезда в страну, одним из главных источников изумления. Я, конечно, знал, что евреи не числятся среди наиболее пьющих народов, но, помилуйте, не до такой же степени, чтобы сто здоровых молодых мужчин оставили неоткупоренной бутылку отличной водки!
Моё изумление удвоилось, когда я увидел, что в буфете базы Тель-Ноф свободно продаются и виски, и коньяк, и бренди, и та самая «Столичная», которой так бездумно пренебрегли солдаты нашей части. Можете себе представить? Водка, свободно продающаяся в воинской части!? Где ещё на свете есть такая армия, где солдаты могли бы, если захотели, «поддать на троих» в обеденный перерыв? И вот что интересно — не поддают! Буфетчик, пожилой вольнонаёмный иммигрант из Польши по имени Ян, пожаловался мне однажды на чудовищной смеси русского языка с польским: «Не пьют, курвы!.. Матка Боска Ченстоховска! У нас в Кракове или в Лодзи я бы продавал по сто бутылок в день! А здесь…» Он безнадёжно махнул рукой и предложил: «Может, нам с тобой выпить, а? Я угощаю…»
Впрочем, отличная писательница Дина Рубина в повести «Во вратах твоих» имеет несколько иное мнение насчёт отношения евреев к возлиянию: «…иудаизм пьянства не исключает, а напротив включает в систему общееврейских радостей; у нас, помилуйте, и праздники есть, в которые сам Господь велел напиваться до соплей…»
Кстати, с недавнего времени, после прибытия сотен тысяч иммигрантов из бывшего Советского Союза, положение с выпивкой в Израиле резко изменилось, и я не думаю, что армейское начальство разрешает сейчас продавать спиртное на военных базах. И, значит, вы едва ли найдёте сегодня бутылку «Столичной» в буфете авиабазы Тель-Ноф.
—————
Спустя полгода меня перевели работать младшим инженером в отдел компьютеров и электроники. Тут я уже не ползал по раскалённым самолётам, крутя винты и гайки, а сидел за лабораторным столом в кондиционированном помещении, крутя мозгами.
Вместе со мной в лаборатории работало ещё пятьдесят человек, среди которых было не менее двадцати выпускников престижного хайфского Техниона — израильского политехнического института.
Тут-то я и увидел воочию, как зарождалась в Израиле «индустрия высоких технологий» (то, что американцы называют — high—tech industry). Дело в том, что эти молодые ребята, выпускники Техниона, натренировавшись до умопомрачения за счёт государства в отличных лабораториях Тель-Нофа и других военных баз, кончали срок своей службы, становились гражданскими лицами — и немедленно открывали небольшие электронные, электротехнические, компьютерные, гидравлические, агротехнические и всякие иные компании, которые со временем расширялись, преуспевали, выходили на международный рынок, включались в активный список бирж Нью-Йорка, Лондона и Франкфурта — и способствовали стремительному росту израильской промышленности и науки.
Считается, что из сотен компаний, которые открываются в Израиле ежегодно, две трети возглавляются бывшими армейскими техниками и инженерами. Вот примеры таких компаний, которые приводит газета Timesof Israel:
Компания StoreDot разработала мобильник, полностью заряжающийся за 30 секунд…
Компания Consumer Physics вышла на рынок с ручным футуристическим прибором, дающим мгновенный отчёт о химическом составе любого материального образца….
OrCam является одной из нескольких компаний, занимающихся так называемым «искусственным зрением» (artificial vision). Новейший прибор этой компании представляет собой крошечную камеру, смонтированную на оправе очков слепого человека. Камера читает текст и шепчет его содержание человеку на ухо.
И, значит, напрашивается странный вывод: армия — орудие смерти и разрушения — приносит иногда пользу и для жизни. И даже пользу значительную…
—————
Мы, армейские новобранцы, сидим на жёстких скамейках в казарменной комнате и слушаем нашего лектора. Он читает нам по-русски «курс молодого бойца». Большинству из нас уже под сорок (а самому лектору — лет тридцать), но мы считаемся «молодыми бойцами». Тема сегодняшней лекции уныло-неинтересная — «Поведение солдата в плену». Ну что этот симпатичный майор по имени Давид (который, кстати, запрещает нам называть его «господин майор») может сказать нам нового о том, как вести себя, если ты, не дай Бог, попадёшь в плен?.. Сейчас он нам скажет, что надо быть мужественным, дурить, по мере возможности, своих следователей, притворяться простачком и, главное, не выдавать ничего секретного даже под пытками.
Мы все тут — новые иммигранты из Советского Союза, воспитанные школой и комсомолом на подвигах Зои Космодемьянской и пятерых молодогвардейцев, которые, как известно, умерли под пытками, но ничего фашистам не выдали.
Я в тоске зевнул. Лектор мельком глянул на меня и сказал:
— Значит, так. Запомните и запишите — если вы попадёте в плен, выдавайте всё! Я повторяю — выдавайте всё! Называйте имена ваших начальников… расположение огневых точек… количество артиллерийских стволов… численность боевого состава… наличие танков… и всё остальное, что они потребуют. Не сопротивляйтесь, не врите, не давайте им повод искалечить или убить вас… Всё, что вы им выдадите, не имеет для нас особого значения — мы всё это быстро поменяем. Для нас важно одно! — чтобы вы выжили и вернулись живыми и здоровыми к своим семьям! Вы — отцы! Еврейские дети не должны расти без отцов! Это и есть самое главное в вашем поведении в плену!
Мы все в изумлении переглянулись. То есть, как это — выдать всё!? Да в своём ли уме этот майор?! Уж не арабский ли он шпион?
— Давид, — говорю я, подняв руку, — но ведь это — предательство!!
Он устало вздохнул — видно, не первый раз ему приходится выслушивать подобные замечания — и направил на меня указательный палец.
— Если вас искалечат, — произнёс он, — или, не дай Бог, убьют, — вот это и будет предательством! Вы предадите тем самым свою жену, своих детей и свою армию. Повторяю: вы должны выжить и вернуться живыми и здоровыми к своим семьям!..
…И вот я вижу воочию тех самых пленных, о которых читал нам наставление молодой майор.
Через три месяца после его шоковой лекции я оказываюсь в гигантской шумной толпе, заполнившей часть взлётного поля аэропорта имени Бен-Гуриона. У всех, включая меня, в руках — букеты цветов. Премьер-министр Израиля Ицхак Рабин, члены Кнессета (парламента), министры, иностранные гости и многочисленные журналисты — все, нагруженные цветами, — стоят впереди.
К нам приближается только что приземлившийся военно-транспортный самолёт. Толпа затихает в напряжённом ожидании.
Двери распахиваются — и на верхнюю площадку лестницы выходят четверо парней в военной форме.
Толпа взрывается криками, плачем, восторженными воплями, песнями… По ступеням, навстречу солдатам, вернувшимся из трёхлетнего сирийского плена, поднимается премьер-министр страны. Он обнимает вчерашних пленников, целует их и вручает им букет роз. Толпа затихает. Едва подавляя слёзы, премьер-министр Рабин — бывший генерал-лейтенант, участник всех израильских войн — произносит короткую приветственную речь.
Вновь крики… вновь плач солдатских матерей и отцов… вновь песни…
Плачущих солдат, вернувшихся к жизни, усаживают в чёрный лимузин — и увозят по дороге, усыпанной сотнями цветочных букетов…
Я смотрю на восторженную толпу, встречающую вчерашних пленников, а в голове у меня крутятся страшные слова из «Архипелага ГУЛАГ» Александра Солженицына:
«Им [пленным советским солдатам] уже известно, что из пленных многих национальностей только советские так живут, так умирают, — никто хуже советских. Даже поляки, даже югославы содержатся гораздо сносней, а уж англичане, а норвежцы — они завалены посылками из дому, они просто не ходят получать немецкого пайка. Там, где лагеря рядом, союзники из доброты бросают нашим через проволоку подачки, и наши бросаются как свора собак на кость.
Русские вытягивают всю войну — и русским такой жребий. Почему так?
Оттуда, отсюда постепенно приходят объяснения. СССР не признаёт русской подписи под гаагской конвенцией о пленных, значит, не берёт никаких обязательств по обращению с пленными и не претендует на защиту своих, попавших в плен. СССР не признаёт международного Красного Креста. СССР не признаёт своих вчерашних солдат: нет ему расчёта поддерживать их в плену».
И ещё несколько мучительных строк из «Архипелага»:
«И как правильно быть, если мать продала нас цыганам, нет, хуже — бросила нас собакам? Разве она остаётся нам матерью? Если жена пошла по притонам, — разве мы связаны с ней верностью? Родина, изменившая своим солдатам, — разве это Родина?»
—————
Я бы не хотел, чтобы эти заметки были расценены как безудержное восхваление Армии Обороны Израиля. Израильская армия не состоит из безгрешных ангелов, и есть в ней недостатки, которые надо порицать, и дефекты, которые необходимо устранять.
Что касается порицания, то статистика мировой прессы показывает, что три армии в мире получают львиную долю порицаний и осуждений: американская, российская и израильская… И я не хотел бы добавлять свой слабый голос к этому хору.
Но и хвалить чрезмерно я тоже не хочу. Любая армия — даже самая гуманная и воюющая только с оборонительной целью, каковой и является Армия Обороны Израиля, — всё равно является орудием смерти и разрушения, и лучше, говоря о ней, воздержаться от излишних похвал.
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/2018-znomer11-12-levkovsky/
