I. Финансист на все времена
Егор Канкрин
“В государстве Российском есть два человека, обязанные служить до самой смерти: я и ты”, — говорил графу Егору Францевичу Канкрину (1774-1845) император Николай I. И в такой высокой оценке деятельности государственного мужа царь был не одинок. Рассказывали о его “гениальной даровитости”, “изумительной проницательности” и “мудрой бережливости”. Ведь более чем за 20 лет на посту министра финансов Канкрин сделался человеком, незаменимым для империи: он остановил инфляцию, добился бездефицитности бюджета, укрепил рубль, способствовал развитию отечественной промышленности. Не правда ли, такие достижения были бы очень важны и своевременны для современной России?
Родился он в г. Ханаи-ам-Майн (земля Гессен, Германия), исповедовал лютеранство и своей наружностью походил на натурального пруссака; по-русски говорил с сильным немецким акцентом. Многие и воспринимали его как этнического немца. И не случайно, что и сегодня он включен в авторитетный справочник “Немцы России” (Т.2, М., 2004, С.26-27).
Но бдительных национал-патриотов, поднаторевших в разоблачениях тайных евреев, не проведешь! Антисемит-почвенник Андрей Дикий объявляет, что Канкрин оказывается не кто иной, как “сын литовского раввина”. К нему присоединяется и Александр Солженицын, который в своей книге “Двести лет вместе” также аттестует этого николаевского министра “сыном раввина”.
В действительности же отец нашего героя, Франц Людвиг Канкрин (1738-1816), ни к иудаизму, ни к Литве никакого отношения не имел. А между тем, его почитают “очень видным деятелем своего времени”. И славу он себе снискал на научном и писательском поприщах — печатал собственные сочинения по технологии, архитектуре, горному делу, юридическим вопросам и т.д. Он был настолько плодовит, что изданные им сочинения могли бы составить небольшую домашнюю библиотеку. Какое-то время Канкрин-отец заведовал горным, соляным и строительным делом при различных германских дворах (которых тогда насчитывалось около сотни!), причем из-за своего строптивого нрава долго на одном месте не задерживался. Наконец, в 1783 году он, благодаря своей известности опытного инженера, с почетом был принят на российскую службу, где получил и надлежащий оклад, и генеральский чин, и пост директора солеваренных заводов, а впоследствии стал и членом Горной коллегии. Среди сочинений Франца Людвига отметим посвящённый Екатерине II капитальный труд в десяти частях “Первые основания искусства горных и соляных производств” (Спб., 1785-1791), изданный сначала на немецком, а затем на русском и французском языках. За заслуги перед государством ему был пожалован дом в Адмиралтейской части, № 29 и орден Св. Владимира 3-ей степени. В отставку он вышел в 1812 году с пенсионом 3465 рублей…
И всё же подозрение, что его сын Егор Канкрин еврей, не лишено оснований. Только раввином был не отец, а дед Егора Францевича. Осведомленный современник Филипп Вигель, говоря об этом, замечает: “Наука была наследственное имущество в его семействе. Дед, раввин Канкринус, принявший не во святом, а в реформатском крещении имя Людовик, весьма известен был не целому, а всему немецкому ученому миру”. Версии о еврейском происхождении Канкриных придерживаются и Александр Рибопьер в своих “Записках”, и Бенджамин Дизраэли в своем знаменитом романе “Конигсби”. Причём российские придворные остряки зубоскалили на сей счёт, вопрошая, “талмудист он или караим”, и утверждали, что “ещё дед Канкрина назывался “Krebs”, откуда посредством перевода на латинское “Cancer”, и сочинили настоящую его фамилию, чтобы не так выдавать наружу жидовство”. А современный историк Владимир Новиков уточняет, что основатель рода, еврей Канкринус, также жил в земле Гессен, и христианство с новым именем он принял в первой трети XVIII века.
По всей видимости, Егору Канкрину (как, впрочем, и его отцу) были неведомы ни иудейская религия, ни идишская культура. И понятно, сам он не осознавал свою принадлежность к еврейству. Но, как отмечал Вигель, “несмотря на то, что Егор Канкрин любил выдавать себя за немца…, живость другого происхождения проявлялась не в действиях, не в поступи его, а в речах: он был чрезвычайно остер”.
Именно эта “чрезвычайная острота” (наследственная черта Канкриных) проявилась у Егора еще в отроческие годы. В этом несомненное влияние на него оказал отец, пристрастив сына к техническим дисциплинам и юриспруденции, обострившими его восприимчивый ум. Егор легко и жадно учился, подхватывая на лету самую суть рассматриваемого вопроса. Получив в гимназии классическое образование (он и в зрелые годы “знал довольно по латыни”), Канкрин поступает сначала в Гессенский, а затем перешёл в Марбургский университет, который блестяще закончил в 1794 году с дипломом доктора права. К студенческим годам относится первая проба его пера — “Дагобер, роман из теперешней войны за освобождение”. Уже тогда Канкрин заявил о себе и как истый государственник, подчеркнув в романе, что усилия любого правительства должны быть направлены прежде всего к сбережению народа и достижению величия страны.
После окончания университета Егору не удалось найти работу на родине, и в 1798 году он отправился в Россию, где уже служил его отец. Однако, из-за неуступчивости характеров обоих Канкриных, с отцом они вскоре рассорились, и в результате наш герой остался без средств к существованию. Обосновавшись в Петербурге, он, хотя и был пожалован немалым чином — надворного советника, не получил ни должности, ни места. Не зная русского языка, Егор не гнушался никакой работой: занимался репетиторством, работал бухгалтером у богатого откупщика, а затем был секретарем у предпринимателя Абрама Перетца. По словам самого Канкрина, он “был писцом, комиссионером, казначеем, но дураком никогда не бывал”. Почти три года Канкрин-младший прожил на грани бедности, о чём говорил как о “самой строгой школе жизни”, и именно в это время в нем выработалась привычка к бережливости, к простому, умеренному образу жизни, что впоследствии так резко выделяло его среди других высших сановников империи. Экономность проявилась вполне и тогда, когда он стал министром. Впрочем, в нем не было душевной черствости, что отличает скупца: напротив, он всегда был готов прийти на помощь бедным и нуждавшимся, ибо сам все это пережил и выстрадал.
В 1800 году Фортуна наконец улыбнулась Егору: он составил записку об улучшении овцеводства в России, которая понравилась вице-канцлеру, графу Ивану Остерману. Благодаря его покровительству, Егор был назначен сначала помощником к своему отцу на солеваренные заводы, а в 1803 году переведен в Министерство внутренних дел, в Экспедицию государственных имуществ. Знания, распорядительность, деловая хватка сочетались в Канкрине с подкупающей простотой в обращении, что обеспечило ему и уважение коллег, и быстрый служебный рост: уже через шесть лет он получил чин статского советника. Подобный карьерный взлет был тем более примечателен, что Канкрин никогда не проявлял низкопоклонства и угодничества перед начальством. Показателен в этом отношении случай с всесильным графом Алексеем Аракчеевым, который попытался было свысока разговаривать с Канкриным. Однако тот, ни слова не сказав, демонстративно ушёл. Аракчеев извлек урок из демарша: он пригласил Канкрина отобедать и обращался с ним уже любезно и предупредительно. Более того, он стал деятельным покровителем нашего героя и всемерно радел о его дальнейшей карьере.
Занимаясь ревизией и устройством лесного хозяйства и соляных промыслов, Егор Францевич по долгу службы объездил многие губернии, в том числе и российскую глубинку. Он внимательно знакомился с естественными богатствами своей новой родины. По его собственному признанию, он искренне полюбил этот народ и его язык, да и сам “сделался русским душою”. Современники отмечают, Канкрин часто сыпал меткими русскими пословицами, что в сочетании с немецким акцентом и не вполне правильной грамматикой производило забавное впечатление. Обращаясь к собеседнику, он неизменно называл того “батушка” (так произносил он слово “батюшка”).
В 1809 году Канкрин публикует труд “Отрывки, касающиеся военного искусства с точки зрения военной философии”, выдержавший два издания. В этой работе он высказал мысль, что во время войны государство должно использовать как свое преимущество географические факторы: обширность территории, протяженность коммуникаций, суровость климата и т.д. Этот труд вызвал большой интерес в военных кругах, ибо тогда живо дебатировался вопрос: какой должна быть возможная война с Наполеоном — наступательной или оборонительной. Внимание к автору “Отрывков…” проявил и военный министр Михаил Барклай де Толли. Он, по словам историка, “оценил пылкого, талантливого и образованного юношу”. Высоко оценили его и военный теоретик генерал Карл Пфуль, и сам император Александр I, который получил о Канкрине такую справку: “знающий и способный человек, но с плохим характером”.
Егора Францевича тут же привлекли к разработке планов будущей войны, в которой вопросы снабжения играли большую роль. В 1811 году его назначили помощником генерал-провиантмейстера с чином действительного статского советника, а в самом начале войны — генерал-интендантом всех действующих войск. Отметим также, что под руководством Канкрина провиант для русской армии бесперебойно поставляли предприниматели-евреи Николай и Людвиг Штиглицы, а также Абрам Перетц, впоследствии разорившийся на этих поставках. Это благодаря энергии и организаторскому таланту Канкрина русская армия в ходе военных действий была хорошо материально обеспечена, и в этом отношении война 1812-1815 годов выгодно отличалась от последующих — Крымской, например, когда из-за казнокрадства и злоупотреблений чиновников солдаты часто оставались без хлеба и в худых сапогах. При этом расходы на содержание войск, осуществлённые Канкриным, поражали своей скромностью — 157,5 миллионов руб. за три года войны (напомним, что один только первый год Крымской кампании обошелся России в 300 миллионов руб.). Определяющую роль в этом сыграла безупречная честность самого генерал-интенданта. Ведь будучи бесконтрольным хозяином армейских денег, он мог получить миллионные взятки. Канкрин же, наоборот, проделал скрупулезнейшую работу по проверке счетов поставщиков и уплатил по ним только одну шестую часть, доказав, что все остальные претензии незаконны.
Способности Егора Францевича высоко ценил Михаил Кутузов-Смоленский, который пользовался его советами и предложениями. Особенно восхищала фельдмаршала изумительная способность Канкрина обеспечить снабжение частей в, казалось бы, безвыходных ситуациях. Так, не участвуя непосредственно в баталиях, он снискал славу подлинного героя войны. В мае 1813 года, когда в дни тяжелейшего сражения в Бауцене (Саксония) на узком участке фронта сосредоточилось около 200 тысяч союзных войск, Александр I, посетовав на архитрудное положение, лично обратился за помощью к Канкрину. И надо отдать должное генерал-интенданту — тот с блеском справился с поставленной задачей: провиант к месту назначения был доставлен вовремя. Кутузов однажды спас Канкрина, когда ему грозила неминуемая отставка. А всё потому, что Егор Францевич заступился за жителей одного немецкого городка, страдавших от бесчинств союзных войск, чем навлек на себя гнев великого князя Константина Павловича. Фельдмаршал заявил великому князю: “Если Вы будете устранять людей, мне крайне нужных, таких, которых нельзя приобрести и за миллионы, то я сам не могу оставаться в должности”. За заслуги перед Россией за время кампании 1812-1815 годов Егор Канкрин был награжден орденом Св. Анны 2-й и 1-й степеней, орденом Св. Владимира 2-й степени, а также множеством иностранных орденов.
По окончании войны Канкрин какое-то время остался не у дел — он числился лишь членом Военного совета без определенных обязанностей. В 1816 году он женился на Екатерине Захаровне Муравьевой (1796-1848), двоюродной сестре будущего декабриста Сергея Муравьева-Апостола, с которой познакомился на балу при штабе Барклая де Толли. Брак этот был очень счастливым: Екатерина Захаровна, которою он ласково называл Сахаровна, стала и музой, и верной помощницей своему неутомимому супругу. Правда, она была большой мотовкой, что, конечно же, претило прижимистому Канкрину. “И странное, батушка, дело, — жаловался он приятелю, — все государственные операции удаются мне как нельзя лучше, а как только примусь устраивать что-нибудь в собственных своих делишках, то тотчас попадаю впросак, как кур в ощип”. Впрочем, жена была мастерица утишать все домашние бури. В браке у них родилось четверо сыновей и две дочери.
Замечательно, что этот иноземец на русской службе был озабочен судьбой крестьянства, положение которого, по его мнению, было “противно божеским и человеческим законам… У меня сердце обливается кровью, что всё ещё существуют рабы, крепостные, ирландские крестьяне, английские фабричные рабочие и пролетарии более или менее везде”. В 1818 году он подал императору свое “Исследование о происхождении и отмене крепостного права или зависимости земледельцев преимущественно в России”, где предложил поэтапный план освобождения русских крестьян с их постепенным выкупом за счет средств специального заемного банка. Предполагалось окончательно объявить землю собственностью крестьян к 1850 году. К сожалению, предложения эти были оставлены правительством без должного внимания. “Если бы его план был принят — отмечал историк, — наша государственная и экономическая жизнь развивалась бы более нормально, и освобождение крестьян не вызвало бы того сильного потрясения всей экономической жизни России, какое было неизбежным следствием реформы 1861 года”.
Канкрину неоднократно поступали лестные предложения европейских монархов перейти к ним на службу, причём на самых выгодных условиях, на что он отвечал категорическим отказом. Известна фраза Канкрина из его выступления в Государственном совете, в члены которого он был определён в 1821 году: “Вы толкуете, что скажет Европа, а никогда не думаете, что скажет бедная Россия”.
Ощутимый вклад внес Канкрин и в современную ему науку. Он издал на немецком языке две монографии: “О военной экономике во время войны и мира” (1820-1823) и “Мировое богатство, национальное богатство и государственная экономика” (1821). Во втором труде автор по существу излагал собственную программу управления финансами страны. “Надо чуждаться крайностей, избегая четырех великих апокалипсических зверей: понижения достоинства монеты, бумажных денег, чрезмерных государственных долгов и искусственного накопления торгового капитала, и приводить в строгое соответствие расходы с естественными доходами, стремясь увеличить последние путем поощрения народного труда, порядком и хорошим управлением и только в крайнем случае прибегая к умеренным займам, чтобы их погашать при первой же возможности”. Эти мысли абсолютно актуальны для современной России, как, впрочем, и для всей глобальной экономики. Канкрин подверг сокрушительной критике действия тогдашнего министра финансов Дмитрия Гурьева. И когда в 1823 году Канкрин сменил Гурьева на посту министра финансов, он последовательно и энергично стал проводить в жизнь собственные экономические теории. Финансист Иван Блиох пояснил: “Граф Канкрин был почти единственным государственным человеком, у которого практическая деятельность была суммой теоретических выводов и результатом научных исследований — именно в то время, когда “фельдфебели в Вольтеры назначались”. Неудивительно, что никто так долго не оставался на этом посту в России, как Канкрин — 21 год!
В каком же состоянии досталось новому министру государственное хозяйство империи? Можно без преувеличения сказать, что положение дел было катастрофическим. К 1801 году общий долг государства составлял 408 млн. руб. При этом расходы все увеличивались, доходы же сокращались; дефицит равнялся иногда седьмой части всех доходов; мануфактурная промышленность не развивалась; дешевизна хлеба вела к разорению сельских тружеников; торговые обороты внутри страны были ничтожны; обороты внешней торговли упали со 130 до 92 млн. руб. Вместе с тем произошел значительный отток металлических денег за границу; ценность же ассигнационного рубля упала до 25 копеек. Потому-то не было никакой прочной денежной единицы: бумажные деньги и медная монета постоянно колебались в цене. И главное — денег в государственной казне вовсе не было.
В первую голову Канкрин направил усилия на борьбу с дефицитом бюджета и на создание золотого запаса, беспощадно расправлялся со взяточниками и казнокрадами. Как результат бюджет военного министерства был сокращён на 20 млн. руб., бюджет министерства финансов — на 24 млн. руб. Только за первые годы его правления расходы снизились на одну седьмую и государственная казна получила дополнительно 160 млн. руб. Неслучайно, что уже через год пребывания на министерском посту Канкрина пожаловали орденом Св. Александра Невского.
Стремясь увеличить золотой запас, Егор Францевич подчас прибегал к таким экономическим мерам, которые сам в принципе не одобрял. Так, в 1827 году он ввел откупную систему на винную торговлю, о чем в сердцах говорил: “Тяжело заведовать финансами, пока они основаны на доходах от пьянства”. Однако именно в результате этой меры прибыль возросла с 79 до 110 млн. руб., а увеличение ввозных таможенных пошлин принесло казне ещё 50 млн. руб. В то время, как, впрочем, и сегодня, протекционизм был полезен для развития слабой отечественной промышленности, хотя в дальнейшем отсутствие иностранной конкуренции могло бы принести экономике империи ощутимый вред.
Исключительное внимание Канкрин уделял горнодобывающей промышленности, доходы которой увеличились с 8 до 19 млн. руб., а добыча золота — до 1 тыс. пудов. А его “Инструкция об управлении лесной частью на горных заводах хребта Уральского, по правилам лесной науки и доброго хозяйства” стала лучшим для того времени учебником лесоводства. При нем было создано и Алешковское лесничество, призванное сдерживать расширение Алешковских песков — крупнейшего песчаного массива в Европе.
Егора Францевича можно с полным основанием назвать и ревнителем российского просвещения. “Россия совсем не имеет располагающего средними теоретическими знаниями класса людей, которые ей крайне нужны в самых разнообразных отраслях труда,” — писал он знаменитому ученому-натуралисту Александру фон Гумбольдту. И показательно, что Канкриным был основан Петербургский практический технологический институт, обустроен и расширен созданный еще Петром Великим Лесной институт, который современники так и называли — Канкринополь. По его инициативе обрели жизнь Горный институт, Горыгорецкий земледельческий институт. Он покровительствовал рисовальным школам при Академии художеств с одним из первых в Европе гальванопластическим отделением; третьей Московской гимназии; школам торгового мореходства в Петербурге и Херсоне; мореходным классам в Архангельске и в Кеми. При этом Канкрин открывал специальные классы для девушек, что было тогда существенным нововведением.
Министр дерзал перечить даже Николаю I, отказывая ему в деньгах, предназначавшихся, по его мнению, на бесплодные расходы. Но при свойственной ему бережливости никогда не жалел средств на нужды образования. “Да, батушка, я — скряга на все, что не нужно,” — любил повторять он. Дело дошло до того, что, соблюдая государственные интересы, он иногда давал пособие просителям из собственного кармана.
Канкрин организовывал обучение за границей молодых россиян, следил за последними зарубежными промышленными новинками, устраивал выставки для соревнования между фабрикантами — словом, пускал в ход все средства, чтобы дать толчок развитию русской промышленности. Он основал “Горный журнал”, “Коммерческую газету”; благодаря его инициативе издавалась и “Земледельческая газета”, редактором которой был назначен бывший директор Царскосельского лицея Егор Энгельгардт, хорошо знакомый с вопросами сельского хозяйства. Для того, чтобы эта газета стала общедоступной, Канкрин выделил на нее пособие из казны, так что годовая подписка обходилась в сумму менее рубля. Он также добился того, что среди корреспондентов газеты было немало крестьян, которые сообщали о своём практическом опыте в области сельского хозяйства. В этой же газете была напечатана статья Канкрина о разделении России на пояса по климату, обратившая на себя внимание ученых Европы. А немецкий исследователь на русской службе Карл Фридрих фон Ледебур посвятил ему капитальный труд “Flora Rossica”, напечатанный на средства министра. Примечательно, что Канкрин был принят в члены Парижской академии, причём на специальном заседании, посвящённом этому событию, учёные мужи приветствовали его стоя.
Егору Францевичу удалось убедить Николая I пригласить в Россию фон Гумбольдта. На его путешествие в районы Урала, Рудного Алтая и Каспийского моря были ассигнованы значительные суммы, причем на каждой почтовой станции ученого натуралиста ожидала смена лошадей, а там, где того требовали условия безопасности, сопровождал и военный конвой. Результатом экспедиции явилась монография “Центральная Азия”, явившаяся крупным вкладом в науку XIX века. “Вам я обязан, что этот год вследствие огромного числа идей, собранных мною на громадном пространстве, сделался важнейшим в моей жизни” — писал Гумбольдт Канкрину в 1829 году, подводя итоги своего путешествия по России. Год этот оказался важнейшим и в жизни Канкрина, ибо именно тогда император пожаловал его графским титулом. И на это событие откликнулся Гумбольдт: “Этот внешний блеск будет напоминать потомству достопамятное время, когда под Вашим руководством русские финансы процветали…” — писал он новоявленному графу. Примечательно, что на графском гербе Канкрина начертан девиз: “Labore” (“Трудом”).
Николай I высоко ценил труды Канкрина и награждал его по-царски. Он удостоился ордена Св. Владимира 1-й степени, алмазных знаков к ордену Александра Невского, знаков отличия “За XXV лет беспорочной службы”, “За XXXV лет беспорочной службы”, орденом Белого орла (Царство Польское). В 1832 году Егор Канкрин стал кавалером высшего российского ордена — Св. Андрея Первозванного. Как значилось в наградном листе, за “управление министерством финансов, отличную благоразумную попечительность и непоколебимое рвение к благоустройству сей важной части государственного управления, за многие полезные предначертания, точное исполнение оных и бдительный надзор…”. В 1834 году он получил алмазы к этому ордену. Семья Канкрина получила во владение и аренду староство Чигиринское в Киевской губернии, 50 тыс. десятин земли в Бессарабской губернии, Бальдонское поместье в Курляндии, а также сотни тысяч рублей и т.д.
В 1838 году Канкрин читал лекции по финансовой науке наследнику престола Александру Николаевичу (будущему Александру II) (лекции эти напечатаны в 1880 году под заглавием: “Краткое обозрение российских финансов графа Е.Ф. Канкрина”).
Но наиболее заметной вехой в истории России явилась предпринятая Канкриным денежная реформа 1839-1843 годов. В июне 1839 года был обнародован указ, в котором провозглашалось: “Cеребряная монета впредь будет считаться главной мерой обращения. Ассигнации будут считаться впредь второстепенными знаками ценностей и их курс против серебряной звонкой монеты один раз навсегда остается неизменным, считая рубль серебра за 3 р. 50 к. ассигнациями”. Канкрин рассудил за благо учредить специальную кассу, которая выдавала желающим депозитные билеты взамен монеты, с обязательством по первому требованию вернуть серебряные деньги. Он добился того, что этот депозитный фонд стал пользоваться доверием у населения и быстро рос; когда же он достиг суммы в 100 млн. руб., то был торжественно перевезен в Петропавловскую крепость в присутствии сановников и представителей дворянства и купечества. Эта торжественная процедура знаменовала собой отказ России от бумажно-денежного обращения и установление в ней серебряного монометаллизма. Наконец, в 1843 году был издан манифест о полном уничтожении ассигнаций и замене их кредитными билетами: 596 млн. руб. ассигнациями были обменены на 170 млн. руб. кредитными билетами. Граф Модест Корф так характеризовал представленные Канкриным образцы: “Белые, синие, красные и жёлтые. Это настоящее загляденье, и ни одна держава в мире не имеет таких прелестных денег”.
Как известно, авторитарный Николай I требовал от своих министров не столько самостоятельных действий, сколько строгого подчинения и выполнения своих приказаний. Канкрин же, являя собой пример личности яркой и самобытной, был исключением: император допускал возражения с его стороны и прислушивался к нему, прекрасно понимая, что другого такого государственного мужа ему не найти. Государь прощал Канкрину его неопрятную шинель, панталоны, заправленные в голенища сапог, шерстяной шарф, обвязанный вокруг шеи, хотя от других требовал неукоснительного соблюдения всех правил ношения военной формы. Однажды он сделал Канкрину замечание, на что тот ответил: “Ваше Величество не желает, конечно, чтобы я простудился и слег в постель; кто же тогда будет работать за меня?”. Император не только смирился с его неаккуратностью в одежде, но, сам, не терпя курение, разрешал Канкрину на докладах попыхивать своей пеньковой трубкой, набитой дешевым табаком.
Егор Францевич не был человеком светским: избегал официальных приемов, балов, празднеств, но был страстным любителем поэзии, музыки, архитектуры. Истый меломан, Канкрин сам играл на скрипке, писал театральные рецензии, а также повести и рассказы, которые вышли в 1844 году под общим заглавием “Фантазии слепого”; регулярно вел дневник. Его перу принадлежит и оригинальный труд “Элементы прекрасного в зодчестве” (1836).
Несмотря на затворнический образ жизни, он нередко принимал у себя литераторов — Василия Жуковского, Николая Кукольника, Петра Вяземского, Ивана Крылова, Владимира Бенедиктова, кстати, сочинившего в его честь стихотворное послание:
Правительственный сан! Огромные заботы!
Согбен под колесом полезной всем работы,
Угодничества чужд — он был во весь свой век
Советный муж везде и всюду — человек!
Иного ободрит улыбкою привета,
Другому ждущему на свой вопрос ответа,
На иностранный лад слова произнося,
Спокойно говорит: “Нет, батушка, нелься”…
Деятельное участие принял Канкрин в судьбе Александра Пушкина. По его ходатайству поэту были прощены числившиеся за ним долги на сумму более 135 тыс. руб., а 50 тыс. руб. пожаловано на издание его сочинений; министр определил пенсию вдове — 5 тыс. руб.; а на воспитание каждому из четырёх детей — 1,5 тысяч руб. в год до вступления сыновей в Пажеский корпус, а дочерям — до замужества.
Человек завидного остроумия, он в своих высказываниях так и сыпал образами, метафорами, меткими сравнениями и сопоставлениями. По этому поводу сохранилось множество анекдотов. Рассказывают, что однажды Канкрин жаловался императору, что в одном проекте, в обсуждении которого он принимал участие, много огрехов. “Почему же ты не возражал против них во время его обсуждения?” — спросил государь. — “Ваше Величество, читали так скоро, точно охотились за бекасами: параграфы, как бекасы, летели во все стороны. Один-другой подметил и подстрелил на лету, а прочие пролетели мимо” — ответил Канкрин. Министра государственных имуществ Павла Киселёва он называл не иначе, как “министром преимуществ”.
Однажды он спросил директора департамента: “По каким причинам хотите вы уволить от должности этого чиновника?” — “Да стоит, ваше сиятельство, только посмотреть на него, чтобы получить к нему отвращение: длинный, сухой, неуклюжий немец, физиономия суровая, рябой” — отвечал тот — “ах, батушка, да вы это мой портрет рисуете! Пожалуй, вы и меня захотите отрешить от должности”. О себе же граф говаривал, что немец похож на капусту: чтобы она была хороша, её нужно пересадить. В другой раз Егора Францевича спросили, почему он никогда не бывает на похоронах. Он ответил: “Человек обязан быть на похоронах только один раз: на своих собственных”. Когда ему предложили написать свою автобиографию, он сказал: “Я слишком правдив, чтобы наслаждаться чувством своей правдивости”.
Под конец жизни Егор Францевич часто хворал. До нас дошёл диалог двух остроумцев: — “Какие сегодня известия о здоровье Канкрина?” — “Самые дурные: ему гораздо лучше”. Правда, что, ссылаясь на старость и болезни, он упорно просил об увольнении, прекрасно зная, что Николай I станет уговаривать его остаться. Государь об этом и слышать не хотел. “Поезжай, сказал он Канкрину — коли нужно, на полгода, на год, на два года; управлять за тебя будет товарищ, но в отставку ни под каким видом не выпущу”. Казалось, он и умрёт на посту министра финансов, “хотя бы ему выцарапали глаза или совсем затоптали в грязь”.
Но болезнь усугублялась. Вот как в 1843 году описывает Канкрина Модест Корф: “Это ходячая мумия, в которой почти совсем уже угасает жизнь физическая, и остаются только слабые лишь следы и вспышки прежней интеллектуальной. Прежде всё существование его проходило в исполинский деятельности… огромной в своих результатах. Теперь заведённые часы идут кой—как, но все пружины засорились, и везде застой и остановка”.
В 1844 году он всё же вынужден был уйти со своего поста. Однако и после отставки старался без дела не сидеть: продолжал работу над завершением главного своего труда “Экономика человеческого общества и финансовая наука одного бывшего министра финансов”. Он умер в Павловске 9 (21) сентября 1845 года. Траурная процессия шествовала по Невскому проспекту и Адмиралтейской площади на Смоленское лютеранское кладбище, а впереди её несли ордена на подушках двенадцать полковников. Незадолго до кончины он оставил в дневнике такую запись: “В течение всей моей жизни, в веселые и горестные дни, я стремился лишь к одной цели: делать людям добро, содействовать успехам, заимствовать полезное, распространять знания и цивилизацию. Те, кто меня знает, могут сказать, достиг ли я чего-нибудь и в какой мере”…
Ещё при жизни, в 1836 году, Егору Францевичу был воздвигнут памятник, в посёлке Лисино-Корпус, прямо перед зданием Лесного института, его “Канкринополем”. Разрушенный в советское время, он был восстановлен в 1997 году скульптором Николаем Анциферовым. А в 2003 году бюст Канкрина установлен на кронштейне фигурного профиля у парадного входа в Санкт-Петербургский государственный университет технологии и дизайна. В честь него назван род растений из семейства астровых — канкриния, а также минерал канкринит, открытый на Урале.
Но вернемся к национал-патриотам, которые более всего озабочены химическим составом крови этого выдающегося деятеля, а не его реальными заслугами перед Россией. Так, русский эмигрант Питирим Сорокин в своей книге “Россия и Соединенные Штаты” (1944) прямо называет его “евреем”; и другой националист также говорит о нем как о “еврее-графе Канкрине”. На самом же деле Егор Францевич вовсе не ощущал своей принадлежности к еврейству. Американский исследователь Майкл Станиславский в своей книге “Царь Николай I и евреи” (1983) отнес его к числу традиционалистов-прагматиков, которые хотя и не были согласны с некоторыми репрессивными мерами царя, в целом разделяли его шовинистические взгляды.
Но в том-то и сила еврейских генов, что они, помимо воли, властно и неумолимо проявляются и через несколько поколений! “Канкрин действительно соединял в себе много характеристических черт еврейского племени: — отмечал историк Ростислав Сементковский, — у него был живой темперамент, чрезвычайно острый ум, он любил науку и литературные занятия и в то же время отлично уяснял себе требования реальной жизни, был чрезвычайно практичен, расчетлив и вместе с тем увлекался поэзией, искусством, любил прекрасное во всех его проявлениях, а сам производил далеко не эстетическое впечатление, как своими резкими, угловатыми манерами, так главным образом небрежностью в костюме”. Так что вклад этого “сына раввина” в российскую историю и культуру поистине неоценим.
II. На службе империи
Карл Нессельроде
Его именем названа гора в Северной Америке, а также несколько кулинарных шедевров, среди которых знаменитый на всю Европу деликатесный пудинг. Главное же то, что он, человек подозрительного происхождения, на протяжении четырёх десятилетий возглавлял министерство иностранных дел России — пример, достойный книги рекордов Гиннеса. При этом он заслужил как лестное благоволение трёх российских императоров, так и острую неприязнь славянофилов и почвенников.
Родители нарекли его Карлом, не ведая того, что в русском языке имя это говорящее, ибо знаменует собой карлика, и это вполне соответствовало его чрезвычайно малому росту. А вот фамилия известного с XIV столетия графского рода Нессельроде, ветви Эресгофен Бергской, в переводе с немецкого означает “крапива” и “розги”. К нашему герою, человеку нрава тихого, с манерами деликатными, мягкими, донельзя осторожному, отнести таковое трудно. Зато отец его, Максимилиан-Юлий-Вильгельм-Франц (Василий) Нессельроде (1724-1810), сын статс-секретаря и конференц-министра курфюрста Пфальцского и канцлера Бергского герцогства, был резок, ершист, прямолинеен, часто резал правду-матку, мало думая о последствиях. “Он всегда говорил всё, что ему хотелось, смотря по настроению, в котором он находился — сообщал знакомый с ним граф Фёдор Головкин — а так как он с комическою внешностью соединял тонкую иронию, то его зубоскальство и колкости оставляли иногда глубокие следы. Он умел направлять свои колкости так верно, что трудно было от них уклониться”. Блестяще образованный интеллектуал, общавшийся с французскими энциклопедистами, старший Нессельроде последовательно служил Австрии, Голландии, Франции, а затем Пруссии, где вращался в изысканном обществе Фридриха Великого, с его записными придворными остроумцами. Наконец, в 1778 году этот “дипломат удачи” был вызван императрицей Екатериной II в Россию, обласкан и приближен ко двору, получил высокий чин тайного советника, а также должности посланника в Лиссабоне, а затем в Берлине, и в отставку вышел с пенсионом в 2000 рублей. Павел I поначалу пожаловал ему Александровскую ленту и мызу Нейгут Курляндской губернии, но вскоре оскорбился вдруг его неосторожной шуткой, так что за невоздержанный язык граф в 1798 году был выслан вон — в Германию, в родной Франкфурт-на-Майне.
Вернувшись на родину, престарелый уже Василий Нессельроде, будучи католиком, женился на протестантке Луизе Гонтард (1746-1785), “особе весьма приятной и умной”, уроженке Франкфурта-на-Майне, дочери известного купца Якоба Фридриха Гонтарда (1702-1766). По некоторым сведениям, семья Гонтардов происходила от гугенотов из провинции Дофин, что на юго-востоке Франции. Впоследствии весьма осведомлённый знаток дворянской генеалогии князь Пётр Долгоруков в своей “Российской родословной книге” (Спб., 1856, Т. III, С.203) указал на “еврейское происхождение” Луизы. Это свидетельство заслуживает тем большего доверия, что было обнародовано в ту пору, когда Карл Нессельроде был всесильным канцлером, но никаких опровержений по этому поводу не сделал. Еврейство по матери дало пищу множеству спекуляций. Мать, по словам одного историка, “научила отпрыска гонимого народа не только выживать при любых обстоятельствах, но и достигать успеха на любом поприще”. Отсюда же проистекала и приписываемая Нессельроде причастность к пресловутому жидомасонскому заговору. Недруги утверждали, что якобы еврейский контроль над этой династией никогда не прекращался, и те, кто контролировал её, только ждали, когда подвернётся действительно серьёзный случай для использования «внедрённых» при русском дворе немецких аристократов. Впрочем, не столь уж важно, был ли он, на самом деле, отпрыском иудеев или был произведён в евреи досужими неприятелями, которые характеризовали его как “человека, в лице своём совмещавшего разнообразнейшие инородческие элементы, все одинаково чуждые России”. Ясно, что его еврейство, подлинное или мнимое, было жупелом, необходимым звеном в портрете вредоносного чужака. Объявить его евреем было удобным средством ошельмовать министра и списать на него все огрехи и неудачи во внешней политике России (обеляя при этом государя-императора). И не только во внешней: многие винили его и в том, что он, ретроград, дескать, не выступил против отмены крепостного права, чем замедлил необходимые реформы. Но всё это будет позднее, уже на пике его удивительной карьеры, которую, казалось, ничто не предвещало…
Карл Нессельроде родился в 1780 году в Лиссабоне, по месту службы отца, и по настоянию матери был крещён в Англиканской церкви по протестантскому обряду. Мать умерла, когда мальчику не исполнилось и шести лет, после чего отец оставил Лиссабон и оказался в Берлине, тоже в ранге посланника. В Берлине же Карл пошёл в школу. Кроме того, он получил основательное домашнее образование. Отец, которого Карл называл “добрейшим” и “лучшим учителем в науке жизни”, оказал на сына огромное духовное влияние. Необходимо отметить, что на русском языке мальчик говорил с заметным акцентом, но достаточно свободно и бойко. 8 лет от роду он был произведён в мичманы российского флота, а после окончания гимназии приехал в Россию и был зачислен на действительную военную службу лейтенантом Балтийского флота. Хотя ему было присвоено звание флигель-адъютанта, продолжить флотскую карьеру ему помешала морская болезнь. “Я имел счастье любить все выпадавшие на мою долю роды службы” — признавался он впоследствии, а тогда был определён в лейб-гвардию. “Крохотного поручика Нессельроде, — иронизирует публицист Алексей Филиппов — засунули в огромные ботфорты и кирасу, нахлобучили на него треуголку со стальным каскетом, пристегнули к палашу и водрузили на двухметрового жеребца — картина вышла препотешная, “карлик-нос” портил вид строя”. Тем не менее, несмотря на забавную внешность, наш герой дослужился до полковника Конной гвардии и вышел в отставку, получив придворное звание камергера. Всё это происходило в правление Павла I. Карл обратил на себя внимание и императора Александра I, который отправил его к своему шурину, герцогу Вюртембергскому вместе с известием о своём вступлении на престол. Таким образом — на удивление отца, который не считал сына к тому способным — Нессельроде-младший начал свою дипломатическую карьеру, чему поспособствовал граф Фёдор Головкин, ходатайствовавший о нём перед вице-канцлером Николаем Паниным. “Я смотрел на это событие как на истинное счастье и не изменил своего взгляда до сей поры” — признается Карл на закате дней. При Александре I он прослужил в дипломатическом ведомстве России четверть века, и, по общему признанию, его неутомимая деятельность привела к укреплению авторитета империи на международной арене.
Необходимо сказать, что, по словам Нессельроде, его духовный рост определяли “люди высокого развития”, общения с которыми он жадно искал. В частности, с такими, как Клеменс фон Меттерних (1773-1859), с которым Карл познакомился уже в 1802 году в Дрездене, на пути в Гаагу, когда тот был уже на пороге своей головокружительной карьеры.
Оценивая свою тогдашнюю дипломатическую службу, Нессельроде говорил о приобретённой им самостоятельности принятия решений и о том, что получил возможность “летать на своих собственных крыльях”. В этой связи весьма показательна его критическая оценка деятельности французского министра Жана—Батиста Номера де Шампаньи (1756-1834) — “слепого исполнителя велений своего правителя”.
Надо отметить и точность оценок и характеристик, данных нашим героем своим старшим коллегам. Так, министра иностранных дел Андрея Будберга (1750-1812) он назвал “человеком приятным, ума не слишком возвышенного, но совсем не созданным для места, на которое попал”. А в отношении фельдмаршала Михаила Каменского (1738-1809), под началом которого находился, отозвался ещё резче: “Причудлив, жесток, не лишён воинских дарований, но чрезвычайно заносчивого нрава, при этом ветх и не в состоянии сесть на лошадь”. И припечатал приговором — “ветеран с придурью”.
В 1807 году Карл был отправлен в Париж секретарём при князе Александре Куракине (1752-1818), по отзывам современников, “ничтожнейшем из послов”. Здесь Нессельроде “оказался весьма полезным и выдвинулся своим умом”. Французский император, желавший иметь Куракина послом именно потому, что тот был глуп, стал коситься на его секретаря, мешавшего князю делать глупости. Согласно литературному преданию, на парадном обеде Наполеон сказал: “Вот маленький человек, из которого выйдет великий человек”.
Неоценима роль Нессельроде в подготовке и проведении переговоров Наполеона и Александра I в Тильзите.
Свои действия Карл предпринимал с оглядкой на “министра нововведений” Михаила Сперанского: “Задушевный друг… Характер его любил, дарование высоко ценил — признавался он. По словам историка Сергея Южакова, “канцлер Румянцев и официальное русское представительство в Париже принадлежали к горячим сторонникам французского союза, который и был официальной внешней основой международной политики; но для людей дальновидных, к которым принадлежал Сперанский, была ясна непрочность этого союза, и вечно колеблющийся, нерешительный Александр старался удовлетворить обе стороны”. Сперанский, сомневаясь в наполеоновской дружбе, сосредоточил в своих руках все нити тайной политики. А его единомышленник Нессельроде, в то время атташе при русском посольстве в Париже, втайне от Куракина находился в постоянных отношениях со Сперанским. При этом друзья твёрдо исходили из национальных интересов России.
Нессельроде стоял у истоков российской политической разведки и завербовал самого министра иностранных дел Франции Шарля Мориса де Талейрана (1754-1838), который за солидную мзду согласился информировать Россию о наполеоновских планах. О своих встречах с этим агентом под кодовым именем “Анна Ивановна” Карл отправлял в Петербург зашифрованные доклады, к вящему удовольствию Александра I. При этом сам Нессельроде фигурировал в конспиративной переписке как “Танцор”.
В 1810 году Карл Васильевич стал резидентом политической разведки в Париже под прикрытием поста советника российского посольства по финансовым вопросам. Ему вменялось в обязанность вербовать гражданских лиц за границей. Благодаря разведывательной информации, полученной через Нессельроде, уже в 1810 году стало ясно, что Наполеон готовится к нападению на Россию, поэтому вторжение его “великой армии” не стало неожиданностью, и Россия заранее подготовилась к оборонительной войне.
А карьера нашего героя всё набирала высоту. В 1811 году Александр I, высоко ценивший Нессельроде, назначил его статс-секретарём империи, а в 1812 году — управляющим Министерством иностранных дел. При этом мемуаристы отмечали, что причина такого возвышения — “робость” Карла Васильевича, его “самоотверженная готовность стушеваться” перед государем, осторожность, граничившая с трусостью. Историк Владилен Виноградов отмечал: “За долгие годы службы Карл Васильевич научился оставлять своё мнение на пороге императорского кабинета. Откровенные суждения, сомнения и тревоги поверялись лишь глубоко частным письмам. Перед самодержцем представал исполнительный чиновник”. Один из мемуаристов подтвердил это мнение: “У этого маленького человека не было столько характера, а душа его уходила в пятки, как только он являлся перед государем”. Однако такие качества министра, принижавшие его личность, воспринимались самодержцами более чем благожелательно и были не только терпимы, но весьма притягательны для российских монархов, которые делали вид, что решают всё самостоятельно. Факты, однако, свидетельствуют, что рептильность графа Нессельроде мнимая. Часто он пытался, и не всегда безуспешно, отстаивать собственное видение ситуации. Он позволял себе опасную для карьеры самодеятельность — «подправлял» в дипломатической практике “Высочайшее мнение”. При этом вёл дело так искусно, внушая свои мысли государю столь ненавязчиво и тонко, что тот воспринимал их уже как свои собственные. Как отметил один из английских историков: “Разница между лакеем и министром состоит в том, что лакей исполняет приказания, которые ему дают, не заботясь о том, прав или нет его хозяин, тогда как министр отказывается быть исполнителем мер, вредных для его страны”.
Карьере графа немало способствовали и его канцелярская сноровка, и несомненный талант переговорщика. За границей он вёл “восхитительную” жизнь атташе, которому “костюмированные и другие балы, спектакли любительские, обеды, едва давали вздохнуть”. Он и дома рано снискал известность изысканного гастронома и “феноменального эгоиста-эпикурейца”. По словам князя Владимира Мещерского, он был жуир, который “сделал для кулинарного искусства и для цветов больше, чем для иностранной политики России. Его кухня считалась первою в Петербурге, а его знаменитые оранжереи на островах были храмом самого утончённого культа флоры”.
Карл Васильевич не только любил вкусно поесть, но всегда вникал в подробности: знал, что из чего и как готовится, с чем сочетается. Современники, бывавшие в его доме, свидетельствовали, что меню обеда составлял не повар, а сам хозяин. Знаток петербургского и московского быта XIX века Михаил Пыляев отмечал, что Нессельроде “был неистощим по части изобретений в области кулинарного искусства: его пудинги, мороженое и potagbi (супы) посейчас удерживают его имя. В доброе старое время почти вся наша знать отдавала своих кухмистеров на кухню Нессельроде, платя за науку баснословные деньги его повару. Главным его поваром был француз Моиу, о котором говорили, что его блюдо potage a la Nesselrode “гремело по всей просвещённой Европе”. В этом же ряду суп из репы «Нессельроде», суфле из бекасов «Нессельроде» — и, конечно же, знаменитый пудинг «Нессельроде», ставший шедевром мировой гастрономии. Пудинг делали из сливок, сахара, яичных желтков и пюре каштанов, добавляя цукаты, засахаренные вишни и изюм без косточек, вымоченный в малаге, а иногда в мараскине. После такого лукуллова пира курс лечения в Карлсбаде мне вряд ли поможет». Граф придавал трапезе исключительное значение. Когда доходило дело до нового блюда, отведанного на каком-нибудь званом обеде, Нессельроде мог запросто, без церемоний попросить хозяина пригласить в столовую повара и при всех поблагодарить его, после чего узнать рецепт. Неслучайно писатель Николай Лесков, обыгрывая кулинарные пристрастия графа, в шутку аттестовал его “Кисельвроде”.
В 1812 году Карл посватался к графине Марии Гурьевой (1786-1849), отцом которой был министр финансов, граф Дмитрий Гурьев (1761-1825), человек столь же баснословно богатый, сколь и влиятельный. Гурьев обладал отменным аппетитом и тоже увлекался гастрономией, придумав немало рецептов блюд, носивших его имя. Главное же его изобретение — знаменитая гурьевская каша, ставшая символом русской кухни. Он давал званые обеды, так что дом его стал почитаться одним из лучших. Карл Васильевич, зная о чревоугодии министра, стремился всячески ему потрафить, смекнув, что путь к сердцу потенциального тестя лежит через его желудок. Расчёт оказался точен: блюда a la Nesselrode пришлись старому гурману по вкусу и расположили в пользу жениха. И всё состоялось!
Перезрелая графиня отличалась высоким ростом и дородством, и рядом с ней лилипут-муж смотрелся так, “будто выпал из её кармана”. “Великосветские манеры… достались в удел графине Нессельроде — рассказывал Альфред Фалл — её лицо и рост были благородны и внушительны. Те, кто видел её на короткое время и официально, сделали ей репутацию упрямой и жёсткой женщины. Но это ошибка и несправедливость. Графиня при дворе, да и в глазах императорской фамилии пользовалась моральным авторитетом, независимо от её высокого положения”. А Павел Вяземский пояснил: “Графиня Нессельроде, одарённая характером независимым, непреклонная в своих убеждениях, верный и горячий друг своих друзей, руководимая личными убеждениями и порывами сердца, самовластно председательствовала в высшем слое петербургского общества и была последней, гордой, могущественной представительницей… интернационального ареопага”. Дом “Нессельродов” был открыт четыре дня в неделю, и на их великолепных балах присутствовал весь петербургский бомонд. Тон задавала сама графиня, граф же играл второстепенную роль и в 12 часов непременно удалялся в свои покои.
Интересная деталь: Нессельроде принял Пушкина в Министерство иностранных дел в чине коллежского секретаря, причём положил ему оклад 5000 рублей, что было в несколько раз больше, чем платили другим сотрудникам на такой же должности. К тому же Пушкину было дано позволение вместо основной службы копаться в архивах и искать документы для написания трудов на исторические темы (тот как раз занимался историей Петра Великого). Таким образом, благодаря Нессельроде поэт получил возможность заниматься любимым делом, да ещё получать за это немалые деньги, ведь работа в министерстве была для него не обременительна.
Марья Дмитриевна имела на мужа огромное влияние и весьма способствовала его придворной карьере. Достаточно сказать, что уже в 1813 году он был произведён в тайные советники. Недоброхоты злословили на сей счёт, что “своим возвышением Нессельроде обязан сильному придворному влиянию искусных интриганов, своих тестя и тёщи, графа и графини Гурьевых”. По признанию же самого Карла Васильевича, их брак был весьма удачным и доставил супругам “37 лет счастья”. В браке родились дети: Елена (1813-1875), Дмитрий (1816-1891), будущий секретарь посольства в Константинополе, обер-гофмейстер и статский советник, а также Мария (1820 — после 1881).
Войну с Наполеоном Нессельроде встретил при царской особе в Вильно. Он же составлял рескрипт о решении начать отступление. После отъезда царя он был оставлен при военном министре Михаиле Барклае-де-Толли (1761-1818) и стал свидетелем возмущённого ропота россиян против главнокомандующего-иноземца. Думал ли он тогда, что впоследствии требование “русского имени во главе” распространится не только на армию, но и дипломатическое ведомство? Впрочем, о новом главнокомандующем, князе Михаиле Кутузове-Смоленском (1745-1813) он был мнения самого высокого, говорил, что “храбрость его не подлежала сомнению”, но в то же время принципиально разошёлся с фельдмаршалом, не желавшим переносить театр военных действий в Европу. И Александр I принял сторону Карла Васильевича, взяв на себя командование союзной армией в войне “до победного конца”. После войны, в 1816 году он назначил его управляющим Коллегии иностранных дел, благодаря чему Нессельроде принял деятельное участие в подготовке и проведении Венского конгресса. Он был представителем Священного союза и сопровождал монарха на конгрессы в Аахене, Троппау, Лайбахе и Вероне. В 1822 году он стал единственным министром иностранных дел (ранее он делил этот пост с графом Иоанном Каподистрием (1776-1831), которого считал либеральным доктринёром). Нессельроде был носителем консервативных взглядов и настроений. Его отличали безоглядная преданность началам Священного союза, преклонение перед самодержавием и монархом, вражда и отрицание всякого движения, в малейшей степени оппозиционного, ненависть ко всяким революциям, вошедшим в печальную моду после 1789 года. Особенно пугала его революционная Франция. (Не напоминает ли это вам, дорогой читатель, нынешние страхи российской “элиты” перед оранжевыми, бархатными и прочими революциями?).
Некоторые современники считали Карла Васильевича даже большим легитимистом, чем сам государь. Так, граф решительно выступал против “восстановления Польши”, утверждая, что “создание королевства восстановит против России многие государства, и прежде всего Австрию, союз с которой необходим”.
В 1824 году он был полномочным представителем на переговорах по определению границ между русской Америкой и территориями США и Великобритании. Примечательно, что в 1924 году память о Нессельроде была увековечена в названии горы его имени на границе Аляски и Британской Колумбии.
Александр I высоко оценил труды Нессельроде, наградив его орденами Св. Владимира 1-й и 2-й степеней, Александра Невского с алмазными знаками, орденом Белого Орла (Царство Польское). Кроме того, министр был кавалером многих иностранных орденов.
При правлении Николая I Нессельроде ещё более упрочил свои позиции. Он не только сохранил за собой должность министра иностранных дел, но в 1828 году занял пост вице-канцлера, а в 1845 году — и канцлера империи — высший чин в Табели о рангах. Царя и министра сближала общая охранительная, монархическая ориентация. При этом министр не призывал “милости к падшим”, он находил крепостное право благодетельным как для помещиков, так и для крестьян и ратовал за патриархальный склад русского быта.
Учитывая взрывной и импульсивный характер царя, служение при нём осторожного Нессельроде было весьма полезным. Однако почвенники неизменно винили его во всех смертных грехах. Их раздражало буквально всё — и богатство, и эпикурейство, и гурманство, и увлечение музыкой и экзотическими растениями и т.д. Даже сама его наружность работала на образ чужака, каким его пытались представить многочисленные недоброжелатели. Да и в наше время писатель Валентин Пикуль аттестует его “горбоносым карликом с кривыми тонкими ножками, обтянутыми панталонами из белого тика — карлик ростом и пигмей мысли”. Ему вторит другой литератор: “Носатый пигмей, скорее семит, чем пфальцский немец, за которого он себя выдавал. Ноги тонкие, как у кузнечика”.
Был запущен и повторялся на все лады миф об откровенной русофобии “семита” Нессельроде. Так, Пётр Долгоруков утверждал, что граф “не любил русских и считал их ни к чему не способными; зато боготворил немцев, видел в них совершенство человечества и, вероятно, полагал, что при сотворении мира Господь Бог, уже отдохнув на седьмой день, после отдыха и, собравшись с силами, создал первого немца”. То, что высказано здесь в качестве предположения, под пером позднейших писателей обрело характер неоспоримого факта. В уста Карла вкладывали уничижительную реплику о русских: “Правда, среди них встречаются приятные люди, но, когда я вижу умного русского, я всегда думаю: как жаль, что он не родился немцем”. А литератор Сергей Сокуров уточнил: “Россию сей космополит глубоко и откровенно презирал, повторяя при случае: «Я служу не России, а императору всероссийскому” — противопоставление само по себе нелепое, если принять во внимание, что служение Николаю I в глазах тех же почвенников как раз и знаменовало собой служение России. Ведь, по словам историка Сергея Татищева, “император был русским человеком в полном и лучшем смысле этого слова, самым национальным из всех монархов… Он любил Россию горячо и страстно, служил ей с беззаветной ревностью и самоотвержением. Он верил в Святую Русь, в её мировое призвание, трудился ей на пользу и неустанно стоял на страже её чести и достоинства”.
Едва ли состоятельна и попытка противопоставить монарха и подчинённых ему иноверцев на том лишь основании, что последние “и по воспитанию своему, и по родственным связям, и по образу жизни, и по усвоенным привычкам и приёмам были чужды России”. Историк продолжал: “Дипломаты Нессельродовской школы не думали отрешиться от своих предубеждений против священных заветов, дум и верований русского народа”. И уж совсем абсурдна мысль о заговоре инородцев против императора, с целью совлечь его с национального пути. Ведь именно Карл Васильевич (“Записка о политических сношениях России” 11 февр. 1856 года) говорил о необходимости отстаивать прежде всего требования русских интересов, а не условия европейских трактатов и частных соглашений.
Надо сказать, Нессельроде был против чрезмерной решительности и поспешности в словах и поступках, что толковалось недоброхотами как отсутствие у него силы ума и характера. В отчёте III-го отделения за 1829 год читаем: “Общество, особенно средние классы, в массе странным образом предубеждены против графа Нессельроде, его всегда подозревают в крайней приверженности венскому кабинету и предусмотрительной близостью к Меттерниху”. Впрочем, политика Карла Васильевича по-прежнему состояла в стремлении сближения России с Австрией, что было подтверждено на встрече двух министров в Карлсбаде в 1830 году. Неслучайно его иронически называли “австрийским министром русских иностранных дел”.
Граф был рачительным помещиком, в своих Саратовских имениях занялся разведением овец-мериносов. “У Нессельроде… есть по крайней мере русские мериносы на святой Руси. Стало быть, он прикреплён к Русской земле” — иронически отмечал князь Пётр Вяземский.
Беззаветно служа империи, наш герой был русским европейцем, рассматривал Россию как часть совокупной Европы и её цивилизации и не был поборником идеи Святой Руси. (Как это похоже на современные дискуссии об особом пути России с частым противопоставлением её Европе и общечеловеческим ценностям и превознесением самости и “суверенной” духовности!). Преемник Нессельроде на посту канцлера, князь Александр Горчаков, вспоминал, что при его предшественнике “в Европе не существовало другого понятия по отношению к нашему Отечеству, как только “император”. И когда он, Горчаков, в своих дипломатических депешах стал впервые употреблять выражения “Государь” и “Россия”, Карл Васильевич весьма корил его за это. Парадоксально, однако, что Нессельроде, как отметил историк Михаил Флоринский “являлся одним из самых ярких представителей русского национализма” и был всегда на страже российских государственных интересов. И Николай I, понимая это, наградил Нессельроде высшим российским орденом — Св. Андрея Первозванного и алмазными знаками к нему, а также орденом Св. Анны I-й степени. Что до иностранных наград, то число их перевалило за дюжину.
Убедительной победой дипломатии Нессельроде стал мирный договор между Российской империей и Персией, подписанный в феврале 1828 года и завершивший русско-персидскую войну 1826-1828 годов. Согласно Туркманчайскому договору, к России отходили территории — Восточной Армении, Эриванское и Нахичеванское ханства. Также Персия обязалась не препятствовать переселению армян в русские пределы. При этом на противника налагалась контрибуция в 20 млн руб. серебром. Был подписан также и торговый трактат, в соответствии с которым русские купцы получили право свободной торговли на всей территории Персии. Договор укрепил позиции России в Закавказье, способствовал усилению влияния России на Среднем Востоке и подорвал позиции Великобритании в Персии. “Ни в настоящем, ни в будущем — отмечал министр — мы не видим какого-либо серьёзного фундамента, опираясь на который Англия могла бы успешно проводить политику недоброжелательства и соперничества против наших интересов и наших усилий в Персии»
Предусмотрительная политическая осторожность Нессельроде множила число его недругов, особенно в среде тех горячих голов, кто призывал к немедленному взятию Константинополя, как в стихотворном обращении к Карлу Васильевичу сформулировал Фёдор Тютчев:
Венца и скиптра Византии
Вам не удастся нас лишить,
Всемирную судьбу России —
Нет, вам её не запрудить!..
В своём меморандуме Нессельроде от имени императора провозгласил: “Положение вещей, существующих в Османской империи, должно быть сохранено самым строгим образом. Мы не хотим Константинополя. Это было бы самым опасным завоеванием, которое мы могли бы сделать”. Война с Турцией 1828-1829 годов имела целью защитить греческих повстанцев, и после занятия русскими войсками Адрианополя закончилась блистательной победой России. Согласно Адрианопольскому миру 1829 года, Османская империя признавала автономию (фактически — независимость) Греции, а также Сербии, Молдавии и Валахии, и уступала России дельту Дуная и значительную часть черноморского побережья Кавказа.
По инициативе Нессельроде в 1849 годах русские войска были направлены на подавление Венгерской революции под руководством Лайоша Кошута.
Нессельроде всегда работал в согласии с государем, и последний нередко соглашался с позицией министра. Так, в 1830 году он, хотя и испытывал неприязнь к революционной Франции, всё же выступил защитником “короля баррикад” Луи Филиппа и настаивал на признании рождённого революцией политического режима. Николай же был до того возмущён обстоятельствами прихода этого короля к власти, что настаивал на вооружённой интервенции во Францию. Нессельроде же полагал, что единственное средство “нейтрализовать” эту страну заключалось в заверении французского правительства в своей лояльности и миролюбии. В результате18 сентября Николай I объявил о признании Луи Филиппа. Вопреки мнению о всегдашнем соглашательстве, Нессельроде перед лицом монарха бывал и настойчивым, и принципиальным. Когда император пожелал отправить в отставку своего посланника в Париже Карла Поццо ди Борго, Нессельроде буквально поставил царю ультиматум, что в таком случае сам он оставит службу. И что же? Николай I вынужден был уступить. Правда, убедить монарха в собственной правоте, особенно в вопросах, судьбоносных для империи, удавалось далеко не всегда.
Под руководством канцлера в феврале 1855 года вице-адмиралом Евфимием Путятниным был подписан Симодский трактат между Россией и Японией. По итогам договора с Россией 1855 года Уруп превратился в самый южный остров России в Курильской гряде. В результате Россия получила необходимые торговые преференции. Важно и положение о совместном владении Сахалином, что было более выгодно России, продолжавшей активную колонизацию острова, ибо Япония в то время не имела такой возможности из-за отсутствия флота. (Как видим, проблема спорных островов существует и по сей день, правда, в других обстоятельствах и контексте).
Всё это вовсе не означает, что наш опытный дипломат никогда не допускал ошибок, имевших для империи и не вполне благоприятные последствия. Это относится к титулованию Луи-Наполеона, провозглашенного в 1852 году французским императором Наполеоном III. Нессельроде был вполне уверен (в этом его убедили австрийский и прусский министры), что логичнее обратиться к нему, как к “государю и доброму другу”, поскольку иное титулование оскорбило бы память Венского конгресса и всех его участников, в том числе и Александра I (выходило, что Бурбоны, которые занимали престол в 1815-1830 годах, были просто узурпаторами). Тем не менее эти две “союзные” державы вероломно дезориентировали Нессельроде, сами же приветствовали Луи-Наполеона титулом “государь и добрый брат”, чем подтвердили его августейший статус среди монархов Европы. Неудивительно, что Николай I в сердцах бросил послам Австрии и Пруссии: “Меня обманули и от меня дезертировали!” Следствием этого стало заметное напряжение в отношениях Франции и России, что привело впоследствии к их военному столкновению, что министр как раз предвидел: “Новому императору французов любой ценой нужны осложнения, и нет для него лучшего театра, чем на Востоке”.
Речь идёт о провальной Крымской кампании 1853-1856 годов, причиной которой стали усилия расширить влияние России на Балканах и Средиземноморье что привело к конфликтам с Турцией, Британией, а затем и с королевством Сардиния, Герцогством Савойским и Францией. Впрочем, состоялась эта кампания не благодаря, а вопреки Нессельроде, который всячески пытался смягчить жёсткий курс государя, склонить его к проведению более “благоразумной” политики относительно Османской империи и таким образом предотвратить войну. Некоторые историки прямо говорят, что в этом вопросе министр не сочувствовал политике Николая I. Канцлер всячески пытался урегулировать с Турцией спор об Иерусалиме, но тщетно, и в 1853 году он по приказу императора составил Ультиматум Оттоманской империи, в результате которого Россия заняла Дунайские княжества, а Турция объявила войну России. И ведь знал, не мог не знать наш герой, что все неудачи будут отнесены исключительно на его счёт.
Карл Васильевич намеревался уйти в отставку в 75 лет, но в условиях войны вынужден был ждать заключения мира, так что его просьбу удовлетворили только после Парижского конгресса. Вот его политическое завещание: «Отныне можно уже определенно сказать, что война вызвала для России неотлагательную необходимость заняться своими внутренними делами и развитием своих нравственных и моральных сил. Эта внутренняя работа является первою нуждою страны, и всякая внешняя деятельность, которая могла бы тому препятствовать, должна быть тщательно устранена». (Как современно и своевременно звучат эти слова по отношению к нынешней ситуации в России, когда “геополитика” подчас вытесняет из повестки дня внутреннее развитие страны. Получается, что уроки истории в очередной раз не были усвоены Россией. Восторжествовало пресловутое “хождение по граблям”).
Отставка Нессельроде была весьма почётной. Он оставил пост министра иностранных дел и тут же был назначен председателем Комитета железных дорог с оставлением ему чина государственного канцлера иностранных дел и статуса члена Государственного совета. Как кавалер орденов Св. Андрея Первозванного и ордена Св. Владимира 1-й степени он, помимо основного, получал и дополнительный пенсион.
Казалось, ему, эпикурейцу и жуиру, следовало бояться смерти как лишения всех прелестей жизни. Но умирал он ясно и тихо, благословляя судьбу за “прекрасное обширное поприще, которое Господь дал ему пройти”. Последними же его словами были: “Я умираю с благодарностью за жизнь, которую я так любил, потому что ею так наслаждался”. Он ушёл из жизни на 82-м году и был погребён на Смоленском Лютеранском кладбище Санкт-Петербурга. На могиле его возвышается большой мраморный крест, так и не примиривший его с ревнителями Москвы — Третьего Рима.
(окончание следует)
ОСНОВНАЯ ЛИТЕРАТУРА
Бенекдиктов В.Г. Соч. Т.1-2. Спб., 1902.
Блиох И.С. Финансы России XIX столетия: история и статистика. Спб., 1882.
Божерянинов И.Н. Граф Егор Францевич Канкрин, его жизнь, литературные труды и двадцатилетняя деятельность управления Министерством финансов. Спб., 1897.
Вигель Ф.Ф. Записки. М., 2000.
Виноградов В.Н. Двухглавый орёл на Балканах, 1683-1914. М., 2010.
Вяземский П.А. Старая записная книжка. М., 2000.
Вяземский П.П. Собр. Соч. 1876-1877. Спб., 1893.
Головкин Ф.Г. Двор и царствование Павла I. Портреты. Воспоминания. М., 2003.
Греч Н.И. Записки о моей жизни. М., 2002.
Дикий А. Евреи в России и в СССР. Исторический очерк. Новосибирск, 1994.
Долгоруков П.В. Российская родословная книга. Т.I-IV. Спб., 1854-1857.
Знаменитые россияне XVIII-XIX вв. Спб., 1996.
Корнилов А.А. Крестьянская реформа. Спб., 1905.
Корф М.А. Дневник: год 1843. М., 2003.
Коцонис Я. Как крестьян делали отсталыми. М., 2006.
Кошелев А.И. Записки. Берлин, 1884.
Лаврентьева Е.В. Культура застолья XIX века. Пушкинская пора. М., 1999.
Литвинова Т.Ф. Ненадрукованi папери М.П. Позена // Высник Харьковского национального ун-та, № 728, 2006.
Немцы России. Энциклопедия. Т.1-3. М., 1999-2006.
Нессельроде К.В. Записки графа К.В. Нессельроде до 1815 г.// Русский вестник, 1865, Т.59, № 10.
Никитенко А.В. Записки и дневник. Т.1-3. Л., 1955.
Позен М.П. Бумаги по крестьянскому деллу. Дрезден, 1864.
Пыляев М.И. Старый Петербург. Рассказы из былой жизни столицы. Спб., 2004.
Рибопьер А.И. Записки // Русский архив. Вып.4-5. 1877.
Семенов Тян-Шанский П.П. Мемуары. Эпоха освобождения крестьян. Спб., 1916.
Сементковский Р.И. Е.Ф. Канкрин. Его жизнь и государственная деятельность. Спб., 1893.
Сммрнова-Россет А.О. Записки. Т.1. Спб., 1897.
Сокуров С.А. Звезда неугасимая. Ч.4 // newsland.com/user/3607224316/content/sergei…ch4/2271479
Солженицын А.И. Двести лет вместе. Т.1(1795-1916). М., 2001.
Тарле Е.В. Крымская война. Т.1. М., 2018.
Татищев С.С. Внешняя политика Николая I. Спб., 1887.
Филиппов А. Карлик русского царя // Jewish.ru. Глобальный еврейский онлайн центр. 07.04.2017.
Фишер К.И. Записки сенатора. М., 2008.
Хок С.Л. Крепостное право и социальный контроль в России: Петровское село Тамбовской губернии. М., 1993.
Эльяшевич Д.А. Прваительственная политика и еврейская печать в России, 1797-1917. Очерки истории цензуры. Спб.; Иерусалим, 1999.
Южаков С.Н. М.М. Сперанский. Его жизнь и общественная деятельность. Спб., 1892.
Disraeli B. Coningsby or The new generation. Harmondsworth; NY, 1983.
Printer W.M. Russian economic policy under Nicholas I. Ithaca; NY, 1967.
Sorokin P. Russia and the United States. NY, 1944.
Stanislawski M. Tsar Nicholas I and the Jews, the transformation of the Jewish society in Russia. 1825-1855. Philadelphia, 1983.
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/2018-znomer11-12-berdnikov/
