Один среди немцев. (Перевод с английского Минны Динер)-продолжение0

(продолжение. Начало в №4/2018 и сл.)

 Глава 18

У Мустафы есть мать, которую он любит — его биологическая мама. Но у него есть и вторая мать, немецкая женщина, которую он зовет мама. Это белая немецкая женщина по имени Гитти Швантес. Она активистка за мир. Живет в Марксло. Она является духовным инициатором движения за мир и любовь, которое носит громкое название «Розы для Марксло», или «Дух и Сила за Розами для Марксло», а по сути это разведение сада роз.

Гитти, чей дом примыкает к Мечети Меркез — «самой большой в Германии» — очень занятый в эти дни человек. Она собирается давать интервью газете Зюддойче Цайтунг, а также радиостанции. Она чувствует себя востребованной, и она считает себя заслужившей внимание. После многолетней работы по добыванию разрешений и финансирования для разведения розового сада на территории мечети она, наконец, получила их. Мне не совсем понятно, зачем ей понадобились разрешения от властей, но, по-видимому, таковы законы здесь. Но я быстро понял, что действительно важна цель всего этого. Она мне объяснила, что сад предлагает людям различных вероисповеданий прийти к мечети и вызвать у них хорошие чувства к мусульманам. Другими словами, это пиар, содействующий созданию имиджа мечети и исламу как месту, полному миролюбия и дружественности…

Гитти приехала в Марксло с мужем в 1972 году. Эти два интеллектуала верили в справедливость и хотели помочь рабочим в их правах. Муж Гитти, экономист, получил место на заводе, но не потому, что он принадлежал к рабочему классу, а потому что он хотел внедриться в рабочий класс, чтобы поднять его самосознание. После 10 лет работы, когда ему показалось, что он добился их доверия, он пробовал подтолкнуть рабочих к социальной революции против истеблишмента. Но они сказали НЕТ этому. Вскоре после этого супруги развелись.

Этого печального факта я все же хочу коснуться.

— «Стараясь распространить любовь повсюду вокруг, Вы все же не смогли сберечь любовь друг к другу. Я прав? — «Да, это правда». — «А теперь, что теперь?» —»Мы создаем розовый сад рядом с мечетью…» — «Для чего?» — «Чтобы люди могли встречаться друг с другом». —  «И любить друг друга?» — «Да». — «Опять та же мечта?» — «Да». — «Кого бы Вы хотели видеть среди людей в саду, которые бы любили друг друга?» — «Мусульман, Евреев и Христиан». — «И Вы думаете, что сад роз поможет этого достигнуть?» — «Да». — «Почему и каким образом?» — «Розы хорошо пахнут». — «И это то, за чем люди будут сюда приходить?» — «Да». — «Значит Вы добьетесь всеобщего мира, любви между тремя религиями с помощью роз?» — «Я надеюсь». — «Но Вы и Ваш муж десятилетия потратили на то, чтобы достигнуть согласия и любви между немцами и немцами и потерпели поражение. Почему Вы думаете, что на сей раз…» — «Почему Вы не приехали два года назад?»

Никто никогда не бросал ей таких вызовов раньше, и она чувствует себя полной идиоткой. Но буквально две минуты спустя она уже раскаивается в своем раскаянии. — «Нет. Люди будут приходить и говорить друг с другом». — «И Вы действительно думаете, что евреи придут в сад на территории мечети, чтобы встретиться с мусульманами? Не могли бы они встретиться в Турецком ресторане? Здесь такие чудные Турецкие рестораны вокруг. Я попробовал их еду. А Христиане и Евреи ходят в эти рестораны?» — «Нет». — «Так почему Вы?» — «Я не знаю. Но сад будет чудесным». — «А стали бы Вы ходить в такой же сад рядом с неонацистской партией?» — «Нет» — «Так почему же люди, которые ненавидят мусульман, станут ходить в Ваш сад? — «Я не знаю». — «Но может есть время остановиться?» — «Уже поздно останавливаться»— «Почему?» — «Что я могу сказать, когда человек приходит задавать мне вопросы, а я не знаю, что на них ответить? Мне стыдно». — «Вы религиозны?» —»Нет». —  «А Ваши родители?» — «Да». — «Верите ли Вы в Бoга?» — «Что Вы имеете в виду?» — «Того Б-га, который в Библии, например?» — «Нет. Больше не верю». — «Верите ли Вы в свободу для женщин?» — «Конечно!» — «Можно ли сказать, что Вы неверующая феминистка?» — «Да». — «И Вы поддерживаете Мусульман здесь и их Мечеть?» — «Да, да».

«А они разве не верят в того же Б-га из Библии?» — «Да, того же». — «Их женщины обязаны носить хиджаб, что-то вроде ортодоксальных евреек». — «Что Вы хотите сказать?». — «Но Вы же не ортодоксальная еврейка?» — «Я? Нет». — «Тогда зачем Вы поддерживаете религиозный институт, который считает женщин…» — «Мусульмане верят в мир». — «Откуда Вы знаете?» — «Они говорили мне». — «И вы им поверили?» — «Таково значение слова Ислам». — «Откуда вы знаете? Вы говорите по-арабски?» — «Нет, не говорю. Но они мне так сказали». — «Ислам по-арабски значит Покорность, Повиновение». — «Кому?» — «Аллаху». — «ОК». — «Посещали ли Вы богослужения в Мечети?» —»Я была один раз и ушла». — «Молятся ли женщины и мужчины вместе?» — «Нет». — «Кто находится в красивой части Мечети, а кто в другой? Где находятся мужчины, и где находятся женщины?» — «Женщины должны готовить еду, не правда ли?» — «Значит, вы считаете, что место женщин на кухне, а мужчины должны получать удовольствие?» — «А вы не психолог?» — «Но Вы не ответили на мой вопрос». — «Да, я не ответила». — «Почему нет?» — » Я не знаю».

— «Вы поддерживаете заведение, в котором верят в Бога, в которого Вы не верите. Заведение, где придерживаются мнения, что женщина должна находиться на кухне и закрывать свое тело — принципы, которые вам противны и Вы против них. И все это ради… Все это потому, что Вы просто…» — «Я хочу верить в мир, я хочу верить, что Все хорошие все эти хорошие, что…» — «все хорошие вещи, которые Вы знаете не имеют никакой основы, они не реальны?» — «Да, возможно» — «Потому что?» — «Люди делают ошибки, это очень по-человечески». — «Но поддерживать систему, в которой верят в то, во что Вы не верите?»

Гитти не дает ответа. Она только смотрит на меня. — Я встречал многих людей, похожих на Вас. Белые, интеллигентные, борцы за свободу и мир, которые по непонятной причине поддерживают исламские институты, которые проповедуют абсолютно противоположные ценности от тех, в которые они верят. Я пытаюсь понять ПОЧЕМУ. — «Я уже не могу остановиться теперь».

Тут появляется Шукарие, одинокая турецкая женщина, которая ищет любви и общества. Интересно, что думает она о причинах связей Гитти с мечетью? — «Может она получает удовольствие оттого, что люди любят её в связи с её деятельностью». — Значит, чисто эгоистические причины? Она рассказывает мне, что Гитти работает и в самой мечети. Она — член Совета Мечети. — «Но она не мусульманка». — «Я должна бы быть членом Совета, а не она».

В продолжении вечера заходит еще одна женщина. Нуркан — тридцатилетняя турецко-германская женщина. Она одета вполне модно, не скрывая рук и плеч и, конечно, без хиджаба. Нуркан работает интеграционным чиновником города Дуйсбурга. Она энергична, полна жизни, красива, весела и остра на язык.

— «Скажите мне, Нуркан, в этом году количество женщин в хиджабах возросло по сравнению с прошлым годом? Т.е. есть ли тенденция к росту?» — «Много хиджабов, много больше». — «Вы знаете тому причину?» — «Первое поколение турков в Германии было очень религиозно. Второе поколение, вроде меня, стали значительно менее религиозными людьми. А вот третье поколение — более религиозными, чем даже первое». — «Почему Вы живете в Германии, а не в Турции?» — «Мой брат погиб в автокатастрофе в Турции, и я поехала туда. Поначалу я хотела остаться там, чтобы быть как бы ближе к нему. Но потом я поняла, что жить в Германии лучше». — «Почему?» — «Как-то более безопасно в Германии». — «Что Вы имеете в виду?» — «В Турции, если Вы идете к примеру в банк, никто даже не смотрит на вас, когда вы обращаетесь к ним. В дни моего пребывания в Турции я готова была стрелять в них, когда сталкивалась этим» — «Один неприятный момент в банке, и Вы готовы осуждать Турцию?» — «Но это повсюду там. Они равнодушны к человеческой жизни за исключением, если они знают, что ты при деньгах». — «О чем Вы говорите?» — «В больнице вам необходимо, чтобы кто-либо из членов семьи был рядом с больным. Иначе он умрет там»  — «А что Вы думаете о лидерах Турции?» — «Эрдоган — второй отвратительнейший человек после Гитлера. У нас есть записи его речей в прошлом, и это полная противоположность тому, что он говорит теперь. Он провокатор. Он провоцирует людей, чтобы одни ненавидели других». — «Скажите, а есть ли разница между Вами — немкой турецкого происхождения, и немкой немецкого происхождения?» — «Турецкая немецкая женщина больше наслаждается жизнью здесь, у неё более широкий горизонт, чем у немецкой немки. Я знаю Турцию и видела тамошнюю бедноту. Я благодарна за свою жизнь в Германии больше, так как здесь все по-другому. Турецкая немка имеет больше возможностей видеть мир, т.к. в ней есть и другая культура». — «А Вам не кажется, что коренные немецкие женщины смотрят на Вас свысока? — «Да». — «А Вы не смотрите ли на них свысока?» — » Нет. Я, бывало, смотрела на них снизу вверх. Но перестала. Теперь я работаю с ними, и я их знаю лучше». — «Интересно, что Вы думаете про Марксло?» — «Люди говорят, что даже полиция не решается туда ходить. Но мне нравится Марксло».

Адольф Сауерланд был прав. Турки благословят этот город. Я так вдохновлен впечатлением от Нуркат, что на следующий день иду встретиться с тремя поколениями турецких семей, которые все живут в одном здании.

Хамиет, молодая мама, возглавляет эти встречи. Она принадлежит к среднему поколению и по профессии госпитальная медсестра. Хамиет заявляет, что она очень горда быть турецкой мусульманкой. И сразу в карьер, без всяких причин, она идет в атаку. Это тем более странно, что я приглашен ими на ленч, где гостеприимство — часть этой церемонии. — «Почему вы, евреи, отказались от шаббата, когда Аллах предложил вам его? Я хочу знать!» О чем эта женщина? В логово каких зверей я попал? А она продолжает: — «Я просто хочу знать, почему вы, евреи сделали это?! Почему?? Почему??»

 Да, я знаком с такого рода мышлением. Мусульмане убеждены, что Аллах впервые дал Свою Книгу евреям. А они фальсифицировали её. Но к чему эти вопросы сейчас? Что случилось с гостеприимством? Оно тотально забыто, забыто человеческое поведение? Что значит эта атака?

Я пытаюсь утихомирить этот шторм и отвечаю ей. Начинаю говорить, что три Авраамические религии основаны на похожих историях, но отличающихся друг от друга.Но Хамиет прерывает меня: — «Нет! Это все одно».

«Возьмите, к примеру, историю с сыном Авраама. Она рассказана по-разному в Библии и в Коране и разница большая». — «Нет. Все одинаково». — «Хорошо, но посмотрите на имя сына. В Библии он — Исаак, а в Коране Исмаил». — «Исаак и Исмаил — это одно и то же». — «Нет, не одно и то же». — «Откуда Вы знаете, вы не специалист в этом. Вы даже не видели Коран, а говорите!»  — «Ок. У меня есть новость для Вас. Я профессор по Корану».

Я понятия не имею, как этот титул вылетел у меня изо рта, но почему нет? В Кобурге я встретил профессора по спорту. Так если та женщина могла быть профессором по спорту, то почему я не могу быть профессором по Корану? Не просите меня объяснить это, но Хамиет поверила, что я профессор по Корану. Поэтому она говорит: — «Как знающий человек, профессор по Корану — почему Вы не видите правды?! Правды Корана?! Да, религии имеют различия, это правда. Но Аллах создал финальную версию — Коран. Вот так! И ничего больше!» — «Вы в это верите — и на здоровье, но не все верят. Можете ли Вы это принять?» — «Но послание Аллаха кончается пророком Мoхаммедом. Почему Вы этого не принимаете?» — «Разрешите спросить Вас: откуда Вы знаете, что все, что Вы говорите — правда?» — «Это сказано в книге».

Хамиет понятия не имеет, что она повторяет слово в слово то, что говорят ортодоксальные женщины в Израиле. Они даже похожи внешне, говорят также, ходят одинаково. Сходство настолько пугающе очевидно, что я живо представляю себе настоящую хасидскую женщину, вроде …моей родной сестры, ультра-ортодоксальной женщины. Она говорит мыслит почти точно так же, как Хамиет. Стоит только поменять Мухаммеда на Моисея, и вы получите то же самое. Когда я спросил у неё, откуда она знает, что все, что в Торе — правда, она ответила, что все это написано в Книге.

Но у меня нет времени заниматься этими сравнениями. Самиде, сестра Хамиет, тоже не понимает, почему профессор по Корану еще не мусульманин. Самиде добавляет, что знает, что написано в Библии. Это значит, что я не могу играть игры с ней. — «Что Вы знаете из Библии?» — «Что все пророки безгрешны». — «Кто это сказал?» — «Это сказано в Библии». — «А Вы читали Библию? —  «Нет». — «Тогда откуда Вы знаете?» — «Моя сестра читала, и она мне сказала».

В этот день в Марксло жара, почти +40 Ц. А эти дамы ходят в хиджабах. — «Почему Вы носите хиджаб?» — «Чтобы не возбуждать мужчин». — «Вы считаете, что Ваши волосы будут их возбуждать?» — «В Коране сказано, что надо носить хиджаб, чтобы не быть изнасилованной».  Это, конечно, сильный аргумент.

В конце концов мы усаживаемся за большой стол на кухне, чтобы начать трапезу. И Хамиет говорит, что в Коране сказано, что евреи хотят делать беспорядки и войны. — «Вы так считаете?» — «Да. И поэтому на Ближнем Востоке конфликт».  Говорит ли она об израильтянах, или о евреях? Для нее они все равны. «Евреи убили Христа!» — выпаливает она. «Но Христос тоже был евреем». — «Христос не был евреем. Никто из пророков не был евреем».

Время менять тему. — «Какое у Вас мнение насчет флотилии в Газу?» — «А каково Ваше мнение?» — «Я там не был и не знаю». — «Если Вы не знаете, если Вы тупой, Вам не надо писать книг. Люди там были невинными, а евреи их убили. Там был парень 19 лет. Так они его убили. Потом опять выстрелили. Потом опять и опять».

 Я часто слышал такие слова в Арабском мире о том, что евреи убивают людей, а потом стреляют в мертвые тела еще и еще. Почему? Потому что евреи любят видеть кровь.

Я конечно не принимаю за истину их вымыслы, но должен сказать, что мне ближе их прямолинейность, их откровенная ненависть к евреям без всяких экивоков, вроде критики Израиля и одновременно клятвы любви к евреям. Нет, они такого не делают. Они говорят то, что думают. У них есть вера, свои идеалы, в которые они верят, и они не стесняются выпаливать громко все, что думают.

— «Хамиет, Вы сказали, что Коран велит женщинам носить хиджаб». — «Да, это правда». — «Вы читали Коран?» — «Конечно. Вы хотите, чтобы я его показала Вам?» — «О, это было бы здорово. Пожалуйста». — «Принести Коран?» — «Если Вы не против». — «Хорошо, я принесу». — Вообще-то у меня есть он в моем iPad, если хотите. О, ей это нравится! Профессор Корана носит Коран с собой, куда бы он ни пошел. Мы пролистываем Коран вместе и не находим ничего про хиджаб. — «Я должна принести свой Коран».  Она приносит книгу и кладет её на стол — «Вот здесь!», говорит она, а книга остается закрытой. — «Спасибо. Не могли бы Вы показать мне то место в Вашем Коране?» — «Но Вы знаете Коран сами, не правда ли?» — «Да, конечно. Но я не помню точно в какой строфе». — «Вы хотите, чтобы я показала Вам?» — «Да». — » Это в суре Аль-Ниса». — «Это длинная Сура. Не знаете ли в какой строфе?» — «Да, я могу. Знаете, когда я начала читать Коран по-турецки, я не могла понять ничего. Я знала это по-немецки. Это первый раз, когда я читала по-турецки». — «Интересно». — «Потом я читала еще — и снова ничего не поняла». — «Интересно». — «Но на третий раз что-то произошло». — «Вы прочли про хиджаб». — «Хиджаб?» —»Так где же строфа про хиджаб?» — «Внутри книги». — «Где внутри?» — «Я очень устала сегодня. Мне еще надо идти на работу». Одна из сестер вмешивается. — «Вы можете погуглить», говорит она. И она это делает. Она находит это в Гугл. Я говорю им, что эту строфу надо найти в самом Коране. Мы открываем Коран в той суре, той же строфе, что увидели в Гугл, но не находим заповеди о хиджабе в оригинале. Следует двухчасовая дискуссия, во время которой сёстры страстно выдают различные высказывания об их вере. Я улавливаю момент, чтобы поговорить с симпатичной Самиде. — «Скажите, Самида, xотелось бы Вам стать невестой девственницей в раю?» — «А кто бы не хотел?» Хамиет, которая слышит это, немедленно вмешивается. Она повышает голос на меня: — «Зачем Вы говорите об этом? Вы что-хотите поиздеваться над нами?» Хамиет говорит громко, обращаясь к сестре по-турецки, чтобы я не понял. Но она употребляет некоторые исламистские понятия, с которыми я знаком. Самиде, по настоянию старшей сестры, меняет свое высказывание. Она бы хотела попасть в рай, чтобы увидеть Аллаха, а не, чтобы стать невестой-девственницей. А затем, без всяких предупреждений, она начинает наступать на меня: — «Мне не нравится то, что Вы делаете. Вы раздражаете меня!» Я успокаиваю её. Это требует времени. В конце концов мы обнимаемся. Спокойной ночи!

Приходит утро и с ним время завтрака у мамы Мустафы. Еда замечательная и я провозглашаю свое пожелание приходить сюда каждое утро. Когда мы покончили с турецким кофе, мама перевернула свою чашку дном вверх и положила на блюдце. Соседка, которая умеет читать на кофейной гуще, скажет что следует ожидать.

 Сестра Мустафы, очень умная девочка-подросток, рассказывает мне, что её мечтой является уехать в Турцию и жить там. — «Я чужестранка в этой стране. Немцы смотрят на меня сверху вниз».  Она по-настоящему не любит Марксло, хотя она понимает почему её брат так сильно старается улучшить имидж их родного города. — «А как Ваши школьные друзья, они тоже хотят уехать в Турцию?» — «Все до одного».

 Затем Мустафа предлагает увидеть Зульфию. Зульфия Кайкин родилась в Турции, приехала в Германию в 1977 году. Она получила образование здесь, а когда выросла стала чувствовать дискриминацию к себе. Зульфия — государственный секретарь NRW (Северной Рейн-Вестфалии) в министерстве Интеграции. Кроме того, она побывала генеральным менеджером в Мечети Меркез в Дуисбурге. Тут Зульфия провела 9 её лучших лет, полностью посвятив их мечети. Она была официальным лицом в переговорах с Германским правительством, которое выделило 3,6 млн. Евро на строительство мечети. Но после раздоров с руководством мечети, которое распространяло фальшивые слухи о ней во время борьбы за власть, она ушла в отставку. — «Какие же слухи они распространяли о Вас?» — «ЧТО Я ПРИСВОИЛА 120000 Евро из денег на Мечеть». — «Не хотите ли Вы сказать, что Вас использовали «лицом» для переговоров с властями только так долго, сколько потребовалось им, а, как только они получили государственные деньги, то Вы стали не нужны более?» — » Да. Я выглядела хорошо, как их передний край: модная, блондинка, образованная. Меня использовали».

 Она не носит хиджаб, за исключением тех случаев, когда она идет в мечеть. — «Когда Вы приходите молиться — ваша голова должна быть прикрыта». — «А почему головы мужчин не должны быть покрыты?» — «Почему Вы так говорите? Мужчины тоже должны покрывать голову». — «Точно?» — «Да». — «Мужчины в мечети покрывают свои головы?» — «Да». — «Я видел там мужчин без головных уборов». — «Те, которых Вы видели, не соблюдают законов». — «Тысяча не соблюдает?» — «О чем Вы говорите?» — «Я молился с ними». — «Вы?»

Хорошо, Зульфия — политик. Она пыталась фокусничать со мной, но это не удалось. Как только она узнала, что я был в мечети и видел то, что я видел, она начала сладко улыбаться мне.

Я рассказал ей об интересной стычке с Хамиет и другими и попросил её объяснить мне причину этих антисемитских выпадов. — «Если это правда, то причиной может быть недостаточная интеграция с немецким обществом».

Интеграция между турками и немцами — это отношения между турками и немцами. Каким образом евреи оказались в середине? Каким боком евреи относятся к этому? Зульфия ходит кругами, но не отвечает на поставленный вопрос. В конце концов она допускает, что «подобные чувства существуют в общине, но они никак не связаны с мечетью». — «Хорошо, Вы только что допустили, что да, такие настроения существуют в общине. Мой вопрос к вам таков: Борется ли с ними мечеть? Должна ли она бороться?» — «Я поговорю с имамом и в ближайшую пятницу это произойдет». — «Когда Вы будете говорить с ним?» — «Попозже». — «Не хотели бы Вы поговорить с ним прямо сейчас?» Я предлагаю использовать мой телефон. Если она скажет мне номер телефона, то я его наберу для неё. Нет, у неё есть свой телефон, Зульфия звонит имаму. У них состоялся длинный-длинный разговор. Когда она, наконец, закончила, она сказала: — «Имам шокирован и будет говорить об этом в следующую пятницу. Это чистейший антисемитизм и он его полностью осудит».

 — «Зульфия, хотел бы передать Вам слова Мохаммеда Ала, которые он сказал мне. А я хотел бы иметь Ваш комментарий». — «Большинство турков, которые живут в Дуйсбурге, любят немцев, любят евреев, любят израильтян и счастливы жить в Германии».  Зульфия смеётся и говорит: «И именно поэтому тысячи турков вышли на демонстрацию против Израиля в прошлом месяце». Я не понимаю, о чем она говорит. Тысячи демонстрантов. Против Израиля. У нас каждый год проходят такие демонстрации, когда 10-15 тысяч выходят на улицы и демонстрируют против Израиля.

 Сидя в салоне своего дома, Зульфия объясняет мне как работает Мечеть Меркез в Дуйсбурге, точнее — как работают 900 мечетей в Германии. В Турции существует Совет из 80 теологов во главе с Президентом. Президент вместе со своими консультантами диктуют имамам 900 мечетей по всей Германии, которые являются частью Турецко-Исламского Объединения по религиозным вопросам, тексты их пятничных проповедей. Только после этих речей имамам позволено добавить что-то от себя и на местные темы.

 У Зульфии в доме ужасно жарко. Её муж пробует различные комбинации с вентиляторами, которые он приносит. Но они все не помогают, и все мы потеем. Я решаю, что время уходить. Говорю Зульфие: — «Я приду в пятницу в мечеть, чтобы послушать осуждение имамом антисемитизма». Зульфия, а я сужу по выражению её глаз, никак не ожидала этого от меня. Она немедленно делает полу-разворот — «разъяснение»: — «Имам скажет, что мы должны быть внимательны к тому, что говорим». Не даром эта женщина— политик.

А пока до пятницы еще несколько дней, я решаю встретиться с профессиональным фотографом Райнером. Он как раз тот третий человек, сотрудничающий в Медиен-Бункер с Мустафой и Халилем. Он германский немец.

— «Я как раз приехал из Палестины», встречает меня этими словами Райнер. — «А Вы не собираетесь в Палестину?» Он любит говорить «Палестина». Это сразу заметно. — Ас Салям Алейкум, мистер Райнер. Вы также навещаете Израиль время от времени? — «Я был только в Тель-Авиве». Я чувствую, что ему просто трудно произносить слово «Израиль». — «Вы поехали в Израиль? — «Я хотел в Газу, но они не пустили меня туда». «Они». У меня такое чувство, что Райнеру хотелось бы, чтобы Израиль вообще исчез. Тогда бы он себя чувствовал значительно лучше. Гораздо лучше. — «Я могу предположить, что Вы на стороне палестинцев. Это так? » — «Нет, я вполне открыт к любому мнению. Я знаю, что здесь две стороны, я просто хочу справедливости». — «И вы считаете, что обе стороны должны измениться». — «Именно». — «Вы ведь фотограф, верно?» — «Да». — «Снимали ли вы что-либо, что доказало бы несправедливость?» — «Да, конечно». — «Значит, Вы схватили моменты, когда израильтяне творят несправедливость по отношению к невинным палестинцам?» — «Что Вы пытаетесь сказать?» — «Что Вам удалось запечатлеть на камеру?» — «Разделительную стену. Я исходил вдоль неё 50 км». — «Ну, разумеется Вы были на палестинской стороне, не так ли?» — «Почему Вы так считаете?» — «Вы исходили 50 км, делая снимки». — «Справедливость, дорогой человек». — «А не искали ли Вы справедливости немного ближе к дому? Ну, скажем, Курдистан? Или Чечня?» — «Что Вы хотите сказать?» — «Почему Вы так заточены на Израиль?» — «Что у Вас на уме?» — «Просто меня удивляет, почему немец, как Вы, так заинтересован в евреях, как таковых?» — «Не могли бы мы поговорить об этом завтра?» — «Конечно. Во сколько?» — «В 11:00» — «Прекрасно!» День сменяется днём и «завтра» наступает сейчас. Я появляюсь в Бункере для договоренного интервью. Наступает 11:00. Райнера нет. 12:00. Райнера нет. 1:00. Райнера нет. 2:00. Райнера нет.

Я покидаю Бункер и направляюсь к Мечети. Надо помолиться за немцев. Халил сопровождает меня. Когда мы достигаем цели, как раз возле Розового сада мы встречаем проходящих мимо имама и президента — господина Ала. Каждый из них выглядит, как миллион долларов. Они хорошо одеты и бодры. У них, наверно, неплохая жизнь. Я догоняю имама, чтобы спросить, говорила ли с ним Зульфия об «евреях». Картинка получается довольно интересная, даже театральная. На заднем плане Мечеть, впереди него и вокруг создающийся Розовый сад, а каждый говорит на своем языке. Имам говорит по-турецки. Халиль нам помогает. Президент Ал тоже вовлечен в перевод, но он упорно отказывается говорить по-немецки, или по-английски. Я пытаюсь говорить по-арабски с имамом, но впечатление, что он его не знает, т.к. продолжает говорить по-турецки. А я перехожу на английский. Будет ли имам выступать на тему «Евреи» в пятницу? Это невозможно. Выясняется, что в пятницу его не будет в Германии, он уезжает в Турцию. Значит, меня обманули? Версия имама звучит так: Зульфия действительно говорила с ним, но он не говорил ей того, что она передала мне. — «Я сказал ей, что я бы выяснил сперва — правда ли то, что кто-то сказал. Но я не обещал ей, что буду говорить об этом в пятницу. Чтобы убедиться, в достоверности, я поговорил с со старостой об этом, и он сказал, что в общине нет таких ненавистников и никто против никого не настроен. Поэтому нет необходимости в такого рода спиче в пятницу».

— «Сколько человек в общине?» — «Тысяча». — Вы говорили с каждым из них?» — «Нет».  Я пытаюсь понять, каким образом он знает обо всех членах общины, если не говорил с каждым. Он объясняет: — «Я сам этого не слышал. А мы не можем работать на чьих-то подозрениях». Хорошо, я могу разрешить эту небольшую проблему для имама и президента. Здесь находится Гитти. Она была со мной в доме этой турецкой семьи, и она все слышала. Она была бы достоверным свидетелем, не правда ли? Я показываю на Гитти и спрашиваю у имама: — «Вы знаете её?» Через мгновение я услышал резкое — «Мне надо идти!» Гитти, всегдашний оправдыватель мечети, наблюдала это с болью. Да, но не прошло и минуты, как она пришла в себя и выдвинула новую теорию: — «Я уверена, он не хотел Вас обидеть. Он просто выпил слишком много пива». После стольких лет с мусульманами, она еще не знает, что алкоголь запрещено пить правоверным. Скажет ли она что-нибудь более правдоподобное, чтобы спасти репутацию имама?

Даже Халиль рассмеялся по этому поводу. А я спрашиваю сам себя: вот эта способность, сталкиваясь с фактами, упрямо по-детски игнорировать их — это немецкое качество? Именно так должен я интерпретировать старых немцев, которые говорят, что они ничего не знали о зверствах во время войны? Или так я должен понимать молодых немцев, которые осуждают Израиль, даже не зная достоверных фактов?

 На каком-то расстоянии от мечети и сада роз я встречаю турецкую женщину, которую по известным причинам я не стану называть по имени. Она говорит мне: — «Несколько недель тому назад мечеть организовала памятное богослужение и празднование в честь покойного Алпарслана Тюрка, лидера экстремально правой партии, пресловутых Серых Волков. Знаете ли Вы о них? Они расисты, супрематисты, антисемитское сообщество. Эти Волки одновременно антикапиталисты и антикоммунисты, т.к. считают, что оба направления создали евреи. Некоторые турки хотели устроить демонстрацию против эти празднеств, но немцы, вроде Гитти были против демонстрации. У них нет проблем с Серыми Волками. Знаете ли кто является членом этих «Волков»? Муж Зульфии».

 У меня нет возможности проверить «волк» ли он, т.к. я не имею доступа к записям этой организации. Может, спросить Гитти, или других немецких сторонников мечети? Если честно, то я не вижу смысла обсуждать с ними этот факт. Они станут утверждать, что памятное мероприятие посвящено совсем другому Алпаслану Тюрку, который был турецким евреем-пьяницей, и что партия эта — партия мусульманских евреев — миролюбов. А партия Серых Волков — прОклятые враги.

Я дозрел, чтобы покинуть это место с его смесью культур.

Сижу в поезде и мысли витают вокруг меня в обратную от направления поезда сторону. Что я увидел в Марксло? Я увидел гордость в турецкой общине, огромную гордыню. Но и много ненависти. Меня восхищает их несгибаемый позвоночник, их страсть, их обязательство и тепло их культуры. Но их бессмысленная ненависть, их бесконечное высмеивание евреев и легкость, с которой их община попадает в объятия фанатизма, разумеется отталкивает меня, к сожалению.

 И еще здесь есть немцы. То, что они защищают, это не Коран, или Ислам, в которых они совершенно ничего не смыслят, а Ислам, который превалирует в их обществе. Здесь есть немцы, которые хотели бы стереть позор убийц евреев вчера, но обьединяющихся с ненавистниками евреев сегодня. У этих немцев нет ни позвоночника, ни гордости, ни знаний и очень мало гуманности. Они повторяют тысячу раз в день МИР и ЛЮБОВЬ и это тысяча пустых звуков. Они выставляют два пальца спереди и сзади за МИР и ЛЮБОВЬ, а их сердца поют ЗИГ ХАЙЛЬ.

Но речь идет не только о Гитти и её друзьях. Таковы и Германские Медиа. Представляясь вещателями правды и честными проводниками новостей, они терпят крах в этом полностью. Они проваливаются и в показе общины. И эта Мечеть для тех, кем они являются сами — для ненавистников евреев. Но медиа провальны не только в их отражении, но и в том, что спешат покрывать их. Пoражает то, что пишется про них. Даже Еврейская Невеста Берлина, господин Дикманн, с его 800 журналистами не в силах раскрыть этот позор Германии.

 Сегодня я в мрачном настроении. Прошу меня простить. Но проблема не в тех турецких женщинах, которые носят хиджаб, а в тех 82 млн немцев, которые спрятались в бурках. 82 миллионам немцев больше нечего делать, как быть одержимыми к 106 тысячам евреям, которые живут среди них. Это является привидением в их умах.

Я знаю, что в моем мозгу я слышу голос, кричащий в пустыне. Пробовали ли Вы когда-либо спорить с немецким интеллектуалом? Независимо от силы ваших аргументов он никогда не признает себя неправым. Напротив, он обязательно словит вас на семантической(логической) ошибке и напишет книгу, чтобы доказать насколько невежественны вы. Он будет ссылаться на тысячи источников, которые никак не связаны со смыслом вами сказанного, чтобы оставить за собой сомнения в вашей компетентности и составить предвзятое мнение о вас. Пример: — «Причина тому, что Тувиа пишет «он» вместо «она» без всякого сомнения лежит в прячущемся в тени его тяжелом недуге «сексизма».

Здешняя турецкая община была бы чудесной общиной, если бы не маленькая болезнь: евреи вызывают у них аллергию. Пока я был с ними, я говорил, что я думаю о них. Я не боялся, что «эти турки» побьют меня. Напротив, я был с ними упреждающе уважителен. Я уважал их больше, чем любой из немецких журналистов, которые тяжело трудились, чтобы защитить «этих турков». Мы чувствовали себя достаточно комфортно с обеих сторон, чтобы уважительно не соглашаться друг с другом. Это немец Райнер из группы Бункера не захотел видеть меня. И это была немка Гитти, которая ради мира и любви выставила евреев вон.

И на сегодняшний день, когда я покидаю ворота мира и любви, ненависть посещает меня. Я ненавижу немцев. Ненавижу их большие маски, их бесконечные дискуссии, их неоспоримые истины, их скрытую ненависть к евреям, их бесхребетность, их точные направления, их точное враньё, их упрямство, их скрытый расизм, их неистребимое желание быть любимыми и привечаемыми и их самопровозглашенную праведность и непогрешимость.

 Хуже всего то, что я впервые в моей жизни почувствовал, что такое быть «ЕВРЕЕМ». И это ужасное чувство.

 Не плачь, мой друг. И это пройдет.

Глава 19.

 Поезд движется и рождаются новые горизонты. Дуисбург исчезает, появляется Кёльн. От турков и немцев — к геям и традиционным.

Когда вы выходите из поезда на главном вокзале, первое, что бросается в глаза — это огромный Кёльнский Собор, который называют Домским. Мне нравится он. Его волшебная красота внушает покой.

Прощайте, «Евреи», добро пожаловать великолепная церковь и твои ценности!

 Самообман. Между Домским и мной стоит человек по имени Арнолд. Арнолд с компанией — политические активисты. Они хотят изменений. Они находятся здесь, на Домской площади, уже несколько лет. У них имеется постоянная выставка, названная Кельнская Стена Плача. Разумеется название позаимствовано у святейшего места для евреев в Иерусалиме. Ну и название! Приклейте его к Евреям. Почему нет? Стена демонстрирует постеры, фотографии, картинки, политические воззвания и новости. Это немцы Любви и Мира. Но у них, видите ли, есть одна проблема — на их пути стоит государство Израиль. Израиль, связанный с «резней», «грабежом земли», «этническими чистками», «государственным террором» и другими непотребностями. Эта Стена Плача демонстрирует целые серии фотографий с мертвыми маленькими палестинцами в лужах крови, Израильские солдаты с оружием врываются к мирным гражданам, мертвые тела в Аушвицском стиле и др. произведения искусства. Ни одного мертвого еврея там не показано. Ни один еврей там, к вашему сведению, не умер и вообще не умирает. Никаких террористов-самоубийц там никогда и в помине не было, если вы этого не знали. В общем, направленность генеральной линии ясна: Евреи — убийцы, мертвые Арабы — жертвы.

Прекрасный день в Кёльне и у меня состоялась беседа с Арнольдом, который держит один из плакатов. — «Итак, Арнольд, Вы любите палестинцев и ненавидите евреев, верно?» — «Нет. Обе стороны неправы». —  «Правда?» — «Обе». — «Тогда почему на Ваших плакатах лишь требования бойкотировать Израиль? Может нам бойкотировать и Палестину?» —  «Обоих». — «А у вас тут призывают бойкотировать только Израиль». — «Мы имеем ввиду обоих». — «Тогда написали бы «Бойкот Палестине», и мы бы поняли, что Израиль туда тоже включен». — «Не задавайте мне такие вопросы! Я здесь не босс». — «А кто — босс?» — «Он сейчас в туалете». — «Босс в туалете?» — «Ему же нужно что-то «сделать»! Что, Вы не хотите, чтобы он ДЕЛАЛ?»

Дадим ему «сделать свои дела». Пока он занят «делами», я иду, чтобы увидеться с Евой Гронбах, молодым дизайнером одежды. Ева любит обсуждать свои идеи фасонов одежды. О да, она это очень любит. Её собственная одежда, как я вскоре подмечаю, достойна целой лекции. Она говорит, и говорит, и говорит. А я пытаюсь вставить свое слово. Мы встретились в кафе рядом с её домом в молодежном округе Кёльна, где люди едят Био. Молодежь Германии очень озабочена натуральными продуктами, био-чего-то там, органических, настоящих и других хороших вещах. Я надеюсь, что никто не предложит мне поесть. песок.

“Мне нравится быть немкой, действительно нравится. Это свободная страна, настоящая демократия. Вы можете здесь быть кем хотите. Восемь лет назад я создала коллекцию одежды на основе Германского флага. Те дни не сравнить с сегодняшними. Было непозволительно делать то, что нормально сегодня. Когда я пришла в ресторан, облаченная в германский флаг, все разговоры вдруг смолкли. Никто не хотел меня рядом с собой. Они думали, что я экстремистка или сумасшедшая. А я люблю Германию. Раньше я её ненавидела, знаете ли, в связи с тяжелой историей. А теперь я её полюбила. Я люблю Германский флаг: он черный сверху, он тяжелый, но снизу он золотой. А что в середине? Красный. Это страсть. У меня также есть страстное еврейское желание. Видели ли Вы эти золотые квадратики на тротуарах? У меня гусиная кожа выступает, когда я на них смотрю. Еврейская музыка, как я люблю её! Иногда я захожу в синагогу здесь в Кёльне. Я просто захожу. Может быть однажды я создам коллекцию, основанную на хасидской одежде. Еще я хотела создать одежду для мужчин в виде паранджи, но я не сделала этого. У меня ведь маленький ребенок, понимаете ли, и, если однажды какие-нибудь сумасшедшие фанатики заявятся… Вы никогда не знаете. Сегодняшняя моя коллекция сделана из оригинальной униформы угольных шахтеров. Иногда она даже грязная и потная, с номерами и другими знаками на ней. Но людям нравится. Людям, которые работают не тяжело, неквалифицированным, нравится носить её. У них появляется хорошее чувство. Мои пальто стоят около 700 Евро, а майки — 89 Евро».

 Я прибываю в Кёльн, как это повелось в моем путешествии по Германии, наудачу. Мне хватало историй от встреч с этими Исламистами, Евреями, Германскими нацистами. Мне захотелось перерыва. Кёльн улыбался мне с карты, но я понятия не имел где я остановлюсь. И я иду к местному туристскому информационному офису за рекомендациями. Некоторые отели в Германии предлагают специальные расценки для прессы. Через 2 часа они звонят мне, чтобы сообщить, что нашли для меня место. Это Эксцелсиор Отель Эрнст. И он бесплатный. Я понятия не имел, что это может быть за место. Но вот я здесь. Сказать пятизвездочный — не сказать ничего про него. У меня номер прямо напротив Домского собора. История смотрит на меня. Сегодня я услышал от гида, что церковь строилась 600 лет! Мне заняло около 2-х часов, чтобы осмотреть её. Я могу сидеть на балконе и чуть ли не касаться её. Холодильник полон всяких вкусностей, которые включены в стоимость номера, как объяснил мне молодой служащий отеля. У меня есть джакузи и две ванных комнаты. Мраморный пол в одной секции, модерная окраска в другой, прекрасные ковры и ковровые покрытия и редкие вкусные фрукты, появляющиеся ежедневно. Всюду мягкие кресла, кожаные стулья и даже принтер, если мне понадобится напечатать что-то из записанного. Это просто дворец! Каждую жилку и орган моего тела лелеют, и каждая частичка его же отвечает восторгом и удовлетворением. Продукты здесь, так скажем, экзотические. Короче говоря, это духовный опыт для меня. Говорите что хотите про правосудие, социализм, коммунизм, капитализм, веру, религию, гуманность, свободу, справедливость, мир и любовь и другие прекрасные слова. Все они тают, как прошлогодний снег, по сравнению с Эксцелсиором. Это место — это единственная реальность. Это рай. Жизнь в этом номере — это единственная стОящая вещь, единственная правда.

Я опять влюбляюсь в Германию. Почему нет? Ничего более не имеет ни малейшего значения. Я чувствую себя одухотворенным. Я чувствую, что я хороший человек. Я — красив. Я очень доволен собой и миром. Все люди прекрасны. По крайней мере, пока мне принадлежит этот номер, все замечательные. Сегодня я изучаю газету «Интернейшенл Хералд Трибюн». Почему? Да из-за слова Интернациональный. Ведь я всех люблю. Любовь — моя религия, политкорректность — моя душа, Ексцелсиор — это я. Сажусь в кресло и начинаю читать. Я люблю начинать чтение с самых главных новостей, а они на правой колонке на первой странице. «Выскабливание по пути в Газу, но желание Жить».  Таков заголовок главной статьи этой газеты. Меня охватывает гнев. Опять?! Американцам тоже больше нечего делать? Почему все беспокоят меня Израилем все время? Займитесь мормонами, Мистер Американец! С тех пор, как Христиане начали следовать за одним евреем с итальянским обликом 2000 лет назад, они никак не могут остановиться. Когда издателям газет не о чем писать, они пишут об евреях. У меня есть хорошая идея для вас, издатели — прекрасная история, о чем можно написать: Гейские Игры. Я не уверен в том, что понимаю, о чем это, но многие люди в Кёльне готовятся к ним. Это что-то вроде Олимпийских Игр для геев, лесбиянок, трансвеститов и др. Что-то вроде того. Звучит интересно для меня. Как здорово бы смотрелся заголовок «Гейские Игры в Мечети». И все бы читали. Гарантирую. Многие копии бы были распроданы, и издатели бы могли провести выходные в отеле Эксцелсиор. Да.

О, здесь есть сервис в номере, надо его испытать прямо сейчас. Что же мне заказать? Чего у меня нет из того, что имею? Надо изучить список.

На моей кровати лежат 3 подушки — одна лучше другой. А на них лежит записка для меня. Чтобы сделать мой сон таким комфортным, как только возможно, отель счастлив предложить мне дополнительный выбор подушек, сказано в ней. Выбор таков: антиаллергические подушки, подушки из конского волоса, подушки из вишневых косточек.

Что это? Что за люди приезжают сюда? Они избалованы больше Б-га. Я должен это выяснить, я заинтригован.

Вильгельм Луксем, очень солидный господин, является исполнительным директором Эксцелсиор Отель Эрнст. Я, пожалуй, потрачу немного ценного времени на него. — «Кто тот среднестатистический человек, который спит на моей кровати? Каков он?» — «У него большое эго, но не в негативном смысле». — «Помните ли Вы кого-то конкретно, кто спал на «моей кровати» раньше?» — «Генри Киссинджер». — «А сколько людей приезжают повторно?» — «Довольно много — 38%. Есть люди, у которых есть их персональные кровати. Например, господин из Вены, который хочет спать только на той, которая ему понравилась — его персональной. Я не знаю, почему. И он присылает её к нам и хочет спать только на ней, когда приезжает сюда. Мы храним её отдельно до того момента, пока он не появляется. А он приезжает около 4х раз в году». — «И Вы храните её для него? — «Да, конечно храним. Некоторые люди хранят свои вещи у нас, чтобы не таскать их вперед и назад». — «А вы берете у них дополнительную плату за это?» — «Нет, зачем? Это лучший маркетинг для нас. Я знаю, что они обязательно вернутся. Их кровать, их вещи здесь. Мы верим в сервис, сервис очень важен».

Вильгельм — человек стиля. Он ценит меня, Короля Тувия, так, как я того достоин. Сияющий новенький Мерседес ожидает меня снаружи, чтобы доставить меня к месту моего следующего открытия. Я встречаюсь с организаторами Гейских Игр. Но наудачу я каким-то образом спотыкаюсь об порог Бара для Геев. Там я встречаюсь с Эриком, человеком с очень странной прической и подобием бороды. Он рассказывает: — «Жизнь геев здесь хороша, и я чувствую себя полностью принятым потому что мы всегда будем меньшинством. Природа требует от людей размножаться, а мы не делаем этого. Это просто данный факт нашей жизни. Как Вас зовут? О, Вы говорите на иврите? Наш бармен тоже говорит на иврите. Хотите с ним познакомиться?» — «А он еврей?» — «Нет, но он говорит на иврите». — «Как так?» — «Спросите у него. Его зовут Оливер».  Очень трудно не заметить Оливера. Он целует каждого в губы, и все целуют его. — «Столько поцелуев! А я никогда не болею. Кто-то надо мной видно любит меня». — «Итак, хорошо ли быть геем?» — «Да». Я удивлен. Теперь, когда вы имеете все, что хотели — образ гея, а что дальше? Вы потратили жизнь, борясь за равные права, за признание. И вы получили их, ну, по крайней мере большую их часть. Как проходит Ваша жизнь, человека, который привык к борьбе, а теперь не имеющий причин бороться? Чем еще можно заняться? — «Бизнесом». — «Что?» — «Все, что мы делаем здесь — бизнес». — «Вы имеете ввиду такой бар, как этот?» — «Абсолютно верно». — «Вы — еврей?» — «Ло», отвечает Оливер на иврите. — «Нет». — «Вы изучали иврит самостоятельно?» — «Кен», говорит Оливер. — «Да».  и продолжает беседу на иврите. — «Много лет назад мой отец пришел домой и подарил мне Еврейскую Библию. Я не знал, как читать её. Я не знал даже, где начало и где конец. Я отложил её и забыл о ней. Когда я познакомился с католическим священником и мы стали любовниками, я вспомнил о книге и дал её ему». — «Ваш бойфренд — католический священник?» — «Мы уже более не вместе». — «Очень интересно. А каким образом он знает иврит?» — «Когда умер мой отец, я думал о том подарке, который он мне дал — Еврейской Библии. И я захотел получить её обратно, и я её получил. Но я по-прежнему не мог её прочесть. И я решил, что обязан это сделать. И я полетел в Израиль, чтобы изучить иврит в Ульпане».

 Оливер ставит в проигрыватель Израильское СД и теперь на весь бар звучит песня на иврите. — «Я проводил здесь две израильских парти. Последний раз, перед началом парти, я пошел в еврейскую общину, чтобы одолжить у них менору. Синагога оказалась ортодоксальная. Я вошел, но раввин оказался на собрании. Я трясся. Представьте себе, если бы я пошел к ксендзу и попросил бы его одолжить мне распятие для гейского парти. Он бы показал мне на дверь. Я сижу в Ортодоксальной Синагоге, и я не еврей, и я хочу просить у них религиозную реликвию для гейского бара. Потому я и трясся. А раввин посмотрел на меня и сказал: «Когда парти закончится, не забудь принести назад».  Я не мог поверить! И у нас была Менора вот здесь, в самом центре!»

— «Во время моего путешествия по Германии большинство встреченных мною людей были настроены антиизраильски. Что с Вами не так, Оливер?» — «Люди в Германии, большинство из них, не понимают, что это значит волноваться по поводу того — увидишь ли ты сына завтра, или нет. Потому что он может быть убит. А это реальность в Израиле. Я жил там несколько месяцев и видел это. Но европейцы этого не понимают. Не понимают и немцы. Я пытаюсь рассказать им, что то, что происходит там — это не политика, а это жизнь и определенная ментальность. А немцы думают, что все это политика, как здесь. Но нет. Там речь не о политике и об идеях и мнениях, там речь идет о ЖИЗНИ».

«Хотите кошерное пиво? Я достал его. Хотите попробовать?» Оливер отказывается от платы за все, что я заказал в баре. —»Вы — мой гость», говорит он. Еврейская Невеста Берлина почувствовала бы себя дома в этом баре.

На следующий день посвежевший, замечательно поевший, я иду на встречу с Паулом Баувенс Аденауером. Паул — внук Германского Кеннеди, или, по крайней мере Кёльнского Кеннеди — Конрада Аденауера. К.А. — первoго канцлерa ФРГ и основателя Христианско-Демократического Союза Германии. Паул — президент Торгово-Промышленной Палаты в Кёльне и владелец своей собственной компании.

 — «Является ли Германия единой нацией?» — «По-футбольному говоря, да». — «А помимо футбола. Это единая страна?» — «Она на пути к тому». — «Есть ли какое-то определение, черта, которая объединяет всех немцев?» — «Есть». — «И что же это?» —»Немцы романтичны. Они считают, что существует решение для всего и всех. Если вы смотрите Германские Ток-шоу, вы увидите, что они думают, что существует ответ на любой вопрос. Они верят, что правительство может решить все на свете. В США американцы верят в себя, у них чувство «Я это могу». Но этого нет здесь. Здесь всегда верят, что кто-то, чаще власти, могут и обязаны делать всё. А в случаях, если то, что я делаю, не срабатывает, то виноватым никогда не буду я, виноват будет кто-то». — «Может, это объясняет Вторую Мировую Войну?» — «В какой-то степени. Здесь всегда вера и доверие авторитетам. У меня чувство, что Гитлер это использовал и злоупотреблял». — «Не хотите ли Вы сказать мне, что это клише верно? Верно ли, что немцы любят подчиняться?» — «Немцы любят следовать за лидерами». — Больше, чем другие нации? — «Да». — «Вы, Паул, тоже?» — «Я ненавижу это. Я не люблю идти следом. Я бы…» — «Значит Вы не немец?» — «Я — Кёльнец. В Кёльне люди еще сотни лет назад выгнали архиепископа за ворота города. Это наша история». — «А не могло ли быть причиной того, что Вы не любите подчиняться, факт, что вы происходите из руководящего класса? Не каждому в этом городе повезло, или не повезло иметь дедушкой канцлера». — «Может быть. Но я думаю, что это черта кёльнцев. Не в их натуре следовать за кем-то. Они предпочитают следовать самим себе» — «Значит, они не немцы?» — «Нет, они худшие из немцев». — «Что же тогда делает их немцами?» — «Они хорошие механики. И они любят работать». — «А почему они любят работать?» — «Я не знаю, но они любят работать больше, чем делать деньги. Американцы любят деньги, а немцы любят работу. Немцы любят делать вещи без изъянов. Отличная работа делает им честь. Немцы ненавидят, когда что-то не работает отлично». Паул убивает меня своим умом.

Я колеблюсь, поднимать ли мне «еврейский вопрос. Может Паул излечит мою «еврейскую боль» в этой стране. И я решаюсь: — «Я хочу Вам доложить, что за исключением одного парня в баре для геев, бОльшая часть людей, которых я повстречал, показалась мне очень антиеврейски настроенной. Почему так случилось, что столько немцев так негативно относятся к евреям, к Израилю?» — «Я думаю, что такое отношение к евреям более сильное, чем в Германии, есть в других европейских странах».  — «Однако, поговорим о Германии. Правда ли, что немцы очень критичны к евреям и Израилю?» — «Теперь, когда Вы задали вопрос по-другому, я бы согласился. Да, это правда. Я как-то не задумывался об этом раньше. Но да, это так». — «Все политические альянсы?» — «Левое крыло более критично к Израилю, чем консервативные партии». Паул также имеет объяснение этому отношению: — «Израилю приходится иногда быть очень суровым, поскольку это крошечная страна посреди врагов. Но обычный средний немец не видит этого. Они считают, что проблемы надо решать в мягкой форме. Это немецкая ответственность за историю третьего Рейха. Были посланы солдаты в Афганистан, но немцы считали, что никому не будет позволено обижать кого-то». — «А как бы Вы объяснили антисемитизм, с которым я столкнулся, скажем в Дуисбурге?» —»В этой стране фактически нет евреев, всего небольшое число. Так что отношение к евреям чисто теоретическое, не реальное». — «Немцы, назначение которых быть большими противниками всего, что только пахнет антисемитизмом, присутствовали при том, как на меня обрушился град антисемитских обвинений, но они не протестовали и не опровергали ни одного из них. Почему?»

 «Немцы следуют за кем-то. Это не люди, которые бы стояли на своём. У них нет политического позвонка».

— «Скоро, DİTİB (турецко-исламское объединение по религиозным отношениям) построит мечеть здесь. Каково Ваше мнение об этом? В Дуисбург они посылают сильные ненавистнические сообщения своим людям, даже возвеличивают известных антисемитов. Да, они делают это по-турецки, а не по-немецки. Но они делают это. Это то, за что они ратуют. И вскоре они придут и сюда, в Ваш город, и это будет на Вашем дворе. Что Вы предпримите по этому поводу?» — «Хороший вопрос». — «Вас захватывает идея появления мечети здесь?» — «У меня две мысли появились в голове. Здесь свобода вероисповеданий, поэтому — почему не иметь мечеть? Но когда я слышу от Вас, что это рассадник антисемитизма, то я думаю, что это было бы ужасно, если бы это распространилось в Кёльне. У большой части немцев существует фальшивое понимание толерантности». — «А что Вы станете предпринимать?» — «Я буду публично предупреждать».  

 После длинной дискуссии, во время которой он согласился, что не имеет четкого ответа и ясного понимания пути, по которому надо следовать, он сказал: — «Мы в Кёльне не углубляемся в эти проблемы, мы скользим по поверхности. Мы любим праздники». Паул считает Кёльн германским городом веселья. — «Все ленивые люди сконцентрировались здесь. Вот в чем вопрос».  У меня последний вопрос: — «Что это значит —происходить из семьи, из которой Вы произошли?» — «Я раб своего статуса».

Через несколько минут после встречи с Паулом, я сижу со Стефаном, уволенным журналистом. Этот человек принадлежит к другой стороне культурного Кёльна. Он бедный интеллектуал. Стефан говорит, цитируя кого-то, или себя самого: — «Когда Домский полностью будет готов, закончится и мир». Это, разумеется, является фактом здешней жизни. Работы по реконструкции помещений Собора ведутся постоянно. Но оно того стоит. Полная готическая архитектура предполагает две башни. А здесь, в Кёльне, лишь одна, и она единственная в своем роде.

 Стефан, свободный от некоторых обязательств, которые заключаются между медиа компаниями и их работниками, дает волю своему языку. — «Бизнес и политики связаны между собой. Одна рука моет другую. Это самая большая мафия в Германии. Но Кёльн не одинок в этом отношении. Другие города тоже славятся этим».

Арнд Хензе — на другой стороне. У него есть работа. Он — редактор влиятельной WDR TV. Я встречаюсь затем с ним. С первого взгляда я могу обрисовать его портрет. Он, как я говорю себе, самопровозглашённый этичный и моральный человек, тотально политкорректный, уверенный в собственной праведности, который озабочен слабыми, бедными, меньшинствами и преданный вере во всеобщие права человека. Отличный новостник. Честный новостник. Если бы была возможность, то он бы выбрал себе в подруги женщину, которая была бы Старой Чернокожей Еврейкой-Мусульманкой и Буддисткой и Лесбиянкой к тому же. Она бы страдала от недоедания и была бы на последней стадии Спида. Ну, если бы это было возможно.

 Надо поговорить с ним и выяснить, кем он на самом деле является. — «Почему Вы делаете то, что делаете?» — «Чтобы внести ясность в умы людей и проинформировать их в целях поддержания демократии. Демократия — это участие, а для этого вы должны быть хорошо информированы. Я сознаю, что, как личность я могу иметь уклоны, но и мои коллеги имеют их тоже».

 «Прекрасно! — Есть ли у Вас повестка дня?» — «О, конечно есть. Права Человека. Сохранение Климата». — «Каково рациональное зерно вашего проталкивания историй, которые соответствуют Вашим политическим пристрастиям в сравнении с теми, кто имеет другие воззрения?» — «У меня были звуковые фрагменты высказываний Буша, с которыми я был тотально не согласен. НО послушайте! Это очевидно. Если бы мне надо было бы написать репортаж в 1939 году о том, что происходит в мире, я бы написал, что Гитлер сказал. Это не имеет ничего общего с обычными новостями». — «Это не я сделал сравнение с Гитлером, а вы». — «Я полностью осознаю это, и я никогда не скажу, что Вы сравнили Буша с Гитлером. Теперь, давайте забудем про звуковые фрагменты Истории. Те, которые подтверждают Ваши взгляды и те, которые не подтверждают. Какова пропорция? Сколько историй, которые вы использовали в своих репортажах, действительно существовали и заставляли Вас убедиться в своей правоте?» — «90% полнометражных историй подтверждают мои взгляды». Далее он продолжает рассказывать мне, что «рейтинги WDR TV идут вниз, когда мы даем репортажи с Ближнего Востока. «Это потому, что люди думают, что мы произраильски настроенные».  Я не много знаю про WDR TV, но это приятно знать, что эта огромная компания любит евреев. Ну кому-то же надо их любить!

Я брожу по улицам Кёльна, города, который был почти полностью разрушен во время 2 мировой войны. Мои глаза блуждают по реконструированным стенам и зданиям, и я думаю: насколько скрупулезно работали люди Германии, чтобы восстановить город! Восстановлен каждый маленький камень, нарисована заново каждая старая линия, заполнена каждая вмятина их фасадов. Для этого нужна была несокрушимая решительность, огромное напряжение и реки пота. Но они это сделали. Точка к точке, капля к капле, слеза к слезе. Это восхитительно, это трогательно и это обвораживает.

 Но что это говорит о людях? Кто знает? Продолжая прогулку по городу, вы можете заметить, насколько это культурный город, и это очаровывает.

Вот стоит церковь Св. Урсулы, построенная в честь великомученицы, которая умерла вместе со своими 11000 соратницами-девственницами за Правое Дело. Вы можете сказать, что это всего лишь легенда, но тем самым вы можете вызвать гнев Б-га, если скажете это. Я не шучу. Если вы находитесь в этой церкви достаточно продолжительное время, то обнаружите в ней секцию под названием Золотая Камера. Там вы увидите выставку «строчек молитвы», которые сделаны на человеческих костях. Да-да. Довольно большое количество человеческих костей, покрашенных золотой краской, висят повсюду в этой комнате. Это удручающее зрелище. Человеческие кости на стенах выглядят пугающе и похожи на куриные кости на моей тарелке позавчера. Стены этой церкви как бы учат вас: Всё, что вы представляете собой — это курица для съедения кем-то. Для чего они, эти кости, здесь? Не спрашивайте меня. Малек, польский немец, ответственный за этот клад, стоит в дверях этой камеры и собирает по 2 Евро за удовольствие обозревать эти человеческие останки. Я имею небольшую беседу с ним. — «Не страшно ли смотреть на человеческие кости каждый день Вашей жизни?» — «Совсем нет. Я — археолог и я привык к этому». — «А не угнетает ли эта выставка Вас постоянным напоминанием о смерти?» — «Каждый верующий должен всегда помнить о смерти», поучает он меня. — «Почему?» — «Если Вы — человек неверующий, то я не могу сказать Вам ничего, ибо Вы все равно ничего не поймете».  Tочка.

 Когда я вижу эти кости, можете мне поверить, я верю во всё, что мне рассказывают про деву Урсулу. 11000 девственниц? Да, конечно, я верю — уж лучше так и прежде, чем мои кости покрасили золотом и немецкий поляк собирает пачки денег на моих мертвых частях тела.

 11000 девственниц! Христианских девственниц, не исламских. Самид из Марксло должен бы прийти сюда. Это не рай. Это ужасное место с ужасающей легендой.

 Продолжаю двигаться по улицам Кёльна и прихожу к большой синагоге. Это одна из красивейших синагог из когда-либо виденных мной. Её дизайн использует простоту, служащую красоте, арки и круги, которые открывают бесконечность глубины души и сакральность. Служащий синагоги рассказывает мне, что её построил Конрад Аденауэр. Значит, дедушка Паула. Но кто бы не строил её, она должно быть стоила миллионы, по крайней мере на сегодняшние деньги.

 Когда я вошел в неё в пятницу вечером, я так был занят визуальным обликом здания, что не заметил сразу, что 500-местный Храм практически пуст. Только когда кантор потребовал от меня покрыть голову, я стал замечать людей, вернее недостаток людей в этом месте. Здесь есть раввин, здесь есть кантор, а также трое русских, работающих здесь. И это всё. А, ну и я, конечно. Послеобеденная служба скоро заканчивается, а вечерняя вскоре должна начаться. Заходят четыре туриста. О, храм заполняется! Служба начинается и нас тут 11 человек: 4 туриста, раввин, кантор, 3 служащих и один «выживший», как он сам себя представляет. Я говорю соседу рядом: — «По крайней мере один немец». — «Нет, он не немец, он русский», отвечает сосед.

 Если не считать туристов и служащих, то на службу пришел один человек. Миллионы Евро, огромные комплексы — и всё это для одного старого русского еврея. Если бы меня спросили, я бы поместил его в Эксцелсиор Отель Эрнст на всю жизнь. Получилось бы гораздо дешевле.

Немецкое еврейство в прошлом славилась своим либерализмом, они были членами реформистского течения. Немецкие евреи сегодня, обитатели огромных и дорогих, но пустых еврейских храмов и учреждений в основном Ортодоксы, причем импортированные. Раввин здесь из Швейцарии, а кантор из Израиля. Духовные лидеры сегодняшних еврейских общин — это люди, которые не состоялись в их странах. Но каждый из них достаточно хорош для пустой еврейской жизни в Германии. Я прямо так и слышу шепот жены мюнхенского главного раввина мне на ухо: — «я же говорила Вам».

 Еврейская община в Германии, в Кёльне, как и в других городах, которые я посещал, напоминает большое кладбище. Тут и там появляются какие-то признаки жизни, но в основном это призраки. Прогулки Мертвых Людей.

 В этом большом здании расположен Мемориал, посвященный 11000 кёльнских евреев, убитых во вторую мировую войну.

11000 девственниц. 11000 евреев. Кёльн, по-видимому, любит цифру 11000.

Служба заканчивается и все 11 человек покидают святилище. Помощник раввина и я выходим на улицу, бродя мимо баров для геев, полные раздумий и разговоров и других священных действий. Помощник раввина рассказывает мне о проблеме, с которой кёльнская еврейская община столкнулась недавно. Синагога получила звонок от какого-то кёльнского чиновника, который попросил сделать ему одолжение. Одолжение заключалось в том, что группа израильских евреев-геев вскоре приезжает в Кёльн в гости. Они хотели бы посетить службу в синагоге. Чиновник спрашивал, не могли бы синагогальные деятели включить это в своё расписание? Ассистент раввина говорит мне: — «Теперь Вы понимаете почему иногда выгодней быть помощником раввина, чем раввином? Потому что на этот трудный вопрос у меня нет полномочий отвечать». — «И что же ответил раввин? — «Он попросил время для ответа». — «А чего же он ждал?» — «Он поставит этот вопрос на Совет и Совет решит».

Да-а. Нам нужны огромные здания за миллионы плюс импортные клерикалы, чтобы решить может ли молиться в храме еврей-гей.

Я думаю, а вы можете запротоколировать меня, что еврейская община в Кёльне и мусульманская община в Дуисбурге, обе с такими грандиозными зданиями, должны объединиться. Они могли бы составить общий Ферайн с названием «Избранные и Пристрастные». Это дорога к достижению мира между Евреями и Мусульманами, по крайней мере в религиозной части их популяции.

 Я спрашиваю у помощника раввина, что бы он сделал, если бы был раввином?  Он, лично, считает, что это плохая идея разрешить этому типу евреев посетить храм. — «Почему нет?» —»Это бы напугало молящихся и они бы не захотели прийти в синагогу опять». — «Молящихся? Во множественном числе? Тут только один — Выживший. Неужели бы этот пожилой человек испугался?» — «Да», отвечает помощник раввина. Бедный Еврей. Не достаточно было ему того, что он настрадался от нацистов? Взгляд на гея-еврея может просто убить его.

Кёльн.

Если продолжить гулять, то можно прийти к музею, современному музею, Кёльнскому Музею. Он называется, я уверен, что вы уже угадали — Музей Шоколада. Да, именно. Вы можете увидеть, как изготавливается шоколад, и даже можно получить кусочек-другой для того, чтобы съесть.

 Добро пожаловать в Кёльн!

Я продолжаю прогулку. Прекрасные виды и места. Пешеходная зона, например. Но сейчас здесь происходит демонстрация. Иранские германцы демонстрируют свой протест против жестокости Иранского режима. У них есть фотографии с доказательствами: окровавленные головы, другие органы, как подарки режима тем, кто не подчиняется, или тем, кто просто другой. Глядя на эти фотографии, вы даже не можете определить живы, или мертвы сфотографированные жертвы. Но это ничего не меняет. В данном случае предпочтительней было бы, если бы они были мертвы. Я смотрю на демонстрантов и что-то в них кажется мне неправильным, дурно пахнущим, иностранным. Я пытаюсь понять почему и что именно. Проходит несколько минут, и я начинаю понимать, в чем дело. Здесь нет германских немцев. Только персиане. Все эти немцы, которые прыгают в поддержку палестинцев против Израиля, или евреев, не сподобились здесь быть. Даже несмотря на то, что иранцы показывают ужасающе похожие картинки.

 Добро пожаловать в Кёльн! Возьмите сосиску и пиво и попробуйте забыть все остальное.

Время отдохнуть в моем прекрасном номере. Тут огромный замечательный телевизор. Я решаю включить его. Хелге Шнайдер был прав. Как только я нажимаю на кнопку, кого вы думаете я вижу? Да, Адольфа Гитлера. Небольшая милая программа. Они беседуют об сексуальных привычках Гитлера — это на случай, если нам это очень интересно знать. Ученые головы дискутируют были ли у Адольфа Г. отношения с племянницей, Гели Раубал. Каким образом он занимался сексом? Это важный вопрос, потому что он раскрывает что-то ну экстремально важное. И вот ответ: Гитлер, как ни странно имел уникальную страсть: он любил, чтобы его возлюбленные на него… мочились. Эта история, как рассказывают исторические книги, рассказана Отто Штрассером в 1943 году. Самые серьёзные историки не принимают это за правду, пренебрегают этим фактом. Но почему это мы сейчас, в 2010 году должны об этом дискутировать? Потому что Гитлер по-прежнему имеет высокие рейтинги.

Другие новости дня: В Рурской области состоится еще один праздник на этой неделе — Руршнеллвег. Он состоится на А-40. Автобан будет закрыт для движения, 20000 столиков будут накрыты на этой важной транспортной дороге и 3 млн человек будут участвовать в этом мероприятии. Может, это очередная вариация на тему Ферайн?

Я получил такое большое удовольствие от общения с Паулом Аденауэром, когда мы с ним встретились в прошлый раз, что я решил увидеть его снова. Может быть он сможет и дальше просветить меня.

— «Почему миллионы немцев высыпают на улицы, чтобы увидеть… практически ничего не увидеть?»

— «Они любят быть вместе». — «Только и всего? Искать повода для пребывания в как можно большей толпе немцев?»

— «Да. Мы же говорим, что если поскрести немца достаточно долго — в результате получится социалист». — «Да, я слышал что-то подобное некоторое время назад. Но только с некоторой поправкой: вместо СОЦИАЛИСТ там употребляли слово НАЦИСТ. Если поскрести немца достаточно долго». — «Вероятно, что это одно и то же. Это «что-то» находится внутри человека «. — «А что это?» — «Это ощущение, что » мы — едины», члены одного племени. Ты должен принадлежать племени». — «Так это то самое, что Адольф Гитлер использовал, называя племя АРИЙЦАМИ?» — «Да». — «Не следует ли из этого, что существует большая возможность для Нацизма возродиться снова?» — «Да, но не сейчас». — «Спасибо, дорогой! Что еще есть немецкого?» — «Немецкая лояльность. Очень важно быть верным». — «Погодите минуточку, но эти два понятия — лояльность по сравнению со стадностью, которая может превратиться в смертельное варварство, есть вещи противоположные». — «Немцы, и это самая большая их проблема, очень романтичны, исключительно романтичны. А романтизм очень опасен тем, что легко может превратиться в свою противоположность».  Я вспомнил и привел в пример Паулу письмо, которое я прочел несколько лет назад. Его писал немецкий военный своей жене в канун Рождества. Это без сомнения было очень романтичное письмо. В нем этот воин писал, что жена должна гордиться им: у них в лагере было состязание. Они подбрасывали маленьких еврейских детей в воздух и стреляли в них до того, как они падали на землю. «Ты должна гордиться мною — я выиграл это соревнование!» Паул совсем не удивлён. Он выделяет в письме следующее: «Я убил множество евреев, дорогая. Передай привет нашей собачке». Он добавляет: — «В немецкой душе всегда присутствует вера в Нибелунгов — бескомпромиссная лояльность смерти. И это верность безо всяких обсуждений».

 Я спросил у Паула, имел ли он шанс осмыслить предмет нашего с ним обсуждения в прошлый раз? Речь шла о возможном нашествии исламского фанатизма в Кёльне и как с этим справиться. Да, он думал об этом: — «В Германии мы будем ждать, чтобы посмотреть, что другие европейские страны делают, Франция, например, или другие. У них ведь те же, или похожие проблемы. Мы дадим им действовать первыми, а затем станем поступать, как они».

Я узнал от Паула много о Германии и Германцах. Если он прав, то я, кажется решил свою дилемму, которую имел в начале моего путешествия. Ужасное Нацистское прошлое этой страны с одной стороны и великолепная романтическая немецкая литература с другой — совсем не две противоположности. — «Самая большая проблема для Немцев в том, что они Романтики, тотальные романтики. А романтизм очень опасен. Он легко превращается в свою противоположность».

 Прав ли он? Как и сестра Ютта-Мария, я хочу покопаться в этом поглубже.

Возможно, сейчас как раз время для того, чтобы сходить назад в историю, чтобы увидеть, Что Есть Что и откуда происходит. А небольшое знакомство с Домским будет этому в помощь, ведь это история, длинная история. Рав Гельмут Шмидт учил меня: всегда сначала ознакомься с историей!

Я иду к Домскому, чтобы встретиться с Барбарой Шок-Вернер — Мастеру по Кафедральной Архитектуре. Она — первая женщина в Кёльне, которая занимает такой пост. Меня представил ей Вильгельм Луксем из Экселсиора, он же познакомил меня с Паулом.

— «Эта секция», говорит она, указывая куда-то снаружи, «была разрушена во время 2 мир. войны». — «Я думал, союзники избавили от уничтожения Домский. Не они ли?» — «Большую часть — да. Но бОльшую часть территории, находящейся рядом с Домским, бомбили. Британцы хотели бомбить также и здесь». — «Почему?» — «Кёльнские нацисты держались здесь до конца». Думая о прошлом разговоре с Паулом, который учил меня о природе кёльнцев, я говорю ей: — «Я думал, что кёльнцы не были в…» Она обрывает меня: — «Да, конечно. И вообще в Германии не было нацистов».  Она начинает саркастически смеяться. У этой женщины есть чувство иронии. — «На Домском висела огромная свастика», продолжает она. Это не соответствует тем историям, которые мне рассказывали про этот город. Но факты, как мне думается, всегда сильнее фикции.

 — «6 млн. посетителей приходят сюда ежегодно», говорит она, меняя тему. А мне приходится хранить в своей голове эти цифры: 6 млн. евреев, 6 млн. Посетителей. Мой мозг готов взорваться!

Барбара — католичка. Это помогает ей в этой работе. В соборе проходят 5 служб в день, рассказывает она. Для меня это звучит похожим на мечеть, но я помалкиваю.

Вместо этого я задаю вопрос более значимый: — «А где же обнаженные? Мне нравится церковь с обнаженными телами». — «Домский появился в более поздний период. Даже Адам и Ева, в оригинале появившиеся в обнаженном виде, были заказаны быть покрытыми, и это то, какими вы видите их здесь». Она показывает их мне. Но я настойчив: — «В церкви совсем отсутствуют обнаженные?» — «Интересный вопрос. Я должна это проверить. Я никогда не думала об этом. О, кажется, есть все же обнаженный — в сюжете об аде. Вы хотите увидеть это?» — О, конечно. Это же бесплатно! Мы идем туда, но то, что я вижу не слишком эротично. Я спрашиваю:  — «Может, есть еще?» — «Я поинтересуюсь. Теперь и мне интересно!» Она показывает мне некоторые сокровища, которые обычно не показывают туристам. Например, архитектурный дизайн Домского, сделанный на пергаменте, с изумительными деталями. Он сделан в 1270 году. — «Какая-то женщина из Дармштадта сушила на нем свой горох», рассказывает мне Барбара, иллюстрируя путешествия, которые проделал этот исторический документ, прежде, чем попал обратно домой.

 Барбара знает много чего. Это без сомнения. Разговаривать с ней — одно удовольствие. Она гибка, прямолинейна, весела и высоко интеллектуальна. И через некоторое время мы выходим наружу, где я также могу закурить сигаретку. Я замечаю, что Кёльнская Стена Плача исчезла. — «Что с ней случилось?» —спрашиваю я у Барбары. — «У них выходной по понедельникам». Она рассказывает мне о временах, когда эти люди практически жили здесь, прямо рядом со входом в Домский. — «Годами у них здесь стоял тент, в котором они жили». Заняло какое-то время, прежде чем Домским юристам удалось доказать, что они поставили тент на земле, принадлежащей церкви. — «Что Вы думаете об этих людях, с их Стеной?» — «Там море антисемитизма и расизма. Есть некоторые богатые люди, которые спонсируют Валтера Херманна —основателя и содержателя Стены. Также, когда он находится на площади здесь, я вижу людей, дающим ему денег. Еврейская организация недавно пыталась убрать их отсюда, но кёльнские официальные лица решили иначе. Они сказали, что это предмет волеизъявления». — «А есть ли возможность соорудить Стену против Турков, как предмет свободного волеизъявления?» — «Никогда!»

Укрепительные камни, которые служат Стене плача, слишком тяжелые. А без них никакой Стены бы и не было. — Но где же они сейчас? Я не думаю, что Херманн, или его друзья, которые стоят здесь, пока он занят в туалете, забирают все с собой, когда уходят отсюда вечерами. На днях я видел одного из них, который укомплектовывал Стену, возвращаясь на «работу» и у него были «укрепительные камни» с собой. Вы бы знали, где они держат эти камни? — «Не у нас». — «А Вы знаете где?» — «А Вы хотели бы это узнать?» —  «Да». — «В WDR».  В это трудно поверить. Я пытаюсь представить, что равная по влиянию Американская Новостная Организация, как к примеру NBC, помогала бы в подобных действиях Я теряюсь в названиях. В Америке новостные организации скорее закрыли бы лавочку, чем втягиваться в подобные вещи. — «Но может я не так Вас понял? Хотите ли Вы сказать, что «Они помогают ему». Они помогают этой группе в доставке антисемитской пропаганды?»  — «Да, именно так». — «Но почему?» — «Спросите у них. Хотите, чтобы я показала Вам те камни?»— «Да». Барбара вместе со мной идет вдоль улицы и показывает мне где именно господин Херманн хранит каждый вечер свои тяжелые камни, перед уходом домой. — «Рядом с парадным входом в WDR, в непосредственной близости от Стены». — «Но это медийная компания. Неужели они так глупы?» — «Спросите у них».  Я принимаю совет Барбары и вхожу в здание WDR, вернее пытаюсь войти WDR — глубоко-секретное здание, с электроникой на входе, красными огнями и охраной. Женщина, сидящая перед охраняемым входом, выходит, чтобы поговорить со мной. Она говорит, что понятия не имеет, о чем я тут говорю. — «Какие камни? Какая Стена?» — «Не мог бы я поговорить с вашим начальством?» Она заходит вовнутрь и звонит кому-то, я понятия не имею кому. А я пока жду снаружи, разумеется. Через 15 минут каких-то переговоров, звонков, женщина выходит и говорит, что «шеф сказал, что все это фальшивая выдумка». Никогда не было и нет. И мне предлагается быть удовлетворенным этим ответом и уйти. До свидания! Но я никак не намерен уходить. — «Я их вижу», говорю я ей. — «Я могу показать их Вам. Не могли бы Вы пойти со мной и объяснить их нахождение здесь? У меня даже есть фотографии на случай, если Вы не можете отлучиться от поста». — «Вы снимали». — «Да». — «Извините», говорит она и снова уходит к телефону. Я жду около 40 минут. В конце этого гостеприимного приёма перед WDR, она дает мне номер телефона господина Кренке, который отвечает за охрану. Мне предлагается позвонить непосредственно ему. — «Могу я звонить ему прямо сейчас?» —»Нет, он сейчас на собрании. Подождите 15 минут и звоните. Но не отсюда».

Я решаю поболтаться вокруг — еще 15 минут ожидания не смертельны. А вдруг что-то интересное случиться. И оно случается. Человек в костюме выходит и объясняет всё, что мне надо знать. Он говорит: — «Господина Херманна не было здесь долгое время, а раньше эти камни, эти подпирающие камни оставлялись в ближайшем кафе. Это хозяин кафе разрешил им это. Но это все в прошлом. Сейчас же не о чем разговаривать, т.к. Стены больше просто нет.  Вы можете сходить на площадь и убедиться».  WDR можно переименовать в WDТ (we dislike truth) — мы не любим правду. —  «Зачем Вы лжете мне?» — Я спрашиваю у этого безымянного хорошо одетого человека из WDR — «У них в понедельник выходной. Г. Херманн или люди с другими именами не стоят здесь по понедельникам. Но они бывают здесь в другие дни. Вы думаете, что я только что приехал в город? Я видел их все дни на прошлой неделе». — «Правда?», говорит этот человек. «Я этого не знал».  И он исчезает в здании. Он должен поехать в Марксло и поесть ленч с имамом. Я наношу визит кафе и имею беседу с Хейнцом-Иосефом Бетцем, менеджером заведения. —  «Это Вы помогаете г. Херманну с его подпорными камнями?» — «Я?? Я продаю пирожные и мороженное».  — «Но люди из WDR сказали мне, что именно Вы разрешаете оставлять г. Херманну камни здесь» — «Пошли, и я Вам покажу, где он хранит свои камни. Видите, это мое заведение, и оно кончается здесь. Видите камни? Они на территории WDR, а не на моей. Они не хотят признавать это, но это именно они делают это. Это не моя территория и я не могу ни разрешать, ни запрещать кому-либо складывать что-то там».  И он прав. Камни свалены далеко от забора кафе. Я иду к главному входу WDR. Очень внушительный вход! Я бы даже сказал великолепный вход. Очень эффектная дама сидит за столом. Я начинаю говорить с ней и Красавица превращается в Ведьму. — «Я знаю, кто Вы. Идите в Домский Собор! Церковные люди поддерживают таких, как Вы, но не мы». — «Правда??»Это официальный ответ? Поскольку у меня имеются фотографии и я уже поговорил с людьми из церкви, а также с человеком из кафе». — «Погодите!» Красивая Стерва делает какие-то звонки, как и другая дама раньше, но эта дает мне трубку. Таня Луэтц, асистент по пиару на проводе. Она хочет знать номер моего телефона и адрес электронной почты. Она обещает какую-то реакцию, но не гарантирует, что это будет в течении часа, т.к. люди на ленче. У них по-видимому длинный перерыв на ленч: уже с тех пор прошло 6 часов, но никто не позвонил и не написал мне еще. После такого количества лжи, я с удивлением жду, что же будет дальше.

Германия. Все тот же Антисемитизм. О, Господи! Это последнее, что я хотел увидеть, или найти здесь! Я ненавижу всех, включая самого себя! Я покидаю Кёльн.

Еще до того, как мы с Барбарой начали говорить о Стене, онa указала мне на женщину-нищенку, которая сидела рядом с собором с трясущейся покрытой головой. — «Посмотрите на её ноги», сказала она. — «Видите, что она вовсе не старушка, а молодая особа. В реальности у неё ничего не трясется. А вон тот старый человек в инвалидном кресле, видите? Вы бы видели его ночью. Он слезает с кресла и идет выпить в паб». Внешность так обманчива! И новости еще более обманчивы…

 Глава 20

Ладно, решаю я, если это все еще нацистская страна, то на весь период моего пребывания в Германии я бы хотел жить здесь, как лучший из нацистов! Что полагалось Фюреру — то и я должен иметь. Вы не согласны?

Я нахожусь в Веймаре, в отеле Элефант. Номер 100 служил когда-то номером самого Адольфа Гитлера. А теперь в нем я. Великолепное чувство!

 Да, они изменили этот номер как-то — по-другому меблировали, ванная комната стала больше, сделано много и других модификаций. Но это всё. Номер за ним и остался. Хайль, Тувия! Забудь рабби Хельмута, забудь Половина на Половину, забудь Шейха, забудь Еврейскую Невесту. Зиг хайль! Пусть три ворона наблюдают за этим и рапортуют миру. Хайль!

 В то время, когда любимый Адольф находился в этом номере в этом отеле, люди снаружи орали самые замечательные, самые поэтичные строчки когда-либо написанные по-немецки: — «Любимый Отец, выходи! Выходи из Дома Элефанта (Слоновьего Дома)». И любимый Отец, признанный его последователями гением, выходил к ставшему уже знаменитым Балкону Фюрера и приветствовал их и махал им ручкой. Если он мог это делать, почему бы и мне не сделать? И я иду к балкону, становлюсь на него и смотрю вниз, точно, как он это делал. Мимо проходит группа пожилых людей. Я махаю им гитлеровским способом. Им нравится это! Они машут в ответ. Что за страна!

Эренгард, чья работа состоит в том, чтобы объяснять заинтересованным посетителям все то, что они могут услышать о Веймаре, гуляет вместе со мной по нему. Она рассказывает мне о городе, в котором Нацисты, как партия впервые включилась в избирательную кампанию. Это здесь они начали побеждать, и здесь же они начали расцветать. Они были сильно заинтересованы стартовать именно в этом городе, где наиболее высоко просвещенная нация на планете имела свой центр — Веймарскую Республику. И здесь то место, где Гитлера и его партию больше всего приветствовали.

— «Как же могли люди столь просвещенные превратиться в варваров так быстро?» Эренгард не знает. Она говорит, что существуют некоторые объяснения, и она даже рекомендует книгу, которую я уже читал. Но она считает, что определенных ответов там нет. Я не даю ей сорваться с крючка так быстро и просто и спрашиваю что она сама думает о том периоде. Были ли её родственники участниками войны? Я думаю о студентах из Франкфурта. Может, дедушка был машинистом поезда в Киеве? — «Нет, не было машинистов. Но кто-то другой имелся». — «Кто именно?» — «Лутц Граф Шверин фон Кросигк, финансовый министр Третьего Рейха был моим прадядей».  Это жирный улов. По крайней мере более важная шишка, чем мои родные. — «Что он Вам рассказывал? Соглашался ли он делать что-то, зная, что это плохо?»

— «Он говорил мне, что знал о концентрационных лагерях, но не знал о жестокостях». — «А Вы поверили ему?» — «Нет». — «Была ли это часть разговора?» —» Я спросила у него: Почему Вы не делали что-нибудь?» — «И каков был его ответ?» — «Ты не можешь соскочить с двигающегося поезда». — «И это все?» — «Нет. Но он всегда заканчивал разговор словами: «Ты никогда этого не поймешь».

Эренгард, которая проводит эти экскурсии годами, рассказала мне, что это впервые ей задали такого рода вопросы. Да. Я наверно переборщил. И, продолжая прогулку, я перевожу разговор на футбол и флаги. Я иду обратно к моему Элефанту. Рядом с отелем находится Ратхаус (Ратуша). Наверху развевается израильский флаг, которого вчера там не было. Я пытаюсь выяснить почему, но не получаю реального ответа. Иди знай.

А внутри Элефанта Мартин Кранц ждет меня. Я не знаю этого человека, поэтому сажусь с ним за чашкой кофе и Колы. Мы разговариваем, и он рассказывает мне свою историю. Он рос в ГДР в семье пастора, поэтому не мог учиться в гимназии и получить свой Абитур (аттестат): — «потому, что отец был священником». Я отхлебываю свою Колу, и он добавляет больше деталей в свой рассказ о своей жизни. Я фиксирую это в своем iPad: Пошел в армию ГДР. Когда в Лейпциге вспыхнула антиправительственная демонстрация, его отправили в тюрьму, где он пробыл 10 недель Других солдат, тех, что считали лояльными правительству, потом обвинили в противостоянии демонстрантам. После 10 недель в тюрьме, когда пала Стена, он был послан с другими солдатами защищать Экономику бывшего ГДР. Они работали на сигаретной фабрике. Это был идиотизм. Через 4 месяца солдаты сказали: Хватит! Что мы тут делаем? Стена разве не пала? И их отправили домой. Он пошел учиться музыке, т.к. для этого не нужен был Абитур. 10 лет назад, когда Веймар был Культурной Столицей, Мартин занялся сбором средств для того, чтобы привезти Израильских и Палестинских музыкантов в Веймар.

Тут я остановил его. Каким ветром занесло Израильских и Палестинских музыкантов в его историю? Как вписываются евреи в эту картину? Опять! — «Почему Израильтян и Палестинцев?» — «А почему нет?» — «А почему да? Не было ничего лучшего, или худшего чем заняться?» — «ОК. Мы пригласили Даниэля Баренбойма и он этого захотел». — «А почему именно его?» — «Он велик!» — «А что других знаменитостей нет?» — «А почему не его?» — «Потому что он политический зверь, очень тенденциозный и часто антиизраильски настроенный» — «Но он не был тогда».  — «Правда? У Вас есть достоверная история Даниела, когда, как и где он инициировал политические выступления?» Нет, у него нет таких сведений. И потом, после длинной, почти бесконечной дискуссии, я получил от него ответ: — «Спросите господина Кауфмана». — «Кто это такой?» — «Он был ответственным». — «Значит Вы на самом деле понятия не имели, почему был приглашен Даниел?» — «Нет».

Это хорошо бы знать.

Мартин мог и не знать, но факты таковы: Даниел Баренбойм основал Западно-Восточный Диван вместе с известным активистом и правозащитником палестинцев Эдвардом Саидом. Выступление в Веймаре было первым выступлением оркестра.

Мартин также является фестивальным продюсером. Один из его фестивалей, который он проводит ежегодно, Дни Еврейской Культуры в Берлине. — «Почему именно Вы — продюсор?» — «Меня попросили». — «Но Вы же не еврей, верно?» — «Нет». — «А что Вы изучили о евреях?» — «Они все связаны. По всему миру. Независимо от того, что каждый из них думает, какие политические взгляды разделяет — все они связаны». — Нацисты были бы счастливы услышать это от Вас. Они тоже так думают. —  «Нет, нет! Нет! Это не то, что я имел в виду!» — «А что же Вы сказали?» — «Евреи связаны между собой ДУХОВНО и по всему миру». — «Неужели?» — «Когда еврей встречает другого еврея где бы то ни было в мире, они всегда объединяются. Я знаю это. Я видел это. И это уникальное явление у евреев».

Хорошо, что Мартин делает эти фестивали. Наконец-то появился кто-то, чтобы рассказать евреям, кто они на самом деле.

 Генеральный менеджер Отеля Элефант, Паул Кернач, заходит поздороваться. — «Я родился в Ирландии. Моя жена любит покупать обувь, а я люблю магазин Apple». Вот так так!! И мы немедленно находим общий язык. Я спрашиваю у него может ли он определить разницу между восточными немцами и западными немцами. — «Восточно-германские девушки более прекрасны и простодушны». — Неужели? — «Да». — Дайте мне пример. — «В восточной Германии беременность не является болезнью». — «Я здесь всего один день, но у меня сложилось впечатление, хотя я могу ошибаться, что восточные немцы не воспринимают нормально критику, как воспринимают её западные немцы. Мне кажется, что восточные немцы более упрямы. Я совершенно не прав?» — «Нет, я бы не сказал. Оба наблюдения верны». — «Этот отель был построен, или перестроен по заказу Гитлера. Это единственный отель, который был им построен?» — «Насколько я знаю — да». — «Скажите мне, сколько человек специально заказывали именно этот номер, чтобы спать в нем, как это делаю я?» — «С тех пор, как я здесь работаю — а это 13 лет, это делали лишь два человека». Я догадываюсь, что попал в хорошую эксклюзивную компанию. Паул спускается, чтобы показать мне Гостевую книгу Отеля нацистского периода. Вот подпись Магды Геббельс, жены Иозефа Г. Она оставила число — 26 Октября 1941 г. А тут Хейнрих Гиммлер подписался без даты.

Глава 21

 В отеле Элефант появляется директор Бухенвальдского Мемориального Фонда Волкхард Книгге Он узнал, что я нахожусь неподалеку, и решил зайти поговорить. — «Концлагерь — это место возрождения для тех, кто выжил и был освобожден здесь. Для выживших очень важно сохранить связи». — «Зачем кому-либо захотелось сохранить подобное место?» — «Я не могу спекулировать догадками, почему спасшиеся мыслят именно так. Это надо спросить у них».

— «Какова природа Нацизма?» — «Это все начинается с определения нации. Французов, как нацию, определяет признание конституции. Вы француз, если признаете Конституцию. Для Немца — это кровная основа. Вы немец, если ваши мать и отец немцы». — «Современное правительство Израиля тоже верит, что Евреем является именно Еврей по крови. Ссылаясь на Ваше определение Немецкой Нации, основанной на Нацизме, не является ли это нацистской философией? Говоря другими словами, не являются ли Евреи в основном Нацистами?» Волкхард продолжает говорить и говорить. Это обычай в этой стране такой: если не знаешь, как ответить на вопрос, но и не хочешь его принять — надо говорить вокруг да около. Но я не даю ему этого делать и прошу ясного ответа. После моего нажима, он говорит: — «Я имел ввиду НСДРП — нацистскую партию, а не других».  Но через пару минут он успокаивается, и мы обмениваемся некоторой информацией. Он даже рекомендует бар в Иерусалиме, который он любит — Уганда. Он говорит, что там собираются свободно мыслящие люди. — «Уганда? Почему Уганда?» — Он склонен к идее, что евреи должны были осесть в Уганде вместо Палестины. Уганда-бар сделал себе имя именно тем, что является местом, где собираются все, связанные «Палестинским обязательством». Почему директору Бухенвальдского Мемориала нужно мочить свои руки в Израильско-Палестинской проблеме, мне абсолютно непонятно

 На следующий день я встречаюсь с Даниелом Гаеде — главой просветительского отдела в концентрационном лагере. Мы встречаемся в Геденкштедте Бухенвалд. Он будет водить меня по лагерю, и мы встречаемся на входе. Самое первое, что он мне сообщает, это, что он частично еврей. Его дед, или прадед был евреем. А то я не знал. О, здесь больше живых немцев с еврейскими дедушками, чем с нацистскими дедушками. Намного больше! Но я ничего не говорю ему. Но Даниел, наоборот, говорит. — «По нацистским законам я на 1/8 еврей».  Я вот думаю, знает ли Гельмут Шмидт, сколько евреев живет в его стране.

А Даниел ведет меня на экскурсию по лагерю. Если сказать правду, я никогда бы не пришел сюда по своей воле. Но местный туристский информационный офис в Веймаре, который заботится о моих нуждах во время моего пребывания в Веймаре, организовал эту экскурсию. Они слышали о том, что еврей приезжает, и заказали для него визит в концлагерь. Поэтому я здесь. Но я не могу пожаловаться, потому что мне удается увидеть многое из того, что обычному посетителю не показывают. У меня официальный визит и поэтому я получаю более интимный взгляд на место ужаса. И еще развлечение. Да-да, развлечение. Какого рода развлечение? Зоопарк. Да, рядом с крематорием располагался зоопарк. Я бы никогда не узнал этого сам, но Даниел показал мне его. Вернее, он показывал мне крематорий, но я спросил его про странно выглядящее строение напротив узкой дорожки из крематория. — «Это для бурых медведей,» сказал он мне. — «Бурых медведей? Что делают бурые медведи в крематории?» Оказалось, что СС устроил зоопарк рядом с местом, где людей превращали в пепел. Это, чтобы развлечь солдат. Слева — сожженные люди, а справа — бурые медведи, а вместе — отличный развлекательный центр!

Мы заходим в так называемую комнату патoлогии. Этот Бухенвальдский концлагерь — тематический парк, если вы до сих пор не в курсе. Диснейленд в Фатерлaнде. Я не шучу. В этой комнате вы можете видеть, как это место функционировало. Вот тут каменное приподнятое сооружение с краном и множество различных режущих инструментов. Тут вынимали из мертвых тел различные органы прежде, чем посылать их в крематории. Иногда вынимали сердце для различных исследований. В другой раз черепа уменьшали до размера кулака и дарили друзьям, чтобы служили украшением. Если у покойников была красивая татуировка, то срезалась кожа, высушивалась и позже использовалась как абажуры. Что за жизнь! Абажуры, бурые медведи, маленькие черепа на цепочке от ключей. Прекрасное применение евреев! Все это приготовлено для вас людьми с научными степенями.

Не плачьте, дорогие, когда читаете это, иначе никогда не остановитесь.

Внизу находится подвал. Здесь можно увидеть крюки, на которые вешали людей.

 Я стоял здесь, представляя себе все это действо, и не мог произнести ни слова. А вот и лифт, который использовали для транспортировки тел прямо в печи.

Компания, которая производила эти печи, рассказывает Даниел, настолько была горда своими инженерными достижениями, что обратилась в патентное бюро для регистрации авторских прав.

Даниел рассказал мне, что на днях ехал на такси к лагерю и шофер рассказал ему, что, когда он был мальчишкой, он обычно видел трупы здесь. Да-а. Дети играли вокруг и всё видели. Это никогда не было секретом. Интересно, а тот шофер откровенничал об этом со своими детьми? Скорее всего, нет.

После часов слушания различных ужасных историй, тех, или иных, Даниел садится со мной за оградой лагеря для того, чтобы рассказать мне о себе и поделиться собственными мыслями.

 Он провел 1,5 года в Израиле, работая на ASF — Службе по Акциям примирения и миру. Его работой было сортировать документы из Яд Вашем, организации в Израиле, имеющей дело с Мемориалом Холокоста. Но это еще не все, что он делал в Израиле. В дополнение к Яд Вашему Даниел был вовлечен в Израильско-Палестинский конфликт. Он потратил 8 недель как волонтёр в Арабском госпитале в Назарете. Мило, правда? — «Для чего Вас вовлекли в это?» — «Я был здесь, посредине этого конфликта. Я хотел выяснить для себя является ли мое убеждение в том, что разрешение конфликта лежит в непротивлении лишь великолепной философией, или на самом деле может иметь практическое значение».  — «И к чему Вы пришли?» — «Что это можно применить на практике». — «Каким образом Вы это поняли, что мирное решение возможно?» — «Посмотрите на эту страну!» — «На Германию?» — «Да».  — «Послушайте, Вы говорите — Эту страну? Вы знали историю этой страны перед тем, как Вы отправились в Израиль, задолго до того, как сесть в самолет. Так почему Вы поехали?» Даниел смотрит на меня, явно удивленный тем, что я так прямо говорю ему.

 Он рассказывает мне, что во время пребывания в Израиле, он направился в Наблус, чтобы поговорить с мэром города и узнать все с палестинской стороны. Он хотел понять эту сторону лучше. Он же большой любитель мира, в конце концов. В конце встречи, когда он и его брат возвратились к машине, произошел взрыв. Палестинец подложил бомбу под их машину. Брат Даниеля погиб. Сам он потерял левый глаз. — «Стало ли это концом Вашего вмешательства в Израильско-Палестинский конфликт?» — «Нет.  В прошлом году в Веймаре я участвовал в демонстрации за Газу».  Какое Веймар имеет отношение к Газе? — «Город Веймар наградил призом за права человека адвоката из Газы».

Я отступаю от моей роли интервьюера и разделяю момент с Даниелем. Я рассказываю ему, что полностью согласен с его замечанием, что у него есть право критиковать Израиль, демонстрировать против него и делать все, что он хочет. В этом суть демократии и у меня нет с этим никаких проблем. Но чего я никак не пойму, это почему человек, который работает в концлагере — системе, где миллионы евреев нашли свою смерть, не имеет в своей душе потребности быть немного более чувствительным к чувствам евреев и воздержаться от таких мероприятий.

Даниел слушает меня, но не говорит ни слова. Его руки трясутся и стаканчик с содовой водой выплескивается. Он смотрит куда-то, но не на меня. А я давлю на него и спрашиваю, неужели ненависть к евреям так глубоко укоренилась в нем, что чувства покинули его? Он не отвечает. Сожалеет ли он о том, что сделал? Нет. Если смерть его брата и потеря собственного глаза не тронули его, так как я могу рассчитывать на понимание?

История Израиля и Газы достаточно сложна и имеет разные стороны. Но тот факт, что все, кто читает и понимает арабский язык знает, что в Газе сконцентрировано наибольшее кол-во людей, верящих в возможность сбросить евреев в море. Так почему же кто-то из Бухенвальда должен их поддерживать? Потому что.

В ресторане Диван, турецкой столовой происходит Еврейский летний Веймарский фестиваль, эдакий джем сейшн Идишкайта. Я иду туда, чтобы провести время с живыми евреями с черепами бОльшего размера, чем кулак. Одним из певцов является Олаф. — «Вы — еврей?» — «Моя прабабушка была еврейкой». Олаф продолжает рассказывать мне свою историю. Вкратце она звучит так: он изучал теологию, служил пастором в церкви Раинланда короткое время, затем переехал в Берлин, где и живет сейчас. Теперь он дает Еврейские концерты тут и там, повсюду, где он может получить «средства к существованию с помощью публики».

— «Почему немецкая публика приходит послушать еврейскую музыку?» — «Для немцев интерес к еврейской музыке — это своего рода Диснейленд».  Он также говорит, что в Германии в основном исполнителями еврейской музыки являются не еврейские музыканты. Получается, что я был довольно наивен, когда задумал встретить здесь евреев. — «Почему они это делают?» —  Компенсация за прошлое. История Германии. Олаф продолжает говорить. Он говорит, что он против политики Израиля. «Строительство еврейских районов нелегально в Иерусалиме».  Опять Израиль! Надо поговорить с другим певцом. Конни из Гамбурга — другой музыкант, носитель идишкайт в массы. Она скрипачка. — «Вы — еврейка?»  —» Я была еврейкой в моей прошлой жизни». — «Но не в этой?» — «Нет». — «Но Вы заинтересованы в людях, которые создали эту музыку?» — «Да».

 Я размышляю: Даниел поехал в Наблус, может эта Конни поехала в Тель Авив. — «Были ли Вы в Израиле?» — спрашиваю я у неё. Конни недовольна. Она расстроена. Она обижена. Похоже, что я каким-то образом, в какой-то форме присоединил её к Израилю. Она поднимает свой голос, когда говорит мне: — «Мне незачем ехать в Израиль! Моя музыка не имеет ничего общего с ним! Я не хочу больше говорить с Вами!» — Мне странен этот отпор. Что  ж. Но мне нужны еще певцы!

Улла, певица из Вуппертал, подходит поговорить. — «Вы — еврейка?» — «Нет». — «Почему еврейская музыка?» — «Мой отец очень интересовался еврейской историей, и он многое мне рассказал. Он был солдатом во время войны и попал в плен к русским». — «Считаете ли Вы себя Филосемиткой?» — «Это зависит. В отношении того, как Израиль относится к палестинцам. Конечно, нет».  Опять палестинцы! Какого черта? Что происходит в этой Германии? — «Мой бывший муж — араб из Иордании», рассказывает мне она. Затем с предостережением она добавляет: «Я скучаю по Германским Евреям». — «Да Вы что?!» — «Начиная с 1820 года еврейская и немецкая культуры были переплетены. Самый знаменитый поэт 19 века — Генрих Гейне был евреем. Какой социализм был бы без Карла Маркса? А его дедушка был раввином. Психология: Сигизмунд Фрейд. Еврей». — «Он же был австрийцем, не так ли?» — «Это тоже немецкая культура. Вы не можете разделять её. Стефан Цвейг — еврей. Немецкое Кабаре. Его бы не было, если бы не евреи. Все немецкие социологи были евреями. И они эмигрировали в США. Но я против того, чтобы Израиль строил стену, вроде Берлинской стены перед объединением. Ведь столько палестинцев являются совершенно мирными людьми. Они очень мирные. Я не хочу, чтобы евреи делали бы те же ошибки, что немцы во время войны».

Конечно-конечно. Ведь это Израиль знаменит тем, что строит зоопарки рядом с крематориями, где методично истребляют палестинцев.

 Далее — Христиане — клезмерская певеца, родившаяся в Ганновере, рассказывает мне свою историю. — «Моя бабушка была очень произраильски и проеврейски настроена. Она была религиозна — баптистка. Она познакомила меня с израильской музыкой». — «Религиозны ли Вы, как она?» — «Нет, больше нет». — «Но все еще произраильcки настроены?» — «И да и нет. Я поддерживаю право евреев на землю, но я против политиков».  Поскольку я записываю, она заглядывает в мой iPad и останавливает меня. Она раздражена: — «Нет, не «поддерживаю» и «против». Мне это не нравится! Я скептик. Я думаю, что израильтяне параноики. Они хотят решать все свои проблемы сами». — «Вы очевидно относитесь к этому очень эмоционально. Почему?» — «Потому что когда мы критикуем Израиль, нас немедленно обвиняют в антисемитизме! Когда немцы говорят что-либо об…». — «Только немцы? Что случается, если французы говорят?». — «Французы тоже». —  «Тогда почему вы употребили слово немцы?»

Я совершенно не соображаю, что она говорит потом. Она говорит и говорит про Израиль и Палестину, и Газу. А мне хочется вскочить на первый же самолет на Газу и удалиться от всех немцев. Правда. Я получил по черепу. Мои первоначальные намерения ехать в Газу оказались верными. Я бы получил больше удовольствия там.

 Но я ничего не говорю ей. Я просто сижу. И слушаю. Пытаюсь прорваться то тут, то там. Но безуспешно.

И я размышляю. Я вспомнил, как какое-то время назад немецкий актер сказал мне следующее: «То, что мы сделали с евреями во время Второй мировой войны ужасно. Те евреи были милы, и мы не должны были посылать их в Аушвиц. Но сегодняшние евреи. Всех вас — в Аушвиц!»

Я улыбаюсь. Я не уверен, сказал ли тот актер тогда в шутку, или всерьёз. Но я смеялся. Люди же здесь — певцы и музыканты Идишской Памяти, очень определённы в своих описаниях. Они почитают мертвых евреев, но все единодушны в своей критике живых евреев. Непонятно по каким причинам, они убеждены, что планета станет раем, как только израильтяне станут менее агрессивны Я бы хотел, чтобы они были правы. Но, к сожалению, они не правы. Даже, если бы Израиль и был бы виноват в каждом осуществленном в мире преступлении, надо быть либо тотально наивным, или экстремальным антисемитом, чтобы думать, что все неудачи происходят из-за крошечного государства.

 Так невезучи Евреи, что даже те, кто чествует их культуру, являются сертифицированными идиотами или неизлечимыми расистами.

 Мне нужен зоопарк. Зоопарк с парой бурых медведей. Это было бы славно сегодня.

 Но уже поздняя ночь. Я сижу один рядом с Веймарским Ратхаусом. Молодые немцы проходят мимо Некоторые из них так прекрасны! Но мне не хочется начинать разговаривать ни с одним из них. Сейчас уже 2:00 часа утра и мне не хочется ночных кошмаров. Но мысль приходит ко мне. Немцы, прошу прощения за обобщение, будут делать все возможное, чтобы всё и все выглядело хорошо, прекрасно и звучало бы умно. Но кто они на самом деле? Они — самая нарциссическая нация на планете. Они считают целым миром самих себя и хотят, чтобы все вокруг с ними соглашались.

Они устраивают свой дурацкий театр, ломают самые прекрасные спектакли на куски, потому что они думают, что в таком виде это выглядит «высококультурно». И против Израиля они потому, что это создает по их мнению имидж «любителей прав человека». Если некоторые Британцы настроены против Израиля, то Немцы хотели бы быть еще больше анти-. Это бы выглядело лучше. И если они теряют контроль над процессом, как Даниел, то так тому и быть. Они будут продолжать, потому что хотят выглядеть хорошо. Любители мира. Вроде Гитти. Как WDR. Немцы волнуются за палестинцев столько же, сколько за иранцев. Нада. Зилч. Но они делают прекрасные дизайны, эти немцы, чтобы во что бы то ни стало ВЫГЛЯДЕТь КРАСИВО. И они в этом гениальны без сомнения. Больше, чем любая другая нация в мире, немцы глубоко концентрируются в визуальной красоте. И они добиваются хороших результатов. Но они не останавливаются на этом, самоуверенно думая, что если немцы всецело погрузятся в проблемы палестинцев из Газы, то в памяти сотрётся память о бурых медведях из Бухенвальда, и они будут выглядеть прекрасно в глазах всего мира.

 Германия — одна из богатейших стран на планете, но они любят жаловаться, словно это наибеднейшая страна. Лучше — не достаточно, лучше всего — не достаточно; они всегда хотят бОльшего. Всегда бОльшего. Они антисемиты и супрематисты по природе своего бытия, но они прикрывают это огромными масками-декларациями о любви и публичными объятиями. Любая вещь, выглядящая уныло, может заставить их немедленно впрыгнуть в фургон с оркестром и покататься на нем. Они хотят выглядеть здорово. Они любят делать огромные вступления прежде, чем ответить на прямо поставленный вопрос. Это потому, что они понятия не имеют, как ответить на самом деле. Но по-прежнему хочется выглядеть умно. Они любят умничать. Короче говоря, это люди, которые переоценивают свой ум и добродетель.

Эти мысли заставляют меня почувствовать себя плохо, потому что где-то глубоко внутри меня я чувствую симпатию к немцам. Надо пойти спать. Приятных сновидений!

Завтра будет отличный день. Спи спокойно, Газа. Спокойной ночи. Я в кровати. Привет, Адольф! Слышишь ли ты меня? У тебя отличная кровать. Мне она нравится.

                               (окончание следует)

 

Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/2018-znomer11-12-tenenbom/