«Все говорят: нет правды на земле» ― эти слова вложил один классик в уста другому, под правдой понимая справедливость. Увы, история не всегда справедлива. Каждый автор по ниточке вносит свое, особенное в гобелен культуры, но в его пестрых узорах часто неразличимы лица и свершения многих заслуживающих внимания индивидуальных творцов, они малоизвестны широкому кругу читателей, интересующихся литературой и искусством. Как правило, коль скоро речь зайдет о любимых писателях и поэтах, большинство перечисляет одни и те же имена «звезд». Тем важнее представляется роль наиболее зорких и чутких, умеющих уловить уникальную мелодию, интонацию, судьбу и слово, забытых или полузабытых художников слова. Уж к этим «проводникам культуры» не отнесешь слова Пушкина «Мы ленивы и нелюбопытны». Они, напротив, неугомонно любознательны и неустанны в поисках.
Мне повезло. Уже немало лет я знакома с человеком, которого я бы отнесла именно к такого рода писателям. В одиночку сражается он за историческую память о своих героях, вырывая их из песков забвения, переча модным веяниям, не давая себя оглушить отвлекающими фанфарами, которыми толпа приветствует кумиров. У этого автора нет кумиров, как и следует согласно библейской заповеди. Пишет он о разных творцах – от больших поэтов до литераторов, имена которых гораздо менее звучны, если вообще имеют значение для рассказа. Я познакомилась с Евсеем Цейтлиным прежде как с редактором популярной чикагской газеты Шалом. Позже узнала его как прекрасного прозаика, замечательного эссеиста, проницательного критика, литературоведа и культуролога, чье присутствие бесспорно ощутимо в литературной жизни Русской Америки.
***
Начну с краткой биографии. Евсей Цейтлин родился в Омске 24 сентября 1948 г. В одном из своих интервью он вспомнил:
В начале 90-х я пришел в Иерусалимский институт талмудических исследований к еврейскому мудрецу Рабби Адину Штейнзальцу. Хотел задать вопросы, без ответа на которые, казалось, невозможно жить дальше. А Штейнзальц встретил меня странной фразой: «У меня для вас есть подарок». И тут же объяснил:
«Я подарю вам ваших родных». Он протянул мне стопку ксерокопий из различных еврейских энциклопедий. Это были статьи о Цейтлиных ― известных раввинах, писателях, финансистах. Штейнзальц не сомневался: я, как большинство советских евреев, скорее всего ничего не знаю о своих предках. Увы, так и было. «Но, возможно, все они только мои однофамильцы?» ― робко переспросил я. «Фамилии у российских евреев появились относительно недавно ― генеалогию не так уж трудно проследить. К тому же я сам занимался фамилией Цейтлин. Не правда ли, ваш отец родился в Могилеве или в Шклове?» Да, мой папа Лев Григорьевич Цейтлин (1920-1980) родился именно в Могилеве, в 30-е годы его семья попала в Сибирь – скорее всего была сослана, но отец не хотел говорить об этом. Моя мама Нинель Евсеевна Цейтлина (1926‒2015; в девичестве ― Залесинская) ― из семьи сибирских евреев. Любопытный парадокс, связанный с чертой оседлости: до революции евреев не пускали даже в холодную Сибирь. Исключения делали редко ― в том числе для бывших солдат-кантонистов, каковым и был мамин дедушка. Я хорошо помню деда Абрашу ― с седыми усами и бородой, в белом полотняном костюме; он был портным-закройщиком, работал едва ли не до девяноста лет, водил меня, малыша, в омскую синагогу, пока та в одночасье не сгорела. [1]
Евсей Цейтлин
Вот основные вехи пути Евсея Цейтлина. В 1969 г. окончил факультет журналистики Уральского гос. университета, затем ― Высшие литературные курсы при Литинституте им. Горького (1989). Став кандидатом филологических наук (1978), доцентом (1980), преподавал историю русской литературы и культуры в Кемеровском гос. университете и Калининградском гос. техническом университете. Первая его статья появилась в омской газете «Молодой сибиряк» (26 августа 1962 г.) и была подписана «Сева Цейтлин»: автору было 13 лет. Его заметки и очерки о «проблемах школы» быстро сменились литературными, театральными и кинорецензиями, которые обильно печатались в омской периодике. Первой журнальной публикацией Евсея Цейтлина стал литературный фельетон «Агроном Приходько и другие» («Литературный Кыргызстан»,1968, № 6) [2]. С этого времени он постоянно печатается во многих литературно-художественных журналах и сборниках. Начиная с 1977 г. в России, США, Литве, Германии, Украине, Израиле вышло 30 изданий книг Евсея Цейтлина. Это сборники литературно-критических статей и эссе, монографии, рассказы и повести о людях искусства. Евсей Цейтлин составил четыре сборника прозы русских и зарубежных писателей. Его произведения переводились на немецкий, литовский, украинский, польский, английский, испанский языки. В 1978 г. Евсей Цейтлин был принят в Союз писателей СССР, входил в Совет по литовской литературе СП СССР, в Совет по критике и литературоведению СП РСФСР. В настоящее время является членом Союзов писателей Москвы, Литвы, Союза российских писателей, членом международного Пен-клуба («Writers in Exile»).
Евсей Цейтлин дважды эмигрировал: в 1990 ― в Литву, в 1996 ― в США. В Вильнюсе он стал научным сотрудником возрожденного Еврейского музея Литвы, главным редактором альманаха Еврейский музей. С февраля 1997 г. редактирует чикагский ежемесячник Шалом, освещающий вопросы еврейской философии, истории, культуры. Член редколлегий журналов Времена, Слово-Word,Чайка, Новый континент (США), Мосты (Германия).
***
Рассказать биографию писателя ― это, если можно так выразиться, задача с тройным дном. Надо не просто привести биографические данные, наметить внешнюю канву ― надо проследить всегда неповторимую биографию творческого «я», становление литературной индивидуальности (с этим не так просто разобраться литературоведу, критику, да зачастую и самому писателю); интересна и важна также биография книг автора, которая, как известно, часто непредсказуема и загадочна.
С чего начинается писатель? Вопрос красивый и довольно бессмысленный. Это не значит, что его не надо задавать. Это значит, что полного ответа мы никогда не получим. Отчасти на упомянутый вопрос ответил Евсей Цейтлин в одном из интервью:
Начиная с раннего детства, я был уверен, что должен разгадать какую-то тайну ― очень важную для себя. Сначала искал эту тайну в книгах. И к двенадцати годам, торопясь, прочитал целую библиотеку русских и западных классиков. В шестнадцать лет стал журналистом. В девятнадцать женился и уехал в киргизский аул преподавать русский язык, но главное ― беседовать с аксакалами. Годы складывались из встреч и поездок. Оглядываясь назад, вижу: лица сибирских шаманов, тайных учителей йоги, поселения исчезающих северных народов, лаборатории патологоанатомов, читальные залы архивов. С удивлением обнаружил однажды: с тайны, загадки начинаются и мои книги, хотя все они ― о людях искусства. [3]
Да, настоящий художник, как и настоящий ученый, подходит к жизни как тайне, не устает удивляться и задавать вопросы.
Первая книга Евсея Цейтлина, увидевшая свет в 1977 г., называлась «Беседы в дороге» [4] и была посвящена Всеволоду Иванову ― одному из самых ярких представителей русского литературного авангарда 1920-х годов. Книга не случайно открывалась предисловием ― «Знакомство с ″неожиданным″ Всеволодом Ивановым». Евсей Цейтлин писал:
Минуло уже более десятилетия со дня смерти Всеволода Иванова. Порою вспоминаешь об этом с удивлением. Все еще выходят одна за другой новые его книги. Все еще критики говорят о «незнакомом», «неожиданном» Иванове.
Ему выпала редкая, полная неожиданностей творческая судьба. При жизни Иванов стал классиком . Но… «умер очень большой, не прочтенный нами писатель», — как всегда парадоксально и пронзительно закончил свои воспоминания о нем Виктор Шкловский.
Емкий смысл этих слов читатель постигал постепенно. Когда открывал для себя произведения Вс. Иванова 20‒30-х годов — переизданные, как стало принято говорить, «незаслуженно забытые». Когда знакомился с романами, пьесами, киносценариями, рассказами, к сожалению, лишь после смерти извлеченными из архива мастера. Тороплюсь уточнить. Эта книга тоже о «новом» Вс. Иванове. О мудром наставнике молодых авторов, о глубоком, своеобразном исследователе литературы. [5]
«Как становятся писателями? Как проходят в искусстве неминуемый и трудный путь ученичества?» ― задавал вопрос Евсей Цейтлин. И его книга необычно, по-своему ответила на эти вопросы. Как выяснилось, в государственных и личных архивах хранится несколько сотен рецензий, отзывов, писем Вс. Иванова молодым литераторам. Большинство материалов было еще не известно читателям. Евсей Цейтлин не просто ввел их в научный оборот ― он поставил перед собой задачу «восстановить ″школу” Иванова, понять ее основы». Потому автор разыскивает учеников мастера, стремится узнать: какую роль сыграли в их судьбе встречи с Вс. Ивановым? И, конечно, определяя основные этапы становления литератора, Евсей Цейтлин приоткрывает лабораторию самого Всеволода Иванова. И это тоже ― уникальный урок.
В течение десятилетий Иванов думал про «тайное тайных» литературы, задавался вопросом о том, как научиться управлять вдохновением. А главное ― по меткому слову Горького, Иванов умел великолепно «ссориться с самим собой». Всю жизнь он искал новые темы, обращался к новым для себя жанрам, обретал новый стиль и решительно отвергал то, что оставалось позади, в прошлом». [6] Первая книга Евсея Цейтлина приобрела известность еще до публикации. Отдельные главы и фрагменты будущей книги печатались в журналах Сибирские огни, Урал, Дальний Во¬сток, Байкал, Сибирь, Литературное обозрение и других, в различных сборниках, в Литературной газете (1972–1976 гг.).
Эстетическим и литературным взглядам Всеволода Иванова была также посвящена диссертация Евсея Цейтлина. Позднее он написал еще две книги о творчестве Вс. Иванова, немало статей и большой концептуальный комментарий к тому пьес Вс. Иванова, которого В.И. Немирович-Данченко считал гениальным драматургом, но большинство сценических работ которого так и не увидело света рампы. [7]
***
Пристальное внимание к судьбе литератора, к психологии его творчества ― отличительное свойство Евсея Цейтлина. Свою книгу «Писатель в провинции» [8] автор начал словами: Рукописи не горят, но сгорают человеческие судьбы. Тут одна из горьких тем подлинной, еще не написанной истории нашей литературы. Особенно трудна участь провинциального писателя, подчеркивал Евсей Цейтлин:
В самом слове — «провинция» — есть нечто щемящее, почти безысходное. Сразу вспоминаешь русских классиков: они писали о тоске и унынии захолустных городков, о дикости уездных нравов, о гибели талантов в глуши. «В Москву! В Москву! В Москву!» — как заклинание повторяли героини Чехова. [9]
Евсей Цейтлин резонно замечал: «Конечно, минули годы, минула жизнь, о которой говорили классики». Однако «проблема провинциального литератора» сегодня ничуть не менее болезненна. Сборник «Писатель в провинции» подводил итог: в 1970‒80-е гг. Евсей Цейтлин написал немало очерков и статей о талантливых писателях Сибири, которых упорно не «замечала» столичная критика. Часто их судьбы складывались трагично, многие ― как ярко одаренный прозаик из Кузбасса Виктор Чугунов ― ушли из жизни совсем рано. Эти материалы публиковались во многих изданиях, составили цикл книг Евсея Цейтлина: «Всегда и сегодня…» (Кемерово, 1980), «Так что же завтра?..» (Кемерово, 1982), «Жить и верить…» (Кемерово, 1983), «Свет не гаснет» (Кемерово, 1984), «О том, что остается» (Иркутск, 1985), «На пути к человеку» (Кемерово, 1986).
В эти же годы Евсей Цейтлин создает серию оригинальных «портретов» национальных культур. Перед читателем ― Литва и Горная Шория, Армения, Якутия, Тува… Автор, как всегда, задается непростыми вопросами: как рождается национальная культура, в чем миссия национального художника. А собственную миссию он видит и в том, чтобы служить своеобразным мостом, «проводником» между культурами (то, о чем сам Евсей Цейтлин писал в применении к некоторым из своих реально существующих героев). Задача эта ярко воплощена в документальной прозе, собранной Евсеем Цейтлиным в сборнике «Несколько минут после. Книга встреч» [10]. Наиболее полно, несомненно, в книге представлена судьба и творчество основоположника литовской литературы, поэта восемнадцатого века Кристионаса Донелайтиса. И опять перед нами ― загадки судьбы творца и загадки его поэмы «Времена года», которую справедливо считают энциклопедией литовской жизни, краеугольным камнем национальной идентичности народа. Донелайтис был пастором, читал свою поэму с амвона ― как назидание прихожанам. Когда он умер, никто не подозревал, что хоронят гения. Самое удивительное, что и он не думал о себе как о литераторе, заносил с тревогой в дневник: «…надо оставить что-либо потомкам. Ах, если бы я еще мог делать барометры!» В повести прошлое сплелось с настоящим: Евсей Цейтлин рассказывает о Донелайтисе, поворачивая его биографию разными гранями, искусно переплетая судьбу поэта и жизни его духовных потомков. Повесть «Голос и эхо. Литовская тетрадь» была четырежды переиздана в 80-е гг. на русском и литовском языках. Она вызвала большой общественный резонанс, так как совпала с новой эпохой литовского национального возрождения.
«У разных культур ― разные корни, но одно небо». Эти слова, когда-то написанные Евсеем Цейтлиным, ― не просто декларация, а мощный посыл к собственному творческому поиску, направленному в сторону исторических судеб и культур. Много ли вы знаете, дорогой читатель, о культуре малых народов Севера и Сибири? Например, юкагиров, живущих за полярным кругом, ― их история насчитывает около десяти тысяч лет? О культуре шорцев или тувинцев? О том, в частности, как был связан яркий талант юной художницы Нади Рушевой с культурой ее родной Тувы? Непросто рождалась эта книга Евсея Цейтлина, после прочтения которой, по меткому слову Дины Рубиной, возникает ощущение «как будто ты вдохнул огромный глоток чистого ветра каких-то неслыханных пространств». Автор признается:
Летел и ехал. Все время боясь опоздать. Читал чьи-то исповеди, поселившиеся теперь в архиве, чужие письма с уже умершими тайнами и всегда живой страстью, старые газеты, на страницах которых бушевали грозы прошлого. Но главное — встретил людей, не похожих на тех, кого знал раньше. Есть ли другое, более точное измерение дорог? Становится обыкновенной экзотика. Увы, постепенно тускнеет в памяти даже природа. Однако навсегда остаются с тобой людские судьбы. Именно их и пытался понять. [11]
Евсей Цейтлин пишет без позы и вычурности, художественно и лаконично.
Осень в Кызыле спокойна-торжественна. Краски природы резки, но не спорят друг с другом. Вода в Улуг-Хеме тяжела. Листья падают медленно. В такие дни думаешь о неторопливой вечности. Хочется остаться в Туве навсегда. [12]
Размышления автора незаметно превращаются в афоризмы:
…Я подумал, что чужая жизнь тоже похожа на театр. Не только потому, что ты никогда всего не поймешь в ней, но и потому, что рано или поздно приходится расставаться ― занавес закрывается. [13]
***
Интерес и уважение к чужим культурам не подменяют у Евсея Цейтлина стремления узнать и сохранить культурное наследие своего народа. Как и когда пришел он к еврейской теме? Вот еще одно признание автора:
В конце восьмидесятых, когда советская империя уже дышала на ладан, я стал записывать устные рассказы евреев. Это решение пришло не сразу, к тому же необычно — во сне. Почти каждую ночь мне снился старый еврей с большими печальными глазами. Он неизменно молчал, но при этом, кажется, о чем-то меня просил. Проснувшись, я пытался понять — о чем? Наконец, догадался. Миллионы людей (несколько поколений), думал я, могут уйти в небытие, так и не рассказав правду о себе и своем времени, когда само слово «еврей» было зачастую непроизносимо на языках народов СССР. Нет, не зря нобелевский лауреат Эли Визель назвал советских соплеменников «евреями молчания»… Только спустя много месяцев я осознал, насколько резко переменил — переломил — свою жизнь. Из успешного литературоведа и критика, вузовского доцента я на долгие годы превратился в интервьюера, гоняющегося за людскими судьбами. Исход из страны красных фараонов становился тогда массовым. Своими историями — в чем-то невероятными, в чем-то обычными — делились со мной активисты недавно возникших еврейских организаций, бывшие узники гетто и концлагерей. Я слушал невольные признания в очередях у посольств. Встречался с литераторами, писавшими на идиш, их вдовами, детьми: чаще всего это были люди, чьи души навсегда искорежил страх. В моих тетрадках появились записи «еврейских снов». Мне казалось: разгадывая их, можно понять чужое молчание. [14]
Размышляя над словами Евсея Цейтлина, хочу заметить, что идти на зов совести и интуиции ― поступок, требующий и мужества, и верности своему чувству и дару. Не все способны на такое, но благодаря тем, кто умеет расслышать пеленги времени, мы получаем драгоценные документы эпохи, живые свидетельства современников. Они, эти свидетельства, могли бы кануть в небытие, но находятся люди, вытаскивающие их на свет Божий и передающие, как эстафетную палочку, следующим поколениям.
В самом начале 1990-го Евсей Цейтлин переехал в Литву: он считал, что «именно здесь логичнее всего продолжить записи еврейских историй — ведь литваков (так издревле называют литовских евреев) во многом обошли ветры ассимиляции». Бесспорно, это был эксперимент:
Общество спешило резко и сразу сбросить ледяной панцирь советских догм. А люди оттаивали трудно. Мне не раз казалось: мои собеседники мысленно оглядываются: «Где я?» Словно переспрашивают себя: «Что случилось за эти десятилетия с душой?» Они часто воспринимали лежащий на столе диктофон как возможность очиститься, вернуться к истоку. [15]
Так и родилась книга Евсея Цейтлина «Долгие беседы в ожидании счастливой смерти. Из дневников этих лет». [16] В аннотации к одному из изданий говорится:
В Вильнюсе, который когда-то называли литовским Иерусалимом, встречаются два писателя. Старый и молодой. Старый тяжело болен и готовится к смерти. О чем их беседы, длящиеся пять лет? Это путь в лабиринте. Это медленное и странное погружение в глубины человеческого сознания…».
Евсей Цейтлин ведет дневник этих встреч с героем, которого в дневнике и книге обозначает условно ― «й». Через его личностную трагедию очевидной становится судьба целого поколения литовских евреев, которые, даже если им удалось выжить, пройдя адские жернова гитлеризма и сталинизма, вынуждены были пожертвовать своей национальной и культурной идентичностью, мимикрироваться под общий фон. А писатель й ради спасения собственной жизни должен был разрушить свой художнический дар. Долгие десятилетия й живет под прессом постоянного страха, давившего и унижавшего душу. Торопливо и тайно он сжигает свои рукописи на идиш, отказывается от родного языка в пользу чужого, которым ему не суждено овладеть до желанной степени свободы и словотворчества, так необходимым литератору.
Французско-русский прозаик и поэт Николай Боков замечает:
Сказать, что Цейтлин пишет свою книгу, мало: он строит ее у нас на глазах. Читатели ее ― многократные свидетели: рождения текста, эволюции и смерти главного персонажа, ― реального человека, литовского драматурга Йосаде; но и сам автор, писатель Евсей Цейтлин, видимо, переживает эволюцию во время писания книги, он все более любит своего героя. И сам читатель не остается в стороне. В этом движении всех трех ― персонажа, автора и читателя ― уникальность и очарование «Бесед», и в то же время сложность книги.[17]
Писательский скальпель Евсея Цейтлина вскрывает пласты сознания человека, который слишком многое хотел бы спрятать не столько от властей, сколько от себя самого. Как и во всех книгах Цейтлина, я здесь тоже слышу авторский голос. Евсей Цейтлин умеет задавать вопросы, на которые трудно не ответить, он докапывается до правды во всей ее многомерности.
Уже более двух десятков лет книга Цейтлина «Долгие беседы в ожидании счастливой смерти» живет интересной и во многом самостоятельной жизнью: она имеет огромную прессу, о ней делают доклады на международных научных конференциях. [18] Критики обращают внимание на ее изощренную композицию, «магнетизм», особое интеллектуальное напряжение.
Профессор Анатолий Либерман замечал:
Из разговоров, раздумий и случайно брошенных замечаний скомпоновано целое, столь искреннее и освещенное столь трагическим светом, что эту книгу можно было бы назвать романом, причем романом замечательным [19].
Критик Лев Аннинский, первым откликнувшийся в журнале Дружба народов на появление книги, воскликнул:
…Трагическая исповедь, записанная из уст человека, который ждет смерти как избавления от мук совести. Философский аспект этого репортажа о собственном умирании достоин отдельного разговора, в контекст которого надо будет включить толстовского Ивана Ильича, а также академика Павлова, Николая Островского и, пожалуй, того американского интеллектуала, который предложил всем желающим наблюдать его агонию по каналам Интернета [20].
Журнал «Новое литературное обозрение» и газета Frankfurter Allgemeine Zeitung поместили большую статью Виктора Кривулина:
…Жанр «Долгих бесед»… есть производное от судьбы и личности главного персонажа, и в каком-то смысле необычная форма книги Цейтлина является наиболее адекватным выражением сложной нравственно-этической и социальной ситуации в Литве (и шире ― в Восточной Европе). Ситуации, до сих пор не преодоленной окончательно и способной быть источником новых конфликтов, новых человеческих трагедий. [21].
Дина Рубина утверждает:
Книга Евсея Цейтлина «Долгие беседы в ожидании счастливой смерти» не имеет аналогов в русской литературе. В мировой литературе ее можно было бы сравнить с записками Эккермана о Гете, если б героя Цейтлина можно было бы сравнить с Гете в чем-нибудь, кроме долголетия. Это кропотливый, длительный и талантливый эксперимент по изучению истории человеческой души, ее страхов и мучительной борьбы с ними, история поражения и мужества и окончательного, возведенного самим героем, одиночества. [22)
Но не забудем главное. Мне думается, что если б состоялся суд над тоталитаризмом, эта книга Евсея Цейтлина могла бы выступить важным свидетелем.
***
«Тайнопись Евсея Цейтлина» ― так назвал писатель Сергей Юрьенен свое эссе о книгах Евсея Цейтлина, созданных в эмиграции. Он замечает:
Евсей Цейтлин — прозаик, эссеист, литературовед — создал особый, психоаналитический жанр нон-фикшн. «Из дневников этих лет» — подзаголовок многих его работ. «Мне (говорит нам автор) прежде всего интересен человек, который, мучительно разгадывая собственные сны… пытается прикоснуться, приблизиться к тайне своей судьбы. Книга как сеанс самораскрытия. Возможно, впервые и писатель раскрывает здесь тайны своей уникальной психотехнологии. Литература как терапия. Больше того. Литература, которая не только с изумительной чуткостью улавливает SOS, но и спешит на помощь. И спасает. Вполне конкретно. «Встань и иди»…» [23].
Да, за внешней фрагментарностью дневника в книгах Евсея Цейтлина читателю открывается сложный замысел автора. Дина Рубина пишет в послесловии к сборнику «Одинокие среди идущих»:
На первый взгляд ― это дневниковые записи, из тех, что заполняют записные книжки любого писателя. Но когда погружаешься в них, то понимаешь: ничего случайного нет в этой книге. Повествование выстроено так, что череда лиц, картинок, якобы незначительных и будничных наблюдений, записи снов посторонних людей… ― все становится колесом твоей личной судьбы, нескончаемым разговором с Создателем. Как всегда у Евсея Цейтлина, поражает психологическая и архитектурная выверенность чередования эпизодов, когда ― как говорил Иосиф Бродский ― «качество текста зависит от того ― что за чем следует». Читаешь, и, двигаясь от одного эпизода к другому, понимаешь: иначе построить книгу было невозможно. Тут нельзя тронуть ни одного слова. Персонажи Цейтлина ― самые разные, и обычные и незаурядные люди ― одновременно и мудры, и жестоки, и смиренны и растерянны. Здесь нет ни капли притворства, ни капли лжи. Спокойная, умная и беспощадная в своей глубинной доброте книга. [24]
В характерах этих героев Цейтлина поражает их многомерность. В них присутствует второй план, они объемны, а не плоски. Они загадочны, как это ни странно говорить по отношению к героям документального повествования. И всегда после прочтения остаются вопросы. Почему писатель Иосиф Рабин тридцать лет хранил в своем архиве антисемитское письмо-поклеп («Одно письмо»)? Почему вдова расстрелянного еврейского поэта Дина Харик неизменно оптимистична, хотя она пережила немыслимое ― гибель мужа, лагерь, вечную разлуку с детьми («Вспомнить не все»)? Ошибалась ли гадалка, предсказывая судьбу библиотекаря Леи из Кемерова («Знак смерти на линии жизни»)? Книги Евсея Цейтлина не назовешь публицистикой или документальной прозой. Это, считают критики, ― художественные произведения, написанные на фактической основе, они ― на грани жанров. Вот дневниковая новелла «Пыль». Ее героиня – пожилая учительница музыки ― твердит с вызовом: «Евреи – это пыль». Пантофель ничуть не сомневалась, что ее утверждениям не нужны доказательства, но все же порой развивала свое сравнение:
― …Вы не задумывались, почему их всюду ненавидят? А ведь все так просто! Народ, как и любой человек, имеет срок жизни и должен умирать вовремя, а не путаться под ногами у молодых. Евреи же… Они давным-давно отжили свое и теперь мешают всем: хитрят, подлаживаются, втираются, куда только можно… Ну как же надоела их извечная скорбь, их претензия на всезнание, предвидение: все уже было, было, было…
В этой новелле читателю открывается многое в еврейской судьбе, что сокрыто от постороннего взгляда. Один из мотивов объясняет замечание автора:
Антисемитизм, встречающийся среди самих евреев, не так уж таинствен, непонятен, как порой кажется. Это противоестественная, но вполне объяснимая реакция загнанного судьбой человека. Однажды он начинает ненавидеть соплеменников, которые якобы виноваты в его неудачах и несчастьях, а иногда ― странно абстрагируясь ― не может уже выносить самого себя. [25]
Рассказ «Пыль» ― всего две с половиной страницы, но зато как написано! Реалистичен и по-настоящему художественен рассказ о судьбе поэта Альфонсаса Буконтаса, еврейского ребенка, которого спасли и растили, рискуя жизнью, литовские крестьяне («Человек и судьба «по ту сторону слов»). Я усматриваю в этой книге, как и в «Долгих беседах», дань авторской сопричастности судьбе своего народа. Несомненно, чувство это основано на любви и желании сохранить, спасти от забвения то, что любишь. Евсей Цейтлин пишет об Альфонсе Буконтасе: «…для еврейского литератора родина ― это наша история. Поэт живет в истории, а потом навсегда растворяется в ней». [26] Мы можем применить эти слова и к творчеству самого Евсея Цейтлина.
Книга «Послевкусие сна» [27] ― своеобразный прорыв автора в излюбленную область исследования психоаналитиков. Один из главных сюжетов книги связан с настойчивым интересом Евсея Цейтлина к тому, как человеческие судьбы просвечивают сквозь сны. Автор таким образом попытался проникнуть в «коллективное бессознательное» своего народа, ухватить ускользающую нить, которую на его глазах пряли дряхлые Парки, если заимствовать выражение Мережковского… Книга оригинальна как по замыслу, так и по манере изложения. Обложка с картиной художника Андрея Рабодзеенко загадочна и притягательна, и так же притягательна сама книга.
Справедливо замечание критика Виктора Финкеля:
«…Это томография, пространственное исследование тонкой структуры еврейского сознания». Знакомя читателя с книгой Евсея Цейтлина, В. Финкель приводит из нее характерные цитаты, передающие атмосферу повествования:
«У них особое выражение глаз» (помните? эсэсовцы определяли евреев по печали, по мировой грусти в глазах).
«Нежность, решимость перехитрить судьбу, спокойное ожидание горькой, как у всех нас, дороги…» (о глазах молодой еврейской женщины).
«Страх, однажды поселившийся в душах…»
«С двадцати пяти до тридцати мне снилось все одно: за мной гонятся! И хотят не просто избить — уничтожить!»
Это трагическое перечисление можно продолжать бесконечно долго, ― подводит итог В. Финкель.
― Когда-то в России, я услышал грустную шутку — маленький мальчик сказал: когда я вырасту большим, я стану маленьким и незаметным. Оказывается, это не просто шутка, это слова раввина Адина Штейнзальца, которые цитирует Евсей Цейтлин:«Надо выжить. А чтобы выжить, надо быть незаметным…» И вообще, все это о нас, о еврейском народе. И я подумал, что у книги Евсея Цейтлина могло быть и совсем другое название — «МЫ», если бы его раньше не использовал Замятин. Писатель, психолог, тончайший наблюдатель и исследователь Е. Цейтлин ведет нас в подспудные, внематериальные и, вместе с тем, реально существующие области еврейского сознания и подсознания, два тысячелетия формировавшегося в галуте. [28]
Профессор Елена Краснощекова, как некоторые другие критики, заметила о «Послевкусии сна»:
«Автор создал свой особый метажанр (естественное слияние литературно-публицистических, критических, собственно художественных элементов)». Она увязывает проблематику сборника, как и ряд других книг Евсея Цейтлина, с трагической судьбой европейского еврейства в XX веке и опытом еврейской эмиграции в США [29].
Я могла бы добавить к ее словам, что у Евсея Цейтлина есть свой художественный мир, в котором немалое место занимает пустыня, одиноко бредущий путник, пытающийся понять смысл и предназначение своего пути. Для него не случайны названия: эссе «Остановка в дороге», книга «Одинокие среди идущих», цикл «Откуда и куда». Эти округлые «О» в начале названий очерчивают круг, за который не вырваться человеческому одиночеству, и только художнику дано постичь чужую душу и печаль, как свою, только художник и любовь, прорывая границы, позволяют остальным увидеть и понять то особенное, что хранит замкнутая окружность… А ведь творчество и рождено любовью к тому, о чем пишешь!
***
О символике названия у Евсея Цейтлина задумывается и старейший критик русского зарубежья Белла Езерская:
«Евсей Цейтлин назвал свою книгу ″Откуда и куда″. [30] В этом названии отсутствуют подлежащее и сказуемое, но смысл понятен: откуда и куда мы идем. В Библии начальная и конечная точка Исхода определены. В новейшей истории под Исходом подразумевается массовый отъезд евреев из страны ″красных фараонов″, именуемой Советским Союзом. Куда? Пункты назначения ― Израиль, США, Канада, Германия, Австралия, Новая Зеландия ― где только ни встретишь нашего брата! Перемещение в пространстве не суть важно, считает автор, главное ― путешествие, которое человек совершает внутрь себя, в глубины собственного сознания, дабы получить ответ: кто он, откуда он и зачем живет на этой земле». [31]
Перед нами ― цикл очерков о писателях на дорогах Исхода. Как отметила та же Белла Езерская,
Евсей Цейтлин, «продолжая традицию, начатую еще в Сибири и потом в Литве, ″раскапывает″ в эмиграции талантливых людей и выносит их творчество на суд читателей. Тут и ″хранитель культуры эмиграции″ искусствовед Ванкарем Никифорович. Писатель и историк Аб Мише (Анатолий Кардаш): идя дорогой Исхода, он напишет книгу ″Черновой вариант″ ― огромный труд, касающийся различных аспектов ″еврейского вопроса″, своеобразный ″допрос″ истории. Знаменитый детский писатель Ефим Чеповецкий: в эмиграции его творчество, высоко оцененное С. Маршаком и Л. Кассилем, обретает ″новое дыхание″. Ищущий себя на перекрестке культур двуязычный поэт Гари Лайт, попавший в эмиграцию ребенком. Доктор технических наук, профессор Семен Ицкович: переехав из Минска в Чикаго, он за несколько лет стал одним из самых интересных русскоязычных публицистов США. Писатель и историк Семен Резник, бросивший перчатку ″самому Солженицыну″ и резонно переспросивший автора книги ″Двести лет вместе″: ″Вместе или врозь?″. В цикле эссе Евсея Цейтлина ″Откуда и куда″ немало имен и судеб. Мы видим, что путь писателя-эмигранта по символической пустыне труден. На этом пути герои Евсея Цейтлина обретают духовное наследие предков, осознают свое творческое предназначение».
В течение многих лет в различных изданиях русского зарубежья публиковались беседы Ванкарема Никифоровича с Евсеем Цейтлиным. Они помещены в конце книги «Откуда и куда» и служат логическим ее продолжением.
«Ведь думать о смысле эмиграции, ― убежден Евсей Цейтлин, ― значит ― перепроверить сделанный когда-то выбор, всмотреться в пролетевшие годы, вспомнить о своей миссии на земле, вслушаться в тихий голос собственной души. Что может быть важнее и сокровеннее этих размышлений?» [32].
По мнению писателя,
«эмигрантские трудности» носят вовсе не временный характер. Потому что дело ведь, в конце концов, не в «куске хлеба»… Все дело ― в состоянии души. В том, что по большому счету эмиграция ― это всегда трагедия. В лучшем случае ― драма…» Но как известно, в истинной трагедии обязательно присутствует катарсис, очищение. Сходные чувства часто испытывает эмигрант. К тебе приходит внезапное прозрение, точнее ― новое зрение. Вдруг понимаешь, что счастлив и свободен. А главное ― тебе, оказывается, выпал редкий, удивительный шанс, которого лишены миллионы людей на земле. Это шанс прожить еще одну жизнь. Эмиграция предлагает человеку возможность начать все с начала. Не правда ли, это и есть спасательный круг? Тут и возникает гармония жизни: пейзаж за окном кажется ― внезапно? – родным [33].
Трудный вопрос предлагает Евсей Цейтлин читателю: «Что, собственно, является нравственной опорой в жизни эмигранта?» Писатель оглядывается назад:
В той нашей жизни опорой личности часто была литература. И это было совершенно закономерно. Тем более, если вспомнить, что происходило в СССР. Советская власть стремилась «ликвидировать» ― как «пережиток» ― религию, и очень многие люди заполняли создавшийся вакуум литературой. Можно сказать: классика противостояла большевизму. Некоторые современные писатели тоже были символами духовного сопротивления. Зачастую негромкого, как, например, Юрий Трифонов. Но ― важного. А что же в эмиграции? Я часто с удивлением думаю: каким же тонким бывает в человеке этот слой культуры, рискну сказать больше ― слой интеллигентности. Символичен пример: многие семьи привозили с собой в эмиграцию огромные библиотеки. Побудительный мотив был так понятен! Люди, собираясь в эмиграцию, стремились захватить с собой привычную «духовную опору». Тем более что такие библиотеки собирались годами, если не десятилетиями… Но вот уже люди многого добились в новой жизни, вот уже покупают большой дом, однако в этом доме не находится места для библиотеки… Оказывается, книги… мешают. Тому есть много различных и серьезных причин… Во-первых, это «кризис чтения» в Америке: о нем так много сейчас пишут, но, конечно же, кризис назревал уже давно. Во-вторых, очевидно: за последние пятнадцать-двадцать лет в современной русской литературе во многом произошла резкая смена эстетических и этических ориентиров. А главное ― изменился сам тип писателя. Он уже давно не учитель жизни, не властитель дум, не певец тайной свободы. И книги давным-давно издаются в России совсем маленькими тиражами. Какая уж там «духовная опора» для миллионов людей!»
Евсей Цейтлин продолжает:
«Что и как читают эмигранты ― это тема, достойная отдельного разговора… Но речь о другом. Речь о том, является ли литература, как прежде, духовной основой жизни? Если же такой основы нет вообще, то логическое продолжение этого ― депрессия, что так знакома многим; растерянность перед новыми проблемами жизни… [34]
Евсей Цейтлин переспрашивает:
Почему так важен этот, порой такой мучительный процесс самоанализа? Дело в том, что подлинную духовную опору человек может найти только в самом себе. Так утверждают психологи. А по большому счету подлинную опору личность всегда находит в Боге. И тут нет противоречия: ведь в каждом из нас, в частности, в каждом еврее живет Божественная душа.
Снова повторю здесь мысль, которая кажется мне принципиальной: мы все еще идем по пустыне. Идем из Египта, побеждая в себе рабов, обретая истинную духовность. Высокую духовность, а не ту, которая в Советском Союзе была нам прописана товарищем Сусловым. Согласно Торе, этот выход из Египта не только повторяется в каждом поколении, но и продолжается каждый день. Чем конкретно наполнен день в «пустыне»? Любавичский Ребе сравнивал человека, преодолевающего рабство, с больным. Причем Ребе выделял два одинаково необходимых процесса. Во-первых, нужно поставить точный диагноз. Во-вторых, нельзя медлить с лечением… Так что наша сегодняшняя попытка задуматься о трагических сторонах жизни эмиграции ― это, в сущности, попытка уяснить «историю болезни».
И здесь, повторяю, нет пессимизма. Стоит вспомнить в связи с этим одну интереснейшую концепцию иудаизма: спуск ради подъема. О чем тут речь? Чем ниже падаешь, тем выше потом можешь подняться.
Новый день в «пустыне». Вглядываюсь в лица тех, с кем идем вместе из страны красных фараонов. Вижу: очень многие получили там сильную «атеистическую прививку». Тем не менее все больше людей приходит сейчас к иудаизму. Я говорю об этом потому, что наша, последняя, волна эмиграции ― это ведь еврейская эмиграция. И молодые, и пожилые, и люди среднего возраста находят сегодня в иудаизме опору жизни. Обретают с помощью иудаизма открытое сознание, способность воспринять новую реальность, способность увидеть и осуществить в ней себя. Конечно, это особенно важно в тот момент истории, когда современной цивилизации противостоят варвары. [35]
***
И в этой связи нельзя не сказать о работе Евсея Цейтлина в чикагской газете Шалом. Издание известного в США и любимого многими ежемесячника ― злободневно и важно для поддержания исторической памяти. Шалом выходит за рамки «местной» газеты как по тематике, так и по глубине освещаемых проблем. Первая еврейская газета Среднего Запада, издающаяся на русском языке, существует с 1977 г. и подает завидный пример творческого долголетия в стране, где эмигрантская публицистика, как правило, недолговечна. Шалом издает организация Любавичских хасидов F.R.E.E (Friends of Refugees of Eastern Europe ― Друзья беженцев из Восточной Европы). С признательностью вспомним тех, кто стоял у истоков «Шалома»: это Рейца Кософски, Бецалел Шиф, Рабби Нафтоли Гершкович, Даниил и Нина Пейсины. Сегодня у Шалома, вне всякого сомнения, свое лицо, и это лицо светится добротой и духовностью. Писатель Дина Рубина подчеркивает:
«Издание газеты или журнала на языке меньшинства в огромной стране ― всегда равно подвигу; это особенные усилия, а значит, особенная страсть. Страсть ― во что бы то ни стало ― к сохранению родного языка» [36]
Газета долгие годы издается под духовным руководством рабби Шмуэля Нотика, главного раввина и исполнительного директора организации F.R.E.E. Большого Чикаго, главного редактора Шалома. Но, бесспорно, основная редакторская нагрузка легла на плечи Евсея Цейтлина. В статье, посвященной 40-летию Шалома, рабби Шмуэль Нотик пишет:
«Хочу сразу с благодарностью отметить: сегодняшний облик, популярность и авторитет Шалом обрел прежде всего благодаря писателю Евсею Цейтлину. В эти дни исполнилось двадцать лет с тех пор, как Евсей Цейтлин стал редактором ежемесячника. От души поздравляю нашего замечательного редактора с двойным юбилеем!». [37]
Приведу также мнение профессора Анатолия Либермана, который писал о редакторской работе Евсея Цейтлина:
«Его усилиями ежемесячный журнал Шалом стал одним из интереснейших изданий полугазетного формата в диаспоре». [38]
Сверхзадачу Шалома Евсей Цейтлин не раз определял так: помочь «евреям молчания» найти себя. Примечательно интервью В. Никифоровичу, которое дал Евсей Цейтлин в связи с 30-летием издания:
Я думаю, что тридцатилетие русско-еврейской газеты ― прекрасный повод задуматься о проблемах существования и выживания прессы в эмиграции. Подчеркну это слово: выживание. Увы, многие издания гибнут, как мотыльки, едва начав свой полет. У Евсея Цейтлина есть свое видение того пути, которым идет газета, и судя по читательской любви и популярности, это видение его не обманывает. Разрабатывая новую концепцию газеты, он думал о том, как сохранить дух и традиции, но ― одновременно ― ответить на запросы времени… Повторяю, мы не стремимся конкурировать с ежедневными и еженедельными изданиями. Сегодня у нас практически нет информации. Наши основные жанры ― проблемная статья, эссе, очерк, рассказ… По форме «Шалом» газета, а по внутренней структуре ― журнал, в котором освещаются различные аспекты иудаизма, еврейской истории, философии и культуры. Признаюсь, мне очень приятно слышать от наших читателей: «Я открываю «Шалом» поздно вечером…» Или: «Я читаю ″Шалом» ночью″ Видимо, наступает время, когда человек отходит от суеты дня, ― ему хочется задуматься о вечном. Этого просит, требует его душа. [39]
«Коллективный портрет» старейшего издания Америки возникает в размышлениях авторов и читателей Шалома.
Д-р Леонид Стонов (Объединение Комитетов в Защиту Евреев в бывшем СССР, директор Бюро по правам человека и соблюдению законности в бывшем СССР):
…Чистый язык газеты, острота многих публикаций, широкий состав авторов из разных стран создают ощущение культурной непрерывности и глобализации. Недаром газете присвоено такое теплое название! Шалом пронизан еврейским духом, светлым оптимизмом, божественностью, он помогает приобщиться к еврейской религии и жизни. [40]
Нехама Шварц (Беркинблит), публицист, США:
Эта газета выполняет уникальную функцию в русскоязычной прессе Америки: она приносит в еврейский дом еврейское слово, не разбавленное модными, чужеродными еврею темами. Исключительная заслуга в составлении этой прекрасной газеты принадлежит редактору Евсею Цейтлину. [41]
Писатель Семен Резник утверждает:
мало какие из изданий русского зарубежья могут состязаться с Шаломом по уровню интеллигентности. [42] Поэт и математик Борис Кушнер отметил в Шаломе удивительный баланс между духовно-религиозным и светским. В частности, он пишет: Здесь можно найти и просветительские беседы о духе, ритуалах, обычаях иудаизма, и острую публицистику, и настоящую литературу… И всё это ― на высоком уровне. Трудно найти что-либо сопоставимое на русском языке и в США, и в России. Эти особенности журнала сделали меня сначала многолетним читателем, а затем и автором Шалома. [43]
Многие деятели культуры русского зарубежья, подобно израильскому писателю и историку Аб Мише (Анатолию Кардашу), говорят о редакторской работе Евсея Цейтлина:
«Шалом» и Евсей Цейтлин ― соединение этих имён, издания и его редактора, дали замечательный результат, много лет радующий многочисленных читателей, неравнодушных к еврейской жизни. Мир евреев, тени его прошлого, нынешнее разноцветие и загадочное будущее ― всем этим насыщены страницы «Шолома», в русскоязычной прессе Америки они ― из самых мáстерских. [44]
Особый аспект в деятельности Шалома выделяет писатель Владимир Батшев, редактор журналов Литературный европеец и Мосты (Германия):
Русская литература за рубежом переживает нелегкие времена. Едва ли были худшие. И то, что она живет, развивается и не сдается, одна из заслуг Шалома: его страницы всегда открыты для писателей, разбросанных в Диаспоре, и поддержка Шалома и его замечательного редактора Евсея Цейтлина для многих является стимулом дальнейшего творчества, которое непросто продолжать в сложных условиях эмиграции. [45]
Мысль Владимира Батшева, кажется, продолжает искусствовед и критик Белла Езерская:
…меня интересовало мироощущение художников, вынужденных творить в отрыве от родной почвы и героически преодолевающих языковый, психологический, экономический и прочие барьеры. Интерес Шалома к этой же теме привел к тесному сотрудничеству. Далеко не последнюю роль сыграла личность редактора Евсея Цейтлина, с которым меня объединяет общий взгляд на многие явления и привлекает его трепетное отношение к вымирающему подвиду homo sapiens ― человеку пера. [46]
Многие из тех, кто пишет о работе Евсея Цейтлина как редактора, единодушно отмечают его бережное отношение к автору. Тут нет случайности. Так получилось, что еще в начале своего творческого пути Евсей Цейтлин четко сформулировал для себя основные принципы редакторской деятельности.
…Один из главных вопросов редактирования, ― писал Евсей Цейтлин в книге «Беседы в дороге» (1977), ― вопрос о границах редакторского вторжения в рукопись. (…) Пушкин, Некрасов, Салтыков-Щедрин, Короленко, Горький многократно подчеркивали: все существенные поправки должны вноситься в текст только самим автором. Эта точка зрения сегодня бесспорна. Отчего же эту теоретическую аксиому снова и снова приходится доказывать на практике? Дело в том, что на редкость живучей оказалась и другая традиция, идущая из XIX века, ― традиция таких редакторов, как О.И. Сенковский, А.А. Краевский, М.Н. Катков, ― с их бесцеремонным отношением к автору, к литературному труду. [47]
Увы, в практике многих русскоязычных эмигрантских изданий последняя тенденция явно взяла верх. Очевидно и последовательно этому противостоит деятельность Евсея Цейтлина ― одного из глубоких и талантливых редакторов современного русского зарубежья.
Размышляя о судьбе русской прессы в эмиграции, Евсей Цейтлин говорит:
…Уместно вспомнить сейчас: газета ― это и летопись эмиграции. Летопись, конечно, не бесстрастная, наоборот ― привлекательная своей субъективностью, своим многоголосием. Однако кто сохранит эту летопись? Кто донесет ее и до наших потомков, и до будущих исследователей русскоязычной эмиграции?
Трудные и грустные вопросы. Очень многие издания не найдешь в архивах, в крупных газетных и журнальных хранилищах. Кстати, я не уверен, есть ли полные подшивки газет в самих редакциях. Немало изданий уже исчезли.
Вывод? Давно пора создать несколько региональных музеев русско-еврейской эмиграции, а при них ― архивы прессы. [47]
В размышлениях Евсея Цейтлина о культуре эмиграции и эмигрантской прессе немало горечи, но они ― позитивны: ведь «правда всегда оптимистична. Правда обновляет душу». [48]
***
Как Осип Мандельштам рекомендовал в стихах «знакомить слова», так Евсей Цейтлин нацелен на то, чтобы помогать творческим людям находить друг друга. Он наделен особой душевной щедростью, справедливо полагая, что от него «не убудет», если он похвалит удачную книгу, познакомит очно или виртуально поэта с издателем, критика с литературной новинкой, автора с новым литературным альманахом или журналом. Думаю, что не ошибусь, если скажу: его добрые слова и напутствия помогли многим литераторам, и не только в эмиграции.
Но вернусь к его творчеству. Многие его книги рождены из упрямого стремления «остановить мгновенье», сохранить для вечности то, что зыбко и тленно. Меня подкупает стремление автора писать на незатертые темы, осваивать «целину». Это стремление, как мне кажется, находится в гармонии с чувством историзма, желанием проникнуть в глубину того, что на поверхности кажется обыденным. Тайны писательского мастерства, литературные дарования, затерянные в провинции, пути культур малых народов, судьбы «евреев молчания», потаенное значение снов ― вот далеко не полный перечень интересов и направлений деятельности этого неутомимого душой человека. Невозможно охватить в одном очерке все написанное Евсеем Цейтлиным за полвека творческой работы. Однако выделю в заключение одну черту его творческого характера ― верность избранным темам. Евсей Цейтлин избирает то, что его по-человечески трогает, и следует своей тропой, невзирая на то, востребованы ли временем эти темы, направлено ли общественное внимание в его сторону или нет. Такая художническая честность вызывает уважение. Чем бы ни занимался Евсей Цейтлин, он верен себе и тем интересен.
Нью-Йорк
Литература
1. Цейтлин Е.Л. «Каждое произведение – это исповедь!» [Электронный ресурс]/RUNYWEB. 18 фев. 2014 г. Беседовал Геннадий Кацов. – Режим доступа:
http://www.runyweb.com/articles/culture/literature/yevsey-tseytlin-interview.html, свободный.
2. Цейтлин Е.Л. Агроном Приходько и другие//Литературный Киргизстан. 1968. №6. С. 117-119.
3. Цейтлин Е.Л. «Каждое произведение – это исповедь!»
4. Цейтлин, Е.Л. Беседы в дороге. Всеволод Иванов – литературный наставник, критик, редактор. – Новосибирск : Западно-Сибирское кн. изд-во, 1977.
5. Там же. С. 3-4.
6. Там же. С.11.
7. Цейтлин, Е.Л. Сколько дорог у “Бронепоезда №14-69”. – М.: Книга, 1982; 2-е издание//Аннинский Л.А., Цейтлин Е.Л. Вехи памяти. М.: Книга, 1987; Цейтлин Е.Л. Всеволод Иванов. Новосибирск: Зап.- Сиб. кн. изд-во, 1983; Цейтлин Е.Л. Комментарии// Всеволод Иванов. Пьесы. М.: Искусство, 1979.
8. Цейтлин, Е.Л. Писатель в провинции. Литературные путешествия. М.: Советский писатель, 1990.
9. Там же. С.3.
10. Цейтлин Е.Л. Несколько минут после. Книга встреч. USA: Franc-Tireur, 2011; Цейтлин Е.Л. Несколько минут после. Книга встреч. СПб: Алетейя, 2012.
11. Цейтлин, Е. Л. Несколько минут после. Книга встреч. USA: Franc-Tireur, 2011 С. 5.
12. Там же. С. 50.
13. Там же. С. 143.
14. Чайковская И. И. У разных народов – одно небо. Беседа с писателем, редактором ежемесячника «Шалом» Евсеем Цейтлиным. //Чайка (США). 2013. № 21. C. 48-49.
15. Там же. C. 49.
16. Цейтлин Е.Л. Долгие беседы в ожидании счастливой смерти. Vilnius: Lietuvos valstybinis žydų muziejus, 1996, послесловия: A. Буконтас, С. Геда. Другие издания: М.— Иерусалим: Даат/Знание, 2001; Franc-Tireur USA, 2009, 2010; СПб: Алетейя, 2012, предисловие Дины Рубиной; Чикаго: Bagriy & Company, 2016; на немецком — Berlin, Rowohlt, 2000, пер. на нем. – Vera Stutz-Bischitzky; на литовском — Vilnius: Vaga, 1997, пер. на лит. – Feliksas Vaitiekunas, послесловия – A. Bukontas, S. Geda, на украинском – Киев: Каяла, 2017, пер. на укр. – Ангелiнa Яр; на испанском – Чикаго: Bagriy&Company, 2018, пер. на исп. – Svetlana Shatalova; на английском – Bloomington, Indiana: Slavica Publishers, 2018, пер. на англ. – Alexander Rojavin.
17. Боков Н.К. Диаспора соприкосновений. //Крещатик (Германия). 2017. №1. Режим доступа:
http://magazines.russ.ru/kreschatik/2017/1/diaspora-soprikosnovenij.html, свободный
18. См., например: Побережье, №21 (Литературоведение. Критика), 2012. С. 68-74.
19. Либерман А.С. Рецензия на книгу Евсея Цейтлина «Долгие беседы в ожидании счастливой смерти»// Новый журнал (США). 2000. №220. С.323.
20. Аннинский Л. А. Подписание приговора. //Дружба народов, 1997. №3. C. 220.
21. Von Viktor Kriwulin. Das litauische Schweigesyndrom. Jewsej Zeitlins lange Gesparche in Erwartung eines glucklichen Todes. Frankfurter Allgemeine Zeitung – Samstag, 29. April 2000, Nummer 100, V.
Кривулин В.Б. Синдром литовского молчания.//Новое литературное обозрение. 2001. № 48.
22. Рубина Д. И. Единственный сюжет//Цейтлин Е.Л. Долгие беседы в ожидании счастливой смерти. СПб: Алетейя, 2012. С 5.
23. Юрьенен С.С. Тайнопись Цейтлина//Цейтлин Е. Л. Одинокие среди идущих. Из дневников этих лет. СПб: Алетейя, 2013. С. 222.
24. Рубина Д.И. Колесо судьбы//Цейтлин.Одинокие среди идущих. Из дневников этих лет. СПб: Алетейя, 2013. С. 221.
25. Цейтлин, Е.Л. Одинокие среди идущих. Из дневников этих лет. СПб: Алетейя, 2013. С. 22.
26. Там же. С. 185.
27. Цейтлин, Е.Л. Послевкусие сна. Чикаго: Insignificant Books, 2012.
28. Финкель В.М. Неистребимая наша печаль. [Электронный ресурс]// Мастерская. 24 сент. 2013. Режим доступа: http://club.berkovich-zametki.com/?p=7183, свободный.
29. Краснощекова Е. А. Рецензия на книгу: Цейтлин Е.Л. Послевкусие сна. Чикаго: Insignificant books, 2012 //Новый журнал. 2013. №272. C. 378.
30. Цейтлин Е.Л. Откуда и куда. Из дневников этих лет. USA: Franc-Tireur, 2010.
31. Езерская Б.С. В поисках себя // Вечерний Нью-Йорк. 2010. 14-20 мая. C. 45.
32. Цейтлин Е.Л. Откуда и куда. С. 205-206.
33. Там же. C. 206-207.
34. Там же. C. 210-212.
35. Там же. C. 212-214.
36. Цит. по: Ружанский C. «Шалому» – Шалом! или Виртуальный Круглый стол, посвященный 30-летию газеты «Шалом» (Чикаго).//Литературный европеец (Германия). 2009. №131. C. 34.; См. также: Ружанский C. «Шалому» – Шалом! или Виртуальный Круглый стол, посвященный 30-летию газеты «Шалом» (Чикаго) [Электронный ресурс]//Заметки по еврейской истории. Дек. 2008 г. №12 (103). Режим доступа.
http://berkovich-zametki.com/2008/Zametki/Nomer12/Ruzhansky1.php, свободный.
37. Нотик Ш. Газета с еврейской душой//Шалом – Чикаго. 2017. №413. Янв. С. 1
38. Либерман А. С. Литературные путешествия Евсея Цейтлина//Реклама (Чикаго). 2012. №37. 11-17 окт. C. 70; Либерман А. С. Пути и судьбы: Книги Евсея Цейтлина//Побережье. 2012. №21. C. 71.
39. Цейтлин Е.Л. Откуда и куда. С. 226-227.
40. Ружанский С. «Шалому» – Шалом! или Виртуальный Круглый стол, посвященный 30-летию газеты «Шалом» (Чикаго). C. 34.
41. Там же. C. 35-36.
42. Там же. C. 35.
43. Там же. C. 37.
44. Там же. C. 36.
45. Там же. C. 35.
46. Там же. C. 36.
47. Цейтлин Е.Л. Беседы в дороге. С. 115.
48. Цейтлин Е.Л. Откуда и куда. С. 229-230.
Примечание от автора:
Первоначально статья была опубликована под названием: Евсей Цейтлин: «Меня притягивает загадка человеческой судьбы…» в сборнике «Русские евреи в Америке». Книга 16. Редактор-составитель Эрнст Зальцберг. Торонто-С.-Петербург, 2017.
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/2018-znomer11-12-alaverdova/
