***
Где бы ни жил, ты родился евреем…
Значит, судьба — не судьба.
Будешь скитаться седым Моисеем,
Будешь смотреть в облака.
Манну небесную звать непрестанно,
Дождик спасительный звать…
В сердце хамсина сухими губами
Будешь молитву шептать.
Видишь, дорога начертана Богом
Нитью на жёлтом песке?
Эта дорога — к родному порогу.
Только осилят не все…
Мне бы успеть до скончания века!
Неразделённой судьбой
Просто лепить из себя человека.
Просто?! Попробуй, друг мой…
Звёзды озябли морозною ночью.
Гулко дрожит тишина…
Тесно прижавшись, глядят многоточьем,
И пробирают до дна.
Самое время подумать о вечном,
Взгляд устремить в небеса.
Встретиться с Мамой, обняться сердечно,
И посмотреть ей в глаза…
И, возвернувшись в земные пределы,
Благословляя живых,
Вырастить деревцо, чтоб шелестело
Памятью дней молодых.
Высадить деревцо в тихой оградке,
Камушки вкруг разложить…
Мамы уходят походкой негладкой
И завещают нам жизнь…
Где бы ни жил — ты родился изгоем.
Значит, котомка, и в путь!
Долго плыви обжигающим морем
В земли, где хочешь уснуть…
Стена Плача
Я — Стена. Я стенаний наслушалась вдоволь…
Сколько рук прикасалось к моим вековым валунам!
Сколько горя и слёз — у болезных, обиженных, вдовых…
А кому рассказать? Только Богу… Да разве он верит словам?
Сколько лет мой народ подавал мне молитвенно знаки…
И отчаянный стон разрывал мою древнюю плоть!
Я должна устоять, сохраниться во тьме ли, во мраке,
Чтобы встретить народ, чтобы страхи его побороть…
Я — Стена. Помню Храма великого утренний свет.
Помню римлян, разрушивших гордую нашу святыню…
Йеремия-пророк завещал мне стоять… и вовек
Не забыть унижений и крови. Во славу? Во имя?
Я не плачу. Записки всю ночь собираю.
Эти мольбы, как раны, кричат из щелей из моих.
И под первой звездою я Тору губами читаю —
Нашу горькую повесть о жизни пророков земных.
Я не плачу. Я слёзы людские вбираю.
Это время седое течёт по камням по моим.
Слышишь, Бог?! Cотни лет, каждый день, заклинаю —
Помоги навсегда нам подняться на гору. В Ерушала’им!
Земле обетованной…
/ или Тройной ЭДЕМ /
Это боль моя, гордость моя…
Для чего же живём мы, сгорая?!
Есть на свете святая земля!
Мы должны её видеть!.. Израиль!
Этот свет над священной горой
Долетает до самого сердца.
Если где-то еврей и чужой,
Может в Хайфе душой отогреться!
Эхо шепчет святые слова.
Долгий шёпот под первой звездою…
Есть Израиль! И будет всегда
Местом встречи с еврейской судьбою…
Голос Бабьего Яра
Я стою над обрывом
Я сегодня умру
Как последний обрывок
Я дрожу на ветру
Мне осталось немного
Мысли черные гнать
И с простреленным боком
Ямой черною стать
У последней секунды
Неизбывна тоска
А у Цили под утро
Разболелась спина
Полицаи разбили
Мне прикладом очки
Я не вижу там Циля
Неуклюже лежит
Среди тел недвижимых
Среди голых телес
Мы с ней с детства дружили
В школу бегали вмес…
Усыпил и покинул
Нас невидимый бог
Малышей неповинных
От беды не сберег
Я тебя не покину
Голос мамы шептал
И любимого сына
Согревал утешал
Дети с нами погибнут
И не будет сирот
Осень косточки стынут
Перемелют наш род
Перепашут землицу
С нашей костной мукой
Сквозь пустые глазницы
Прорастем лебедой
Не забудем вовеки
Гнавших нас на убой
И кровавые реки
Засыпавших землей
Не молю о спасенье
В кровожадном дыму
Заклинаю к отмщенью
Умирая во рву
И среди этой муки
Шевелилась земля
Мы отмучились Мулик
Я любила тебя
Дорогие мои старики!..
Я хотел бы забросить дела и махнуть к вам, хотя б на полгода,
Чтобы с толком, с умом, не спеша, насладиться забытой свободой…
Мы бы вспомнили жизнь по годам — как прекрасен мир детства и светел,
Как война подошла к рубежам, разрушая мечту на планете…
Как смотрели отчаянью в глаза (а ночами им грезилось лето)
Богом избранны вечно страдать всего мира еврейские дети…
Как война изменила судьбу, как судьба обернулась любовью…
Вот ваш первенец в детском саду, вот в невестах счастливая Соня…
Вот второй народился пацан (говорят, что мечтали о дочке!)
Своенравный — кричал «А я сам!», а его наряжали в платочек…
Всем, с кем нас ни сводила судьба, мы грехи б отпустили без сплетен.
Я, полжизни своей отмотав, никого ближе вас и не встретил.
Вы сейчас мне дороже, родней — у меня уже выросли дети,
И забвенье родимых корней бумерангом влетит на рассвете…
Я хочу, чтоб вы жили всегда, как всегда в моей жизни вы жили!
Чтоб, сменяя друг друга, года никогда нас бы не разлучили…
Опыт сзади, а жизнь впереди — есть в ней место покою и счастью…
Так зачем раны мы бередим, и обиды лелеем к ненастью?
Прослезитесь с улыбкой в глазах, улыбнитесь слезинкою мудрой!
Вечер жизни стоит на часах, за которым рождается утро!
Здравствуй утро! — а сердце болит… Все птенцы из гнезда улетели,
Но гнездо родовое хранит всех заблудших — от горьких метелей…
«Прилетайте, родные птенцы! Мы всегда младо-щебету рады!
Иногда, но дарите цветы, пусть любовь будет высшей наградой.
Пусть и дети, и внуки живут в добром здравии, мир наполняя…»
Я — последний в семье баламут, свою голову низко склоняю…
Боги мудрые вас берегут, только дети порой огорчают.
Одинокая всходит звезда… Мы сидим на скамейке под вязами.
Лунный свет приоткрыл закрома и засыпал все небо алмазами…
На глаза навернулась слеза — уплывает корабль в страну Радости.
Не до сна… Лет до ста Вашей старости!
Опустела Москва…
Памяти жертв необъявленной войны…
Опустела Москва, провожая пустые вагоны.
Догорает свеча на затихшей платформе метро.
Не слышны убиенных последние крики и стоны.
Только страх возвернулся и взял москвичей под крыло…
В телевизоре снова — мужские суровые речи.
Про террор и бандитов, и наш беспощадный отпор…
А в московской квартире горят поминальные свечи,
И вдова с фотографией мужа ведёт разговор.
На гражданской войне погибают невинные люди.
Непреложный закон… И от этого горше втройне.
Обокрали на жизнь. Ничего уже дальше не будет
Ни у этой девчонки, купившей сапожки к весне,
Ни у этого парня, с дурацкой причёскою стильной,
Что спешил на свиданье, куда он уже не дое…
А виновников рать им раздаст по мильону могильных.
Вороватая рать… На войне — оно как на войне…
На распутье…
Я с детства ненавижу ритуалы,
Когда асфальт блестит сусально гладкий —
Вождей встречают, а в толпе вокзала
Охрана, и народ по разнарядке.
Терпимей стал, но снова не приемлю,
Когда экран — с потухшими глазами,
Когда скупают души, недра, землю,
Бесстыже прикрываясь образАми.
Воняет газом, нефть забила поры —
В стране моей.
А по ночам опять на кухнях споры
Среди людей.
Колодой карт, краплёной без утайки,
Идёт игра.
А несогласным выдадут фуфайки
И номера.
Неотвратимое…
Господи, когда накажешь грешников
И лукавых, предавших завет?
Ты допустишь, чтобы воды вешние
Почернели, высохли от бед?
Будущая талая распутица
Безнадегой сдавливает грудь.
Взрывом искореженная улица,
Как слепой, нащупывает путь.
Я бреду… в бреду ль, в ознобе горечном,
Мимо сел, истерзанных войной.
Ни души… Свинцовый ветер с родины
Гонит танки за моей спиной.
Полчища несметны, окаянные,
Саранчою кружат по стерне.
Где ты, Авель, сын мой?! Всюду каины,
Душу запродавшие войне.
Почки набухают в нетерпении,
День весенний встанет в полный рост.
Грудь девичья растревожит пением
Парня, что щетиною оброс.
Распевает девушка на суржике…
Белокожа, ласкова, стройна…
Ой, дивчина! За тобой бы в Ужгород
Он поехал, если б не война!
…Он однажды сбросит наваждение,
За углом продаст бронежилет,
И уйдет затворником в смирении,
Будто света белого и нет…
Размышления гражданина на берегу океана…
Снятся сны, где друзья и Россия
(большинство не в России живут) —
непохожие на идиллию,
где усталой душе отдохнуть…
Мы когда-то росли неразлучно
и судьбы не желали иной…
Голубей мы гоняли! И тучи!
И вдыхали тот воздух хмельной…
Ты скажи, коль представится случай,
нам, уехавшим с третьей волной:
«Быть пленёнными скрепами лучше,
чем свободной чужой стороной
наслаждаться вечерним покоем?
путешествовать, думать, творить?
Отчего мир так странно устроен,
что мы любим по зависти жить?»
Он пробился, а я — неудачник
(у него даже пол не скрипит!).
Нет, не наш человек, не рыбачит,
а по виду, так, чистый семит…
Что явилось потомкам Авраама
наши боги познать не смогли?
Вроде, пашем с утра, без обмана,
и умеем носить сапоги…
Справедливы, не любим подонков,
по-крестьянски сметливы, прочны.
Покуражиться любим с бабенкой,
перед этим надраив хвосты…
Что случилось с Россией — не знаю.
Распродажа идёт на века.
Уезжают девчонки с окраин
и увозят детей в никуда.
Недотрахана — страха не знает,
всё по сделке — не ищет любви.
Дети больше в войну не играют,
спят спокойно — улыбка живая,
а сама — всё углы заметает
и с умом, по-английски, молчит…
И скрипя обессиленным голосом,
без живинки в красивом лице,
подсчитает количество долларов,
что пошлёт своей маме к весне…
Мрачное
Нам нелёгкая выпала суть —
Умножать все потуги на зеро,
В непроглядную даль заглянуть,
Разминуться с надеждой и верой…
Затянув, как петлю, пояса,
Прохрипеть в ненавистном тумане.
И воздевши глаза к небесам,
Оттолкнуть табуретку… Мы сами
Разрушаем вселенский устой,
И гордыни невидимый призрак
Нас гоняет по кругу метлой —
Нам доверены роли статистов.
И массовкой сгрудившись в толпу,
И локтями толкая друг друга,
Просыпаемся в липком поту…
Кто прозреет, тот выйдет из круга.
Солдатам удачи…
Какая ноша — жить и ждать войны!
Считая дни, как смертник ждет расстрела.
Быть сдавленным громадой тишины.
Распятым быть — меж долгом, жизнью, верой…
Тебя переоденут, как в кино.
Дадут гранатомет в худые руки.
Чтоб сеять смерть, где по весне зерно
Могло бы землю в ранний час пригубить…
Ты позабудешь имя и родных.
Ты безымянный сын. Солдат удачи.
В кино в тебя палят из холостых,
А на войне вмиг сделают незрячим.
И не прозреть, теряя жизни нить.
И не сыграть повторно дубль киношный.
И тело, не успевшее остыть,
Услышит крик израненного солнца.
Десница указала на тебя.
За чью свободу в бой идешь неправый?
В безумии сгорают сыновья
На жертвеннике подлости и славы.
На переправе…
На переправе не было коней.
Лишь «шило-мыло» бизнес вековечный.
Да пара ветеранов дел заплечных
Прикармливала тощих голубей.
А воздух был пропитан вороньём,
Бессмысленным, кричащим, кровожадным,
И этот крик, усиленный стократно,
Бил голубей с размаху топором.
Табачный дым стоял под фонарем,
И горы бесполезные окурков
Червей напоминали. Стая урок,
Не брезгуя, съедала их живьём.
Река застыла между берегов
Не в силах пробудиться в непогоду.
Паром старел, стонал, не зная броду.
Простился с жизнью, да и был таков.
Гримасничали лицами вождей
Убитые парадные портреты.
На пристани скрипел скелет буфета,
Забытый всеми, брошенный, раздетый…
На переправе не было людей.
Невозвращенцы…
Невозвращенец Иосиф Бродский.
Чем же Вам Родина не мила?
Вас ли заждался Васильевский остров?
Или там ветры царапают остро?
А над Венецией — тишина…
Александр Аркадьевич… Видный мужчина!
Зачем променяли успех на изгнание?
А как начинали — вальяжно, красиво!
Зачем Вы запели в угаре спесивом,
И душу свою раньше срока изранили?!
А Вы, утончённый Андрей Тарковский?
Непризнанным мэтром себя возомнили?
И Вам захотелось свободы и творчества,
Элитными фильмами публику потчевать…
Тревожно Вам спится в холодной могиле?
…Российской культуры творцы и пророки —
При жизни изгои.
Домой возвращаются небом высоким.
Как птицы весною.
Свободные духом, провидцы и мэтры…
И жалко державу,
Которая щедро одарит посмертно —
Присвоит их славу…
На перроне
Растут ряды шестидесятников!
Вот только оттепели нет…
Наперебой седые ватники
Стреляют в прошлое билет.
А на перроне крики: «Родненький!»
Неразбериха, стоны, мат…
Все беззаветно любят Родину
И верят, мой — не виноват.
Товарный поезд прибыл вовремя,
Чадит дымком, разинув пасть…
Он возит скот — людишек подленьких,
Что светлый путь хотят украсть.
И товарняк, набитый доверху,
По заполярным адресам
Развозит зеков полудохленьких —
Молиться сломанным крестам.
А за крестами, за морозами,
Над бесконечной мерзлотой,
Теплился чурбачком березовым
Огонь в печурке временн’ой.
Огонь поигрывал, потрескивал,
В мужскую плоть вливая дух…
Любая мысль казалась дерзкою,
И память обращалась в слух.
А за высокими сугробами
Под завывание пурги
Во мгле шли внуки твердолобые
По руслу высохшей реки…
Обманутых, слепых — колоннами
Вёл призрак. Звать его никак.
А в темноте — блестя погонами,
Скрипя дощатыми вагонами,
Стоял знакомый товарняк.
Наследникам революции…
Смотрю революции прямо в глаза
С вершины непрожитых лет.
Кого пощадила косая гроза?!
Погиб и паяц, и поэт…
Столетие длится мучительный сон
Для тех, кто загублен тогда.
А нас разделяет не жертвенный стон —
Ушедшего века беда.
Кто мы?
Отголоски тех страшных времен…
Осколки… трава-лебеда…
Из нас не построить ни пятых колонн,
Ни общества… ну, ни черта!
Миллионы в промерзшую землю легли.
Миллионы уехали прочь…
Застыв, в карауле стоят фонари
И ждут, когда кончится ночь…
Завещание Варлама Шаламова
Мне опять на свете не родиться.
Не переписать. Не черновик.
Кем живу я? Недобитой птицей,
Что всю жизнь летит на материк.
Там меня никто, поди, не помнит.
Я свой век изжил на Колыме.
Я для них — гулаговский покойник,
Что безвестно сгинул в сизой тьме.
Тьма-Старуха мерзлотою вечной
Успокоит зэково нутро.
Выест обручальное колечко,
Что, как корень, в палец проросло.
Даже пальца имя — безымянный…
Усмехаюсь из последних жил.
Воздух — бездыханный, окаянный.
Тишина — тягучая, глухая.
И кресты — от края и до края.
Весь народ Гулага здесь лежит.
Всё, что видел, не забыл. Ни разу
Не скулил о доме и тепле.
И свои колымские рассказы
Оставляю долбаной земле.
…Только дудки! Выживу! Не сразу,
Но воскресну именем тугим.
И свои «Колымские рассказы»
Завещаю мёртвым и живым.
Приходите к нему на Ваганьково…
В сорок два хоронили Володю
В олимпийской палёной Москве…
Даже солнце, беспечное вроде,
Шло за гробом в бессильной тоске.
Ускакал он далече. Простился.
На вершине пришпорил коня.
Обернулся могучею птицей
И высокое небо обнял.
Там ни тьмы, ни конца… Только скерцо…
Театральных подмостков обрыв.
Там хрипит он надорванным сердцем,
Никого на земле не забыв.
Его песни — о сильных и грешных.
И спасут от безверия. Спас…
Мы поём их в упрямой надежде,
Что надежда умрёт после нас.
* * *
Он на сцене лежал неподвижно.
И тень Гамлета из-за кулис
Поднялась… И увидел Всевышний,
Как их души навечно сплелись…
Он на сцену взошёл… Так привычней…
И Хлопушей на цепи упал.
Зал застыл. Будто каждому лично
Что-то важное он завещал.
* * *
Проведите меня! Проведите!
Я прочту вам со сцены стихи.
И Таганка — мой крест и обитель,
Мне отпустит, надеюсь, грехи.
Я живой! Всё поставил на карту,
Но судьбу обыграть не сумел…
Загонял себя в угол в азарте!
Я фартовый! А всё же влетел…
Я останусь в живых! Не прощаюсь.
Мне бы только дожить до утра!
Возвращусь к вам прокуренным завтра
Из далёкого, в дымке, вчера…
* * *
Не тревожьте его на Ваганьково…
Там мятежный огонь не потух.
Протопите, да с веничком, баньку вы,
Чтобы плоть успокоила дух.
Приходите к нему на Ваганьково!
Он на русской земле был рождён…
Его песни — небесные странники,
Кровоточат осенним дождём…
За годом год…
— I —
И снова нам в угоду — новый год!..
Есть в нём надежды чистота и свежесть,
Как первый снег, касающийся нежно
И тонких пальцев, и забытых нот.
И, преодолевая немоту,
Звучат аккорды музыкой старинной,
И новый год мальчишкою невинным
Вступает на коварную тропу…
— II —
Столетие минуло… Долгий век
Свинцовых ливней, обречённых судеб…
А мы живём, не различая буден,
Плывём плотвою по теченью рек.
И смотрим в небо, тусклый взгляд вперив
В созвездие единственного Бога…
Неясен путь, извилиста дорога,
И только храм пугающе красив.
— III —
Вопросы есть — но кто на них ответит?
Зияет Храм — оплот всея Руси,
Гудит над миром шквальный чёрный ветер,
И Мунк кричит, хоть мёртвых выноси…
За годом год… И кто за нас в ответе?!
Быть может Он, живущий в небеси,
Откроет нам, как жить на белом свете?
Кому дары пастушечьи нести?!
— IV —
Думы ночные январского лета.
Дымчатый след облаков.
Море качает бездонное небо.
Время стихов…
Память моя растревоженной стаей
К дальним просторам летит…
Что вспоминаешь, когда наступает
Время уйти?!
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/2018-znomer11-12-oklendsky/
