Поэтический «Семисвечник» родился случайно. Стихи, собранные Алексом, ждали своего часа. И вдруг, взглянув на семисвечник, Бина нашла решение: свечи памяти. Разве не свету памяти дано озарить самые тайные уголки нашей души?
Это было давно, но и сегодня, кажется мне, я помню этот вечер у моря. И тихий всплеск волн, подгоняемых ветром, и своё одиночество. То были минуты, когда всё в окружающем меня мире словно было создано, чтобы вырвать из будней, подарить эту возможность остаться наедине с собой. Ты видишь, как движутся воды, их поверхность тиха и задумчива. Но там, в её глубинах, совсем иная жизнь. Прислушайся к себе, своей душе. Как изменчивы её порывы. Вот откуда-то набежало чувство тревоги, ты пытаешься разгадать его исток, но не успел задуматься, как тебя словно захлестнула другая волна. Что она несёт тебе, печаль ли, радость, свет ли, тень, всё так смутно, неразличимо…
За далёкой незримой и вечной границей
Наших чувств и любви остаётся благое тепло…
Улетает душа зимовать перелётною птицей,
Значит, время опять в небеса, в небеса утекло.
Роман Любарский
Ничто в окружающем меня мире не напоминает то море и тот берег. И лишь состояние души так неожиданно сблизило те отдалённые друг от друга берега.
Давно, ох как давно, не испытывала я чувства подобной душевной полноты, что подарила мне эта книга. На тёмном фоне обложки ― семисвечник. Колеблющееся пламя свечей тянется вверх, рассеивая мягкий свет. Эта фотография семисвечника работы выдающегося мастера декоративного искусства Александра Чудина из собрания Бины Смеховой и Алекса Резникова.
Обложка книги
Вспоминаю шалфей, увиденный однажды в заповеднике Неот Кдумим. Он словно излучал мягкое свечение и казался истинным произведением искусства, того искусства, которое рождает сама природа. Ведь и древние еврейские первоисточники сравнивали Менору с растением земли Израиля. Книга, о которой идет речь, так и названа: «Семисвечник».
На обложке имя Алекса Резникова. Мне, как и многим читателям, оно знакомо по его книгам о Иерусалиме. Их у него более двадцати, и каждая из них словно дополняет другую, оставляя в душе чувство благодарности автору за его рассказы об улицах города, людях, чьи имена они носят, археологии, музеях…
Но едва приоткрыв «Семисвечник», понимаю: эта книга совсем другая.
Бережно вводит тебя Алекс Резников в свой замысел, в свою, как он пишет «почти интимную антологию».
«…Одна знакомая спросила меня: Алекс, не пора ли вам написать мемуары о своей жизни, на худой конец ― автобиографию?».
Я подумал-подумал и понял, что это невыполнимая задача. Не было у меня каких-то особенных событий, таких, которые бы представляли интерес для читателей. Я ― книжный человек, часто не ощущавший разницы между типографской страницей и окружающей действительностью, нередко даже путавший их. Всяко бывало: счастливые дни и горестные часы, о которых вспоминать страшно. А взять на себя труд пережить всё это заново ― ну уж увольте ― мне не по силам.
Он вспоминает весну прошлого года. Была она особенно тяжёлой. Казалось, не преодолеть душевную боль и сердечную тоску. «Единственным лекарством от душевного беспредела стали любимые строки, которые я собирал многие годы. Ну, собирал ― громко сказано. Просто записывал, когда они оказывались созвучны моему состоянию в той или иной ситуации. Поэтому для меня эти стихи имеют двойной смысл: один, который закладывал в них автор, и другой, дополнительный, который «вычитывал» в них я».
А вот имена поэтов. Он представляет их сразу, с первой страницы, словно хочет сказать: это они авторы книги, а я лишь тот, кто собрал стихи под единой «крышей».
Какое неожиданное сочетание имён: Константин Бальмонт и Николай (Николоз) Бараташвили, Роберт Бёрнс и Эмиль Верхарн… Зиновий Каневский и Редьярд Киплинг… Пётр Вяземский и Виталий Коротич… Федерико Гарсия Лорка и Инна Лиснянская… Владимир Набоков и Довид Кнут… Константин Симонов и Эльдар Рязанов… Савелий Гринберг и Юрий Левитанский… Борис Чичибабин и Александр Воловик… И ещё и ещё…
Кажется, они сошлись на одном перекрёстке: и те, что шли к тебе на эту встречу из дальних далей, и эти ― твои современники.
Но едва приникнув к истоку, самим стихам, ты уже входишь в ту особую атмосферу, которая рождается при встрече с духовно близким тебе миром. Вспоминаешь строки любимых стихов, осевшие в памяти.
Ваше благородие, госпожа Разлука
Мне с тобою холодно ― вот какая штука.
Письмецо в конверте погоди ― не рви…
Не везёт мне в смерти, повезёт в любви.
А на смену Окуджаве тут же приходит Пастернак.
Никого не будет в доме¸
Кроме сумерек. Один
Зимний день в сквозном проёме
Незадернутых гардин.
Не сразу вспоминается автор, а строки стихов, подобно любимой мелодии, сами словно напелись.
С любимыми не расставайтесь,
С любимыми не расставайтесь,
С любимыми не расставайтесь
Всей кровью прорастайте в них…
Александр Кочетков
Ты читаешь стихотворение и кажется, оно написано для тебя, к тебе обращено. Вспоминаю прекрасные слова Андрея Липгарта из его статьи «Бесстрашие музыки», посвящённой творчеству Инны Лиснянской.
«Высшая ли это благодать или тяжкое проклятие ― на протяжении всей жизни созерцать вечную гармонию или вечный хаос?» ― задаётся он вопросом и продолжает: «В своих размышлениях и в ответах на эти извечные вопросы поэты едины в главном, у каждого из них своя судьба и у каждого ― своего голоса. И потому в их словах, в слове поэтов, нет простых повторов, и кажущееся их одноголосие ― единоголосие ― оборачивается множеством неповторимых и неслиянных голосов…»
Стихи рождаются в одиночестве, когда голос души словно взывает к тебе и смутные, порой неизвестно откуда вырвавшиеся строки, ложатся на бумагу.
Эпиграфом к книге Алекс Резников выбрал строки Виталия Коротича, написаны на украинском языке. «И довго йому болiла / Давно вiдтята нога». ― «И долго ему болела / Давно отнятая нога».
Они, эти строки, передают неутихающую боль потери, ты несёшь её в себе, она по-прежнему часть тебя…
Поэту дано остановить прожитое мгновение, вернуть краски тому, что безвозвратно ушло.
Как по-разному можно говорить о памяти. Самуил Маршак писал: «И стоит вдалеке моё детство, / Как закрытый ставнями дом…».
Ставни памяти. Это они отделили ушедшее от настоящего, за ними мрак опустевшего дома и тишина навсегда притихших голосов, но приоткрой ставни и луч света в мгновение преобразит всё вокруг, и в этом свете, свете памяти, ты увидишь их всех, таких родных и близких: «В этом доме все живы-здоровы / Те, которых давно уже нет…»
И покажется: разлуки не было, и они по-прежнему с тобой…
Словно поезд несёт тебя от полустанка к полустанку. Память воскрешает всю жизнь с самым дорогим в ней.
На мгновение оставляет с ним вместе, и тут же разлучает вновь. И может быть, в эти мгновения рождается стихотворение, как отклик души, на пережитое тобой.
Где-то в районе сердца
Того, что справа
Стынет простеньким скерцо
Моя держава
Имя ей ― Память
Долгая словно ветер
Что пролетит полями
Всеми на свете
Горечь полынных трав
Спрячет в ладони
И улетит стремглав
И не догонишь
Так журавлиный клин
Вдаль против ветра…
Эти строки из стихотворения Анастасии Яровой. Оно о Иерусалиме. Её Иерусалиме… Она живёт далеко от него, но свою встречу с ним бережно хранит в памяти.
Первая часть «Семисвечника» посвящена Иерусалиму и названа «Город всех городов». Свет первой свечи зажжён в его честь. Свеча вторая: «Звезда любви, не покидай небес». Слова взяты из стихотворения Альфреда Мюссе «Вечерняя звезда». Одна из глав названа «Из точки ― в пространство». У каждой из глав, составляющих эту своеобразную стихотворную антологию ― своя тема и своё поэтическое имя.
Бина Смехова и Алекс Резников
Подарив мне книгу, Бина Смехова и Алекс Резников рядом с моим именем написали: «Родственной душе». Нас роднит Иерусалим, связь душ с ним. И потому так отзываются во мне стихи о любимом мной городе.
И особенно это:
Возвращение в Иерусалим
Город мой! Как ты жил до сих пор без меня?!
Друг без друга теперь не прожить нам и дня,
Как ты ждал меня целых три тысячи лет?!
Нетерпеньем горю твой услышать ответ.
Я три тысячи лет пробивалась к тебе
Чтобы вверить судьбу свою ― общей судьбе,
Стены лбом прошибая, к истокам спеша,
Прорывалась к тебе чуть живая душа.
…………………………………………………………………….
Город светлый! Прошу: если можешь, прости,
Что на тысячи лет задержалась в пути…
Неповторимый голос дан Бине Смеховой, поэтому даже под псевдонимом я узнаю её. Её темперамент, задумчивость и шутку я угадываю и в других стихах.
И хотя над стихотворением стоит «Бат Симха», я звоню Бине, и прямо спрашиваю: «Кто написал это стихотворение?»
«Угадай», ― отвечает она, смеясь.
Возвращаюсь к её стихотворению вновь и вновь, и каждый раз поражаюсь точности слова, с которым передано пробуждение нашей прапамяти.
Город мой! Без тебя не прожить мне и дня.
Дай мне буквой на поле Танаха взойти,
Дай мне силы не сбиться отныне с пути.
Книгу жизни моей прочитаем вдвоём.
Стану зёрнышком я в урожае твоём.
…………………………………………
Никогда ещё не было столько любви.
Светлый город мой, Господи, благослови!
Прапамять… Она не связана с этой твоей жизнью, она из непознанного тобой источника. Однажды, очень давно, я явственно ощутила это: появилась тоска по яркому свету солнца. Казалось, всё мне подарила Прибалтика: мягкий, чуть печальный свет неба, море, красоту зелени, омытой частыми дождями…
Но вдруг привиделся совсем другой свет, ясный, почти праздничный. И камни. То был совсем не мой пейзаж, я не могла его помнить. И лишь оказавшись здесь, поняла: то был свет Иерусалима. Эти камни и эти горы. Они звали меня, и я услышала их зов…
Назад, назад, к себе домой!
В существованье довременное,
Где нерождённая, нетленная,
Была я музыкой немой.
Так выразила мысль о той памяти, которая приходит к нам из «довременья», поэт Инна Лиснянская… Я не знала, что свои последние годы она жила в Израиле и здесь же её не стало. Стихотворение её «У Яффских ворот» очаровывает музыкой, в нём раздумья о жизни, путях человеческих.
Я твоя Суламифь, мой старый царь Соломон,
Твои мышцы ослабли, но твой проницателен взгляд,
Тайны нет для тебя, но взглянув на зелёный склон,
Ты меня не узнаешь, одетую в платье до пят,
Меж старух, собирающих розовый виноград.
……………………………………………………………………..
Я вкушала слова твои, словно пчела пыльцу
Неужели, мой царь, твой любовный гимн красоте,
До тебя недоступный ни одному певцу,
Только стал ты стареть, привёл тебя к суете, ―
К поклоненью заморскому золотому тельцу?
Меня глубоко трогает её возвращение к образу царя Соломона, этот истинно иерусалимский мотив, библейский сюжет, с такой красотой выраженный…
В своём коротком, но ёмком предисловии, Алекс Резников пишет:
«Составляя эту почти интимную антологию, я отказался от комментариев (за исключением некоторых особо важных для меня). Можно было бы, правда, ещё отметить, что такое-то стихотворение связано с моей первой школьной влюблённостью, другое с Иерусалимским домом Тихо, в библиотеке которого я работал над своими первыми книгами, третье ― с трофейным фильмом, который я и теперь не могу смотреть без слёз. Есть в корпусе книги стихи, напоминающие мне о маме и папе с их трагическими судьбами, есть написанные дорогими нам людьми, которых забыть не дано, есть такие, которые звучат в моих ушах (да и стали ими по жизни) как музыкальные произведения…»
Перечитывая эти строки, я подумала, что в них отражена суть всей нашей жизни: любовь и расставания, боль потерь, работа ― неизменная часть нашего существования, чувство верности друзьям и порой чувство вины перед самыми близкими, которое мы несём в себе… Память относит нас к тому далёкому берегу, от которого мы давно уже отдалились…
Порой она так жестока, наша память. Она не даёт нам уйти от самих себя, своей совести, своей вины.
Меня возвращает к себе Илья Сельвинский. Его стихотворение «Портрет матери». Это скорее драма в стихах. Мне кажется, я вижу её, эту высохшую старушку, с горькими слезами. Она поднимается на пятый этаж. «С медной таблички бесстрастно глядит / Чужая жизнь родного сына». И каждая деталь вызывает боль.
«И дымная трудовая рука/ В когтях и мозолях ― рука вороны», и одиночество старой матери, для которой нет больше места в сердце сына… И эти пару кусочков сахара, что она уносит с собой.
И концовка:
Шажок за шажком ковыляет вниз,
Вся деревяненькая, как игрушка,
Кутая сахар в заштопанный плед,
Вся истекая убогою ранкой,
Прокуренный чадом кухонных лет,
Старый изуродованный жизнью ангел.
И мать уходит. И мгла клубится.
От верхней лампочки в доме темно.
Как чёрная совесть отцеубийцы,
Гигантская тень восстала за мной.
А мать уходит. Горбатым жуком
В страшную пропасть этажной громады,
Как в прах. Как в гроб. Шажок за шажком.
Моя дорогая, заплакана маты…
Кажется, ветер перевернул страницу жизни с горьким и сладким в ней. Кто-то когда-то, задолго до тебя, уже прошёл весь этот путь. Кто-то когда-то оставил стихи о пережитом мгновении, и они отозвались в тебе, пробудили твои чувства.
Господи, ни охнуть, ни вздохнуть, ―
дни летят в метельной круговерти.
Жизнь ― тропинка от рожденья к смерти,
Смутный, скрытый, одинокий путь.
Господи, ни охнуть, ни вздохнуть!
Снег. И мы беседуем вдвоём.
Как нам одолеть большую зиму…
Одолеть её необходимо,
Чтобы вновь весной услышать гром.
Господи, спасибо, что живём!
Чувствую, как притягивают меня стихи, рождённые в минуты раздумий о жизни, её сути. Когда человек словно подводит итог, и понимает, как тяжело расставание. У Эльдара Рязанова это тихая грусть, у Довида Кнута ― протест. Нет, просто быть не может, что всё продолжится, но уже без него.
Я не умру. И разве может быть,
Чтоб ― без меня ― в ликующем пространстве
Земля чертила огненную нить
Бессмысленного, радостного странствия.
У Бориса Чичибабина в его стихотворении: «Сними с меня усталость, матерь Смерть» та же мысль звучит подобно молитве.
У Юрия Левитанского ты будто слышишь музыку, и она как бы растворяется в красоте осеннего пейзажа.
Я люблю эти дни, в их безоблачной
в их бирюзовой оправе,
когда всё так понятно в природе,
так ясно и тихо кругом,
когда можно легко и спокойно подумать о жизни,
о смерти,
о славе,
и о многом другом ещё можно подумать,
о многом другом.
Я написала: «Поэтический ″Семисвечник″ родился случайно».
Нет, он должен был родиться. Так торопится к свету росток, пустивший в земле корень, так спешит к берегу волна, подгоняемая ветром, так раскрывается созревший плод…
Каждое из стихотворений, вошедших в эту своеобразную поэтическую антологию, словно обрело вторую жизнь. Рождалась книга. И как у каждой книги, у неё должно было быть имя.
«Идея поэтического «Семисвечника» принадлежит моей жене Бине Смеховой, за что я ей благодарен», ― пишет Алекс Резников.
В книге ― семь глав, подобно семи свечам семисвечника. Сияние этих свечей―суть семисвечника.
От главки к главке тебя ведут стихи, и ты вспоминаешь юность, и первую любовь, и родителей, и любимую музыку…
Ты пришёл на встречу с поэтами. Но ты пришёл на встречу с самим собой. И она состоялась. И кажется, твоя душа расширилась. Душе нужен свет. И она его получила…
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/2018-znomer11-12-alon/
