(поэма)
УТРО В ПАРИЖЕ
Глава 1
Мне было скучно в этот вечер.
Печаль, тоски моей диспетчер -
все мучал, да терзал меня.
Смотрел на Небо. Оно в тучах.
А тучи скапливались гуще
у угасающего дня.
И я, усевшись с трубкой в кресло,
подумал так: - Что в сердце влезло?
А для меня, нехорошо?
Не знаю, чем бы мне заняться?
Ну, чем бы мне воспламеняться?
Но тут явилось волшебство.
Откуда взялось? Я не знаю.
Но я его возьму - взнуздаю.
- Ну, милые! - Гоню вперед.
Туда, где был я много раньше.
Помчусь я дальше в том вираже,
что черт совсем не разберет.
Я взял побольше в трубку зелья,
набив по полной. Сделав целью
развеяться. Тут табаку
курнув, подумал, что полезно?
А в душу мне мечта залезла.
Что делать, право, бирюку?
Да ничего. Сиди и слушай.
Да будь-ка ты поблагодушней
слепой судьбинушки. И я
покуривая, город вижу.
Париж! Я от него завишу,
поскольку город, затаясь,
в душе моей, увы, пустынной.
Табак покуриваю, чинно.
Во рту горчит. Как хорошо-с,
что город встал передо мною
какой-то силой неземною,
он чудный город - даровой.
Погода нынче разгулялась.
Из дома выйдешь, хоть на малость,
ну, батюшки, ан дождь пойдет.
Тогда в кафе. И чашка кофе.
Коньяк - вот друг, по малой крови,
возьмет в полон да уведет.
Я пью коньяк. А кофе - выпит.
Жизнь представляется в изгибе
к Европе. Ей-же-ей - Париж!
Чудесно тут мне оказаться.
А в жизнь, чужую, не ввязаться,
а то себя же обдуришь.
Пожалуй, я возьмусь за книжку.
Без персонажей, месячишку,
я, слава Богу, проживу.
А дальше - все. Довольно. Хватит.
Так и покой, возьмет, накатит.
Но дальше я-то и взреву.
- Гарсон, вы дайте Арманьяку.
Листок. И ручку. И бумагу.
Чернильницу. Как это нет!
Ну, ладно. Где отель? Так, близко?
Я видел пику обелиска.
Торчит игла, как минарет. -
Дождь кончился. Я расплатился.
Париж чудесно воплотился
в мосты и улицы. И я
пошел в «Фобур». Снял скромный номер.
Купил чернил, и, в полудреме,
в постель. Мир, расслоясь,
покачивался где-то сбоку.
Увидел я ее. К потоку
людей, снующих здесь, и там,
она имела отношенье
поверхностное. Только деньги
казались мне, сродни шутам.
Они искали на продаже,
чего им хочется. И даже
булавки. Повернулся к ней.
Спросил ее: - А вам, о чудо,
не скучно здесь? И я побуду.
Да не пугайтесь Вы, е-ей. -
Я любовался ей невольно.
- Наверно вам всего довольно?
Ах, нет? - Ну, в следущей главе
я расскажу вам, что на деле
глаза мои, куда глядели.
Что было в буйной голове.
МАРГО И Я
Глава 2
Мы вышли. Улицы и зданья
прислушивались к воркованью
парижских глупых голубей.
Погода, явно, расшалилась.
Она, как клоун, веселилась
и отдыхала от скорбей.
Марго - прекрасная Марго!
Ты маленькое озерко,
в которое я щас вступаю.
Мне зябко. Что-то я дрожу.
Но, право же, я с ней дружу.
О, Боже мой, куда влипаю?
Гляжу в нее, как будто в даль.
Смеется. А в глазах печаль.
И тайна, спрятанная в веру.
О, я смотрю, и вижу в ней,
что более всего видней.
В какую вклеюсь я аферу?
Опять ко мне подобралась
она, и так в меня вжилась,
что и подумать было горько
о том, что мне несет любовь,
и новая - о, Боже! - новь.
Марго, зачем ты синеока?
Темнело. Мы дошли до дома,
где и жила она. Знакомо
все показалось мне. Подъезд.
Мы целовались у парадной.
Луна светила беспощадно.
Казалось, с потрохами съест.
Все непонятности любови
чреваты капельками крови
и обмороками, увы.
Волнует всех ее предлинность.
И крепость чувства, и невинность
коснется сразу головы.
Пусть там уляжется. Проспится.
Мне надо бы опять родиться.
Но я-то, точно, не таков,
чтоб голову терять, и плакать.
Мне лучше с другом побалакать
о наступлении грехов.
Но, знаете, какая мелочь,
как гром ударит - прогремело
во мне ужасное люблю.
Конец. Любовь ведь не обманешь.
Ходи в прельстительном дурмане.
Я жизнь благую погублю
без поцелуев, или ласки
моей любови - синеглазки -
моей. Не надо говорить.
Я шел по улице к отелю.
Подумал, что проканителюсь.
Все это может изнурить
меня. Отель. Вхожу. За дверью,
я вам совсем не лицемерю,
большая клетка. Попугай!
Он щелкает орешки, ловко.
Наверно, у него сноровка.
Он смотрит. Попка - не ругай.
- Пожалте. Вам отдельный номер?
Вы не привыкли экономить?
Тогда, пожалте - в ресторан!
Сегодня есть у нас пулярка.
Да, правда, сэр. Здесь вам не жарко?
Эй, Франсуа, наверх. Гурман?
Ах, нет. Покой немаловажен. -
Я вмиг по лестнице проважен
в свой номер. Столик. Стул. Постель.
Я плащ повесил. Раздеваюсь.
Лениво я с себя снимаю
ботинки. Брюки. Метрдотель
довольно мил. Она же чудо!
А - а - а - х - зеваю. Вот причуда.
Зачем им нужен попугай?
Наверное, людей он манит.
И в клетке жутко хулиганит.
Кого им нужно - обругай.
ЮНАЯ МАРГО
Глава 3
Марго пришла в квартиру рано.
У ней горело, словно рана,
одно. Она же влюблена.
И потому она печальна.
Что делать ей? Первоначально
она, конечно, взбодрена.
Но после? После будет плохо.
В любви ее переполоха
хватило. Что же нужно ей?
Она, по совести, не знает.
В душе, поистине, мелькает
сомненье. Страх. Надежда. Чьей
она подвластна? Высшей воле!
Чтоб выбраться из той неволи
она бесстрашно приняла
давным-давно моленье Богу.
Отправилась одна в дорогу.
Она все будни собрала
и - в церковь, что ни день, ходила.
Потом по улицам бродила.
И приходила в шумный дом
с лицом, похожим на икону,
сродни высокому амвону
на личике, столь молодом.
Семейство это жило дружно.
Все делали, кому что нужно.
Но дочка-то была одна.
И мама, и, конечно, папа,
любили дочку. Без нахрапа.
Не проходило ночи, дня,
чтобы ее не баловали.
А жили так, что трамбовали
устой семейства. И она
была послушна, боязлива.
Но, в общем-то, была счастливой.
И малость, в детстве, взвихрена.
То ей казалось, что в оконцах,
где было небо, люди, Солнце,
сходила Дева с облаков.
Она боялась этой Девы.
Но слушала ее напевы.
И не боялась барчуков.
А это было в малолетстве.
Довольно рано. В милом в детстве,
она играла во дворе.
Тут мальчик хвать ее за косу!
Она ударила - по носу.
Что сделать этой детворе?
Да ничегошеньки не надо.
Прошло два дня. Любовь - награда.
Им было лет по-десяти.
Они разок поцеловались.
И что смешно? Помиловались,
а дело было - замути
всю эту муть. Зима не шутка.
Выл ветер. Снег. И было жутко.
А мальчик заболел. Всерьез.
Он умер от болезни странной.
Она проснулась очень рано.
И плакала. Стоял мороз
жестокий. Скучный. Бесшабашный.
Морозище. Крутой и страшный.
Она подумала: - Одна. -
Заплакала она в подушку.
Но - посвятила Богу душу.
Потом пришла в Париж весна.
Ходила в школу. - Но там ск-у-у-чно.
Сидят девчонки глупой кучкой.
В окно - деревья. Хорошо
смотреть на это. Ветер пахнет
невыносимо. Все же чахнут.
А Солнце светит горячо.
И мальчики из ближней школы
такие делают приколы,
что плохо мне смотреть на них.
Вот если бы они влюбились,
и в что-то важное врубились,
я б обожала больше их.
А так живу я безотрадно.
Тетрадки, школьные тетрадки
я прячу от мама, папа.
Ох, что там дальше? Неизвестно.
Я верю Богу, беззаветно.
Все видимое - скорлупа
другого - высшего. С изнанки,
мне непонятно - марсианке -
или другому существу.
Зачем так люди измельчали?
Ведь, ясно мне, тогда, в начале,
они служили Божеству.
А дальше что? Бог отстранился.
А человек? Не повинился.
Пойду молиться за него.
Ведь завтра будет Воскресенье.
Мне спать пора. А День Рожденья
мы встретим просто, бытово.
УТРОМ
Глава 4
- Кто там стучит? Ах, вы, мамзель?
Пожалуйста, мою постель
вы уберите. Круассаны.
И кофе. Чудно. - Вас зовут?
А кофе? Высший абсолют.
Вам спели бы, мамзель, осанну.
Как вас зовут? Ах, так. Ну ладно. -
Она ушла. С утра прохладно.
Писать с утра?
Не это ли его задача?
Идея, прытко замаяча,
коснулась прыткого нутра.
Писал. Ничто не получалось.
Какое месиво втесалось
в него. Приличный, вроде, день.
Он выпил утреннее кофе.
Но что же делать в этом зове.
Всю утреннюю дребедень?
На улицу. А Солнце светит.
Пусть улица его приветит.
К тому же, ровно в пять она,
его простая героиня,
с глазами, что небесной сини.
Она же в сердце введена.
Париж, и Эйфелева башня.
Он вспоминал денек вчерашний.
Он одевался. Плащ, и шарф
надел, и вышел. Было зябко.
На улице киоск - два шага.
Он взял газету. Что за кайф
читать все новости из прессы
о политическом процессе,
о разных прочих мелочах
на улице, в самом Париже,
где кайф от жизни наивысший.
Подумал он о рифмачах.
Сидеть с газетой на скамейке.
Смотреть вокруг. Афишу клеют.
Вот школьники идут. Она
в очках. Учительница - грымза.
Читать газету. В мире кризис.
Прочел? В тебя же вдолблена
идея этой же газеты,
или похвальные сюжеты,
что наполняют и влекут
к различным действиям, то скучным,
то, прямо скажем, подлым - сучьим.
Газеты, непременно, лгут!
Пока он так сидел и думал
средь городского гула, шума,
она смотрела на себя.
И зеркало ей говорило,
что, попросту, она - дурила.
- Чего он хочет? Ведь любя,
сама себя не понимаешь. -
Она сидела, и ломала
все мысли лучшие о нем.
- Что если он возьмет - исчезнет? -
Она боялась. Он - как в бездне.
- Нет, он не будет брехуном.
Он прав, когда меня целует.
Он думает, что избалует
меня? Мужчина, ты далек
от правды. - Грешные мечтанья
ей сердце трепетное ранят.
А в Небе реет Ангелок.
И Ангелок, вовсю, смеется.
Во все дела людей суется,
и говорит с Небес, с людьми:
- Послушай, отрок, брось сомненья.
А то повалятся каменья,
и в ад в тот час, ты загремишь. -
В квартире чисто, и опрятно.
Ей было только непонятно,
что Бог заботиться о ней.
- Ведь я забот Его не стою.
Я Его утром беспокою,
но я люблю Его сильней,
чем жизнь свою. Что стоит в жизни
мои желанья? Словно слизни
они ползут. Что толку в них?
Но если бы я не желала,
наверно, оставалось мало
людей, безумно дорогих.
Да, я желаю, чтобы мама,
была и с ним-то не упряма,
но это скоро все пройдет,
так как их жизням проявленье,
ну, прямо, просто, загляденье.
Пусть с Неба к ним Христом придет!
ВЕЧЕРОМ, ПЕРЕШЕДШИМ В НОЧЬ
Глава 5
Семейство, в общем, небольшое,
но написать об этом стоит,
хотя бы, нужно, потому,
что, право же, не надо скидок,
дурацких пошлостей, агиток,
а надо доверять уму.
Ум, несомненно, нами движет.
Я, знаю, и воочью вижу,
что без ума попал в беду.
Смотрите сами на несчастных,
безумцев, мне и вам опасных.
Чур-чур меня. Я не пойду
за ними в ту крутую бездну.
По крайней мере, я исчезну
в том вареве пустых мозгов,
в котором личность хуже грязи.
Но я-то человек, и разве
к такой судьбинушке готов?
О, нет, читатели, увольте,
и быть правдивым мне дозвольте,
поскольку правда лучше лжи.
Кто врет всегда, и всем опасен.
Не надо сказок, трепа, басен.
Солгать? Ты лучше воздержись.
Поржи, немного. Только в меру.
А правду? Принимай на веру.
Вот будет чисто. Хорошо.
Мы связаны родством, и мыслью.
Но, более, прекрасной жизнью,
где надо бы - еще - еще!
Простите. Господи, отвлекся.
Но, право слово, не развлекся.
Итак герои ждут пяти.
Уж пять часов. Он ей - букетик.
Фиалки! И, еще, билетик
в театр. Сначала по Парижу
идут под ручку. Вечер. Гвалт.
Он, гляньте-ка, молодцеват!
- Что ты сказала? А я не слышу. -
Вот пол-восьмого. Они в зале
театра. И программу взяли.
В театре душно. Свет погас.
Играли шутовскую пьесу.
Оркестр звучал под стать диезу.
Как много в пьесе той проказ.
Она смеялась. Он смеялся.
Конец спектакля. Он продрался,
и взял еёшнее пальто.
Потом гуляли. Ночь настала.
Луна на Небе заблистала.
И звезды. Словно в решето,
смотрели вниз. Они стояли
у дома. С чувством целовались.
- Прощай. - Он счастлив был.
Вернулся заполночь. В отеле
все мысли в Небо улетели.
Остался только нежный пыл.
Он в номере. Луна сияет.
Париж с полночи угасает.
Садится автор вновь за стол.
Чернильница. И - раздраженье!
Так, поздно в ночь, на воскресенье,
он понял, что он раньше плел.
Он был влюблен в Марго. И сразу
представилось, что он ни разу
на Свете женщин не любил.
Что он со всеми баловался.
Со всеми с радостью расстался.
Что он себя-то загубил.
Но тут она. Она - Мадонна!
- Моя прекраснейшая Донна.
Пойду, без страха, за тобой,
куда бы ты ни направлялась. -
Пред ним яснее выявлялось,
что будет благом - и - судьбой.
Он лег в постель. Он сном забылся.
Другое время ему снилось.
Он шел по улице чужой.
Летали в Небе самолеты.
Он наблюдал с Земли полеты.
Он шел с своею госпожой.
Она - Марго! Она ступала
так, что все время выступало,
и шло пред ними. О, мы с ним,
старели. После - умирали -
потом рождались мы - в начале.
Так было. Время - аноним.
А мы, далекие потомки.
Оно подстелит нам соломки
пред тем, когда покинет нас.
И мы пойдем - не будет часа -
дня - года - будет только масса -
и - попугайчик-ловелас.
СБЛИЖЕНИЕ ДВОИХ
Глава 6
Глава шестая несколько смущает
меня. Она оповещает
о том, что, несомненно, здесь.
Вы пропустите, если нужно,
главу шестую, и, наружно,
я сохраню за вами честь.
Но все равно, то неизбежно,
чтоб их любовь - моленье - честно
предстали перед вами. Я
продолжу эту эпопею.
Я перед вам оробею,
но это прелесть бытия.
Весна прошла. Настало лето.
А он не надевал жилета.
Жара в Париже. Он в тени
с ней, с дамой страсти сердца.
Раскрылась потайная дверца,
в которую вошли они.
Они тихонечко разделись.
Друг в дружку пламенно вгляделись.
И, с поцелуями, легли.
Потом они соединились.
Чрез два часа угомонились.
Они свой стыд превозмогли.
Потом лежали. Он - за трубку.
За дверью проходила группа
туристов. Смолкли голоса.
Потом - еще. Она стонала.
Ее любовь не доканала.
Пошла такая полоса,
что он потел в изнеможеньи.
Уже настало Воскресенье.
На улице гудел народ.
Они всю ночь совсем не спали.
А утром и они качались.
Случился странный оборот.
Но не такой, как ожидалось.
Любовь, поистине, вторгалась
в него, в ее большую грудь.
Они забредили под утро.
Она была золотокудра.
Хотела Богу присягнуть,
да вот не вышло. Солнце встало.
Она, нагая, молча, встала,
зевнув, уставилась в окно.
Тут дворник все глаза прохлопал,
когда она мелькнула попой,
все было снизу взметено
на улице горячим ветром,
столь резким, сумасшедше щедрым.
Она исчезла из окна.
А дворник взялся за метелку.
Подумал: - Хватит. Мало толку.
Наверно, чья-нибудь жена.
ВСТРЕЧА С СЕМЕЙСТВОМ де ОЛЬ
Глава 7
Он встал в отеле. Было десять.
Он думал, чтобы не чудесить,
он скромно подойдет туда,
где его ждет любви отрада.
Ему, конечно, сделать надо
все справно, а не то - беда.
В дверь постучали. Он: - Войдите. -
- А, вы давно уже не спите?
Я кофе вам несу. А вы
проспали завтрак. Круассаны.
А вот вам свежие тюльпаны.
Без запаха. Что ж, дармовы.
Вам ничего не нужно? - С улиц
звучал привычный гул. В июле
стояла жуткая жара.
Он выпил кофе. Принял ванну.
Ушел в заветную нирвану.
И вылез. Вспомнил, буфера
у горничной. И усмехнулся.
Двенадцать с-гаком. Он встряхнулся.
Побрился. Подравнял усы.
Уж час. Что делать человеку?
Сходить в бильярд? Продолжить негу?
Он вспомнил, от ее красы
он празднично заулыбался.
Немного он поколебался,
и вытащил перо. Он сел.
Задумался. Уже четыре!
Но что писать вам о жуире?
Он был удачливый пострел.
Пол-пятого. Пора в дорогу.
Не опоздать бы. Надо к сроку.
Он вышел. Тут фиакр. Он - прыг!
- Пошел! - Сказал он и поехал.
Вот дом. Все вовремя. Не к спеху.
Увидел в окнах яркий блик.
Они стояли и смотрели.
Папа - мужчина явно в теле.
Мама - тонка и хороша.
Марго - красавица. И взглядом
показывала, кто тут, рядом.
Он поклонился. Чуть спеша,
вошел в подъезд. Ему держали
дверь. Наконец, его дождались.
Вот лестница. Второй этаж.
Вошел. Папа жмет сильно руку.
Мама, о, запах, близорука,
но виден долгий, скучный стаж.
Уселись. За столом прекрасный
набор приправок, вкусных, разных. …
Икра. Шампань. О! Трюфеля!
Тарелки очень дорогие.
Бекасы. Мидии - живые.
Весь стол прекрасно устеля,
под тосты выпили Шампани.
- Летали ль вы в аэроплане?
- Признаться не летал. Хочу!
- Наверно это столь опасно? -
Он отвечал, но безучастно.
- Вы знаете, я полечу. -
Обед прошел. Поднялись. - Душно. -
Марго родителям послушна,
прошла за папа и мама
в зал, где открыты настежь окна,
и с Неба ляпнулись мильоны
звезд и галактик, и сама
Луна. Уселись мирно в кресла.
К нему мама с сомненьем влезла:
- Довольно денег? - Отвечал,
что два мильона новых франков.
Ответ был жутким бумерангом.
Он им не сильно докучал.
Папа и он курили трубки.
Мама скучала. Видом хрупким
она внушала, что пора
ему откланяться. Он понял.
Его визит их, право, донял.
Мама до ужаса хитра.
НАМЕЧЕННЫЙ БРАК
Глава 8
Вот наступила осень. И дожди
пошли стеной. Ты воспроизведи
тот воздух Октября. И подготовку к свадьбе.
Она заказывала все в Маре.
Ходила утром в Кер-Сакре.
Хотела съездить даже к Папе.
Но - передумала она.
Простыла. И была больна.
Ходил к ней врач и медсестра.
Потом она пошила платье.
Он заключал ее в объятья.
Она была во всем быстра.
Она копалась в мишуре.
Вставала рано, на заре.
Ее подруги часто спали
в семействе Оль. Но, бравый, он,
бывал без памяти влюблен,
но эти девы доканали.
Составлен список всех гостей
на обрученьи крестный с ней.
Всего их тридцать оказалось.
Она горела. Дело шло.
Включили наконец тепло.
Она с ним молча лобызалась. …
Он был послушный человек.
Умерил свой в Париже бег.
Сидел. Курил. Вставал. Обедал.
Домой пешком он уходил
в одиннадцать. Хватало сил
добраться так. О, где же лето?
БРАК В СЕМЕЙСТВЕ де ОЛЬ
Глава 9
День приближался. В Рождество,
когда родилось Божество,
он ехал на фиакре с малым.
Был из отеля малый сей.
Он думал, нет ему друзей.
Друзей же было очень мало.
Один - он в Штаты укатил.
Другой - из клана воротил,
торчал то в Греции, то где-то.
А одиночество, порой,
все крутит-вертит Шар Земной,
существованием согрето.
Он входит с малым в Сакре-Кер.
Тотчас же запевает хор.
Он рад. К невесте он подходит.
Марго он за руку берет.
Они сейчас идут вперед.
Священник ими верховодит.
Слова он ясно говорит.
Он весь седой. И он басит
о браке. Тверд Господь.
- Кольцо я надеваю ей,
избраннице - Марго - моей.
- Он поднял надо мной щепоть
и крестит нас - ее - меня
при свете сумрачного дня.
Нас поздравляют люди - все.
Процесс над нами совершен,
а я-то и жену нашел,
она стоит во всей красе,
я перед ней. Мы так идем, наружу. Мы обет блюдем.
Фотограф с камерой стоит.
Все смотрят на него - вперед.
Вот и во мне переворот.
А как идет ей брачный вид.
Мы едем с женушкой моей.
Мы видим - искры из камней. О мокрый, серый тротуар.
Веселье в доме. В доме гвалт. Папа немного бледноват. Марго моя, столь много чар у ней, никак я не насмотрюсь. Мне кажется себе я снюсь.
Вот танец, я веду ее. Конец всему. И мы - в постель. …
Что скажет мой метрдотель? Заснула, золотце мое. …
А завтра будет новый день. Вот трубка. А курить мне лень. …
Потом - Венеция! Потом. -
Он начал тихо засыпать.
Ему хотелось осыпать
ее, в том времени младом.
ЖИЗНЬ ЗВАНСКАЯ
Глава 10
Прошло два дня. Ну и погодка. …
Попал-то он на обработку
в семейство Оль. Ну и дела. …
Сначала дорогой папа
его воспитывал. Стопа
тяжелая - невесела.
Папа тихонечко стучался
в любое время. Иль встречался
с ним, с человеком молодым.
И - в кабинет. Курили трубки.
Папа же вылез из скорлупки.
И норов сделался крутым.
Ему-то ничего не свято.
Все было в царстве тридевятом,
так далеко, что е-ей - да - е-ей.
А франки вылезли наружу.
Я, кажется, обезоружу
вас за прозрачной кисеей.
А в кисее папа - огурчик.
Он тихенький такой подкурщик.
- Ну, здравствуй, милый человек. -
Басит он. Спросит настроенье.
Понизив тон - он просит денег.
Потом гуляет в свете нег.
Он скажет, что он издержался.
С месье противным он подрался.
- Ударил малость, дурака. -
Теперь ажаны просят денег.
А он, в подобной дребедени,
не понимает. - Дал пинка!
- Ты, право, одолжи сто тысяч.
Пойдем и дернем. На анисе!
Прелестной водочки. Прошу-с. -
Курнув, он так к тебе пристанет,
что целый Мир плывет в тумане.
Он курит даже анашу!
Да черт с деньгами! Стало хуже.
Замерзнешь в этой мерзкой стуже.
Два дня - какой-нибудь каприз.
Он взвыл! И хочет напрочь съехать!
Марго же говорит: - Не к спеху. -
Как будто это главный приз.
Венеция! За чемоданы!
Уехали они нежданно.
Пыхтящий дымом паровоз
катил в Италию. Любились.
Приехали. Отель. Свалились.
Благословлял он свой увоз.
Венеция! Вокруг вода.
Нет места лучше, господа.
И - восхитительные дамы.
Мне невозможно предпочесть.
В Италии все в Мире есть.
И даже лучшие там-тамы!
Они в отеле отлежались.
Они все за руки держались.
А вечером пошли гулять.
- Вот ресторанчик, очень милый.
- Он с виду очень златокрылый.
- Что хочешь ты соизволять?
- Тут местное? - Скажи, что хочешь?
- А ты забавная. - Хохочешь?
Над чем? Позвольте мне узнать?
- Тут маленькая обезьянка!
- Ух, ты! Какая грубиянка!
- Ну, что же будем мы желать?
Они пробыли ровно месяц.
Изрядно потеряли в весе.
Потом опять - на паровоз.
Прощай Италия. Мы едем.
А наш отрыв в Париже съеден.
Он из Италии увез,
пожалуй, лучшее, что было.
Венецию, и столько пыла,
что наш Париж уходит в тень.
Но, знаете, его задворки
закрою, как на окнах створки.
Париж. Она. И новый день.
ПРЕЛЕСТНАЯ МАРГО
Глава 11
Прошла неделя мирной жизни.
Мы с ней катались на машине.
Садились. Я за руль. Она,
моя Марго, в огромной шляпе.
Папа, Марго мою прошляпил,
дивился. Спала пелена.
Он обижался. Оскорбленность
носилась в воздухе, и темность
намерений его смешны.
Век новый только начинался,
осматривался, и вминался,
накатывал на Мир сплошным
потоком новых отношений,
и прочих странных ощущений,
которые и год назад
незыблемыми всем казались,
ушли из жизни, облажались,
средь прочих и других досад.
Все было тихо в этом мире.
Толстой наигрывал на лире,
и были Джойс, и тьма других.
Век полегоньку развивался.
Он всех, конечно же, касался,
используя желанья их.
Летали ввысь аэропланы.
Кино вычеркивало планы.
И Чаплин, и Эйнштейн. О, род
людей, которых поминают,
и боле-мене в Мире знают,
толкали этот Век вперед.
Я б мог писать об этом дальше.
Но, будет. Кто стоит? Сигнальщик.
Он машет беленьким флажком.
А я, приняв сигнал, отвечу.
Да чем? Ответить просто нечем.
Поэтам отвечать стихом.
Ну, ладно. Я вернусь к писанью.
История, по-состраданью,
по-счастию, вот здесь - прямы кривые - прочные - любые -
копеечные - дорогие -
корежат жизнь, как лед ломы.
Он выехал машиной утром,
чтоб ублажить ее. Но чуда
и не было. Вернулся в дом.
Поднялся. Он вошел в квартиру.
Чужие люди! К черту лиру!
- Вы как попали? - Ни при чем?
Аннет! Звони скорей жандармам!
Нет! Погодите! По карманам!
Держи его! А то уйдет! -
Он вырвался. И что же дальше?
Во всем противном антураже
вас у романа автор ждет.
- Марго! - Кричал он. Но от крика
Марго мелькнула - бледнолика,
и устремилась от него.
Поныне он о ней мечтает.
Она же в Космосе летает.
- Марго! Прекрасная Марго!
КОНЕЦ РОМАНА (черновик автора)
1 - 6 июля 2017
Александр Алейник родился в г. Горьком, 1952. Эмигрировал в 1989 г. Несколько книг стихов, великое множество интернет-публикаций. Вошёл в антологию Евтушенко "Строфы века". Живёт в Нью-Йорке.
