Доклад на IVМеждународной научно-практической конференции «Наследие Ю.И. Селезнева и актуальные проблемы журналистики, критики, литературоведения, истории», г. Краснодар, 22–23 сентября 2017 г.
«Юбилеи проходят, деяния живут вечно в памяти народной. Культура памяти становится все более явной и необходимой чертой истинно современного мироотношения» [5, с. 119], — так начинает свою статью «Подвижники народной культуры» Ю. И. Селезнев, затрагивая в ней важнейшие проблемы «духовного опыта, преемственности сознания». В этой связи хотелось бы обратиться к исторической прозе, а именно к ключевому в цикле произведений «Государи Московские», по нашему мнению, роману «Бремя власти» одного из классиков жанра исторического романа — Дмитрия Михайловича Балашова, чей 90-летний юбилей — в ноябре этого [2017] года. Его творчество в критике оценивается с позиций глубокой философской прозы, «стимулирует интерес к истории, заставляет любить ее, учит думать, формировать гражданина» [2].
Еще один критик высказал свое мнение по поводу романов Д. Балашова — Алексей Любомудров: «Сочетая в себе талант художника и филолога, используя древнерусские грамматические формы, лексику, диалектизмы, Балашов превратил язык своих книг в тонкий инструмент для передачи духа и понятий эпохи средневековой Руси. Романам Балашова свойственны драматическая напряженность, экспрессия, панорамность авторского видения, кинематографичность сцен. Постоянно сменяют друг друга планы повествования: любовные томления, монашеские подвиги, захватывающие политические детективы, исторические экскурсы. И лирические описания российского пейзажа, и развернутые публицистические отступления согреты пронзительно-нежной любовью к «родимой земле» [4].
Александр Крейцер считает, что «чтение его произведений не развлечение во время поездки в метро, но труд, приносящий интеллектуальное удовлетворение, пища для души» [2]. И главная сила его как романиста в том, что он своим творчеством «соединил лучшие черты дореволюционного и советского исторического романа: масштабность, панорамность, точность и подробность изложения событий — и глубину характеров, внимание к “вечным” темам. В лирических отступлениях о судьбах родины он явно продолжал гоголевскую традицию» [2].
«Впервые в художественной литературе мир русского средневековья воссоздан с непревзойденной степенью полноты, исторической достоверности и философской насыщенности. В нем погодно отражены основные исторические события, геополитическое положение Руси, жизнь главнейших княжеств, быт и нравы всех сословий, воплощены судьбы, облик и характер сотен исторических деятелей», — считает Алексей Харин [6].
Нам хотелось бы взглянуть на роман Д. Балашова с точки зрения онтологических черт исторического бытия России и оценить глубину восприятия автором проблемы имперского жизнеустройства общества.
Анализ романа «Бремя власти» требует серьезного отношения и к истории родной земли, и к проблеме морального выбора, и к формированию гражданской позиции читателя — все это не вызывает сомнений в своей актуальности, здесь же хочется согласиться с Ю. Селезневым, что «проблема народных оснований культуры своевременна и именно насущна» [5, с. 135].
Ю. Селезнев в своей статье «Подвижники народной культуры» размышляет о том, что «память о прошлом — это ответственность перед настоящим и будущим. Это непоколебимая вера исторического сознания в живую связь времен» [5, с. 132]. Думается, именно подобными сентенциями руководствовался Д. Балашов при написании своих исторических романов.
В романе автор создает образ одного из первых собирателей русской земли, мудрого и дипломатичного политика, чья жизнь была посвящена одной важной для всего дальнейшего развития державы идее — объединения разрозненных русских княжеств, находящихся в жесткой зависимости от Орды. «Господи!.. О земле своей пекусь я в жестоце и хладе сердца своего!» [1, с. 19] Балашову удалось показать, что для Ивана Калиты власть — это действительно бремя: бремя ответственности и морального выбора, поскольку ему приходилось прибегать и к многочисленным жертвам. Но все эти жертвы оправданы вполне той самой высшей идеей радения за русский народ и землю. «Я собираю власть, дабы совокупить землю по мысли Мономаховой!» [1, с. 281]
Один из критиков цикла отмечает этический парадокс: «Преступления, совершаемые героями романов ради высшей цели, расцениваются как подвиг, мученичество… Евангельские слова “Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих” (Ин., 15:13) трактуются Балашовым как сознательное обречение души на адские муки ради блага ближних» [4, с. 99]. В этой связи стоит отметить, что автор, безусловно, показывая выбор главным героем целей и средств их достижения, осознанно отходит от принятой в древнерусской литературе этической традиции идеализации личных качеств князей и правителей, и их деяний. Но он очень реалистично подходит к созданию образа главного героя, и, акцентируя внимание на одном из важных его качеств — хитрости, все-таки демонстрирует высочайший уровень духовных устремлений своего героя, направленных на собирание русской земли и в целом на созидание.
Тем не менее на протяжении романа мы постоянно ощущаем связь с духовными традициями древней литературы и встречаем прямые или косвенные обращения автора к известным ее памятникам, что дает возможность вписать произведение в ту нравственную парадигму, которая определяла сознание русского человека в эпоху раскола страны. С первых строк автор прославляет могущество русской земли, не случайно вспоминая в своем повествовании важный в древней литературе памятник «Слово о погибели Русской земли». Соответствуя общему эмоциональному накалу этого отрывка, Д. Балашов размышляет в начале своего романа: несмотря на разорение и распри, народ не сломлен. «Сколько скрытых сил, сколько надежд хранят в себе эта земля и этот язык» [1, с. 8]. Именно в русском народе, в его качествах он усматривает залог будущего процветания державы. Именно «силы великие, и дерзость, и вера» дали возможность «состояться земле русичей» и не угаснуть, «как угасла вскоре Византия» [1, с. 8].
Этот великий свободолюбивый дух и вера «наполняли смыслом деяния князей и епископов и увенчали ратным успехом подвиги воевод» [1, с. 8]. Основа бытия — это «вера в его прочность». Калита усвоил великую житейскую мудрость: «надобна всем труждающим… твердая вера в устои, в незыблемость власти… привычных навычаев и обихода, всего, что от дедов и прадедов нерушимо и извечно» [1, с. 21]. И, по его разумению, власть должна вселять эту веру в завтрашний день и обеспечить ее можно только одним путем — «совокупить» всю землю русскую, «и не войной».
Понятие веры в романе трактуется довольно широко: это и вера в Бога, но это вера и в силу власти, которую Ивану Калите пришлось возводить, удерживать и укреплять, прибегая и к мудрости, и к хитрости. Поэтому силе веры Калита уделяет особое внимание «ибо, что иное, кроме веры, обрядов, отчих заветов родимой старины, способно совокупить и удержать народ в быстробегущем потоке времени?» [1, с. 5]. Для средневекового сознания именно вера была тем незыблемым спасительным началом, которое способно к воодушевлению народа на подвиги. Не случайно вся литература этого периода была направлена на моральное оздоровление общества и носила по преимуществу проповеднический характер. По мысли академика Д. С. Лихачева, «лучшие произведения этой поры — это своеобразные реквиемы, за которыми, однако, стоит величайшая жизнеутверждающая сила, вера в жизнь, не страшащаяся смерти, убежденность в бессмертии правды и неизбежности победы над врагами» [3, с. 115].
Укрепление державы и возвышение Москвы, по мысли князя, состояло в том, что «духовная власть должна быть вкупе с властью княжеской» [1, с. 85]. Иван Калита верил в необходимость использования религии как мощного политического инструмента. Отсюда очевидным становится стремление князя к созданию величественных православных храмов на Москве с целью переманить митрополита-византийца в свой город, который для воспитанного в роскоши византийских святынь грека был «убогим и скудным».
Феогност долгое время не видел и не понимал быстро набирающей обороты силы московского князя, и не оценивал тех великих затрат, и моральных, и материальных, направленных Иваном Калитой на строительство дорогих каменных церквей в очень трудное время, когда приходилось платить огромную дань хану Узбеку. Однако средоточие церковной власти в Москве имело огромное значение для постепенного возвышения княжества над всеми другими. Иван Калита начал закладку соборов московских в день Константина и Елены, и это тоже демонстрация ума и хитрости, с тем чтобы «сравнить себя с великим основателем второго Рима» [1, с. 82]. За одно лето невероятными усилиями были возведены четыре храма в Кремле вокруг княжеских покоев. На их строительство пошли огромные деньги, которые князем были оторваны буквально от самого необходимого. Вообще показательно то, что и в княжеских палатах было все скромно, даже аскетично.
Митрополит Феогност считал это «ничтожным делом», так как «среди лесных пустынь» живет «полудикий народ», «неспособный создать единую империю». Долгие годы Феогност не разделял мнения московского князя о том, что русская духовная власть должна быть «на Москве», так как не было «в ней даже храма приличного» [1, с. 162]. Однако ситуация с местом переезда митрополита в Москву складывалась постепенно, а именно Калита готовил эту ситуацию. Феогност понимал, что должен поддержать наиболее сильного князя в русской земле. И как бы ни была устроена внешняя сторона его жизни в Волынском княжестве, Феогност все-таки «втайне, в душе осознавал, что возводит здание на песке» [1, с. 96].
В этой связи весьма показательными в романе являются диалоги между Калитой и монахом Алексием — крестником князя, на которого он возлагал большие надежды. Иван Калита видел необходимость в обретении независимости от византийского патриархата и создания своего собственного. И князь, и монах исповедуют одну точку зрения на важность роли веры в формировании общественного сознания. Только вера может сподвигнуть народ на подвиг и в трудные времена не дать погибнуть этому народу. Вера — основа мироустроения: «…каждый со тщанием возделывает ниву свою!.. И если этот порядок нарушается, возникает борьба, зло, лукавство, ненависть и лень, тогда такой народ гибнет!» [1, с. 145]
Большую роль в деле убеждения митрополита автор отводит единомышленнику князя — монаху Алексию, внушавшему греку, что вера сильна на Москве, что это, конечно, пока не Константинополь, но «русское храмостроительство ныне не суетно, это поприще, путь» русской духовности. Этот путь доказывает, что в русском народе «есть силы на иное, дражайшее. Есть силы подвигу, движению вдаль и отречению от злобы сего дня и от забот суедневных» [1, с. 162]. Русский народ «не задавлен духом, а посему многое возможет свершить в череде веков грядущих» [1, с. 163]. И в этом тоже автор продемонстрировал тонкую дипломатию Калиты, мечтавшего, чтобы именно Москва стала оплотом православия на Руси.
В итоге романа — в конце жизни Ивана Калиты — Феогност признает, что только в московской земле «вера православная будет твердо стоять!» [1, с. 301], настало время союза с единственным «хозяином залесской земли». Это была очень важная победа князя, поскольку «любая власть не стоит на земле без духовной опоры своей» [1, с. 387].
Библиографический список:
1. Балашов Д. Бремя власти. — М., 1984. — 450 с.
2. Крейцер А. В. Читая Балашова // Universum: Вестник Герценовского университета. — 2013. — № 1.
3. Лихачев Д. С. Введение к чтению памятников древнерусской литературы. — М., 2004. — 340 с.
4. Любомудров А. М. Дмитрий Михайлович Балашов [Электронный ресурс] // Хронос. — http://www.hrono.ru/biograf/bio_b/balashov_dm.php.
5. Селезнев Ю. И. Мысль чувствующая и живая: литературно-критические статьи. — М., 1982. — 336 с.
6. LiveLib. Дмитрий Балашов. Отзывы на роман «Бремя». — https://www.livelib.ru/review/95863-bremya-vlasti-dmitrij-balashov.
