1. Письмо архимандрита Антонина А. П. Толстому (обер-прокурору Синода — прим. ред.)
16 января 1861 года
Тревожный вопрос болгарский подает некоторую надежду на мирное разрешение. Патриарх Вселенский высказал мысль о возможности независимой болгарской метрополии Тръновской с подведомыми ей епископиями, но учреждение такой же митрополии Охридской для болгар по сю сторону Балканских гор, считают невозможным. Болгары подали от себя просьбу Порте о даровании им:
1) независимого архиепископа,
2) права избирать архиереев народом и
3) права независимого духовного управления в областях своих.
В двух присоединенных к тому пунктах они обещают денежное пособие Патриархии и принятие на себя части ее долга. Порта находит затруднительным церковное отделение болгар от Патриархии. На этом стоит пока дело.
РГИА. Ф. 797. Оп. 27. 2 отд. 2 ст. Д. 426. Ч. III. Л. 163. Выписка.
2. Записка архимандрита Антонина
29 января 1861 года
20 числа текущего месяца я был у Его Святейшества Вселенского Патриарха Иоакима. Желая избыть тягостной необходимости участвовать в прискорбных распрях двух, одна другую обвиняющих сторон, равно нам близких и равно ищущих нашего сочувствия, я уклонялся от общения как с греками, так и с болгарами, не имея никаких относительно сношений с ними наставлений Святейшего Синода, и даже взгляда его не зная на предмет, волнующий здешнюю Церковь. Однако ж, получив стороною намек, что уклончивость моя может быть объясняема греческим духовенством или нерасположением, или страхом, или даже невежеством с моей стороны, я воспользовался предлогом визита своего к секретарю Синода (о. Александру Ласкари), посетившему меня незадолго перед тем, отправился сказанного числа в Патриархию и зашел к Патриарху. Он сидел за бумагами и писал, при нем был один из митрополитов, членов Синода. Извинившись, что беспокою Его Святейшество не вовремя (было часа два пополудни), я объяснил ему случайность своего посещения, и свел все дело на одно желание получить его благословение. На что он с легким упреком заметил, как я мог подумать, что мое посещение может беспокоить его. Я поблагодарил его за ласковое слово и изъявил мое желание осведомиться, в каком положении находится дело об одобрении Великой Церковью греческой службы Святым Отцам Афонским. Патриарх сказал мне, что книжка передана на обсуждение одного греческого иерарха (преосвященного митрополита К. Типальдо, если не ошибаюсь), что в самой службе нет ничего, затрудняющего одобрение ее, но что в Синаксаре ее есть несколько выражений, довольно резких, против предержащей власти, которые в России не имеют, конечно, никакого значения, но здесь могут навлечь на Церковь неприятность. В заключение же Его святейшество просил извинения перед Святейшим Синодом за медлительность его в отношении к означенному делу, прибавивши, что у него как-то скопилось теперь много хлопот.
Я ловил случая привязать к беседе «Болгарский вопрос» и потому не мог упустить столь благоприятной минуты заговорить о нем. Я заметил, что у Его Святейшества есть дела несравненно большей важности. «Да! Вы их знаете», сказал он со вздохом. Я присовокупил, что Святейший Правительствующий Синод Всероссийский без сомнения весьма озабочен исходом болгарского дела, и что я нахожусь в печальной невозможности сообщить ему что-нибудь утешительное. Патриарх сказал мне: «Святейший Синод Российский сам есть иерархическая власть, и он может понимать, что за положение Патриарха, у которого епископы выходят из послушания». «Прискорбные недоразумения», — начал было я. «Обвинения несправедливые! — перебил Патриарх. — Требования беззаконные! Нас выдают за грабителей, справедливо ли это, Вы сейчас увидите. В Терновской епархии, например, есть около 60000 христианских (душ или семейств, не припомню). Годовой доход пиастров положим 160 тысяч, наконец, пусть будет 200 тысяч. Разложите эту сумму на население. Вы увидите, что придется по три пиастра на (душу или дом, не помню, вероятнее последнее). Назовете ли Вы это обременительным? А между тем сколько порицаний на нас за это!» Я поспешил заметить Его Святейшеству, что, по-видимому, не этот пункт есть существенный в жалобах болгар на В[еликую] Церковь. «Знаю, — отвечал живо Патриарх. — Мы преследуем якобы их! Какая бесстыдная клевета! Я 12 лет был иеродиаконом при болгарской церкви в Софии. Я был архиереем в Иоаннине. Видел, могу сказать, все те места, откуда идут на нас жалобы, и могу уверить Вас положительно, что все эти упреки нам в стеснении языка болгарского чистая выдумка. Пусть укажут мне хоть одну церковь, из которой изгнано было славянское богослужение и введено вместо его греческое! Пусть скажут, какое болгарское училище мы закрыли! Не старались ли, напротив, ввести преподавание славянского языка в училищах греческих? Доказательство Вам — Халкинское училище. Там и теперь все обязательно учатся славянскому языку. В училище этом есть и греки, и болгаре. Мы никакого предпочтения не делаем одним перед другими. Но говорят, что архиереев в Болгарию мы посылаем все греков. Неправда. Когда мы находим между болгарами людей способных и достойных, мы их рукополагаем так же, как и греков, без малейшего различия. Но дайте нам таких». При этом слушавший разговор наш митрополит сказал: «Были из них рукоположены двое, но что будете делать: оказались пьяницами». «Оставьте это, — строго перебил его Патриарх. — Это частности. Одни могли не удаться, другие удадутся. Нет, возлюбленный мой архимандрит, это все предлоги, — продолжал он, обращаясь ко мне снова и, видимо, скорбя. — Тут замешалось христоненавистное честолюбие одного человека. Ему хочется быть Патриархом — вот и все!»
Я знал жестокое озлобление Великой Церкви против Преосвященного Илариона и попытался представить его в лучшем свете, сказав, что его, вероятно, заставляет действовать против В[еликой] Церкви народ. «Уловки», — перебил живо Патриарх. Я указал на доброе сердце его, на его глубокое уважение к лицу Патриарха, намекнул, что, если бы болгаре получили от Е[го] С[вятейшест]ва чего желают, Преосвященный Иларион первый того же дня прибег бы к Его Святейшеству лобызать его святую десницу. «Еще бы не пришел! Конечно! — проговорил, улыбаясь, Патриарх. Я продолжал, что он, Патриарх, не имеет в виду быть, — удовольствовался бы титлом архиепископа, даже Епископа... «Даже архимандрита, — живо подсказал моим тоном Патриарх и засмеялся, — лишь бы быть независимым! Но в этом-то и затруднение! Если бы дело шло об этой табакерке, я бы дал ему ее сию минуту. Но независимости я не могу, я не имею права дать ему. На это надобно иметь согласие всей Церкви, — моего Синода, других Патриархов, да даже — самой вашей Церкви. Согласится ли вся Православная Церковь на противоканонический акт отделения Болгарской Церкви? Да и что такое Церковь Болгарская? Где, и как, и что она? Говорят, Терново, но Терново. Вам известно, что?» Мне действительно известно было, что «Терновская» сторона болгарского вопроса слабее «Охридской» и что об этой, а не о той надобно рассуждать с Патриархом, когда дело вызывается им на суд канонический, и потому я поспешил отвесть его от Тернова к Охриде, сказав ему, что болгаре уверяют, что они ничего другого не ищут, кроме канонического восстановления Охридской (и всея Болгарии) архиепископии, противоканонически упраздненной в 1767 г. «Далась им эта Юстинианова Юстиниана! — заметил Патриарх. — Но ведь архиепископии Юстиниановой Церковь не признавала и не утверждала никогда. Вы не найдете ни одного соборного, ни даже патриаршеского акта, которым бы признавалась ее независимость». «Однако же самый акт присоединения ее в 1767 г., — заметил я, — есть уже вместе с тем и акт признания бывшей ее независимости до присоединения». «Но, — возразил Патриарх, — присоединение это было по желанию самой же Болгарии. Вам известны тогдашние обстоятельства».
По-видимому, Его Святейшество предвидел готовое сорваться с языка моего замечание о том, что как в одно время было у Болгарии желание присоединиться, так в другое может придти желание отделиться. Оба желания равносильны. Он быстро перевел предмет беседы с исторической почвы на географическую и сказал мне: «Хотите видеть, как неосновательно притязание болгар на восстановление Охридской болгарской архиепископии? Там болгар почти нет. Епархии тех мест заселены более всего албанцами, после них — валахами, потом уже болгарами и греками. Не думаете вы, что албанец согласится иметь своим епископом болгарина, и валах предпочитает болгарский язык греческому, — и тот, и другой ему чуждые? Нет, вопрос сложнее, чем он представляется болгарам. А в епархиях, где греческое и болгарское населения смешаны наполовину, что Вы будете делать? Поставить там двух православных епископов? А валахи потребуют третьего! А албанцы четвертого! Видите, куда мы заходим. Недавно были здесь два представителя мельхитов, искавших присоединения к Православной Церкви. Их первое дело был требовать себе независимого Патриарха. Я им сказал: если вы искренно желаете Православия, то мы вас с любовью принимаем. А Патриарх у вас уже есть (т. е. Антиохийский, Бл[аженнейший] Иерофей). Потому что, согласитесь сами, св[ятый] архимандрит, что же это будет? В одной и той же Сирии два Патриарха православных, да еще несколько неправославных!
И на каком же основании дать болгарам независимость? Составляют ли они политически что-нибудь отдельное? Мой берат не делает никакого различия между христианскими православными подданными султана, не знает никаких народов. Для правительства турецкого существует один только народ, народ православных!» Я заметил Его Святейшеству, что слово народ, как видно, может быть принимаемо в разных значениях. Порта, очевидно, разумеет под ним другое, нежели что разумеется вообще. Употребляя слово народ в официальном смысле Порты, Греческая Церковь разумеет под ним народ греческий, свое племя. «Это несправедливо, — ответил мне Патриарх. Мы включаем в понятие народа равномерно греков, болгар, валахов, сербов, хорватов, арванитов, даже арабов, даже армян, потому что есть армяне православные». Приседящий нам митрополит прибавил, что я действительно ошибаюсь в истолковании слова народ (έθνος). Я ответил, что не обо мне идет дело, а о болгарах, которые полагают, что В[еликая] Церковь под έθνος разумеет одно только греческое племя. «Так все равно, они ошибаются», — заметили оба святители. «Они бы не имели, может быть, повода ошибаться, — отвечал я, — если бы не читали ежедневно в греческих газетах, и преимущественно афинских, истолкования этого слова в смысле народности племенной греческой. Патриарх выразил свое неудовольствие на афинскую печать и просил верить, что смысл спорного слова есть именно тот, который придается ему правительством и В[еликою] Церковью.
Я было встал, чтоб проститься с Его Святейшеством, и сделал ему намек на неизбежность уступок, перечислил ему те пять пунктов, в которых болгаре высказали свои желания и просил его благословения. Он просил посидеть меня еще. Перечисляемые пункты он слушал с напряженным вниманием, относившимся, думаю, не столько к словам моим, сколько к выражению лица моего и к тону речи. Пункты ему давно были известны. Полагая, вероятно, уже решенными (в смысле отрицательном) первые три пункта, он удовольствовался сделать замечание относительно двух последних и сказал с легкою иронией: «Благодарим братьев болгар за заботу о нас. Церковь пережила много бедственных времен. Христолюбцы ее не оставляли. Они и болгар, может быть, иногда поддерживали своими средствами». Я дерзнул заметить Его Святейшеству, что болгаре, к сожалению, не видят в том жертвы со стороны В[еликой] Церкви, уверяя, что она их же пособием пособляла им, если пособляла. «Отчего же их? — заметил спокойно Патриарх. — Кто трудится, тот получает свое, и как своим жертвует». Не припомню, как шла далее беседа, и каким образом стало уместным Патриарху спросить меня, какой бы независимости я хотел болгарам? На это я ответил, что моему мнению тут нет места, что оно ни к чему не послужит, что, наконец, я даже не вправе высказывать его, но что, конечно, некоторые уступки... «Ах, Боже мой, — живо перервал Патриарх. — Да я готов уступить все, что возможно, невозможного делать не могу». — «Но не найдется ли среднего какого-нибудь пути к выходу из затруднений, — сказал я, частию как бы рассуждая сам с собой, частию как бы вопрошая обоих иерархов. «Что бы это за путь был?» — сказал Патриарх с видимым недоверием ко всему, что придумать можно. Я сказал, что, живя долго в Элладе, неоднократно имел случай слышать и хвалить систему церковного управления, существующую на седми Ионических островах. Не можно ли было, прибавил я, применить ее и к болгарам? «Так, — сказал Патриарх, размышляя, — но спрошу я Вас, зачем?» — «На это зачем дать ответ довольно трудно, — отвечал я. — Если В[аше] С[вятейшество] находите, что настоящее положение дел угрожает спокойствию Церкви, то излишне искать отвечать: зачем? Если же не находите таковым, то я не знаю, что сказать». Патриарх тоном совершенной уверенности сказал мне, что движение болгарское есть частное дело нескольких интриганов константинопольских, что народ болгарский ему не сочувствует, что он имеет успокоительные известия из епархий, что даже сами константинопольские возмутители разочарованы в Пр[еосвященном] Иларионе и оставят его, лишь только В[еликая] Церковь подвергнет его церковному наказанию. Последнюю меру я позволил себе назвать опасною и вместо нее предложил изыскать способ приблизить к Патриарху Пр[еосвященного] Илариона, если действительно в нем надобно искать причины и средоточия болгарского движения. «Да нет способа сблизиться, — отвечал Патриарх. — Нейдет к нам. Приведите его, я рад сделать пять-шесть уступок для умирения Церкви».
На этом кончилась беседа наша. Оба иерарха благодарили меня за посещение и просили усердно видеться чаще.
Того же дня я отдал визит митрополиту Серрскому (Никодиму). Это человек нового образования. С ним мы долго обследовали причины неприятного положения Великой Церкви. Разбирали в подробности значение эллинических идей и стремлений в православии, равно как и панславистических. Отрицали оба участие России в болгарском движении — с тем, однако же, различием, что я приписывал оное накипевшему в течение веков (от многих причин) неудовольствию болгар на греков и обратно, а он действию католической и частию протестантской пропаганды. Удивлялись, отчего Церковь Православная находится в таком разобщении частей своих одних с другими, отчего на Востоке не изучается русский язык, отчего у православных народов охладела любовь к матери своей Греческой Церкви, горестными судьбами (если уже не чем другим) достойной сочувствия не только своих, но и чужих и пр. Я уже замечал и прежде, что это человек с большой будущностью. Родственник Патриарха, он теперь имеет двойной вес. Может быть, надобно пожалеть, что он так рано украсился титлом митрополита. Беспристрастный взгляд на дела своей Церкви отселе для него труден. Только во имя науки можно еще вызывать на некоторые уступки вопиющей правде.
Стали известны те «уступки», о которых мне говорил Патриарх. К сожалению, они и имени этого не заслуживают. Они состоят в следующем:
1) в отправлении повсюду в болгарских церквах богослужения на славянском языке;
2) в преподавании в училищах (каких? может быть, греческих) болгарского языка;
3) в назначении на епископские кафедры лиц, знающих по-болгарски.
Между болгарами-униатами и неуниатами начались прискорбные печатные перебранки — к общему удовольствию, полагаю, и Порты, и В[еликой] Церкви. Униатская сторона обличает Пр[еосвященного] Илариона в соучастии с нею и осмеивает его именем «болгарского Папы» и пр.
Между благонамеренными греками (даже духовными) распространяется убеждение, что болгаре так или иначе достигнут своей иерархической независимости и что Великой Церкви ничего не останется сделать, как признать их независимость — рано или поздно.
Из разговора с учителем здешнего болгарского училища и издателем журнала «Български книжици», питомцем одной из академий наших, я убедился, что возвращение болгар под зависимость Греческой Церкви невозможно, что они даже и на то не согласятся, чтобы их «архиепископ» был признаваем (не обязательно), а тем менее — рукополагаем Вселенским Патриархом. «Но думали ли Вы о всех последствиях вашего дела? — заметил я собеседнику. — Что будете делать, если В[еликая] Церковь признает вас отлученными от Церкви?» — «Она этого не сделает». — «А если сделает?» — «Обойдемся на несколько лет без нее». — «А Русская Церковь как будет смотреть на вас?» — «Как и Греческая, если хочет, но обязана ли Русская Церковь подтверждать то, что делает Греческая Церковь?» При таком духе болгар естественно терять и последнюю надежду на сближение их с Вел[икою] Церковью.
Странный факт: филиппопольский митрополит, родом грек, отказался признавать себя в зависимости от Патриарха, по крайней мере оказал явное непослушание пред ним. Болгары распространяют слух, что он даже «отлучил Патриарха от Церкви», и считают его на своей стороне. До сих пор дело представляется не ясным.
РГИА. Ф. 797. Оп. 27. 2 отд. 2 ст. Д. 426. Ч. III. Л. 166–178. Копия.
3. Письмо архимандрита Антонина А. П. Толстому
7 февраля 1861 г.
Сиятельнейший граф!
В течение минувших десяти дней предметом новых толков по болгарскому делу было сообщенное английской константинопольской газетой Levant Herald от 25 января / 6 февраля известие о том, что в течение последней (перед означенным числом) недели в «Константинопольский комитет Лондонского Евангелического Союза» был подан адрес, подписанный двумя болгарскими архиереями, издателем одной болгарской газеты и большим количеством наиважнейших лиц болгарской общины Константинополя. В нем выражено было желание болгар освободиться от настоящего иерархического рабства и составить из себя отдельное церковное общество на первобытных евангельских началах — un systeme de l’ eglise, как выразилась газета.
Газета замечала при этом, что известием этим подтверждались давно доходившие до нее известия о том, что болгаре вообще весьма далеки от наклонности к Р[имской] Католической Церкви и что, напротив, уже весьма созрели для протестантства.
Смутившее нас известие перепечатано было и в Courrier d’ Orient от 1 февраля. Католический орган этот, не опровергая известия, ограничился тем, что позволил себе усомниться в зрелости болгар для протестантства, и сказал остроту насчет евангелических миссионеров.
Но следующий № «Курьера» от 4 февраля уже с торжеством обличал «Герольда» в палинодии, ибо тот поместил в себе письмо одного из членов Евангелического Союза, в котором сей уверял, что «подписавшие адрес лица хотя и желают, конечно, прогресса народу болгарскому, однако же, в документе, о котором речь, они не высказали ничего, относящегося к вероучению, не обнаружили никаких видов с характером религиозным, — а что защищают только (и защищают удачно) права, которые имеет их Церковь быть совершенно свободною от обладания греческого, — не давая никакого залога своего присоединения к системе Евангелической».
«Константинопольский комитет Евангелического Союза, — продолжает письмо, — в минувший вторник (23 января — 4 февраля) изъявил болгарам свои теплые сочувствия их усилиям достичь своего церковного освобождения и свою готовность помогать им в этом всеми силами. Но члены Комитета не имеют вовсе в виду сделать из этого обстоятельства повод к прозелитизму, они желают реформы и спасения народа болгарского; но, объявляя себя охотно помощниками ему в этом деле, думают, что великие и благие последствия еще лучше могут быть достигнуты усилиями просвещенных людей между самими же болгарами».
То есть, другими словами, почтенные «евангелисты» заметили, что движение болгарское клонится единственно к тому, чтобы во что бы то ни стало достать церковную независимость и «Союз» употребить орудием к тому, будучи же хитрее и холоднее католической пропаганды, постарались отклонить от себя вежливо не касающееся их дело. Уверение же в «пособии Союза» есть, конечно, дипломатическая оговорка, бес[полез]ная для обеих сторон. Не так поступил достойный уважения, а еще более сожаления, Папа. Он из скудной сокровищницы своей уделил своим болгарам 1000 скудо и прислал свое апостольское благословение — с неопределенными обещаниями, не скрывая своего усердного желания, чтобы «к седалищу Петра присоединились и другие члены благородной нации болгарской, а особенно те, кои почтены высокими достоинствами церковными». Этот зазыв преосвященному Илариону совпал с его адресом к «Евангелическому Союзу»!
Адрес, конечно, составлен и подписан Преосвященными Иларионом и Аксентием, или лучше под их именем издателем «Болгарских книжиц» Бурмовым (который, бывши у меня не так давно, не намекнул мне о нем ни одним словом). Он есть вторая попытка болгар привлечь на свою сторону сильных мира. Подобно тому, как партия униатов привлекла к болгарам благосклонность Франции, так другая партия, отселе имеющая называться «Протестантской», ищет покровительства им от Англии. Первая хотя до сих пор и не достигла важных последствий, но успела приобресть, по ее мнению, важную выгоду — иметь свою церковную печать, и вместе с тем законную (в глазах Порты) общинную независимость. Вторая партия, может быть, на первый раз желала бы добиться того же — чрез посредство «Союза», или, точнее, Англии. Церковная печать в Турции значит много. Ею печатаются паспорты христианских подданных султана. Важного опасения от сего нового движения болгар для их православия не предвидится. Враги Пр[еосвященного] Илариона считают его склонным не только к протестантству, но и к деизму, уверяя, что он был учеником славившегося лет за 10 перед сим в Греции еретика Каири и вынес из школы его убеждения, чуждые православию. Меня уверял в этом положительным образом бывший при нем иеродиаконом (ныне епископ) Паисий. Но мне, к сожалению, уже хорошо известно, какой цены достойны бывают иногда уверения диаконов о своих священниках. О. архимандрит Анфим, бывший воспитанник Московской духовной академии, а ныне учитель в Халкинской школе, просил меня быть уверенным совершенно как в добросовестности, так и в православии Преосв[ященного] Илариона; о Преосвященном же Паисии дал сведения несколько иные.
Униатская Церковь, по словам ее органов, делает успехи. Молчание о сих успехах газеты Courrier d’ Orient есть явное возражение на их действительность. Повод к подобной похвальбе дает то обстоятельство, что означенная Церковь своим правом выдавать паспорты привлекает к себе приходящих из области болгар и всякого, получившего паспорт, считает уже своим, тогда как сей последний одно и единственное впечатление уносил с собою, возвращаясь на родину, — что он заплатил на этот раз в пять или шесть раз менее, чем прежде платил в Патриархию, за свой паспорт. О вере никто и не помышляет при этом. Униаты равномерно ходят в церковь Св. Стефана, как и в свою. Вообще же об униатской Церкви народ болгарский имеет понятие как о новой, т. е. другой болгарской Церкви в Константинополе — ничего более.
Великая Церковь понимает разлад болгарского дела и не спешит никаким решением со своей стороны. Убедившись, что не найдет решительного содействия себе в турецком правительстве (которому не менее страшна «великая идея» греческая, чем и мнимая «интрига болгарская»), она, по-видимому, совершенно отказалась от стеснительных мер на болгар. Впрочем, о намерениях ее пока ничего нельзя сказать положительного. Слышно, что для чего-то вызывает сюда родосского митрополита, болгарина родом. Полагать можно, что она имеет в виду поставить его во главе болгарской реакции, не только в возможности, но и в действительности которой она убеждена.
В «Цареградском вестнике» — органе умеренной партии, начинает, наконец, проводиться давно желанная мысль о необходимости сделать болгарам первый шаг к сближению с Патриархиею.
Я осведомился, что Его Святейшество Патриарх Иоаким давно уже ожидает ответа Святейшего Синода на его известительное письмо.
Честь имею препроводить при сем письмо Пия IX к болгарским униатам, напечатанное в Courrier d’Orient.
Моля Господа о здравии и благопоспешестве Вашем, Сиятельнейший Граф, с глубочайшим уважением и преданностию честь имею быть Вашего Сиятельства покорнейшим слугою
архимандрит Антонин.
Константинополь.
7 февраля 1861.
РГИА. Ф. 797. Оп. 27. 2 отд. 2 ст. Д. 426. Часть III. Л. 186–190. Копия.
