(продолжение. Начало в №8/2018 и сл.)
Устройство на новом месте — в США
Мы прибыли в Вену 13 марта 1988 года. Нас встретили представители еврейского агентства и поселили в большой комнате, но кроватей там не было, матрасы были постелены на пол. Нам полагалось пробыть в Вене то время, которое потребуется для получения въездных виз в США. Примерно через неделю мне сообщили из Парижа, что главный редактор журнала «Континент» Владимир Емельянович Максимов приглашает меня в Париж, где будут организованы мои лекции в ряде мест. Всем процессом организации поездки занималась редактор французской версии «Континента» Галина Марковна Аккерман. Само приглашение было подписано министром по правам человека Франции и пришло в Вену дипломатической почтой. Но у жены, сына и меня вместо паспортов были только бумажки, что мы лишены советского гражданства, и никакого другого документа не было. Тогда в Австрийском министерстве внутренних дел в короткий срок нам были выправлены документы, удостоверявшие, что у нас есть вид на жительство Австрии. В краткий срок мы получили книжечки в форме паспортов как жители Австрии. Тем не менее, во французском посольстве визу на территорию Франции выдали только мне, объяснив, что у французской стороны есть опасения, что мы всей семьей можем вздумать осесть в их стране незаконно. Пришлось поездом ехать только мне, прочитать несколько лекций в достаточно важных ведомствах и институтах и вернуться в Вену, откуда мы через несколько дней вылетели в США, прибыв в Нью- Народный Йорк 28 апреля 1988 года.
Первого мая 1988 года мы прилетели в столицу штата Огайо Коламбус, где я с того же дня был зачислен в Университет этого штата на самую престижную позицию Distinguished University Professor, но с добавлением одного слова, которое снижало пафос титула. Словом, этим было Visiting, то есть приглашенный на время, а не постоянный профессор. Было указано, что приглашение будет действовать два года.
Пребывание в Штатах стало с этой минуты не прозябанием в изгнании, а плодотворной жизнью. Поселили нас в трехкомнатной квартире с новой мебелью в Университетском городке, зарплата у меня была такой, которая в СССР не могла даже присниться. Нина начала осваивать новую жизнь в стране, так отличавшейся от нашей прежней родины. Через месяц я купил подержанный, но первоклассный лимузин, сын начал учиться в том же университете. Вскоре в британском «Nature» — самом уважаемом в мире научном журнале — вышла моя большая статья, написанная еще в Москве, «Новый взгляд на Лысенко».
Через несколько месяцев после приезда в Коламбус я спросил у профессора Филиппа Перлмана, заведующего кафедрой молекулярной генетики, к которой я был приписан, а могу ли я рассчитывать избавиться от приставки «Приглашенный» и стать постоянным профессором в их университете, то есть получить то, что называется в Америке Tenure Professor Term. Ответ, признаюсь, меня обескуражил.
— Это будет вряд ли возможно, – сказал Фил. Надо выполнить три условия. Во-первых, вы должны показать, что вас знают влиятельные коллеги в Штатах. Во-вторых, надо начать читать полнокровные курсы лекций, а все курсы уже расписаны между существующими профессорами на годы вперед, и я не вижу механизма, который бы позволил кого-то сдвинуть с их лекционной программы, утвержденной для нашей кафедры. Я подумаю над тем, можно ли будет объявить ваш курс в летнее время, если вы подготовите какой-то небольшой курс, скажем лекций десять, по молекулярно-генетической тематике, но это все-таки будет не полноценный курс, нужный для получения tenure. И, в-третьих, надо, чтобы вы получили большой грант от NIH (Национальных Институтов Здоровья) или NSF (Национального Научного Фонда), а это длительный и нервный процесс, который и действующим постоянным профессорам часто оказывается не по зубам.
Нина в Коламбусе, 1 января 1989 года. Фото В. Сойфера. Публикуется впервые
Я загрустил и решил, что должен хотя бы начать приглашать тех, с кем взаимодействовал во время создания своего института в Москве и тех, с кем встречался в годы безработицы в СССР.
Первому я позвонил послу Артуру Хартману, который согласился приехать, прочел лекцию в университете, выступил перед лидерами делового мира штата, встретился с губернатором штата и президентом университета. Он был первоклассным дипломатом и знал, как произвести самое яркое впечатление. Я на каждой встрече представлял Хартмана с его женой Доной, поскольку приглашал их в город, а в Штатах не принято, некультурно оттирать реальных организаторов любого события.
Затем в Коламбус прилетели из Лондона Джон Мэддокс и его жена, известный в мире беллетрист Брэнда Мэддокс, и это тоже стало событием для Коламбуса. На лекцию главного редактора лондонского «Nature» Мэддокса пришло около тысячи человек, я рассказал перед лекцией о том, как физик Мэддокс стал редактором самого известного научного журнала, какие книги он написал, поделился воспоминаниями о том, как мы с ним встречались многократно в СССР.
На специальный семинар из Бостона прилетел один из корифеев молекулярной генетики, заведующий биологическим Отделом Массачусетского технологического института (MIT) Александер Рич с женой. Затем по моему приглашению из Колумбийского университета в Нью-Йорке прилетел заведующий кафедрой Чарлз Кантор, который в том году приобрел всемирную известность тем, что уговорил министра энергетики США забрать у физиков большую часть средств со строительства суперколлайдера в США и начать финансировать грандиозный проект «Геном человека».
Мне также удалось уговорить университетское начальство организовать мини-симпозиум «Наука в СССР» и пригласить на него вице-президента АН СССР академика Виктора Ивановича Ильичева и директора Института белка АН СССР и члена Президиума АН СССР академика Александра Сергеевича Спирина. Этот мини-симпозиум стал заметным событием не только в США, но и в СССР, а потом я пригласил еще несколько докладчиков на кафедральный еженедельный семинар для аспирантов.
Выдающимся событием для Коламбуса стало приглашение и выступление в городе вдовы Нобелевского лауреата мира академика А.Д. Сахарова Елены Георгиевны Боннэр. Я организовывал всю переписку президента университета с Боннэр, при её приезде зачем-то были предприняты особые меры безопасности (нас повсюду сопровождала представитель полиции штата в парадной выправке, неся сбоку оттопыривавшуюся кобуру с заряженным пистолетом, я даже однажды в лифте, когда мы были только втроем, спросил полисвумен, «А пистолет-то у Вас заряжен?», и она гордо подтвердила: «А как же»). Вообще для тех благодатных времен, когда в отличие от сегодняшних дней никто о терроризме даже и не заикался, это было необычно. Вокруг Боннэр всё время крутилось несколько влиятельных корреспондентов, фиксировавших каждый её шаг и публиковавших статьи об этом визите.
Также с лекцией в университет был приглашен известный эволюционист из Гарварда, вечно вещавший с экранов американских телевизоров, профессор Стив Джей Гульд, для лекции которого университет арендовал театр столицы штата на пару тысяч мест, забитые до отказа слушателями. Мне показалось, что президенту университета было интересно видеть, как Стив увидел меня на приеме в его честь, подошел, мы обнялись и заговорили. Стив продемонстрировал, что он не только меня знает, а рассказал прилюдно, как он бывал у нас дома во время приезда в Москву и позже читал мои публикации.
Назначение на позицию постоянного профессора
В общем, первый из трех пунктов, названных Филом Перлманом, я начал выполнять. Потом в Штатах вышла моя толстая книга «Власть и наука», правда, по-русски. Я, тем не менее, отправил её с письмом президенту университета Эдварду Дженнингсу и получил ответ, что это прекрасно и что они начинают думать о том, не предоставить ли мне пожизненную позицию полного профессора в обозримое время. Слова были ободряющими, но я понимал, что эта любезность в письме вовсе не означает, что вопрос реально может быть решен быстро.
Совершенно неожиданным для меня оказалось событие, коренным образом поменявшее настороженное отношение ко мне коллег и начальства. В последнюю неделю августа в университете должен был начаться новый семестр, и за день перед первой лекцией секретарь кафедры попросила меня срочно зайти к Перлману. Когда я появился перед светлые очи заведующего кафедрой, тот меня спросил без предисловий:
— Валерий, вы хотели читать полноценный курс лекций. Один из ведущих профессоров нашей кафедры неизлечимо заболел и не может читать основной курс молекулярной генетики для старшекурсников. Хотите взять на себя этот курс?
Я мог бы ответить, что для того, чтобы стать полным профессором я и мусор в ладошку сгребать из углов аудиторий стал бы с превеликим удовольствием, а уж курс лекций… Об этом только мечтать можно. Но я сказал кратко, что, конечно, хочу, и, помня его слова о летнем курсе, задал вопрос: «А когда надо приступить к чтению?»
— Завтра, — сказал заведующий.
Я вышел от него потрясенный. Я понимал, что это второй из непременных трех пунктов для обеспечения полноценной профессорской постоянной должности, а, значит, и жизни в Америке мне и моей семье, что это очередное чудо, но завтра… Я же совсем не готов.
Мой кабинет был на том же этаже, что и Перлмана (отдельный кабинет на кафедре мне, хоть и временному, но Distinguished профессору, предоставили), зайдя в него, я позвонил Нине. Она тоже растерялась от представившейся возможности. В этот момент ко мне зашел заместитель декана биологического факультета профессор Том Байерс, я начал рассказывать ему о случившемся, но он уже знал, что профессор кафедры, с которым я был хорошо знаком, неизлечимо заболел и дал мне совет:
— Садитесь за компьютер, напишите перечень того, что вы хотите сообщить на первой лекции, потом под каждым пунктом коротко перечислите факты, которые проиллюстрируют данный пункт плана, потом вам надо написать две-три страницы текста, отражающие план лекции и основные термины, кои вы хотите сообщать. У вас сильный чужеродный акцент, студенты могут не разобрать в вашей речи некоторые термины, а если у них перед глазами будут ваши три странички, то, глядя в них, они сразу поймут, о чем идет речь, и всё пройдет замечательно. В вашей группе будет около 50 студентов, поэтому вечером зайдите в канцелярскую комнату и размножьте на копировальной машине эти три странички в пятидесяти экземплярах. Вам ведь Перлман разрешил копировать сколько угодно страниц в день, у нас такого разрешения нет. И утром раздадите в начале лекции их всем студентам.
Студенты встретили мои лекции хорошо. Когда в конце семестра их попросили, как водится, в Штатах, выставить мне отметки за чтение лекций, они мне дали самый высокий балл на кафедре. На ближайшем после этого заседании кафедры молекулярной генетики я заметил, какими благожелательными в мой адрес высказываниями стали обмениваться профессора кафедры. Холодок отчуждения, явственно ощущавшийся в отношении немолодого пришельца из другого мира, улетучился. Один из лучших лекторов кафедры даже пошутил: «Вэлэри! А я слышал, что студенты не бросали в Вас сгнившие помидоры. Вас наградили хорошими оценками. Поздравляю».
В фитнес-центре Kлуба Гарвардского университета в Нью-Йорке. 1989. Публикуется впервые
Оставалось выполнить последний пункт, получить полномасштабный грант на исследования. Первоначально небольшой грант (тридцать тысяч долларов) мне выдал на год наш университет. Мне выделили стол в одной из лабораторий кафедры. Нина начала работать вместе со мной, получая пока небольшую зарплату. Но методы молекулярной генетики за годы нашей безработицы сильно изменились. Появилось много приборов, к которым мы с женой не знали с какого бока подойти. Я начал читать методички, но понял, что мне понадобится много времени, чтобы познакомиться с методами и освоить новую технику экспериментов. Я переговорил по телефону с Яшей Глузманом, который кончал биофак МГУ не так давно, стал в Штатах процветающим молекулярным генетиком, руководившим группой в Колд Спринг Харборской лаборатории, а потом с директором этой лаборатории Нобелевским лауреатом Джеймсом Уотсоном, знавшим немного меня. Они пригласили меня приехать к ним в Нью-Йорк, потренироваться на новых, неизвестных приборах и получить навыки работы на них. Как объяснил Джим Уотсон: «Теорию вы знаете не хуже их, а техника сделала нашу работу легче, а не труднее, мои ребята вам всё покажут, потренируетесь недельку-другую и всё освоите». Так оно и оказалось.
Во время приема у министра энергетики США в 1994 году. Слева направо: Алексей В. Яблоков, министр энергетики Хэйзел О’Лири, Дильбар Н. Кладо, Нина И. Сойфер, Валерий Н. Сойфер. Публикуется впервые
Вернувшись из Нью-Йорка, я пригласил в Коламбус профессора Московского физтеха Максима Давидовича Франк-Каменецкого (сына того выдающегося физика Давида Альбертовича Франк-Каменецкого, который был когда-то в Атомном институте рецензентом моей работы по максимуму индуцированных большими дозами облучения мутаций). Мы с Максимом подготовили проект гранта по исследованию тройных цепей ДНК, в лабораторию приехал молодой исследователь из Института молекулярной генетики АН СССР (так теперь звали бывший Радиобиологический отдел Института атомной энергии, где я когда-то был в аспирантуре). Пошли публикации в разных журналах, включая еще одну статью в «Nature». А через полгода с небольшой наш проект по изучению триплексов был одобрен Национальными институтами здоровья, меня как руководителя проекта известили, что я могу рассчитывать на более чем миллионный грант. Но позже в процесс вмешалось ЦРУ, в американских газетах появились статьи о том, что впервые в США огромный грант выдан эмигранту из СССР, а тот впервые предложил полноценную работу совместно с советскими коллегами. И в результате размер гранта слегка «похудел».
В день, когда я услышал, что наш проект одобрен и что деньги на грант я как руководитель проекта получу, Фил Перлман торжественно объявил, что он запросил у президента университета дать мне tenure с завтрашнего дня и что президент уже подписал соответствующий приказ. Я стал полноценным профессором, причем эта должность могла сохраняться за мной до конца работы в этом университете.
Это было невероятно радостным событием для нас с Ниной. Должен признаться, что больше года, пока я числился временным профессором, и Нина, и я нервничали и ждали, не окажусь ли я второй раз в жизни безработным. Нина старалась держать тревожные мысли в себе, но я замечал (не выдавая ей мою озабоченность) внутреннюю тревогу моей любимой. Все-таки я был обязан обеспечить жизнь семьи без тревог и плохих предчувствий. Теперь мы оба были безмерно счастливы. Теньюр давал возможность не беспокоиться о будущем до пенсии, а затем до смерти.
Жизнь в Коламбусе
Еще до получения позиции постоянного профессора, примерно через полгода жизни в Коламбусе, мы решились купить наш собственный дом в этом городе (сейчас я понимаю, что мы были слишком оптимистичными и могли за это крупно поплатиться, если бы жизнь сложилась иначе). Мы искали дома вблизи университета, ездили по разным улочкам и увидели недалеко от одной из центральных магистралей табличку о продаже дома. Довольно большой газон перед ним понравился Нине. Улица была нелюдной и свободной от автомобилей. Дом стоял перпендикулярно к дороге и смотрел на нее торцом, что тоже Нину обрадовало. Часть, смотревшая на улицу, была заметно старше более дальней, двухэтажной и элегантной постройки, а за ней располагался гараж на две машины. Мы решили зайти и спросить хозяев о цене.
На наш звонок вышла невысокая женщина, явно рожденная не в Америке, назвала приемлемую для нас, даже не ожидавшуюся цену, и на мой вопрос о причине столь низкой стоимости пояснила, что в доме нет подвального этажа, и это сразу уменьшает его стоимость. Она рассказала, что её муж, вьетнамский архитектор, спроектировал новую двухэтажную часть, примыкающую к старой постройке. Но он получил работу в Калифорнии, семья уже там, а она должна срочно продать дом и тоже уехать туда. Мы начали оформлять документы, получили заем недостающих денег в банке и приобрели этот дом.
Новая часть была просто шикарной, в то время как старые комнаты требовали косметического ремонта, но к нашему сыну Володе в это время уже приехала его невеста Таня из Москвы, они расписались в Америке, теперь мы с Ниной могли занять спальню наверху новой части, дети расположиться в старой части и быть от нас слегка изолированными, что им и требовалось.
Правда, скоро выяснилось, что не всё в доме было доведено строителями до ума, в нижнем туалете новой части дома одна из труб протекала, в кладовке стена была не заделана, и снег стал сыпаться внутрь дома, но тут нам пригодился опыт ремонтно-строительных работ, приобретенный в Москве. Мы поехали с Ниной в хозяйственные магазины и обнаружили, что в них есть всё, что составляло так называемый дефицит в Москве. Любые доски, фанера, строительные инструменты, разнообразные изоляционные материалы, вообще все нужные для ремонта и строительства детали были в наличии и достаточно дешевы. Я приступил к ремонтам, Нина смогла применить свое умение потрясающе красиво окрашивать стены и потолки. Дом засверкал как новенький.
Когда Артур Хартман вскоре приехал в Коламбус еще раз, он остановился у нас и в первый же вечер приехал на ужин вместе с президентом местного Хантингтон банка Франком Вобстом и дипломатом, которого мы хорошо знали еще с московских времен, Клаусом Шрамайером. Он работал в посольстве ФРГ, был когда-то культурным атташе ФРГ в СССР и бывал у нас не раз в гостях. Он приехал в Коламбус к этому президенту банка, поскольку они с детства были ближайшими друзьями (президент оказался эмигрантом из Германии). Мы расселись для ужина в столовой, располагавшейся между новой и старой частью дома, и в какой-то момент гости спросили у Хартмана, а где он спит? Артур картинно, как только он умел, показал рукой в сторону новой части и произнес со значением «О, в прекрасной спальне, там на втором этаже новой, такой шикарной пристройки к дому»». Гости с удовлетворением закивали головами.
Следующий день был субботой, Шрамайер еще раз приехал к нам и показал себя настоящим немцем, по мнению которых многое в Штатах не дотягивает до высокого культурного уровня традиционной Германии.
— Это надо же догадаться расположить гараж позади самого дома. Это значит, каждый раз, когда вам самим или гостям надо поставить машину в гараж, надо проезжать мимо всех окон и всего дома. А ведь гараж должен был бы располагаться ближе к дороге, а дом дальше гаража, чтобы вонь от автомобиля не била в открытые окна большую часть года.
Через несколько минут последовала новая тирада:
— Нина, — попросил Клаус, — а Вы можете сварить настоящее кофе, а не эту коричневую бурду, которую американцы готовят из растворимого порошка и пьют эту гадость, причмокивая от удовольствия.
Вскоре в Коламбус из Москвы приехал с лекцией академик Гарри Израилевич Абелев, работы которого были широко известны онкологам в Америке и выдвигались на Нобелевскую премию. Он тоже вечерами бывал у нас. Нина несколько раз устраивала приемы в честь гостей, приглашая университетскую профессуру, когда кто-то посещал наш город.
Один вечер был особенно радостным. К нам прилетели из Лондона Джон и Бренда Мэддоксы (напомню, Джон был главным редактором журнала «Nature») и Алекс Рич из Бостона (заведовал биологическим отделом MIT). Мы позвали пятнадцать профессоров из университета с женами, и Нина устроила грандиозный пир в их честь, а я удосужился при попытке открыть очередную бутылку шампанского выстрелить пробкой прямо себе в глаз, который сразу же закрылся кровавым отеком. Один из гостей, профессор-патолог Ролф Барт повез меня на своей машине срочно в университетскую клинику, но там быстро определили, что отекла разбитая ткань под глазом, а глаз остался невредимым, и мы вернулись домой.
В день получения американского гражданства членами семьи Сойфера в Вашингтоне был устроен прием в нашу честь. На снимке Валерий Сойфер и лауреат Нобелевской премии Джеймс Уотсон во время этого приема. Фото Н.И. Сойфер. 1992. Публикуется впервые
Дело было в декабре, американская погода была прекрасной, теплой, но поздно вечером неожиданно повалил плотный снег, закрутилась пурга. Максим Франк-Каменецкий, который тогда жил у нас, сел вместо меня за руль нашей машины. Я остался дома с моим перевязанным глазом, а Нина и Макс повезли Джона и Бренду в гостиницу. На обратном пути машина вдруг заглохла, ничего не было видно из-за сильнейшего снега, и они намучились, пока Максу удалось снова завести автомобиль.
Другой приезжий гость, Алекс Рич, вызвал такси, чтобы возвращаться самолетом в Бостон. Они поехали в аэропорт, но из-за пурги таксист потерял дорогу, они проплутали долго, Алекс думал, что он опоздал на рейс, но самолет из-за непогоды задержался с отлетом. Так что эта ночка оказалась неимоверно плохой. А в университете долго вспоминали события той ночи и повторяли «Вот уж русские погуляли, так погуляли».
Хотя я получил постоянную профессорскую должность, Нине жизнь в Коламбусе казалась оторванной от столичных стандартов, а мы все-таки привыкли к несколько иным условиям. Да и плоская как стол местность штата Охайо ей была не по сердцу. Её уральская душа нуждалась в чем-то возвышенно горном, неровным, с перепадами высот. Мне, только в Америке начавшего систематически водить машину, было проще управляться на открытом ровном месте, но Нине хотелось иного. Эти факторы также влияли на наши мечты о том, куда бы следовало перебраться жить в Соединенных Штатах.
Переезд в пригород Вашингтона
В этот момент я получил приглашение прочесть лекцию в Вашингтоне, мы с Ниной поехали туда, встретились с некоторыми нашими старыми друзьями, и они подсказали, что сейчас в сравнительно новом, быстро развивающемся университете в пригороде столицы набирают кадры профессоров, поскольку этот университет растет, как на дрожжах. Мне сказали, что в нем уже работает на очень престижной позиции так называемого именного профессора известный русский писатель Аксенов, и у него можно получить информацию о вакансиях. Меня снабдили его домашним телефоном, и Василий Павлович оказался исключительно благожелательным, попросил прислать ему срочно мое жизнеописание (Curriculum Vitae по-местному), что я вскоре сделал.
Кстати сказать, штат Вирджиния, в котором университет располагался, находился в предгорьях Аппалачей, и местность вокруг университета был именно такой, о которой Нина мечтала. Дороги могли взмывать кверху, а потом довольно круто снижаться, ровными были только центральные магистрали, а узенькие улочки могли причудливо извиваться и часто напоминали уральские дорожки. Нине такая местность пришлась по сердцу, хотя мне больше нравились прямые и ровные огайские просторы, по которым мне — не очень продвинутому водителю — было легче водить машину.
На веранде нашего дома с Василием Павловичем Аксеновым 28 марта 1998 года. Фото Н.И. Сойфер. Публикуется впервые
Будучи в Вашингтоне, я также позвонил бывавшему у нас в Москве заместителю Госсекретаря США Ричарду Шифтеру, и мы договорились о встрече на следующий день у него в офисе. Впервые я попал в это министерство иностранных дел великой страны. Мы очень дружелюбно поговорили при встрече, Шифтер расспросил меня о работе, порадовался, что всё складывается у нас вполне прилично, а я спросил его, что мне делать: перебираться из Коламбуса ближе к Вашингтону, или оставаться там.
— А я во всех таких случаях спрашиваю свою жену Лило, что делать. Так что спросите Нину. Что она скажет, то и нужно выполнить, — ответил дипломат Шифтер.
Аксенов представил мою анкету начальству в университете и после недолгого обсуждения меня пригласили приехать в университет, носящий имя одного из отцов Американской демократии, инициатора поправок о правах человека к конституции США — Джорджа Мэйсона. Мне предстояло встретиться с провостом университета (человеком, отвечающим за всю учебную, административную и финансовую деятельность университета, первым после президента руководителем в университете, равнозначным ректору в российских университетах), с самим президентом, поговорить с именными профессорами (теми, кто носил в этом университете перед словом профессор приставку Clarence Robinson Professor, означавшую, что Кларенс Робинсон оставил свое наследство университету, и теперь там держат на особой позиции группу профессоров, носящих его имя).
На приеме по случаю Международного генетического конгресса в Мельбурне, Австралия вместе с одним из ведущих генетиков США Джоном Дрейком и его женой Пэм (нашими многолетними и близкими друзьями) в 2003 году. Публикуется впервые
— Весь этот марафон (естественно, мои нервы были напряжены до предела, и я зверски в тот день устал) закончился около 6 вечера в большом холле в офисе Робинсон-профессоров, где обладатели этой приставки к их должности расселись по диванам и главным образом шутили. Помню, что Аксенов (чей английский был превосходен) рассказал своим коллегам анекдот, как Никита Хрущев решил втереться в компанию Ленина и Сталина в мавзолее на Красной площади:
— В мавзолей как-то вечером заходит Никита Хрущев с зажатыми под рукой подушкой и одеялом и просит Ленина и Сталина разрешить ему поселиться где-нибудь в уголке. Ленин покосился на него, помялся и как-то неуверенно говорит: «Ну, если тебе негде жить, ложись, куда же деваться». А Сталин приподнялся в своем саркофаге и строго говорит Ленину: «Не потакайте ему, Владимир Ильич». Потом поворачивается к Хрущеву и добавляет: «А ты, Никита, уходи отсюда. Тут не общежитие».
В один из приездов Аксенова к нам мы решили поплавать в нашем бассейне. В какой-то момент Вася вышел из воды и решил постоять на голове. Рядом с его головой их пес по прозвищу Пушкин, а я, оставаясь в бассейне, раскинул в восторге руки. Около меня наш пудель по прозвищу Кэнди. В стороне жена Аксенова Майя Афанасьевна. Фото Н.И. Сойфер. Публикуется впервые
Все Робинсоны посмеялись, хотя я не понял, намекал ли Аксенов на то, что они в моем случае исполняли роли Ленина и Сталина, а я выгнанного с позором Хрущева, но в этот момент зашла помощница президента университета и объявила, что вопрос о моем приеме на работу в качестве еще одного Робинсон-профессора решен положительно и что я получу формальное одобрение Совета университета в ближайшее время. Василий Павлович на своей машине повез меня на ужин к себе домой. С этого дня мы подружились с ним и дружили больше двадцати лет, пока он не ушел на пенсию и не уехал во Францию.
Во время одного из приездов к нам Василия Павловича Аксенова летом 1994 года он пустился в пляс у нас в гостиной. Фото Н.И. Сойфер. Публикуется впервые.
Поскольку у нас уже был опыт приобретения домов в Коламбусе, первое, что мы решили сделать в Фэйрфаксе — купить лом. Хартман посоветовал нам нанять не одного, а двух риелторов, которые бы искали продающиеся дома и показывали их нам для сравнения.
— А разве это законно нанимать двух, а не одного агента, — спросил я.
— А никакого закона на этот счет нет. Скажите каждому из риелторов, что у вас есть еще один, и всё. Зато у вас будет с Ниной, что сравнивать.
Так мы и поступили, и вскоре приобрели дом в прекрасной спокойной части Фэйрфакса, носящей название «Город Октон». Он располагался в самой центральной части Фэйрфакса, города, который на наших глазах рос неимоверно быстро и в настоящее время имеет почти полтора миллиона жителей.
От дома до университета было близко, мне выделили большое помещение для лаборатории, Нина была причислена к лаборатории профессором-исследователем, у меня был отдельный офис по соседству с Аксеновским, появилась оплачиваемая университетом помощница в роли секретаря, был отдельный от зарплаты счет на поездки и приобретение приборов для офиса, солидный пенсионный план, средства на медицинское обслуживание семьи и еще много разных приятных для жизни услуг.
Визитная карточка Нины, врученная ей администрацией Университета
На деньги из гранта мы приобрели нужное оборудование для лаборатории, пригласили в нее нескольких сотрудников, я приступил к чтению курса лекций для студентов. В печати вскоре появились наши статьи по исследованию ДНКовых триплексов. Нашлось время и для продолжения моих исторических исследований и вскоре несколько книг по анализу развития биологии пошли в печать. Словом, жизнь пошла радостная, наполненная приятными событиями, встречами с коллегами и друзьями. Нина обихаживала наш дом в свободное от работы время. Мы часто получали приглашения приехать в гости то к Хартманам, то к Шифтерам, то к другим знакомым нам людям.
Осенью 1991 года, например, позвонила Лило Шифтер, жена заместителя Госсекретаря США, и пригласила нас приехать к ним вечером на встречу с председателем КГБ СССР Вадимом Бакатиным. Когда мы с Ниной приехали, Вадим Викторович представил нам своего сопровождающего, бывшего генерала КГБ Олега Калугина, сказав странную фразу:
— Я английского не знаю, он переводит сказанное, но я заметил, что он говорит нередко не то, что я произносил.
По окончании трехчасовой встречи мы вышли из дома Шифтеров одновременно с Бакатиным, и я спросил его, могу ли рассчитывать, если приеду в Москву, получить разрешение ознакомиться с моим делом в его ведомстве. Ответ меня изумил. Вадим Викторович сказал, что перед приездом в США он спросил у Шифтера (приглашавшего Бакатина в Штаты), с кем ему придется встречаться. Шифтер среди других назвал и нашу с Ниной фамилию.
— Я перед приездом запросил Ваше дело и просмотрел его. Я не дам разрешения Вам ознакомиться с ним. Вы можете прочесть в нем доносы многих Ваших друзей, доносы злобные и вредные. Вам не нужно этого знать. Живите спокойно.
Через пару месяцев я получил от Бакатина открытку, в которой тот благодарил меня за интересную встречу и разговоры в доме Шифтеров.
По окончании церемонии вручения В. Сойферу диплома Почетного профессора Московского Государственного университета имени М.В. Ломоносова в 2003 году. Слева направо, ректор МГУ Виктор Антонович Садовничий, В.Н. Сойфер, Н.И. Сойфер, декан химического факультета МГУ академик РАН В. В. Лунин и декан факультета биоинженерии и биоинформатики МГУ академик РАН В.П. Скулачев. Публикуется впервые
К нам приезжали гости из России повидаться (на несколько часов) или провести с нами в качестве гостей несколько дней. Мы всегда были рады им, двери дома были радушно открыты, и дни, когда друзья пребывали у нас, превращались в радостные и интересные[1]. Один из них, Алексей Владимирович Яблоков, всегда предпочитал жить у нас, замечал изменения в доме и вечно спрашивал, переступая порог: «Ну, показывайте, что еще вы перестроили и улучшили».
У нас дома с нашими ближайшими друзьями, которых мы знаем более полувека, доктором медицинских наук Анатолием Михайловичем Хилькиным и его женой Раисой Алексеевной. 2012. Публикуется впервые
Я уверен, что одним из важнейших притягательных стимулов для визитов в наш дом была атмосфера дружелюбия, царящая как между хозяевами, так и гостями. Разговоры затрагивали многие темы. Нередки были дискуссии о развитии научных исследований, сопоставление векторов развития новых направлений в России и на Западе. Последнее интересовало многих, особенно в случаях приездов к нам лидеров научного прогресса в России и крупных администраторов. Конечно, часто интерес вызывали рассказы об истории науки и общества, которыми делились со мной и Ниной почти все из приезжавших. После создания на средства Сороса Международного Научного Фонда и Международной Соросовской Программы Образования, в руководстве которыми я принимал участие, обсуждали программы филантропии в России.
Но все-таки важнейшим притягательным моментом было дружелюбие. Роальд Зиннурович Сагдеев, академик и бывший директор Института космических исследований АН СССР, ставший ведущим физиком в соседнем Мэрилендском университете, будучи однажды в Москве, даже написал в российском журнале «Природа», что дружит с нами и что наш дом превратился в гостиницу для приезжающих в Вашингтон советских ученых.
Неизменно самыми дорогими гостями были наши ближайшие друзья из Новосибирска академик Валентин Викторович Власов и его жена Инна Евгеньевна, а также наш многолетний друг член-корреспондент АН СССР Л.И. Корочкин, проработавший несколько месяцев в моей лаборатории.
Из бывших советских ученых, эмигрировавших в США, особое место среди друзей, гостивших нередко (по нескольку раз в году), были доктор медицинских наук Анатолий Михайлович Хилькин и его жена Раиса Алексеевна.
Особое место среди друзей, часто у нас бывавших, несомненно занимали Василий Павлович Аксенов с семьей и его гости, которых он иногда оставлял нам на выходные — З.Е. Гердт или А.Г. Найман. Бывали у нас и американцы — Джордж Сорос, директор Библиотеки Конгресса США Джим Биллингтон, ведущий американский генетик Джон Дрэйк с женой, министры и заместители министров США Пол Волфовиц, Лио Даффи, Ричард Шифтер с женой, многие сенаторы и конгрессмены.
З.Е. Гердт с Ниной на пороге нашего дома. В момент, когда я делал этот снимок, Зиновий Ефимович сказал, обняв Нину за плечи и обращаясь ко мне: «Когда жена увидит этот снимок, я скажу ей «Таня! Я изменял тебе вот этой рукой». Он нас этим очень тронул.
Всех этих людей привечала Нина, всех кормила, старалась держаться в стороне, но все присутствовавшие понимали её главенствующую роль в доме и в нашей жизни. В целом мы жили счастливо, дом был открыт для друзей, атмосфера в нем была радушной и не просто доброжелательной, а исключительно радостной.
Международный Научный Фонд и Соросовская Образовательная программа
С момента переезда в 1988 году в Штаты мы возобновили наши встречи с Джорджем Соросом. Как только мы оказались в Коламбусе, он позвонил мне и пригласил приехать к нему в Нью-Йорк. А там, во время нашего первого с Ниной визита, я начал уговаривать его выделить существенные средства не просто на создание Открытого Общества в СССР, а на целевую поддержку крупных ученых в этой стране. Я видел, что великая в прошлом российская наука оказывается в новой системе правления в забвении, что на нее не просто не хватает средств в государстве, а что ею откровенно пренебрегают.
Когда первый раз я затронул эту тему, и Нина поддержала меня, я также сказал, что Соросу надо бы основать новый университет с углубленным вовлечением студентов в исследовательскую деятельность, наподобие Рокфеллеровского университета. В следующий приезд мы с ним пошли плавать в море у него в летней резиденции на Лонг Айленде, и я опять повторил эти высказывания. Он остановился, посмотрел на меня и сказал: «Валерий я не настолько богат, чтобы браться за такие грандиозные задачи».
На следующий день после празднования 70-летия Джорджа Сороса. Снимок сделан в летней резиденции Сороса — Нина Сойфер, Джордж Сорос и Валерий Сойфер, 13 августа 2000 года. Публикуется впервые
Однако, спустя года два или три, он мне как-то заметил, что идея о новом типе университета подвигнула его на создание Центрально-Европейского университета.
А я не продолжал повторять при новых встречах призыв предоставить средства для поддержки передовых ученых в СССР, Однажды он приехал к нам домой, и во время обеда меня, что называется, понесло на эту тему. Я даже встал со своего места, подошел к креслу, на котором сидел Джордж, и слова зазвучали по-новому. Я видел, что он задумался и слушал меня не без интереса.
Через неделю или две он позвонил мне из Нью-Йорка и сказал, что обдумал мое предложение и предлагает, чтобы я пригласил нескольких крупных ученых из разных стран в комитет, и пригласить их приехать к нему, чтобы обсудить создание такого специального комитета по помощи советской науке. Я с жаром взялся за эту идею, переговорил с полутора десятками видных ученых из Штатов и Европы и со списком лиц, согласившихся принять участие в этом начинании, приехал к Джорджу. Он пригласил на наш разговор сына Давида Моисеевича Гольдфарба Алика, которому очень благоволил.
Я стал рассказывать, кого мне удалось пригласить в Комитет, и тут Алик вмешался. Он сказал Джорджу, что у него другой, более дешевый план для денежной помощи лучшим советским ученым.
— Дайте мне, Джордж, всего один миллион долларов, я приглашу десяток ученых из СССР в мою лабораторию, мы разработаем с каждым из них отдельный исследовательский проект, пошлем все их в Научный Фонд США (NSF. Проекты будут на высоком научном уровне, за каждый мы получим по миллиону долларов от NSF, вернем Вам все взятые у Вас деньги, и это поможет лучшим ученым в СССР.
Джордж помолчал полминуты, повернулся ко мне и сказал:
— А что? Мне план Алика нравится больше.
Я после этого встал, попрощался, хлопнул посильнее дверью кабинета Сороса и улетел назад в Вашингтон. Я чувствовал себя одураченным, так как мне было непросто дозвониться и договориться со всеми, кто согласился войти в называемый мной комитет, а теперь мне надо было звонить еще раз и рассказывать, что я побеспокоил всех зря.
Когда я вошел в свой кабинет в университете, Джордж позвонил и попросил меня не переживать. Он всё понимает, но деньги любят счет, и предложение Гольдфарба требует от него меньше денег, вот он и выбрал другой план.
А через непродолжительное время у меня на работе раздался телефонный звонок, из Лондона звонил главный редактор журнала «Nature» Джон Мэддокс, сообщивший сногсшибательную новость.
— Ваш друг, Сорос, — сказал он, — сегодня чуть не отправил правительство Великобритании в отставку. Он сначала скупил большое количество фунтов стерлингов, а потом, когда курс поднялся, продал все количество и заработал на этом за один день миллиард долларов. Вот какой молодец!
Я тут же дозвонился до Джорджа (он оказался в тот день в Москве) и поздравил с успехом. В ответ он сказал, что теперь согласится с моими просьбами выделить средства для поддержки лучших ученых в бывшем СССР и выделит на эти цели 100 миллионов долларов. Он сказал какого числа прилетит в Вашингтон, и попросил меня найти место, где было бы удобно провести пресс-конференцию, на коей он объявит, что выделяет на поддержку советских ученых эти сто миллионов долларов помощи. Так возник Международный Научный Фонд (МНФ). Фонд заработал в 1992 году.
А через два года он внял моим продолжавшимся уговорам поддержать также и образование в странах уже бывшего СССР. Он согласился учредить в России, Украине и Белоруссии Образовательную программу в области точных наук с бюджетом 125 миллионов долларов и попросил меня руководить ею.
Еще в рамках МНФ я, как член Правления этого фонда, много раз пытался установить звание Заслуженный Соросовский Профессор для бывших выдающихся ученых и педагогов преклонного возраста (старше 70 лет). Сорос важность таких званий одобрил и был готов финансово поддержать ученых-пенсионеров, в прошлом прославившихся своими научными заслугами. Но я столкнулся при реализации этого предложения с противодействием Правления МНФ. Я долго пытался «продавить» эту идею на заседаниях фонда, но некоторые его члены были категорически против такого звания. Джим Уотсон (как председатель Правления), а также Алик Гольдфарб и несколько других членов этого органа, считали, что и звание, и трата денег не оправданы.
С членом Правления Соросовской образовательной программы писателем Д.А. Граниным во время выступления Сороса в Вологде. Публикуется впервые
Однако мне все-таки удалось убедить Сороса в правильности моего подхода. Ему понравилась гуманитарная идея поддержать в тот суровый период пенсионеров — выдающихся ученых. В начале 1994 года (перед самым закрытием МНФ) эта моя инициатива была все-таки одобрена, но ее воплощение в жизнь стало осуществляться уже в рамках нашей Образовательной Программы.
Мы с моим помощником в Университете имени Джорджа Мэйсона приготовили и напечатали дипломы Заслуженных Соросовских Профессоров, Джордж все их подписал лично, а затем решил, что он должен сам поздравить лауреатов этой премии и вручить им дипломы, и мы полетели с ним вместе в Москву (Уотсон тоже принял участие в первой такой церемонии в Москве). А потом уже вдвоем с Джорджем мы отправились в Минск и Тбилиси.
Мы с Соросом у нас в лаборатории
Слева направо: руководитель администрации Президента Грузии, а затем советник Президента по культуре и науке К.И. Имедашвили, академик АН Грузии Т.Г. Чанишвили, В.Н. Сойфер, Э.А. Шеварднадзе, Н.И. Сойфер,академик АН Грузии Дж.Г. Ломинадзе. (Из книги В. Сойфера Интеллектуальная элита и филантропия», стр. 164)
Во время этого разговора мне пришло в голову, что надо бы распространить действие Образовательной Программы и на Грузию и предложить Соросу открыть финансирование профессоров и педагогов средних школ этого государства. Шеварднадзе вначале засомневался, стоит ли задавать такой вопрос прямо Соросу, сказав, что ему будет неудобно услышать из уст господина Сороса отказ, но я пообещал, что разговор на эту тему я начну сам, буду при этом переводчиком и никто слышать нашу беседу не будет, так что Президенту не будет неудобно узнать даже отказ, поскольку он будет обращен ко мне, а не к Президенту. Мы подошли к Джорджу, мой план сработал, Программа была распространена и на Грузию, и с тех пор у нас установились теплые отношения с Шеварднадзе: мы встречались с ним неоднократно, он прислал мне памятные подарки на мое 60-летие и от имени его жены подарок Нине, а позже мы регулярно говорили с ним по телефону.
На одной из следующих встреч Эдуард Амвросиевич сказал, что предложенная мной схема отбора получателей грантов Сороса помогла достичь того, что, по его мнению, было неискоренимо в практике любых властителей.
— Что Вы имеете в виду? — спросил я его.
— Вы отменили телефонное право, — ответил он.
Я не понял, что это значит и спросил, что такое «телефонное право.
— При Вашей системе отбора ни один начальник не может позвонить по телефону другому (ниже стоящему) начальнику, что он слышал о проводимом этим подчиненным ему начальником конкурсе и рекомендует в качестве победителя такого-то человека. Меньшему по рангу начальнику не остается ничего другого, как сделать под козырек и объявить кандидата более высокого начальника победителем его конкурса. А при Вашей системе, когда победителей определяет компьютерный отбор, основанный на анализе численных результатов публикаций, выступлений, наград и премий, цитирования и баллов, выставленных студентами, никто не может вмешаться в процесс отбора. Компьютеру ведь не позвонишь, он независим. Телефонное право перестает работать. Это исключительно важное нововведение.
Встречался я несколько раз и с Александром Николаевичем Яковлевым – и в Москве, и в Штатах. Однажды он даже распорядился подарить мне 10 томов исследований его центра, опубликованных в серии «Россия – ХХ век», включавших в том числе том с исключительно важным списком тысяч тех, кто был осужден по знаменитой статье 57-й сталинского Уголовного кодекса.
А в июне 1998 года в нашем университете проходил 11-й Всемирный Конгресс Информационных Технологий, и президент Университета Алан Мертен пригласил меня на обед с гостем Конгресса, бывшим Президентом СССР М.С. Горбачевым и его женой, и я повторил Горбачеву свой вопрос о причинах лишения меня, жены и сына советского гражданства, который раньше я задавал Шеварднадзе. Но Михаил Сергеевич повторил то, что я уже слышал от бывшего члена Политбюро и министра иностранных дел. Горбачев развел слегка руки в сторону, погасил улыбку и сказал:
— Валерий Николаевич, давайте сразу перейдем ко второму вопросу.
(окончание следует)
Примечание
[1] У нас в гостях были заместители председателя правительства и министры России Е.Г. Ясин с женой и дочкой, Я.М. Уринсон с женой и сыном, Б.Г. Салтыков с женой, Олег Николаевич Сысуев, Николай Николаевич Воронцов с женой, Владимир Евгеньевич Фортов с женой, почти 10 дней у нас прожили бывший Госсекретарь Российского правительства Г.Э. Бурбулис с женой и сыном и замминистра образования А.Г. Асмолов с женой и сыном. У нас побывали российские, украинские, белорусские и грузинские ученые Ж.И. Алферов, Б.П. Будзан, Ю.М. Васильев, Г.П. Георгиев, С.С. Герштейн, Ю. Ю. Глеба с женой, В.Е. Захаров, С.П. Капица, Н.В. Карлов с дочкой, Ю.С. Осипов с женой, Н.А. Платэ, В.П. Скулачев, Л.В. Хотылева, Т.Г. Чанишвили, зав. канцелярией Президента Грузии К.И. Имедашвили с женой и другие. У нас не раз бывали посол РФ Владимир Петрович Лукин и его жена. Почти две недели жил у нас известный писатель А.И. Приставкин с дочкой, навещали нас А.А. Пионтковский, литературовед Б.Ф. Егоров, блистательный журналист О.Р. Лацис, и многие-многие другие. В дни празднования в Вашингтоне 50-летия Сибирского отделения РАН, где я был избран почетным профессором, один вечер был посвящен визиту к нам председателя этого отделения Н.Л. Добрецова и руководства Сибирским отделением РАН. Мы подружились в Америке с Дорой Соломоновной и Виктором Матвеевичем Левенштейнами и с известной балериной, Народной артисткой СССР, Виолеттой Трофимовной Бовт, поселившейся рядом с нами и навещавшей нас в Октоне.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer12-sojfer/
