Переложение Виктора Кагана
Ганс Гюнтер Адлер
Ганс Гюнтер Адлер (2 июля 1910, Прага ― 21 августа 1988, Лондон) ― чешский еврей, выросший в немецкой и австрийской культуре, поэт и писатель, историк, философ, социолог. 8 февраля 1942 г. был депортирован в Терезинское гетто, откуда 14 октября 1944 г. вместе с женой и её матерью перемещён в Освенцим, где обе женщины в тот же день ушли в газовую камеру. 28 октября 1944 г. Адлер был переведен сначала в одно, а затем другое отделение Бухенвальда и освобождён 13 апреля 1945 г. Его родители и 16 членов семьи погибли в Холокосте. После войны он преподавал и работал в Еврейском музее в Праге над историей Холокоста, а в 1952 г. бежал от коммунизации Чехословакии в Лондон. В 1955-м г. издал фундаментальную историко-философски-социологическую книгу «Терезиенштадт. 1941–1945. Облик общества насилия». Автор 26-ти книг ― история, философия, теология, поэзия, проза. Сказанное ― лишь несколько нитей канвы большой и насыщенной жизни. В России Ганс Адлер и его работы практически неизвестны[1].
Его имя я впервые встретил в 2011 г. в статье Анатолия Наймана[2]:
«…за колючей проволокой, в шаге от смерти, Адлер создал сто тридцать лагерных стихотворений: сто в Терезине, остальные при пересылке в Аушвиц и из Аушвица в лагеря, примыкавшие к Бухенвальду. Это классическая по форме поэзия, с регулярным ритмом и рифмой. В отличие от пронзительного и афористичного вывода Адорно о ″варварстве″ стихосложения на земле, удобренной пеплом и прахом шести миллионов индустриально истреблённых человек, убеждённость Адлера состояла в том, что стихи необходимы. Не только как ответ на внутренний творческий импульс — возможно, важнейшую силу, определявшую саму его жизнь, — но и для восстановления в себе человечности во время происходившего вокруг. <…> Стихи <…> возвращали ему самоидентификацию и волю к жизни».
Это оказалось встречей не только с именем, историческим фактом ― с «Оно» по Мартину Буберу, но и с «Ты» ― с другим встававшим за буквами текста «Я». Не сама по себе, тем более ― ещё не знакомая мне поэзия притягивала, но надежда через неё вступить в диалог с автором.
Иллюзий относительно возможности преодоления языкового барьера у меня не было, но отказаться от встречи со стихами Адлера я уже не мог. Добрая рука Е.М. Берковича протянула мне через океан некоторые стихотворения Ганса Адлера, о подстрочном переводе которых я попросил моего друга Григория Злотина ― филолога-германиста. Сделанное им давало возможность почувствовать эти стихи из земного ада с их строгими метрикой, ритмикой, рифмами и т. д., в которые уложено несказуемое. Мне казалось важным следовать не за версификационной стороной оригинала, а за переживанием и смыслами, чтобы дать возможность читателю пережить стихи Г. Адлера как выражение того опыта, который нам дан не был.
Показав несколько переложений Григорию Злотину, я получил очень поддержавший меня ответ:
«По-моему, ваши переложения очень точно передают дух этих стихов. Кроме того, мне нравится сама идея перепева. Так стихи оживают и приходят в соответствие с духом и темпом нашего времени. У Адлера мощный напор экспрессионистской лексики и образов умеряется жёсткими скрепами размера и ритма. Это было его авторское решение ― усилить послание стиха через контраст ужаса и порядка, очень по-немецки. В традиционном переводе, учитывая русскую морфологию ― часть слогов приходится тратить на окончания ― скорее всего, часть лексики, а, значит, и часть этих безумных метафор, пришлось бы потерять ради того, чтобы сохранить рифму и размер. И стихи потеряли бы экспрессивность. В переложении верлибром эти, отчасти искусственные, ограничения снимаются. Вы верно это почувствовали, отбросив и пунктуацию. Сводя до минимума формальные атрибуты, вы заостряете до предела смысл».
Мы связались с сыном Г. Адлера ― профессором немецкой литературы Джереми Адлером (Лондон), объяснив выбранный подход к переводу, показали ему первые десять переложений на русском и сделанные для него их переводы на английский и получили такой ответ:
«Большое спасибо за ваши очень интересные переложения. Они произвели очень сильное впечатление на мою жену (русский ― её второй язык) и ― в английской версии ― на меня. Я согласен с вашими аргументами и буду рад, если вы продолжите перевод в таком же духе. <…> Я очень рад вашему желанию донести до российского читателя поэзию моего отца и желаю вам удачи в этом начинании»[3].
Виктор Каган
В предлагаемую вниманию читателя подборку вошли эти десять стихотворений в обновлённой редакции и новые переводы. Меня спрашивают ― зачем я это делаю, не стоит ли пощадить психику читателя? Мой ответ ― чтобы сохранять память, о которой Анатолий Найман говорит:
«Уходит память о Терезине, о Колыме, некоторые уже представляют это как нечто пожалуй что и полезное, необходимое, упорядочивающее. А какая была в 1930-е, в 1940-е боль, когда узнавали о тех, кто только что стал лагерной пылью! И как больно сейчас, когда вот-вот окажется, что мучились они даже ни для чьей памяти».
Не могу не поблагодарить Е.М. Берковича (Ганновер) за помощь во встрече со стихами Г. Адлера, профессора Джереми Адлера (Лондон) за разрешение на перевод и фото его отца, Григория Злотина (Лос-Анджелес) за содружество в начале работы, Викторию Шиляеву (Шверин) за подстрочники, мою жену Ольгу Пановко за терпеливую справочную помощь, первые прочтения и замечания.
Виктор Каган
терезинские зарисовки
1942
мельница мертвецов
в жерновах мельницы мертвецов
ошмётки горелой человечины
гниение скрюченной плоти
кишками наизнанку
топорщится месиво тел
в зловонном провале земной утробы
среди дотлевающего в пыли и копоти
бытия
безумный вой
захлёстнутых бредом блуждающих душ
вспарывает заплаты надежды
на рубище
исчезающего в пасти вечности
дня
осыпается с решёток крошево рук
голодная жажда
лижет соль каменеющих слёз
потухшие взгляды лопаются
не успев вылететь из глаз
белая пелена страха
на зеркалах
запавших щёк
и деревенеющих губ
жалкие обломки судеб
испускают измученный дух
крик задыхается
и возвращается в прах
на вокзале
людское стадо
тяжело вываливается из вагонных загонов
дрожа от унижения и стужи
оглушительный чад
нечленораздельного мычания
шаркающей по снегу плоти
трещит на морозе
вспарывая кишки
ржавыми ножами
обледенелых человеческих испарений
на коченеющих изломах бессильных шей
болтаются повисшие головы
вереницы сплетённых с узлами тел
изнемогая волокут на себе
драные коконы одеял
вместо шарфов на шеях
затёртые висельные верёвки
с номерами
для рапортов и отчётов
матери
дети
старики
больные
под брызжущее злобой
давай шевелись
волокутся
шатаясь
спотыкаясь
о ражий хохот и брань
скалящихся загонщиков
и скоро валится наземь
убойное мясо двуногих
войско прóклятых
под золотом жёлтых звёзд
верёвками завиваются сполохи
присыпающей их пороши
она примерзает к телам
под градом обрушивающихся
из бесконечности холода
ударов ветра
прибытие
разрываемое страхом
подгоняемое ударами и пинками
бесформенное месиво человечьего стада
шатаясь
ползёт в тьму и прах
тяжесть неволи
пригибает к земле
сдавленные голоса
набрякшие чугунной немотой ноги
подламываются на краю
распатланной могилы
под бичами проклятий
с разъеденными жаждой губами
истерзанные
замысленной над ними враждой
убогие тени людей
тащат свои жалкие пожитки
схваченные верёвками безнадёжных надежд
и валятся под грузом их ненужности
спотыкаясь на гримасах хихикающей мостовой
затравленные шаги
разбредаются по дырам бараков
щупальца смерти жнут урожай жизни
словно соломенную сечку
прибытие стариков
жужжащая давка
едва передвигающей ноги
переполнившей пространство
толпы
невыразимо одинокая
в гнетущей тесноте двора
колымага
задыхается
хрипящим скрипом
раскачиваясь под грузом
едва дышащих скелетов
она приближается
под кривым взглядом
угрюмого начальника
страх обретает голос
лязга команд
поднимающих
дрожащее сплетение
живых трупов
с теребящими пустоту пальцами
руки помощников
подхватывают
тощий груз измождённых тел
сознание
растворяется в забытье
скрип носилок
оползающая ветхость одеял
двое носильщиков
криво-косо
волокут носилки
и едва не тонут в жиже
мертвенного любопытства
потухших глаз остальных доходяг
надзиратель
размахивает оружием
шапки с голов
взгляд в землю
обыск
гнилая пыль
щерится душной пещерой
под грозящим пальцем
немеет
косящийся из тухлого праха
уже не имеющий сил бояться
страх
из мрака проступает
заискивающая гримаса
мясного кома
сверкая золотым зубом
щерится
предвкушение поживы
скрежету свистка
откликается лязг замков
коридор заблокирован
обвисшие лица
набухают тяжким ожиданием
стыдящийся себя тусклый свет
дрожит в немоте страха
разрываемой
пронзительным плачем
мальчика
вламывается
опившаяся злобой охрана
по-хозяйски роется в пожитках
отбирая у нищего
последний кусок
последнюю рубашку
хрип клокочет в горле
задыхается
обрывается и замолкает
лязгающий грохот сапог
удаляется в неизвестность
где разражается буря
ледяной кулак
взламывает ворота
дрожащие тени
тонут в омуте ночи
подслушивающий старик
хихикает в колени
в конюшне
толпа провинившихся
загнана в конюшню
свалена в гниль рванины
вместе с пирующими
на измождённых остатках тел
вшами
снующими
по расчёсанным в кровь струпьям
полуживой человечины
и иссохших надежд
помутившегося рассудка
человеческие тени
толкутся в дрязгах отчаяния
того что поживее остальных
загонщики назначают помощником
голодный и раздражённый
он бродит в угаре тоски
товарищей по несчастью
гаснущими голосами молящихся
своим жалким пожиткам
и в ужасе
жующих впалыми ртами
последние крохи
хлеба родины
сбиваемые немощно шаркающим горем
лепестки цветов дрожат в лепете
безысходного терпения
день тонет
в бессонной
осипшей
шелущащейся дремóте
забывшей
о вине и стыде
огонь во дворе
превращает
гнилую солому
и выжеванные до пустоты объедки
в пепел
из пересохших оврагов морщинистых щёк
опасливо мигая
косятся
безнадёжные надежды
палач помогает
палач
помогает мамашке
её мёртвые ноги
не держат мёртвое тело
она клонится к нему
лежит на его груди
он сопит и склабится
на ней один ботинок
палач
с приторной сальной ухмылкой
стоит на колымаге
сваливает баб надзирателям
раскачивает чемоданы
и выбрасывает их на землю
ничего ужасного в этом
он не видит
его загребущие лапы
без устали роются
в старом мясе
и шелухе старья
палач
помогает
он с наслаждением
возится с телами тех
кого убил
другой
переселение
старая тётка
гниёт на катафалке
костлявая рука
простёрта перед лицом
шляпа набекрень
топорщатся складки одежды
стыдливо прикрывающей
от блуждающего света
четыре резные колонны
бережно поддерживают резную крышу
вечная скорбь
ухмыляется из-за выступов
и затрёпанного лавра
харонова монетка
запропастилась в прахе
желтушные мужчины
в полузабытьи
роятся вокруг добычи
шевелится паутина
деревенеющих рук
покачивается оглобля
лениво катящиеся
лезвия колёс
вспарывают
толпу живых
голод
дрожь
выделывает душу как шкуру
вываривает вены
сбивает в комья провисшие жилы
корёжит тело
застревает камнем в горле
перекатывается
тупой болью в животе
высохший рот
при виде бурды из осклизлой капусты
сочится желанием
землистая кожа
парализована гнилью
лопаются
горящие губы
нет пищи для надежды
пересохшие колодцы глаз
в пустынях тел
исходят звериной злостью
пожар выжигает
жаждущие языки
жажде не выпадает
ни крошки
варево
ссор страданья стыда
приправлено
удушающей ненавистью
гнойные струпья голодной чумы
кровавая издёвка смерти
не стыдится себя
рожи в голодной похоти
скалятся
в охоте за корками и хлебным крошевом
но в грязи заначек нечего подобрать
кроме страха
чей-то голос
безучастно бормочет
обрывки бесполезных премудростей
унижение крючит
окаменевшее тело
последняя тоска
ещё верит в чудо
раздача еды
в строю очереди
согбенности
с кривящимися губами
их руки
вцепились в
нищенские миски
их взгляды
в вялой похоти голода
пытаются забежать вперёд
пока они
по инерции
тащатся один за одним
волоча ноги
и перебрасываясь словами
со своими мучителями
очередь обозлённо пытается
спрятать раздражение
все переругиваются
повар бурчит
кончайте галдеть
и не без шика
расплюхивает кашу
по мискам
шаркающая трусца
разбегающихся
со стиснутыми мёртвой хваткой
мисками
в слабых жадных руках
колонна заключённых
пыльные слепки мужчин
с провалами глаз
на измученных лицах
волокутся
по колдобинам переулков
шаркая негнущимися ногами
рядом
по тротуару
лениво вышагивает сытый мундир
погоняя их
скучающе-цепким взглядом
окна
опасливо пялятся
лапая глазами
змеящуюся
измождённую
муку жизни
молодая баба
вздрагивает
при взгляде на ползущее месиво
ребёнок посапывает
в люльке её занемевших рук
дорога вьётся
от дома к дому
в глазах качаются крыши
город щерится
кривыми ухмылками
вросших в равнодушную землю ворот
за которыми нет приюта
в котелках молчания
варится крошево мыслей
под пеной догадок страха
голодный пёс
жадно обнюхивает
полуживые тени надежды
на пути в безнадёжность
мундир
лязгает плевком команды
колонна
шатающихся призраков жизни
застывает
мальчики
камеры
дышат угрозой
тюрьма
усмиряет жертв
расколотая стайка мальчишек
в мертвенной покорности
противится злобной своре
сплетаются тощие тела
запавшая грудь
поникшие стебли шей
слова надежды заперты
за бледными стенами щёк
в глазах мечется загнанность
и погоняет шаг
нелепая бодрость песни
висит над глядящими в землю
стрижеными под ноль
головами
воздух
отравлен завистью
и позором бессильного искушения
под плетью криков надзирателя
вздрагивают ресницы
маленькие старички
строем
уходят в небытие
старухи
в тусклой тени сумерек
бессловесная кучка
замерших на табуретках
согбенных старух
взгляд прячется в коленях
покачиваются головы
шеи слабо колышутся
в тоскливой серости
сбившиеся
изношенные чепцы
влипают в кожу
обрамляя
измождённые
морщинистые
лица
клонятся
тускло поблескивая никелем
трости
в скрюченных пальцах
налетают тучи
хаос звуков
разлетается криком
тупо колотящимся
в изборождённые лбы
головы болтаются
на рвущемуся сквозь
колючую проволоку
ветру
во дворе
плещется щебет чужих детей
пыльные бабульки
горько улыбаются
на ветхих грязных табуретках
кучка невидящих старух
чахлый двор
трепет
заточённых в застенках фигур
бледные и грязные
они плетутся шатаясь
воспалённые ссорами глаза
поникшие головы
оборванные
заляпанные грязью
скрюченные
тело к телу
покорно сидят на краю нар
безвольно качаются головы
с остатками волос
безъязыко жужжат
хриплые слова
придушенное желание
скулит в изболевшейся плоти
тоска отчаяния
заливается горючими слезами
желания накрывают волнами
губы всё время ловят время
задыхающиеся
словно заросшие илом
лица
измятые
скомканные
лбы и рты
спотыкающаяся походка
скользит в лужах
где гаснущие лучи
робко цепляются
за мокрую землю
вибрирует
бесплодная суета
подневольного дня
блёклое время
занемевает голодом
густая кровь
ползёт
под толстым слоем пыли
в подзапорную тьму
лазарет
шаги захлёбываются собой
и задыхаются
дыхание заходится свистом
в каменном сне
на стылых лежаках
скрежещет плевательница
не поддающаяся отчаянному усилию
бессильных пальцев
тело легче собственной тени
скрючено
скручено в узел
голоса немеют под окриком
наплывает халат
прислушивается к дыханию
наклоняется к немощи
слепит сверканье иглы
ухо всасывает совет
и жадно
в горячечной жажде
впитывает его
под обжигающим пологом сна
санитары и старики
злобно пялится
липкие
разбойничьи взгляды
мутноглазая свора
сладострастно ворочает
иссохший мешок с костями
за которым ухаживают
с притворной
услужливостью
в вязкой паутине взглядов
жиреет хитрая мерзость
скрюченные руки
ковыряются в грязи
выискивая
жалкую добычу
скалясь в нищенской злобе
ухмыляется
грязный
заплесневелый
пожираемый завистью
хам
с наглым жлобством
барабаня по животу
смердящее из жёстких морщин разложение
уживается
с тараканьим удовольствием
погонщики труповозок
равнодушно таскают
разбухшие
пятнистые
маски мертвечины
праздник мёртвых
дребезжащий крик
залов и лестниц
стук посуды
три закрытые домовины
под полными немой печали
взглядами
отпевающий
всхлипывая и кашляя
жалобно бормочет отходную
едва слышно оговаривая
со списанными богами
переход мёртвых братьев
в мир иной
спотыкаясь
несут гробы
по гулким ступеням
спускающимся в ночь
где нетерпеливо
ждёт труповозка
торопливо
приносят коптилки
толпа качается
как на качелях трясущихся тачек
ворота
клячи исчезают в них
и сам собой
во дворе разражается громом
траурный хор
вечерние гости
в усталом опереньи листвы
вечер клонúтся ко сну
день
отвесно стекает вниз
и блёкло впадает в ночь
голоса во дворе
сплетаются
в усталую сиротскую скорбь
угасающая радость
впитывается
в голый
без единой травинки
песок
напористый надзиратель
раздражёнными окриками
ловко прокладывает себе путь в толпе
жёлтая звезда
горит на его повязке
его крик
мгновенно разметёт людей
дочиста выметет двор
втягивающий брюхо
эсэсовец
увешан побрякушками
он в облегающем роскошном мундире
на него пялятся украдкой
темнеющая ночь
в колеблющемся изнеможении
сметает
больно пришпоренную тень
она
глухо бьётся о землю
колыбельная
ночной ветерок
льёт тёплую прохладу
в летний разлив помоев
испуганные крупицы сна
разлетаются
с тихим шелестом
страх
растворяется в тяжёлом зное
образы
теснятся в давке
кровь
хлещет из жил
смешиваясь с пылью
и вечным несчастьем
смерть
ютится
в узких проходах
живёт рядом с сухими стонами
вгрызается в камень хлеба
хихикает крошащийся крик
тяжёлые
холодные
глыбы боли
зажимают в своих тисках
одичавших
растерянных
ужасные
одряхлевшие от страдания
лица
взрываются
не долетающими до Бога
просьбами
уступы горя
вступают в битву
заката с дымной игрой
кипящее безумие
пенится и смеётся
мертвецки пьяное
слепой надеждой
депортация
человечьи ручьи
шарахаясь от струпьев гробов
в загробленном смертью доме
сливаются в потоки
вытекают
в промозглую харкотину рассвета
под секущие кнутья дождя
эхо фамилий мечется по коридорам
руки с трудом отбивают убогие крохи
у визжащих в жажде поживы
голодных орав
утлые старческие спины
подламываются
под тяжестью жалкого скарба
скрежет ворот
стон стен
круги стенаний расходятся
по иссохшему бреду
ревущая человеческая каша
оползает по ступеням
кулаки вязнут в телах
орущие палачи
рвут из рук чемоданы
cтынут ошмотья тепла
мечутся в леденеющих стенах останки
белёсое утро
искорёжено ужасом дня
тускло светится
в жухлом тумане дыхания
высланные в никуда
беззащитные перед пустотой
искрошенные зубьями злобы
валятся в провал будущего
слепо таращатся
пустые глазницы
мёртвого дома
танец мертвецов
загнанные в клетки
заляпанные дерьмом тела
с измученными лицами
копошатся в давке
каша разваренной нужды
из застывших взглядов
и вялых
безумно скалящихся рыл
змеятся
жадно разинутые
навстречу холодному блеску ночи
крики
мерзко торчит
безобразный череп размером с тень
и горланит свою истошную песню
глухим стенам
затхлая гниль
вспарывает тошнотворную наготу мучителя
протянутыми костлявыми руками
рассеивается туманом
среди ползущих
увядших выдубленных истерзанных
живых трупов
в воздухе
носится
грязная брань
оседающая
на немощи и скрипучих костылях
ядовитые раздирающие уши
проклятия
беснуются среди вони
и орут во всю глотку
в сучащем ногами экстазе
давящий удушливый танец
в ночи и смерти
превращает
в подонков
в дерьмо
один в толпе
1943
отказ
рождённый
в хмуром и жалком мире
стою я
под натиском
свирепой ненависти и зависти
для того ли я появился на свет
принужденный к бесчестью
что я должен претерпевать
что толку в дерзких размышлениях
опыт
отравлен иронией
ужасные подарки
ожесточением
молитва об утешении
становится пустой мечтой
расслабление не приносит успокоения
хочу погрузиться в собственную грудь
за исцелением в беспорочной чистоте
за чувством что всегда было со мной
cтарики называли его единством
ах устыдись
устыдись своего позора
и лети
подлость толкает тебя к мести
отравляет тайные чертоги души
испорченностью этого мира
коварный голос своих иллюзий
ты слышишь только тогда
когда осыпаем бранью
почему
почему
это ужас
стискивает тебя
обжигающим платьем крапивы
ты скорбишь
твои слёзы раскаянья
смачивают уксусом измученную землю
ты плетёшься
грязный
в прилипающих тряхмотьях
твой
опухший от жажды
изнемогающий рот
разрывает тоска
ты не в силах её победить
и найти хоть что-то
что могло бы исцелить
ты приговорён к поражению
ты жертва
желания
сокрушаясь
жмутся в уголке
в немом страданье
во взятом взаймы бытии
сердце
хочет убаюкать себя
иллюзорной надеждой
но я здесь
вечен и одинок
кончина
они ничего не знают о тебе
холодно и отстранённо
они гонят тебя прочь от жизни
они не знают
что верная своему назначению
ты следуешь за каждым
чтобы в конце концов
словом или делом
привести к избранному тобой месту
они не хотят смириться с этим
сброд надзирателей
вероломно подкрадывается к тебе
заклинает тебя смертью
однако ты ускользаешь
от их своры
вкус самого одинокого из одиночеств
уводит тебя из охраняемого круга
в далёкое море
твоя лодка
вскоре разбивается в щепы
не медли на рифах
ты ещё не знаешь об этом
но твоё путешествие
уже предопределено
и всё же
будь верен себе
ты должен идти вперёд
не страшиться мрака
не сворачивать с пути
стремясь к цели
что будет в ночи и горести
когда закат погрузится в землю
что сулит тебе вечный суд
ты не отступишь
когда будут уничтожать твоё спасение
и вышний свет засияет на твоём лбу
они о тебе ничего не знают
все они в конце концов обречены
и твоё отречение от сопротивления
не спасёт их от ответственности
в одной упряжи с тобой
они были преследующим тебя кошмаром
ты хотел бы отделиться от всех
но они так знакомы твоей душе
ты благословляешь свою смерть.
и тогда враги живут в покорности тебе
отданы тебе в жертву
сначала
ты коченеешь
потом
становишься огнём
они
улетают следом за тобой
подневольный
неужели меня ослепили
перед глазами
в фантастической пляске
мерцают призраки
но сжальтесь же
я слышу
горькие стоны и жуткие вопли
полностью распавшихся в гнилостном блеске
глупая детская наивность
домогается сострадания
отбрось сострадание
ты должен сам рвать своё мясо в клочья
не так просто
вырванному из круга милосердия
вымолить защиту
все вокруг ожесточены
каждый теребит свой срам
с дикой дрожью
ничего великого нет больше
вопят горланят брюзжат зудят внутри
ничтожные черти
души раскалываются на части
в дурном хмелю отчаянья
обессиленные тоской
доходяги
высасывают злость
из украденных отбросов
угасшая воля впустую изнемогает
в судороге удовольствия
без дела
без работы
ты видишь
как они стонут
впалые щёки
застывшие мины
вялые животы
жалобно молящее кряхтенье
в пустоте развалин витает холодный дым
в угрюмой тьме дрожат
замёрзшая заросшая поляна
дерево
куст
вернутся ли к прóклятому силы
разбитый вдребезги мир
утратил смысл и меру все пределы
в этом разложении дерьма и мертвечины
меня кружит мóрок
я ослеплён
я боюсь что родина меня забыла
если покинула в таких муках
утешаться призраками
я готов умереть
но я ещё жив
размышление
как только я поселился в этой тюрьме
повинуясь узаконенному насилию
втиснутый словно в загон для скота
в чужие ноты бурного волненья
так сделалась больна
моя усталая душа
оплетённый паутиной холодной ненависти
я видел
пошлость умирания
угасания
голода
брани
презрительно смеясь
я начал дышать
грешным роком сноровки выживать
мои желания и надежды
рухнули в слепую пустоту
забытьё воровало каждое мгновенье
размышление утратило смысл
туман сгустился в воздухе
тяжким бременем
когда я обнаружил себя в общей тоске
но я остался по-дурацки робким и чужим
в дурманящей муке битвы без героев
с головой накрытый торжествующим нищенством
я мучился мыслями о том
как реальность сопротивляется моим снам
в которых я уношусь в безграничные пространства
чтобы потом вдохновенно пробудиться
и тайком прогуляться
в роскоши райских древ
но одиночество тут же вынуждало понять
что я приговорён
захлебнуться в ночной пыли
где грешник
я горю во всех грехах
виновен как жертвенный телец
имя мне здесь чужак
его я слышу в безумье этом
загнанный инстинктами лихорадящей раны
как я далёк от самого себя
но несмотря на это
я украшение моего Творца
так без совета и права
на дне творенья
терплю здесь тяготы и пороки
исчерпав себя до дна
вызов
ты трепещешь
пресыщенный пошлостью
запуганный
загнанный
ни кровинки в лице
смятён слащавым поцелуем иуды
ты брошен на произвол
изнуряющей ненависти
обречён мрачно и беспрестанно
сетовать на спутников по несчастью
ведь люби они тебя
они бы тебя не лишали
помощи и хлеба насущного
беги
забудь
чего они от тебя добиваются
останься равнодушен к ним до смерти
забудь
прячься от них хладнокровно
когда они зовут тебя
в крайней жестокой нужде
забудь
служи лишь себе
огненной буре
крика и шёпота в твоей груди
пока ты бредёшь
в невидимой колее
ведущей к только тебе известной цели
забудь
помни
как они мучили мальчика
ради удовольствия
тогда тебе служило утешением
твоё радостное решение
самому броситься под колёса судьбы
теперь это миновало
ты должен быть равен только себе
если не хочешь подарить разбойнику
будущие плоды своей жизни
не страшись неизбежного гнева сброда
ибо никто не вправе осуждать твоё благочестие
тебе никогда не простят любви
не оскорбляйся
просто беги этого
взгляни со стороны на душу свою
на всё с тобой бывшее
смеясь
оставь всем этим тупым негодяям
их пенящуюся на губах злобу
игнорируй их
это не трудно
забудь весь мир
откажись от него
останься одиноким и свободным
пока не будешь призван свыше
одинокий
ни друг
ни подруга
не придут подать знак утешенья
ненавижу
моё несчастье
моё страданье
забытьё не может их утишить
оно не помогает
в мóроке тёмных времён
бессилен я изменить
блюющую моими желаниями
уничтожающую их
судьбу
давно канула моя песня
в мутных водах
прелестный аромат
мягкий ветер
лето
умерли под косой
слепотой выедены
глаза моей юности
поглощаемый пылью
моей скудной жизни здесь
что за груз я несу
разве не раскаялся я
в грехах своих
я зверь в загоне
как смириться
и ждать возвращения домой
распростёртая
в чавкающей слякоти
память
тупеет и зарастает грязью
боец я или кающийся грешник
мой крошащийся разум
бросает меня из стороны в сторону
падаю обмякшим лётчиком
бредя вкусом врага
во власти его воли
горе мне
я не победитель
к которому будущее придёт
лишь когда он увидит
колыханье огненных знамён
и в нём со смертью воссоединится гордо
пожертвовав собой во славу предков
я не таков
я трусливый дурак
я не доверяю соблазняющему зову
высоких путей
упорно цепляясь за то что счастье
здесь сейчас когда я его покорю
пустая
заранее проигранная игра
какое малодушие
я должен
собраться с силами для дела
но нет
я переполнен гордыней
боже
храни меня
терзаемого сомнениями
жалоба
ты ковыляешь вслепую
удары плетей сдирают шкуру
с твоей истерзанной души
ты выходишь из терпения
делаешь передышку
как мог бы ты
отогнать
соблазняющие и затмевающие рассудок
воспоминания
о праздничном блеске
в утренней красоте невинного детства
в беззаботном шуме первых игр
где
на крыльях духа
в легкомысленном восторге
от цветочного венка
не видишь ничего кроме души
вкушая не по заслугам блаженства
жизнью ещё не мечен
в тщеславной суете
ты прошёл свой путь
горе мне
что ваша жизнь внезапно отравлена
что сладкое желанье вас не хранит
какие дьяволы подстрекают вас
вам не зачтётся
что стыдите меня
светает
кровавый дождь
заливает каждый дом
где живёт надежда
свинцовые сумерки
туманные тени
накрывают смятенный город
ужас тьмы змеится по бледным тропинкам
ты оступаешься
колет под лопаткой
ничто больше не прельщает
только гибельный рок
кому нет жизни
тот незаслуженно умрёт
что за жемчужное зерно
ты хочешь найти в навозе
о тебе печалится
лишь то что радуется тебе
что пока не раскололо на осколки
оплаканное тобой небо
ты измучен тяготами страдания
и потому вопиешь
отрицая
что в глубине души ты должен молить
словно ребёнок
ты не то
чем кажешься
и погибая
ты выстоишь
сомнение
разодранный в кровь когтями
так невыносим
мне этот день безлюбый
пленённый горем
горе неподвижно
знал бы я
что ничего постигнуть не в силах
рёвом рвётся из меня наружу
жестокость убийц
что делаю я здесь
каждый удар часов
мучает меня
о если б можно было укрыться с головой
лишь в забытьи нашёл бы я покой
я угнетён
я мог бы скомкать
смять
лохмотья чувства
будь всё так же пусто
и ничтожно
как мои желанья
душа не находит места
в ней тяжко
ворочается вина
когда б была
хоть малая надежда
свою победу
я слепо разрушаю
в бессознательной пустоте
что мямлю я
мой возбуждённый разум
слишком серьёзно
принимает эти шутки
лишённые и капли подоплёки
снящиеся годы
мерцают множеством лиц
отваживаются на новую попытку
вспомниться
и верно ведут
всё внутри меня
к угодному богу приговору
он станет источником новой перемены
давно мне тошно
от моего проклятого дыханья
от того что
угнетённый гвалтом
я вздрагиваю от каждого крика
от того что
меня вводят в грех
даже непорочные мысли
вальсирующие в выстуженной тесноте
они
пронзают мой разум
обрекают на однообразие
бросают в тесноту
бесформенной каши
и мои звёзды дрожат там в сомненьях
неизбежность
выбор пал на тебя
а теперь
сломан и раздавлен
ты хочешь вырваться
из этой лицемерной игры
которую ты принимал за истину
которой отдал в залог то
к чему стремился
пока тебе казалось
что свободной волей и небом
послана она тебе
зияют
на твоей душе
страшные зарубки
чтобы ты никогда не забывал
кому принадлежишь теперь
чтобы в тишине
оценил свою истинную вину
ты несомненно виноват
однако слишком много вины
взял на себя
в том и коварство игры
поняв что слишком далеко зашёл
запутавшись на извилистом пути
ты противишься
и хотел бы мгновенно выйти из игры
но никто не снисходит
к твоей просьбе о прощанье
в суматохе ты всё время чем-то занят
и неуклюже
но всё же много
сделал для прощанья
где лаской где таской
отвоевав себе свою опору
но слаб ты
а поток слишком жесток
грубая игра насилует тебя
не отпускает до конца
ты встаёшь на дыбы
и грозишь кулаком
своему прошлому
в распростёртых объятьях
сейчас разжавшего руки
Творца
поскольку ты надеешься
на поворот в игре
эта перемена должна тебя преобразить
в светлом сиянии
и причислить тебя к слугам
избрав на роль непокорного подмастерья
сочти за благо
не рассчитывать на будущее
смирись
чтобы тебя не оглушили
пронзительные свистки
тайной стражи
утешение
в том
что
ты смело вырываешься из пут доверия
из круга попутчиков
остаёшься один
в собственном убожестве
под сплетённой
из вины и безвинности
плетью
что
из малости толпы
ты возвращаешься к громадности духовного
и сокровища твоей души
изливаются во вселенную
что
ты иной
чем великие или малые
с их неудержимым чванством
объединяющим их
в смехотворной жажде
тщеславия и алчности
что
ты иной
в любви
где тебя не прибирает к рукам
и не распоряжается тобой
похоть
что
оставаясь верным себе
в испытывающих тебя переменах
ты не споришь с абсолютным злом
не уклоняешься от ударов
и оберегаешь
в крови и костном мозгу
сокрытые в тебе Богом
стремление
слово на устах
нечто выше того
что постижимо рассудком
духовное
в его непрозреваемой сути
как оно возносило твоё одиночество
и приглашало
в круг своих смыслов
даже когда ты чувствуешь
как обрушиваются ночь и невзгоды
но вопреки им способен ликовать
свободен и в оковах
ты достоин хвалы
верный себе
мужественный
твёрд и бесстрашен
ты видишь цель
видишь
что в болоте пушинки звёзд
тихо сияют над тобой
пока не наступит вечная заря
этого достаточно
это должно тебя утешить
и исцелить грызущие тебя раны
и тогда
свободный от желаний
ты вознесёшь хвалу
Божьему творенью
победишь
терзающее тебя страдание
вернёшься
к торжеству спасения
это конец
1944-45
Прометею
что мелкие удары судьбы
перед ударами молота насилия
вечно алчущего
творца бесформенных форм
устремись
навстречу насилию
с мужеством отчаяния
с кипящим духом
с безумием разума
ударам навстречу
не бойся
как бы ни был яростен бой
больше не бойся
пытки позором
прикованный цепью
к скале муки
тебя освобождают снова и снова
чтобы ты
снова и снова
раз за разом
принимал последнее решение
и вставал навстречу насилию
нечеловечески человечной жертвой
решайся Прометей
решись
отдай своё высокое бессмертие
швырни свою божественную жизнь
под ноги уничтожению
что твои надежды на небесное спасение
размечи их в прах
слышишь
небытие благословляет тебя
на святую трапезу
благословляет тысячекратный урожай
из зерна
принесенной в жертву жизни
благословляет
нисходя светом
в постыло застывшую тьму
скрюченных
жаждущим ожиданием тебя
страхом и тоской
человечьих теней
ночная песнь под землёй
прамир моих снов
витающий надо мной
надо мной
бедным и покинутым
стоящим
шатким отсветом тени
во мраке памяти
канувшего в прошлое мира
в стыло выстывающем настоящем
доколе эта ноша моя
доколе
нет на мне вины
а если и есть
то лишь молчание и терпение
память мою разъедают страхи
голод и мороз
пожирают мою жизнь
смею ли я жить
судьба моя
смею ли я ещё жить
надежда убийца
она просто убивает меня
стоит мне вспомнить о Боге
о Боге
надо мной бедным
о Боге
сущем во тьме
о Боге
в залитом светом
прамире снов
о Боже
человеческое сердце
что
что тебе ещё
свихнувшееся сердце
мало тебе
куража бесовщины
под вой которой
жизнь утекает
сквозь цепляющиеся за неё пальцы
протянутых к небу рук
отчаянье жеста
украсит
мелькнувшей тенью надежды
неизбывную тьму
руки скользят на крови
и падают вниз
и снова вздымаются к небу
и снова падают
дыхание Творца их не согреет
духом и волей созидания
руки ничьи
ибо я здесь никто
что
что тебе ещё
закаменелое болью сердце
неужто
в тебе ещё теплится искра любви
и ты отогреешься
вздрогнешь
и зайдёшься в ликующем танце
окликая изломанную душу
канувшую в омуте зла
и она откликнется
отзовётся
пробьётся к тебе
чтобы всему вопреки
намывать крупицы жизни
из грязного месива смерти
и по ним выходить навстречу
ещё не отжитой судьбе
с её счастьем
пусть и неизвестно какой
но быть
продолжаться
становиться
среди убитых душ
ликующий танец зла
на дыханье
уже бездыханных тел
из которых выдраны души
сапогами
не по лицам
по ликам авелей
падающих в безумную глотку ночи
пока она порождает
новых чудовищ тьмы
отнятые дома
вырванные с корнем деревья
дети
которые не станут утешением
твоей старости
слушай
оглохшим ухом
крик немоты
сквозь хруст
костоломной пляски
слушай
как в нём закипает гнев
те кого он настигнет
не в прах возвратятся
а канут в грязную жижу
забвенья
говори
нет
взорвись криком
чтобы там в бесконечной тиши
тот единственный вечный…
нет
молчи
заслони огарок сердца
беспомощностью ладоней
замри в немом ожиданье
и слушай
слушай
слышишь
ты слышишь
сквозь эту пляску зла
возлюби путь
мною данный
вот и конец
я ощущаю его
корчась на остриях зубьев
это смерть
это больше чем смерть
это смерть смертей
бессмертная смерть
её не промрёшь
синюшной прастужей
она промерзает за горизонт
в завалы пропастей
невыразимого забвения
конец концов
несказáнно разорван
в вечно немой тайне
отбитыми чувствами
его не коснуться
ещё пенится
но скоро пересохнет
изнемогает в безъязыкости
безмерная пустота
потерявшая основания
основа основ
истекаю из жизни
и это конец
околевшая смерть
Примечания
[1] Михаил Марголин в статье «Образцовый» концлагерь» Мы здесь, № 424 писал, что Евгений Захарин перевёл на русский язык и издал книгу Адлер Х.Г. Терезиенштадт. 1941–1945. Лицо принуждённой общности (с некоторыми сокращениями). Пер. с нем. Е. Захарина. СПб.: ООО «Диада-СПб. 2013. Она вышла тиражом 100 экз.
Статья Елены Макаровой, Сергея Макарова ― Все жанры, кроме трагедии. Искусство, музыка, поэзия и театр в Терезине. 1941–1945. Стороны Света № 7 с коротким очерком о Г. Адлере вошла в книгу: Макарова Е., Макаров С. Крепость над бездной. Искусство, музыка и театр в Терезине. 1941–1945. М.: Мосты культуры, 2007. Здесь и единственное переведенное на русский язык Инной Лиснянской стихотворение Ганса Адлера.
[2] Анатолий Найман Взгляд частного человека. Еврейское слово, 2011. № 25 (538). Статья вошла в книгу: Найман А. «Еврейское слово»: колонки. М.: АСТ, 2017.
[3] Заметки по еврейской истории, 2011, №7 и Слово/Word, 2013, №77.
Оригинал: http://s.berkovich-zametki.com/2018-snomer4-kagan/
