И.В. Уважаемый Алексей Николаевич, во-первых, я не могу не улыбнуться и не спросить, неужели Вы и в самом деле знаете, как стать писателем? Во-вторых, поскольку Вы настаивали именно на этой теме для беседы, и у меня невольно зародилась мысль о том, что…
А.Н. Что я придумал какую-то хитрость, чтобы заинтересовать читателя? Но тогда все будет слишком просто и, мягко говоря, не совсем честно. Не стоит обманывать читательских ожиданий.
И.В. Что же, звучит обнадеживающе. Кстати, Вы сами знаете, как стали писателем?
А.Н. Мои знания о себе самом субъективны и, я уверен, не совсем точны. Но что еще хуже, я опасаюсь, что они будут неинтересны другим людям.
И.В. А что Вы знаете о других писателях?
А.Н. Меньше, чем о себе. Да и вообще, я думаю, что даже отличное знание биографии писателя мало чем может помочь в решении того вопроса, который мы с Вами взялись рассматривать.
И.В. Снова хочется улыбнуться: тогда как же Вы будете «раскрывать тему»?
А.Н. Понимаете, в чем дело, Ирина Владимировна, если целью нашего поиска являются только лишь физические способы переделки среднестатистического гражданина в писателя, то нам не остается ничего другого, как заняться черной магией. Ну, например, сварить на медленном огне кусок бумаги в чернилах и продавать это варево в бутылках из-под «Кока-Колы» или попытаться сделать настойку из перьев на лошадиных перышках Пегаса…
И.В. Иными словами, Вы все-таки не верите, что человека можно научить быть писателем?
А.Н. Верю. Любой человеческий мозг, пусть даже не очень умного человека, гениален в силу своей природы. Но я не люблю и не верю итогам человеческой магии.
И.В. И Вы, насколько я понимаю, хотите предложить не «магическое варево», а что-то другое?
А.Н. В общем, у меня в голове почему-то вертится старая-старая политическая формулировка типа «он выбрал свободу». Помните такую?.. Она была довольно популярна во времена «холодной войны» и вешалась на перебежчиков как всё объясняющая бирка.
И.В. Да, слышала о таком. Но если у Вас в голове вертится, что кто-то «выбрал свободу», то мне вдруг вспомнился пушкинский «кот ученый» у дуба. О какой свободе Вы говорите, Алексей Николаевич?.. Кто ее выбрал? Вы?.. Но когда Вы ее выбрали, ведь мы только начали разговор. Может быть, «кот ученый» просто соскользнул с дерева?
А.Н. Я понимаю Вашу иронию, но, уверяю Вас, что никуда я не соскальзывал. И хотя траектория падения кота с цепи на дубе есть кратчайшее расстояние между двумя точками, всё-таки это еще не свобода, а всего лишь метод достижения приземленной цели. А вот творческая свобода, пусть даже только кошачья, включает в себя выбор между «налево» и «направо», между песнями и сказками. Это, во-первых, а во-вторых, эти песни и сказки не обязательно могут получиться хорошими, если не использовать магию в допустимых дозах…
И.В. Простите, в каких таких допустимых? С одной стороны, Вы только что сказали, что не любите и не верите магии (то есть считаете, как я понимаю, например, школу для волшебников «а ля Гарри Поттер» нехорошим делом), а с другой — вдруг говорите о каких-то «допустимых дозах» магии…
А.Н. Магизм может быть разным. Например, тот, который создала на страницах «Гарри Поттера» Джоан Роулинг, это магизм сказки, и я не вижу в нем ничего дурного. Писатель всегда, в большей или меньшей степени, сказочник, и если он перестает быть им, то он попросту перестает быть писателем вообще. Это первый и наиболее безобидный вид магизма. Второй вид — магизм собственно литературного искусства. Помните, мы говорили с Вами о «Технике литературы»?
И.В. В общих чертах. Вы утверждали, что гайдаевские типажи «Труса», «Балбеса» и «Бывалого» придумал вовсе не Гайдай. Они — фактически вечны, их можно найти даже в «Робинзоне Крузо». Они — и есть основа «техники литературы»…
А.Н. Поправлю: технологичности литературы.
И.В. Я думала, что Вы просто хотели поделиться опытом…
А.Н. Кто знает, может быть, не только опытом, но и страхом. Возможно, я в чем-то ошибаюсь, но если наука началась с магии (ну, например, как астрономия с астрологии, а химия с алхимии), то в литературе все происходит наоборот.
И.В. То есть литературная «магия» начинается с некой «техники»?
А.Н. С «техники литературы». Из забавного плюшевого медвежонка — в данном случае, систематизированного писательского опыта (уверяю Вас, не только моего) — можно при желании вырастить чудовище.
И.В. Стоп-стоп-стоп!.. Алексей Николаевич, давайте все расставим по своим местам, чтобы не запутать читателя. Да, когда-то мы беседовали с Вами о «технике литературы». И мне казалось, что Вы относились к этой «технике»… немного снисходительно. Кажется, Вы сравнивали её с умением скульптора держать в руках резец. А «Труса», «Балбеса» и «Бывалого» Вы называли «векторными типажами», которые помогают создавать, если так можно выразиться, психологический объем текста на контрастах характеров… Вы находили эти «векторы» даже в «Войне и мире» Льва Николаевича Толстого. Теперь же Вы говорите о каких-то «чудовищах». Извините, но что изменилось?
А.Н. Ничего. В данном случае мы рассматриваем с Вами виды магизма, которые используют в литературе, и говорим о втором из них. Я по-прежнему не вижу в «технике литературы» ничего дурного, если пользоваться ею достаточно аккуратно. Например, «техника» отлично работает как некий «костыль», когда писатель «споткнулся», но если ею пользоваться постоянно, пытаясь подменить писательскую интуицию, писатель превращается в графомана.
И.В. Задам вопрос иначе: тогда чего Вы боитесь? Или есть еще и третий вид магизма?
А.Н. Уверен, что да. Мы все слышали такое выражение: «жить в век скоростей». Но скорости становятся все больше и ни у добра, ни у зла нет времени на беседус человеком. Важность результата убивает процесс — и беседа (я имею в виду чтение книги как беседу автора и читателя) превращается в процесс промывания мозгов…
И.В. …и в процесс развлекания мозгов, щекотания их «сюжетиками»…
А.Н. Ну, это как бесплатный сыр в мышеловке. А в сумме это очень похоже на падение с дуба, когда кажущаяся свобода падения выдается за подлинную свободу выбора. Мне не хочется лезть в дебри современной литературы, но сегодня, на мой взгляд, от ее авторов сильно попахивает именно третьим видом магизма. То есть и писатель, и читатель — оба! — должны проглотить предлагаемую и безоговорочную истину, примерно так же, как глотают некую магическую таблетку. Скушал — и все становится понятным: вот тут добрые ребята, а вот тут — злые. А еще хорошим ребятам нужно открыть некую тайну и обязательно победить злых. В общем, все происходит по старому политическому рецепту, «главное, ввязаться в драку».
Улыбнусь: потому и я, в общем-то, довольно свободолюбивый кот, который любит прогуливаться по цепи и рассказывать сказки, вдруг понимаю, что человек перестает быть свободным.
И.В. Может быть, не все так трагично, Алексей Николаевич? В конце концов разве человек — это всего лишь пасущаяся на лугу невинная овечка? Подумайте сами: если человека оставить таким до примитивизма свободным на протяжении всей его жизни, что он получит в итоге? Знаете, иногда я жалею, что я — немного не энтомолог. Но попробую побыть в роли писателя. Представьте рассказ о том, как древнее племя дикарей однажды отдыхало возле костра, и внимание людей привлек полет прекрасной бабочки. Утром, восхищенные ее красотой, первобытные люди пошли за ней. Они шли очень долго, пересекали горы и мерзли на перевалах, они переплывали реки и теряли своих друзей, но в итоге пришли в прекрасную долину. Она была похожа на рай. И тогда бабочка исчезла.
Уважаемый Алексей Николаевич, я хочу сказать, что становиться кем-то — это значит меняться, а меняться — значит совершать усилия в сторону неких изменений. Да, что-то или кто-то провоцирует возникновение этих изменений и человек не всегда свободен в первопричинах своего поступка. Но разорвите мир причинно-следственных связей — и Вы получите хаос. Причиной начала изменений может быть, например, и удар кувалды по металлической заготовке варварского меча, и слабый взмах руки Римского папы, благословляющего крестоносцев на поход в Иерусалим, и полет бабочки. Но суть в том, что я верю: человек очень хорошо защищен от всяческих «магий». Легко допускаю, что они есть, но не переоцениваю их. Еще я уверена, что абсолютная свобода — иллюзия, а воплощаемая свобода — я имею в виду труд, усилие и преодоление — и есть то настоящее, что пробивает дорогу в Царствие Небесное. Евангельскую притчу о талантах Вы, надеюсь, помните?
А.Н. Помню. И я даже верю примерно так же, как и Вы, то есть не превозношу свободу человека до небес абсолютной неприкосновенности. Но я все-таки разделяю полет бабочки и удар молота по заготовке варварского меча.
И.В. Улыбнусь: Вы — идеалист.
А.Н. Улыбнусь в ответ: кто-то должен им быть…
И.В. Что ж, а кто-то должен просто задавать вопросы и придерживаться «золотой середины». Кстати, Алексей Николаевич, не иронизируя над Вашей фамилией, все-таки хочу спросить, как Вы думаете, какого окраса был сказочный пушкинский кот?
А.Н. Если не ошибаюсь, черный…
И.В. Я тоже так думаю. А еще я вдруг вспомнила общеизвестную черную комнату, в которой необходимо найти кого-то пушистого. Поэтому давайте я задам Вам очень простой вопрос. Самый-самый простой в мире вопрос…
А.Н. Какой?.. Кстати, я не верю в человеческую гениальность, я верю в умение человека задавать простые вопросы и находить на них простые ответы.
И.В. Спасибо, могу воспринять это как комплимент? Мой вопрос действительно очень прост: как стать писателем, Алексей Николаевич? Снова напомню Вам, что кто-то из нас двоих настаивал именно на таком заглавии. О трех видах магизма в литературе — просто сказочном, «технологическом» и чисто писательском (в виде таблетки «истины») — мы с Вами уже немного поговорили. Чтобы облегчить читателю его задачу, давайте приведем хотя бы один пример. Итак, сказочный магизм, который Вы даже рекомендуете использовать… Пример, пожалуйста.
А.Н. Сравните две книги: «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына и «Мастера и Маргариту» Михаила Булгакова. Чисто «сказочная» «Мастер и Маргарита» рассказывает нам о трагических тридцатых годах прошлого столетия несоизмеримо больше «ГУЛАГа». Книга Булгакова тоньше, глубже и светлее. А еще она несоизмеримо человечнее, даже несмотря на то, что один из ее героев — Воланд.
И.В. Вот уж не знаю, насколько Булгаков «светлее»… Но, Вы считаете, действительно уместно сравнивать эти две — такие разные — книги?
А.Н. А в чем они разные, почему они разные и зачем они разные? Не в том ли состоит суть этой «разности», что в «ГУЛАГе» мир поделен на черное и белое, а в «Мастере и Маргарите» этого попросту нет? И не в том ли, что написавший в 60-е «ГУЛАГ» Солженицын не видел дальше собственного носа, а работавший в 30-е над «Мастером и Маргаритой» Михаил Булгаков рассказал нам, как закончится СССР и кто именно его закончит?..
И.В. Мне уже известна Ваша настойчивость, уважаемый Алексей Николаевич. Как и то, что Вы почти всегда защищаетесь одной и той же строкой Николая Заболоцкого:
…А если это так, то что есть красота,
И почему ее обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?
А.Н. Как говорится, лучше не напишешь. Тут можно сразу сказать и о третьем виде магизма — таблеточно-писательском. Читатель, взявший в руки «ГУЛАГ», вольно или невольно глотает «магическую таблетку» ненависти. И дьяволу все равно, что это за ненависть — к Сталину, к СССР или просто к людям. В человеке нельзя увеличивать количество пустоты.
И.В. Ненависть мне видится, скорее, похожей на огонь…
А.Н. Это единственный огонь, создающий пустоту. Потому что ничего другого он создать не может.
И.В. Да, соглашусь. И поэтому полтора года назад Вы написали «Формулу таланта»?..
А.Н. Я ее не написал и не придумал. «Формула» просто есть, а моя единственная заслуга в том, что я всего лишь прочитал ее. Давайте поговорим о ней чуть позже.
И.В. Хорошо. Тогда еще чуть-чуть о втором виде магизма — «технике литературы». Насколько я поняла, Вы боитесь, что «техника», точнее говоря, «технологичность» литературы может убить саму литературу. Образно говоря, один автомобиль, собранный в гараже, при желании можно назвать произведением искусства, но миллион автомобилей, сходящих с конвейера, уже таковыми не считаются…
А.Н. Все примерно так, но там есть свои нюансы, которые… не знаю, как бы поточнее тут сказать… Как-то раз я как загипнотизированный смотрел на последние кадры одного голливудского (кстати, неплохого) фильма. Они длились едва ли не десять минут, и в них было перечислено едва ли не несколько тысяч человек — создателей этого фильма. Я не против подобной «технологичности». Может быть, если человечество не совершит очередной военный кульбит на пути в светлое будущее, лет через триста художественные фильмы будут создавать не тысячи, а миллионы людей. Не это страшно. Просто нужно, чтобы внутри этой творческой «жемчужины», состоящей из множества людей, находился один человек. Только один человек, понимаете?
И.В. Понимаю. Книга, картина, фильм, музыкальное произведение создаются только для одного человека, а значит и должны создаваться только одним..? Диалог двух людей не стоит превращать в глухой монолог толпы. Улыбнусь: а исключения возможны? Такие, например, как «литературные дуэты»?
А.Н. Ну конечно же.
И.В. А Карл Маркс и Фридрих Энгельс? (смеётся)
А.Н. И меня рассмешили!.. Впрочем, в каждой шутке есть не только доля шутки. Знаете, я вдруг подумал: а что есть само искусство внутри человека-творца: монолог или диалог?..
И.В. Что же это, на Ваш взгляд?
А.Н. Все-таки диалог… Иногда — с Богом, иногда — в сторону Бога, иногда — против Бога. Правда, в последнем случае довольно быстро гаснет огонь в сосуде… Но человеку свойственно гордиться своей смелостью. Кроме того, в искусстве очень сложные законы. Кстати, я повторюсь, придумывать их — глупейшее занятие в мире.
И.В. Сложность законов, уважаемый Алексей Николаевич, не освобождает нас (и особенно Вас! (улыбаюсь)) от ответственности. Итак, мы потратили много времени на вступительную часть беседы и даже на Ваши интуитивные страхи, неясные догадки и туманные предположения. А теперь всё-таки расскажите, как стать писателем. И если Ваш рассказ… то есть, Ваша «рассказка» будет интересна — читатели многое Вам простят.
А.Н. Это очень трудная тема… Трудно начать. Короче говоря, я убежден, что есть очень простой закон, который гласит: «Талант — это высшее проявление искренности»…
И.В. И это говорит человек, который только что заявлял, что он не придумывает законов?!
А.Н. Простите, но если я скажу, что ночью — темно, а днем светит солнышко, разве я выскажу некий теоретический закон? Констатация истины не есть ее измышление.
И.В. И все-таки Ваш закон не совсем внятен… Простите, «высшее проявление искренности» — что это?.. Искренность до самой последней черты?
А.Н. Больше.
И.В. Любопытно. То есть Вы хотите сказать, что писатель должен быть более чем искренен?
А.Н. Я отлично понимаю, что это звучит как предложение прыгнуть выше головы, причем без надлежащей тренировки, но тем не менее это так.
И.В. В предварительной переписке Вы упоминали книгу Виктора Кина «По ту сторону». Что значит для Вас эта книга и почему именно ее Вы выбрали в качестве примера?
А.Н. Это замечательная повесть, написанная талантливым и светлым человеком. В ней яркие и живые образы, простой, удивительно точный язык. Книга была написана в 1928 году, неоднократно издавалась в СССР, повесть ставили на театральной сцене, по ней снимали фильмы…
И.В. И?..
А.Н. Это до удивления антисоветская книга.
И.В. Вы хотите сказать, что в СССР, во времена раннего сталинизма, была издана антисоветская книга, которая пользовалась большой популярностью? Виктора Кина (Суровкина), если не ошибаюсь, расстреляли в 1938 году?
А.Н. По другим сведениям, он погиб раньше, в 1937 году. Но Виктора Кина убили не за повесть. По крайней мере, у меня нет сведений, что ему поставили в вину именно «По ту сторону». У «ежовщины» были свои бесчеловечные законы. Теперь ближе к теме: чтобы наш диалог был более осмысленным, я немного расскажу о повести.
Итак, 1921 год. Двое молодых людей, Безайс и Матвеев, едут на подпольную работу на Дальний Восток. Там еще сохранились остатки белогвардейщины, и восемнадцатилетнему Безайсу и более старшему и рассудительному Матвееву кажется, что они гонятся за легендарным, но уже безвозвратно уходящим временем Революции. Им обоим «приходилось видеть страшные вещи» в своей жизни, но это нисколько не охладило пыл молодых людей.
Вот довольно емкий фрагмент о Безайсе:
«Безайс взялся как-то читать “Преступление и наказание” Достоевского. Дочитав до конца, он удивился:
— Боже мой, — сказал он, — сколько разговоров все только из-за одной старухи.
Когда Безайс нашел свое место, несколько дней он ходил как пьяный. Его томило желание отдать за революцию жизнь, и он искал случая сунуть ее куда-нибудь, — так невыносим и велик был сжигающий его огонь. От этих дней он вынес пристрастие к флагам, демонстрациям и торжественным похоронам. Их бурная пышность давала выход его настроениям…
…Каждый день приносил новую работу. Он водил арестованных из лагеря в чрезвычайную военную тройку, пилил дрова в монастырском лесу, с командировкой наробраза ездил по уезду собирать помещичьи библиотеки… Он был еще мальчиком… но в то время многое делали эти мальчики с веснушками на похудевшем по-взрослому лице…»
Но Безайс — не упрощенный революционный фанатик.
«…Он думал о работе, о городах, о партизанских отрядах, и ко всему этому примешивалась как-то мысль о женщине необычайной, сверкающей красоты, которую он ждал уже давно. От обилия этих мыслей он терялся и засыпал, восторженный и разбитый…»
Чуть позже Безайс говорит Матвееву:
«— Черт его знает, чего мне хочется, — сказал он нерешительно. — Но, кажется, я был бы не прочь, чтобы она (девушка, прим. автора) немного — самую малость — поплакала и назвала меня ангелом. Но вот на чём я настаиваю, так это на том, что когда я ей признался бы в любви, то чтобы она покраснела. Пусть она относится к любви сознательно и все знает. Но мне было бы обидно, если б я ей объяснялся в любви, а она ковыряла бы спичкой в зубах и болтала ногами. “Ладно, Безайс, милый, я тебя тоже люблю”. Словом, пусть девушки будут передовые, умные, без предрассудков, но пусть они не теряют способности краснеть…»
И.В. Алексей Николаевич, Вы хотите сказать, что Виктор Кин акцентирует мысль о том, что мальчик, который «водил арестованных из лагеря в чрезвычайную военную тройку», все-таки сохранил душевную чистоту?
А.Н. Да.
И.В. Там же есть слова: «в то время многое делали эти мальчики с веснушками»… Я думаю, не так трудно догадаться, что подразумевает Виктор Кин под этим «многим», особенно если речь идет о лагерях и арестованных. Вы хотите возразить Виктору Кину?
А.Н. Нет.
И.В. Уважаемый Алексей Николаевич, когда Вы отвечаете кратко, у меня возникает стойкое ощущение, что Вы определенно что-то задумали… некую логическую ловушку, да?
А.Н. Лягушку я задумал, Ирина Владимировна, а не ловушку… И сейчас эта сказочная лягушка держит в руках стрелу и говорит человеческим голосом о том, что читатель должен — понимаете?.. должен и все! — верить автору. Потому что нужно верить, например, даже тому, что в сказке умеют разговаривать лягушки с золотыми коронами на головах. Автор — бог текста.
Критики считают, что образ Безайса — образ самого Виктора Суровкина. И какими бы странными и нелепыми ни казались образы светлого мальчика с наганом за спиной или заключенного со связанными руками, Виктор Кин имел полное право на их создание...
И.В. Но право — одно, а правда — другое…
А.Н. А что такое правда, Ирина Владимировна? Чем старше я становлюсь, тем больше верю в Бога, а не в некую предложенную мне кем-то околобожью правду. Хочется рвануть на груди старую шинель, воткнуть штык в землю и гаркнуть во всю мощь легких: «Хватит, навоевались!..».
Мне иногда приходится беседовать на церковной территории с неверующими людьми. Знаете, какое у них, скажем так, основное возражение?.. Они спрашивают, если Бог есть, то почему Он позволяет твориться на Земле таким чудовищным вещам: войнам, убийствам, насилию… И им бесполезно говорить о распятом на кресте Боге.
И.В. И что же Вы говорите им?
А.Н. Им нужно говорить о том, что Бог — не раб справедливости. Виктор Кин — тоже не раб, он захотел и — создал образ Безайса. И даже если этот образ кажется несправедливым, то он имеет право на существование. И хотя бы потому, что создан не просто так.
И.В. И давайте немного вернёмся к основному руслу беседы. Уважаемый Алексей Николаевич, мы говорим с Вами о Вашем же писательском законе: «Талант — это высшее проявление искренности». А вот тут мне уже становится немножко страшно от того, что Вы верите в реальность «светлого мальчика» с наганом в руке. По-Вашему, это и есть искренность?
А.Н. Не так. Я просто спокойно отношусь к тому, что Виктор Кин создал, мягко говоря, идеализированный образ мальчика-революционера. Например, «Как закалялась сталь» Николая Островского вышла в свет на шесть лет позже и там уже нет похожих образов… Павел Корчагин грубее, приземленнее и… естественнее, что ли? Какие-то нотки схожести с Безайсом мелькают разве что в Сережке Брузжаке, но трудно поверить, что парень с рабочей окраины мечтал, чтобы симпатичная девушка назвала его ангелом…
И теперь давайте продолжим тему путешествия двух молодых людей в «По ту сторону». Итак, Безайс и Матвеев в железнодорожном вагоне. Им скучно, иногда между ними возникают пустяковые стычки…
И знаете, мне кажется немного несправедливым, что в начале повести Виктор Кин не так много говорит о Матвееве. Из текста понятно, что он спокойнее, возможно, умнее и… солиднее, что ли?.. Он — как некая опора, вокруг которой вращается немного суетный и до прозрачности безгрешный в своей наивности Безайс. Ну, например, однажды он спер у товарища записную книжку и тут же принялся ее читать.
И.В. Мальчишество?
А.Н. Именно! Причем, повторюсь, довольно безгрешное. Безайс не ищет никакой личной выгоды, ему просто интересно, как интересно любому мальчишке, чем там занимаются взрослые.
В конец концов наши путешественники отстают от поезда и, продолжая свой путь, оказываются в другом поезде. В вагоне — партизаны. Они тоже едут воевать с белыми. Партизаны не очень трезвы, и один из них начинает приставать к девушке. Матвееву ужасно хочется спать и он, глядя на возмущенного Безайса, советует ему не вмешиваться в намечающийся скандал. Мол, у них важное партийное задание. Когда Матвеев засыпает, Безайс все-таки не выдерживает, и друзей в итоге попросту выбрасывают из вагона. Матвеева — сонного и почти ничего не понимающего, и Безайса — явно драчливо настроенного, но совершенно бессильного перед революционной массой… Следом за ними прыгает девушка Варя.
Вот подводящий итоги фрагмент:
«…Он (Матвеев) объяснил Безайсу свою точку зрения. Один человек дёшево стоит, и заботиться о каждом в отдельности нельзя. Иначе невозможно было бы воевать и вообще делать что-нибудь. Людей надо считать взводами, ротами и думать не об отдельном человеке, а о массе. И это не только целесообразно, но и справедливо, потому что ты сам подставляешь свой лоб под удар, — если ты не думаешь о себе, то имеешь право не думать о других. Какое тебе дело, что одного застрелили, другого ограбили, а третью изнасиловали? Надо думать о своём классе, а люди найдутся всегда.
— Быть большевиком, — сказал Матвеев, — это значит прежде всего не быть бабой…»
И.В. Как-то уж слишком узнаваемо и революционно… До бесчеловечности.
А.Н. Да, Ирина Владимировна. Вы — опытный литератор, и Вас — не проведешь. Тут все именно так — слишком.
И.В. Автор расставляет логические акценты?
А.Н. Причем довольно грубовато. Но в 1928 году Виктору Кину было всего двадцать пять лет. Уверяю Вас, если бы он дожил до пятидесяти, то он делал бы это несоизмеримо тоньше.
Впрочем, продолжим. Наши трое путешественников какое-то время поневоле провели в тайге, а потом натолкнулись на скупщика Жуканова. Его повозка опрокинулась в небольшой овраг, и переговоры Матвеева, Безайса и скупщика — не без проблем! — закончились тем, что они помогли вытащить сани и лошадей, а Жуканов взялся повести их до не столь уж далекого Хабаровска…
И.В. Извините, перебью: этот Жуканов оказался неприятным человеком, конечно?
А.Н. Да. Лет пятидесяти, с вислыми усами, лысый, жадный, хитрый и вообще — себе на уме. Вскоре становится ясно, что Хабаровск уже занят белыми. Жуканов, понимая, что его пассажиры «партейные», отказывается вести их дальше. Тогда друзья захватывают сани силой. Матвеев прячет документы и деньги за наружной обшивкой саней.
И.В. Почему именно там? А если бы им пришлось спрыгнуть с саней, чтобы уйти от погони?
А.Н. Об этом чуть позже, там все значительно интереснее. А пока давайте все-таки поверим автору…
И.В. Что значит пока?.. Вы говорили, что автор — бог текста.
А.Н. Но я не говорил, что автор — безошибочный бог. Продолжим путешествие Матвеева, Безайса и Вари.
Вскоре Жуканов попросил помощи у случайно встреченного белого солдата. Мол, помогите, господин солдат, ко мне в сани забрались какие-то незнакомые граждане и насильно тащат в Хабаровск. Матвеев был уже готов пойти на компромисс, но его подвели спрятанные за обшивкой саней документы и деньги. Судя по поведению Жуканова, он хотел присвоить их себе. Безосновательная оплеуха со стороны солдата окончательно привела обиженного Матвеева в чувство, и он, скажем так, легко отобрал у солдата винтовку с помощью уже своей затрещины. Солдата отпустили, сани тронулись дальше, но вскоре Матвеев остановил их и предложил Безайсу отойти в сторону для серьезного разговора. Он сказал, что нужно убить Жуканова. Основание — скупщик слышал, как они называли друг друга по фамилиям, и знает их в лицо.
Вот небольшой фрагмент этой беседы:
«Безайс взглянул на него.
— От него надо избавиться, — сказал Матвеев, помолчав.
— Что ты думаешь делать?
— Его надо устранить.
— Но каким образом?
— Да уж как-нибудь.
Они с сомнением взглянули друг на друга.
— А может быть, он нас не выдаст? — нерешительно сказал Безайс. — Ведь он только хотел получить деньги. Теперь он напуган.
Матвеев задумался.
— Он дурак, он просто дурак, он даже не так жаден, как глуп. Нельзя. Мы не можем так рисковать. От него можно ждать всяких фокусов. Хорошо, если не выдаст. А если выдаст?
Безайс потёр переносицу.
— Ну ладно, — сказал он. — Я согласен…
…Такая уступчивость показалась Матвееву странной.
— Ты, может быть, думаешь, — подозрительно спросил он, — что это все я буду делать?
Безайс подпрыгнул и сорвал ветку с кедра, под которым они стояли. Лёгкая серебряная пыль закружилась в воздухе.
— Да уж, голубчик, — ответил он, сконфуженно покусывая хвою. — Я хотел тебя об этом просить. Честное слово, я не могу.
— Ах, ты не можешь? А я, значит, могу?
— Нет, серьёзно. Я умею стрелять. Но тут совсем другое дело. Сегодня утром мы ели с ним из одной чашки. Это, понимаешь ли, совсем другое дело. Тебе… это самое… и книги в руки.
Матвеев сердито плюнул:
— Нюня проклятая! А тебе надо сидеть у мамы и пить чай со сдобными пышками!
Безайс слабо улыбнулся… Маленькие наивные ёлки высовывались из-под снега пятиконечными звёздами. Он машинально смотрел на них. В нем бродило смутное чувство жалости и отвращения.
— Неприятно стрелять в лысых людей, — сказал он, пробуя передать свои мысли.
— Так ты, значит, отказываешься? Может быть, мне позвать Варю вместо тебя?
— Я не отказываюсь, — сказал он. — Но мне и самому не хочется браться за это. Я не то что боюсь — это пустяки. Я не боюсь, а просто страшно не хочется. И пускай уж мы вдвоём возьмёмся за это. Одному как-то не так.
Безайс молчал.
— Но если ты отказываешься, я, конечно, обойдусь и без тебя.
Безайс поднял на него глаза. Он почувствовал, что если откажется, то не простит этого себе никогда в жизни.
— Я не отказываюсь, — сказал он. — Вместе так вместе.
Они рядом, в ногу, пошли к саням. Безайс сосредоточенно хмурился и старался вызвать в себе возмущение и злобу. Он до мелочей вспоминал фигуру Жуканова, лицо, сцену с солдатом. “Око за око, — говорил он себе. — Так ему и надо”. Но он чувствовал себя слишком усталым и не находил в себе силы, чтобы рассердиться. Тогда он начал убеждать себя в том, что Жуканов, собственно говоря, пешка, нуль. Подумаешь, как много потеряет человечество от того, что он через несколько минут умрёт. В конце концов все умрут. Умрёт он, умрут Матвеев и Варя…»
Ирина Владимировна, что скажете?
И.В. Примитивный, но потрясающий по своей искренности гуманизм! Безайс ставит в один ряд жертву — Жуканова и себя с Матвеевым — его палачей. Тут, пожалуй, я с Вами соглашусь, что такая авторская искренность дорогого стоит… В силу своей невероятности.
А.Н. Она будет еще невероятней, если внимательнее всмотреться в текст. Как уже было сказано, одна из причин убийства Жуканова заключалась в том, что он знал фамилии наших героев. Теперь подумайте: двое молодых людей едут на подпольную работу на Дальний Восток и открыто называют фамилии друг друга. Это даже не нелепость, это просто анекдот какой-то. Ну, представьте на секундочку, как связник Штирлица заглядывает в кабинет Мюллера и спрашивает шефа гестапо, где сейчас находится Максим Максимович Исаев.
И.В. Ведь Матвеев и Безайс были еще очень молоды…
А.Н. Но их нельзя назвать неопытными. Таких не пошлют на подпольную работу. Кроме того, есть элементарные конспиративные вещи, которые знают даже дети. Или Матвеев и Бейзас собирались ликвидировать любого, кого заподозрили бы в симпатии к белым?
И.В. Вы хотите сказать, что Виктор Кин выстроил схему убийства Жуканова, причем не очень умело, только потому, что ему было нужно это убийство?
А.Н. Да.
И.В. И зачем же?
А.Н. Давайте вспомним о третьей форме магизма в литературе — некоей «таблетке» в виде неоспоримой истины… Виктор Кин — коммунист и революционер. Он обязан доказать свою веру, что, в сущности, и делает. Но!.. Матвеев и Безайс расправляются с врагом, однако делают это почему-то до нелепости грубо, особенно с точки зрения причины.
И.В. Не хотите ли Вы сказать, что сознательно грубо? И не по этой ли причине Вы записали повесть «По ту сторону» в антикоммунистические произведения?
А.Н. Ну-у-у... Я улыбаюсь и развожу руками. И Вы еще говорите о каких-то логических ловушках? Вас не поймаешь. Знаете, в этом эпизоде суть, наверное, в том, что главная причина убийства Жуканова — госпожа Революция — очень далеко. А есть — тайга и четверо людей на безмерном, заснеженном пространстве. Наверное, отсюда и начинается ощущение некой нелепости… Давайте вспомним еще раз, как Матвеев говорил о том, что людей нужно считать взводами, ротами и полками. А единицы — не в счет. Как там у Маяковского? «Единица — вздор, единица — ноль, один — даже если очень важный — не подымет простое пятивершковое бревно, тем более дом пятиэтажный…» Если вдуматься, то из таких чистых, носпособных на компромисс со своей совестью людей, как Безайс и Матвеев, при определенных обстоятельствах можно легко вылепить, например, рыцарей для взятия Иерусалима или конкистадоров для покорения Америки.
Короче говоря, иногда молодые мужчины сбиваются в группы, и эти группы хотят войны, или, по крайней мере, их не нужно уговаривать идти на эту войну. Война может по-разному называться. Может называться майданом, но…
И.В. Но?
А.Н. Но я вижу некие проблемы в освещении этого «майдана» Виктором Кином… Талантливый писатель может спрятатьинтуитивнуюи очень тонкую мысль даже за нарочитой грубостью.
Идем по повести дальше. При попытке прорваться в Хабаровск Матвеева сильно ранят в левую ногу. Ногу ампутируют ниже колена, и Матвеев — сильный и очень энергичный человек — оказывается вне революционной борьбы. Беда не приходит одна, и от него отрекается девушка, которую он любил — Лиза. Виктор Кин немного закручивает сюжет, и в Хабаровске Матвеев живет в доме Вари, которая, конечно же, влюбляется в него.Казалось бы, Виктор Кин дает Матвееву возможность некоего тихого «выхода» из сложившейся ситуации — жениться на влюбленной Варе и зажить простой и тихой жизнью. Но Матвеев даже не смотрит в сторону этого «выхода».
«Через два дня он узнал, что такое настоящая скука. Это было как болезнь. Каждый час ложился на него непереносимой тяжестью, и к концу дня он чувствовал себя разбитым, как после хорошей работы. У него пропал сон и поднималась температура; Варя говорила — лихорадка, но Матвеев знал, что это такое. Безайс честно старался развеселить его и выдумывал какие-то игры, от которых скука становилась прямо-таки невыносимой. Он был повален и лежал на обеих лопатках, лицом вверх. Один раз он унизился даже до того, что стал строить домики из коробок. Безайс принёс карты, и они сели играть в “пьяницы”. Они сыграли несколько партий, и Безайс смеялся так добросовестно, что Матвеев бросил карты.
— Эта игра для весёлых покойников, — сказал он, покачивая головой. — Когда на кладбище нечего делать, там играют в неё. Иди, Безайс, я, кажется, засну сейчас.
Он повёртывался на бок и лежал несколько часов, не двигаясь, пока не засыпал. Но даже во сне скука не покидала его…»
Матвеев страдает. Он требует. Он — даже кричит на товарищей.
«…— Может быть, все-таки можно? — спросил он униженно и покорно. — Что-нибудь?
Никола покачал головой.
Тогда он (Матвеев) взбесился. Что-то лопнуло в нём, как струна; после, вспоминая это, он мучительно стыдился своих слов. Но у каждого человека есть право быть бешеным один раз в жизни, и его минута наступила.
— Думаете, что я никуда не годен? — сказал он, захлёбываясь. — Отработался?
Это было начало, а потом он назвал Николу канальей и опрокинул стакан и заявил, что ему наплевать на все. Он хотел куда-то жаловаться и говорил какие-то ему самому непонятные угрозы. Мельком он увидел покрасневшее лицо Безайса, который сидел и перебирал край скатерти. Но остановиться уже нельзя было, и Матвеев говорил, пока не вышел запас его самых бессмысленных и обидных слов. Ему хотелось сломать что-нибудь. Он замолчал и, подумав, прибавил совершенно некстати:
— Я член партии с восемнадцатого года.
Только теперь он заметил, что все замолчали и смотрят на него. Но ему было всё равно. Э, пропади они пропадом! У него было одно желание: схватить Николу за плечи и трясти, пока он не посинеет. Никогда ещё мысль о своём бессилии не мучила его, как теперь.
Никола смотрел вниз и носком ботинка шевелил окурок на полу.
— Можете обижаться, — продолжал Матвеев, тяжело дыша. — Мне наплевать. Но я вам покажу ещё!..»
Матвееву объясняют, что «это не игра, будет драка, а на костылях он далеко не убежит». К Матвееву приходит мысль о самоубийстве…
И.В. Прерву Вас, Алексей Николаевич. Извините, но это какая-то ерунда!.. Я мало что понимаю в революционной работе, но разве она состоит только из «драк и беготни»? Неужели товарищи по партии не могли найти Матвееву достойное занятие по его силам?
А.Н. Виктор Кин снова явно огрубляет ситуацию. Хотя дело не только в этом. Давайте вспомним простой и похожий пример — «Повесть о настоящем человеке» и летчика Маресьева. На секунду представьте себе следующую картину: почти сразу после ампутации обеих ног Маресьев добирается на костылях до аэродрома и садится в кабину истребителя. Причина: он хочет летать!.. Когда товарищи пытаются вытащить его из кабины, Маресьев требует, чтобы его оставили на аэродроме хотя бы механиком…
Это чушь?.. Да и еще какая чушь. Я понимаю, потерять левую ногу ниже колена для любого, полного сил молодого человека — сильнейшая психологическая травма. Но как с подобной справился летчик Маресьев? Медленно, упрямо и по-мужски. А если вспомнить уже упомянутого нами Николая Островского, то и он потерял несоизмеримо больше Матвеева и тоже заглядывал в дуло нагана…
И.В. У каждой из перечисленных Вами ситуаций есть свои особенности… В том числе и чисто человеческие.
А.Н. Безусловно. Но Матвеев…
И.В. Вы хотите сказать, что он — слаб?
А.Н. Он не столько слаб, сколько хрупок. А то, что происходит с ним после ранения, похоже на обычную истерику. В сущности, его гибель, когда он идет в одиночку расклеивать листовки в городе, это продолжение попытки добиться своего любым путем — остаться на аэродроме если не летчиком, то механиком. Мол, товарищи не взяли меня с собой?.. Тогда я пойду один! Матвеев именно хрупок, понимаете? Его человеческая сущность не может придумать ничего другого кроме как продолжения борьбы в виде драки. Наверное, он мог остаться в живых и после того, как его схватил белый патруль, а офицер не стал расстреливать его на месте. Но Матвеев уже сознательно жертвует своей жизнью.
Вот последние строки повести.
«…Это была его последняя драка, и он старался как только мог. Иногда им удавалось прижать его, но потом снова одним движением он вдруг вырывался и бил, что было мочи…
Ему удалось высвободить голову, и он судорожно вцепился зубами в чью-то руку. Ни на минуту он не обманывал себя. Арифметика была против него…
— Ты кусаться… так ты кусаться… — услышал он прерывающийся голос.
Отчаянным усилием он сбросил с себя вцепившегося в горло солдата, и тут вдруг небо и земля лопнули в оглушительном грохоте. На мгновение кровь остановилась в нём, а потом метнулась горячей волной. Луна кривым зигзагом падала с неба, и снег стал горячим. Близко, около самых глаз, он увидел чей-то сапог, массивный и тяжёлый, как утюг.
Жизнь уходила из тела с каждым ударом сердца, на снегу расползалось большое вишнёвое пятно, но он был слишком здоров, чтобы умереть сразу. Машинально, почти не сознавая, что он делает, Матвеев повернулся на живот и медленно подобрал под себя колени. Потом, вершок за вершком, напрягая все силы, он поднялся на руках на четвереньки и поднял голову, повернув к солдатам побелевшее лицо. Надо было кончать и уходить, — но он никак не мог отделаться от этой смешной привычки.
— Здоровый… дьявол, — донеслось до него. — Помучились с ним…
Это наполнило его безумной гордостью. Оно немного опоздало, его признание, но всё-таки пришло наконец. Теперь он получил всё, что ему причиталось. Снова он стоял в строю и смотрел на людей как равный и шёл вместе со всеми напролом, через жизнь и смерть. Клонясь к земле, на снег, под невыносимой тяжестью роняя силы, он улыбнулся разбитыми губами.
Вдруг он увидел большую тень. Перед ним, один в пустом городе, стоял его конь, с белой отметиной на лбу, похожей на сердце, и смотрел в лицо преданными тёмными глазами. Черным серебром отливала грива, точёные ноги стояли твёрдо.
— Ты?..
Он поймал повод, вскочил на холодное седло и полетел прямо по длинной лунной дороге — догонять своих.
— Ну… я… не так уж плох, — прошептал он, точно отвечая на чей-то, когда-то заданный вопрос.
Это было его последнее тщеславие».
Загадочная концовка повести, не так ли Ирина Владимировна?
И.В. Да, загадочная. Как Вы думаете, почему автор повести в последней строчке вместо, допустим, «гордости» написал «тщеславие»?
А.Н. Потому что Виктор Кин был умным и талантливым человеком. И я почему-то думаю, что он (не без возражений, конечно) согласился бы с моими рассуждениямио внутренней хрупкости Матвеева.
И.В. И в этом было «высшее проявление искренности» Виктора Кина? В том, что своим последним словом «тщеславие» он оставляет за читателем возможность переоценки поступка Матвеева?
А.Н. Не только. Автор ни на йоту не предал своего героя, потому что искренне любил его. А так любя, предать уже невозможно — даже такого откровенного «партейца», как Матвеев. Может быть, «тщеславие» относилось к сползающей с Матвеева как старая кожа «партейности»? За что он дрался последний раз в своей жизни?.. Там нет революционных лозунгов, а последняя фраза Матвеева, обращенная к самому себе, вообще лишена и намека на коммунистичность. Он дрался за себя. А автор повести Виктор Кин дрался за себя, как за писателя, претендующего на высшую степень искренности. Ту, которая преодолевает политический магизм, поднимаясь выше его.
И.В. Так-так, уважаемый Алексей Николаевич, очень хочется Вас спросить: Вам нравится наблюдать, как герои становятся индивидуалистами? Улыбнусь: да не либерал ли Вы?!
А.Н. Все познается в сравнении, Ирина Владимировна.
И.В. И как же именно? С чем мы будем сравнивать «По ту сторону»?
А.Н. Давайте, например, сравним «По ту сторону» Виктора Кина с… «Шинелью» Николая Гоголя.
И.В. Не слишком ли это?..
А.Н. Совершеннейшим образом нет, не слишком. Помнится, мы с Вами согласились, что Виктор Кин расставлял смысловые акценты самым грубым образом, а чуть позже он привел читателя уже к совершенно другой мысли о том, что человеческая жизнь, даже в единственном числе, стоит того, чтобы ее защищать. Пусть даже эта жизнь сильно ограничена в своих физических возможностях, а ее хозяин — человек с коммунистическими убеждениями — вдруг оказался психологически хрупким и совершенно не способным к рациональной защите. Я уверен, что «р-р-р-еволюционный максимализм» Матвеева, мягко говоря, неприятен Виктору Кину. А в споре Матвеева с Безайсом о том, стоило ли защищать девушку от пьяных партизан или в диалоге о необходимости убийства Жуканова Виктор Кин если не явно (все-таки Матвеев проводит, так сказать, линию партии в жизнь), но на стороне куда более простодушного Безайса.
Но Виктор Кин все-таки любит несовершенного Матвеева. Любит, как только может любить автор и бог текста.
И.В. И?..
А.Н. Главный герой «Шинели» Акакий Акакиевич — тоже несовершенство. И тоже явно любим автором. Разница только в том, что если Матвеев безмерно драчлив, то Акакий Акакиевич до чрезвычайности тих и безобиден. Они — антиподы, но они оба заканчивают свою литературную жизнь нелепой дракой. Матвеев пытается доказать своим товарищам, что «он не так уж и плох», а Акакий Акакиевич вымещает обиду за украденную шинель.
И.В. Мне кажется, что в «Шинели» речь идёт не только о личной обиде…
А.Н. Возможно. Но улыбнусь: важнее то, что они оба, и Матвеев, и господин Башмачкин, все-таки оказались, скажем так, не лишенными любви к самим себе. И человек имеет на это право.
В.И. Право на самозащиту?
А.Н. Это слишком юридическое определение. Я бы все-таки сказал, что на любовь. Думаю, что христианская заповедь «Возлюби ближнего, как самого себя» не вызывает сомнений ни у меня, ни у вас. Обратите внимание, что за мерило любви взята любовь человека к самому себе. Но чтобы человек не превратился в тупое животное, он… язык не поворачивается сказать «должен» или «обязан»… любовь человека к своем ближнему, она… если она не так же естественна, как и его дыхание, то есть ли она?
В.И. Наверное, все-таки есть, потому что, например, существуют такие понятия, как «долг».
А.Н. Да, все так, Ирина Владимировна, но хочется полетать в высоких духовных эмпиреях, рассуждая, так сказать, о горнем…
Улыбнусь: тост про маленькую, но гордую птичку из кинокомедии «Кавказская пленница» помните?
И.В. Ну конечно. И кстати, Алексей Николаевич, у меня сложилось ощущение, что многое в Ваших рассуждениях о повести Виктора Кина, «держится» на самом последнем слове в тексте.
А.Н. Не порадовался ли я, тому, что коммунист Матвеев скатился к тщеславию?
И.В. Наверное, пришла пора доказать, что нет?
А.Н. И на самом деле нет. Потому что я ни на секунду не забывал, что «талант — это высшее проявление искренности». Пусть Виктор Кин «сконструировал» явно искусственное убийство Жуканова, пусть Матвеев в своей партийной гордыне холоден, как похищенный Снежной Королевой мальчик Кай, но я — благодаря искренности таланта Виктора Кина — вижу, понимаю и прощаю многие вещи… С точки зрения человечности, понимаете?..
И.В. Только я ещё напомню, что Матвеев — способен совершить убийство. А его «суд» над Жукановым, когда человека приговорили к смерти только на всякий случай — мол, а вдруг он предаст? — худшая пародия на любой суд.
А.Н. Не согласен с Вами.Ирина Владимировна, Вы путаете повесть Виктора Кина с залом суда, в котором выносится приговор по уголовному делу. Простите меня, пожалуйста, но писатель все-таки отличается от судьи… Знаете, по-моему, беда не в том, что писатель в чем-то ошибается, а в том, что он уходит от искренности к холодно расчерченным, даже не писательским, а каким-то судебно-уголовным или политическим схемам. Вот этот тип — плохой и чужой, а вот этот — хороший и наш… Попробуйте найти такие «схемы» у Федора Достоевского или Михаила Булгакова. Их там просто нет! Мне глубочайшим образом наплевать, какие они, эти «схемы»: коммунистические, либеральные или патриотические, но в них никогда не было и не будет той искорки жизни, которая оживит текст почти через сто лет.
Да, я назвал поведение Матвеева после ранения истерикой… И я показал, как с помощью хладнокровной логики можно доказать и эту истерику, и внутреннюю хрупкость Матвеева. Посмотрите, насколько он неумел, пытаясь защитить самого себя!
Но и что из этого?.. Разве я не могу точно так же хладнокровно доказать, что Акакий Акакиевич Башмачкин — «жалкая, ничтожная личность»? Могу. В общем, «убить» литературный образ Акакия Акакиевича — проще простого. Ведь он не просто беззащитен, он — вызывающе беззащитен, и Гоголь создавал его именно таким.
Но вдумайтесь, зачем он это сделал?..
Вдумайтесь, почему так нелеп Матвеев, ведь, когда он пошел расклеивать листовки, этот последний его поступок был едва ли не похож на обычное самоубийство.
И.В. А Вы считаете, что это было чем-то другим?
А.Н. Возможно, это было криком человека «Аз есмь!». Живое не может не заявлять о себе и своем существовании. Что такое коммунистическая листовка? Кусок бумаги. Что такое шинель бедного чиновника?.. Кусок недорогого сукна. Ни за бумагу, ни за сукно не умирают.
Вот цитата из предпоследней главы «По ту сторону»:
«…Он (Матвеев) поднял руку, чтобы выплеснуть жизнь одним взмахом, как выплёскивают воду из стакана. Это был плохой выход, но ведь он и не хвастался им.
Но была, очевидно, какая-то годами выраставшая сила, которой он не знал до этого дня. На полу, в лунном квадрате, он увидел свою тень с револьвером у головы и тотчас же вспомнил избитые фразы о трусости, о театральности, о нехорошем кокетстве со смертью, — и ему показался смешным этот банальный жест самоубийц… Несколько минут он сидел, глядя на свою тень и нерешительно царапая подбородок, а потом осторожно, придерживая пальцем, спустил курок. В конце концов у человека всегда найдётся время прострелить себе голову.
— Представление откладывается, — прошептал он, накрываясь одеялом…»
Виктор Кин так и сказал двумя сухими словами, что «представление откладывается». Но зачем откладывается, — просто потянуть время? Что бы ни пытался делать Матвеев, на следующий день — все попросту рассыпалось. Он рвал фотографии и письма, сел писать повесть, которую вскоре возненавидел… Он подарил свой револьвер Безайсу. И уже на следующий день Матвеев взял листовки и пошел на улицу. Виктор Кин пишет, что это случилось после того, как Матвеев сравнил свою повесть с листовкой и понял, что «вся его повесть не стоила запятой в том воззвании, наспех кем-то написанном»…
И.В. Интересно было бы сравнить тексты воззвания и повести Матвеева.
А.Н. В листовке было написано:«Пусть каждый возьмёт оружие и станет в ряды бойцов. Да здравствует власть труда! Смерть убийцам!»
А вот что сказано о повести Матвеева: «…Он перечитал её, недоумевая, — неужели он сам написал это? В ней было столько покойников, что она походила на кладбище, на какую-то братскую могилу. Это не годилось. Оказалось, что писать гораздо труднее, чем он думал сначала. Он сам сделал своих героев, дал им дар слова и расставил их по местам, а потом они начали жить своей особой жизнью. Они рвались из-под его власти и все делали по-своему. Главный герой, коммунист, на одном решительном заседании, когда городу угрожали бандиты, встал и понёс такой вздор, что Матвееву стало неудобно за него. Он старался, чтобы все было как можно лучше, а между тем получалось совсем нехорошо...»
И.В. Из 2019 года не видно особых отличий между призывом взять оружие и повестью, похожей на кладбище. Алексей Николаевич, Вы еще не усомнились в своем утверждении, что писатель — бог текста?
А.Н. Нет, и никогда не сделаю этого. С другой стороны, я уже говорил, что писатель — не безошибочный бог. А его божественность определяется, прежде всего, его искренностью, которая бессмысленна без любви и которой без любви просто нет.
И.В. И мы снова возвращаемся к тому, что писатель Виктор Кин любит своего героя Матвеева?
А.Н. А Вы не можете забыть, что Матвеев — убийца?
И.В. Не могу. Но я хорошо понимаю Вашу мысль, что талант, как высшее проявление искренности, немыслим без душевной теплоты и любви. Но где та грань, которую все-таки переходить не стоит?
А.Н. Уважаемая Ирина Владимировна, на мой взгляд, в литературе — настоящей литературе! — очень много немыслимого…
И.В. …и не поддающегося математическому исчислению…
А.Н. Да! Если талант и в самом деле высшее проявления искренности, это значит, что он тянется к Богу и солнышку. К свету, понимаете?.. Наверное, суть в том, что талантливый человек должен выйти из системы, в которой он существует, но выйти из нее он сможет только стоя на Божьей ладошке. Человек, талантливый человек, должен быть больше самого себя и больше времени, в котором он живет. Это — возможно. Потому что это уже было, есть и будет снова.
И.В. На Ваш взгляд, Виктор Кин преодолел время, в котором жил?
А.Н. Здесь не может быть четкого ответа. Например, общеизвестно, что во время боя никто не подбирает раненых. Это делают потом, когда войска либо закрепляются на занятых рубежах, либо отступают к старым. НоВиктор Кин оборвал революционный бой хотя бы тем, что обратил внимание на раненного Матвеева. Бой все еще кипел где-то там, а Виктор Кин остался с Матвеевым, и, конечно же, не потому, что испугался. Ведь его словам в начале повести о том, что двое молодых людей в поезде стремились догнать уходящую Революцию, нельзя не поверить.
А какой она была эта Революция?
Вот небольшой фрагмент из «Бронепоезда 14–69» Вс. Иванова:
«Началось восстание...
И еще — через два часа подул с моря теплый и влажный темно-зеленый ветер.
...Проходили в широких плисовых шароварах и синих дабовых рубахах — приисковые. Были у них костлявые лица с серым, похожим на мох, волосом. И только непонятно, как неведомые руды, блестели у них округленные привыкшие к камню глаза...
Проходили длиннорукие, ниже колен — до икр, рыбаки с Зейских озер. Были на них штаны из налимьих шкур и длинные густые, как весенние травы, пахнущие рыбами, волосы...
И еще — шли закаленным каменным шагом пастухи с хребта Сихоте-Алин с китаеподобными узкоглазыми лицами и с длинностволыми прадедовскими винтовками.
Еще тонкогубые с реки Хора, грудастые, привыкшие к морским ветрам, задыхающиеся в тростниках материка рыбаки с залива Святой Ольги...
И еще, и еще равнинные темнолицые крестьяне с одинаковым ровным, как у усталого стада, шагом...»
Это — не народ, это уже масса, понимаете?.. «Костлявые лица», «привыкшие к камню глаза», «тонкогубые», «с одинаковым… как у усталого стада, шагом…»
И.В. Я понимаю… И вдруг — Матвеев, — выбившийся из стада.
А.Н. Он — всего лишь один из миллионов, и он хорошо впитал… точнее, пропитался… законами этого стада. Скажете, что эта моя реплика слишком груба?.. Но о стаде сказал даже не я, а Всеволод Иванов. А Виктор Кин выбрал двух молодых людей из этой массы и… не знаю… буквально напрашивается… «оживил» или «очеловечил» их…
И.В. Нарочито грубо расставляя акценты в повести…
А.Н. Главное то, что Виктор Кин всё-таки остановил революционную драку. Остановил, даже несмотря на убийство Жуканова и смутные намеки на темное прошлое светлых мальчиков с револьверами. Он — не безошибочный бог, в котором любовь к человеку начала свое восхождение к высшему проявлению искренности. Только начала, но всё-таки начала, понимаете?.. Знаете, чем, на мой взгляд, уникальны русские писатели? Что бы им не подсунули в виде «материала», у них все равно получается гоголевская «Шинель».
При всей кажущейся несправедливости, что, мол, есть люди, куда как в большей степени, чем Матвеев и Безайс, достойные любви, я снова повторяю: Бог — не раб справедливости, и единственная ошибка, которую может совершить талантливый человек — попытаться стать таким.
Ирина Владимировна, Вы уже давно поняли, что я не хочу и не буду защищать героя повести Матвеева. Тот же Павка Корчагин Николая Островского… не знаю… мне понятнее, что ли? Николай Островский, по крайней мере, объясняет нам, почему его герой стал таким. А вот о прошлом Матвеева и Безайса сказано расплывчато и вскользь… Они — революционная масса в гораздо большей степени, чем Павка Корчагин. Но я готов — опять-таки благодаря таланту Виктора Кина! — простить им обоим и это. Простить хотя бы потому, что если Вы взглянете на фигуру любого революционера со времен Великой французской революции 1789 года и кончая Великой криминальной революцией в России в 1991 году, Вы увидите буквально патологическое одиночество любого революционера как в кавычках, так и без них…
А ещё, Ирина Владимировна, я понимаю, что наш разговор немного затянулся, но давайте именно теперь попытаемся вспомнить «Формулу таланта»…
И.В. Хорошо. Но тут я хочу предупредить читателя, что, во-первых, Вы, Алексей Николаевич, конечно же (улыбаюсь!), не изобретали никакой «формулы». Во-вторых, Вы называете «Формулой таланта» библейский текст об Иосифе Прекрасном. В-третьих, Вы вкладываете понимание «формулы» в прочтение и понимание самого текста, предпочитая свести свои комментарии к минимуму...
А.Н. …Лучше бы их вообще не было! Знаете, я, например, никогда не смотрю фильмы на библейские темы, потому что считаю такие «художественные комментарии» к Библии — мягко говоря, явно лишними.
Теперь о самом этом библейском тексте. Давным-давно жил-был мальчик по имени Иосиф. Он был любимцем своего отца Иакова, не очень любил работать, а потому ограничивал свою деятельность только лишь доставкой продуктов братьям-пастухам и носил красивые разноцветные одежды. А еще Иосиф наушничал отцу о своих братьях и хвастался снами, которые видел с завидной регулярностью и в которых ему поклонялись не только братья, но даже отец и мать.
В конце концов братья решили убить Иосифа, и только заступничество Рувима спасло его от немедленной смерти. Братья раздели Иосифа, бросили его в пустой колодец, обрекая на медленную смерть, а дома показали Иакову вымазанную в крови козленка одежду любимого сына. Мол, Иосифа растерзал лев. Проходящий мимо караван купцов спаса Иосифа (не без участия другого брата Иуды), и так юноша попал в рабство в Египет. Там он сделался любимцем своего хозяина Потифара, и тот поручил ему управление своим домом. Но вскоре Иосифу выпало новое испытание: в него влюбилась жена Потифара. Иосиф отказался от близости с женщиной даже после того, как она пообещала, что он будет истинным владельцем дома и всех его богатств. Женщина, обиженная отказом, обвинила Иосифа в том, что он хотел добиться близости силой.
Но Бог не оставил Иосифа и в тюрьме.Когда в немилость к фараону попали его виночерпий и хлебодар и он заключил их в тюрьму, Иосиф разгадал их сны, то есть предсказал, что случится с ними. Вскоре странные сны стали сниться самому фараону, и он узнал о юноше, который умеет отгадывать самые сложные. Когда Иосиф сделал это, фараон счел, что именно он сможет справиться с надвигающейся на Египет бедой — голодом. Так Иосиф стал правителем уже не дома царедворца, а всего Египта. Кроме того, фараон дал в жены Иосифу египтянку Асенеф, дочь Потифера, что несомненным образом еще больше возвысило Иосифа.
Тут я не могу не заметить похожесть имен Потифара и Потифера. Если жена первого предлагала Иосифу некую иллюзию свободы и почти воровское счастье, то брак с дочерью Потифера дал ему власть действительную, а не мнимую…
И.В. Остановлю Вас на минуту, Алексей Николаевич. Если мне не изменяет память, раньше Вы именно здесь говорили о том, что у каждого писателя — своя «тюрьма». А выходит он на свободу либо благодаря жене Потифара, либо дочери Потифера.
А.Н. Дочь Потифера была дана Иосифу фараоном как факт признания его действительной свободы. Вот что важно. Но «много призванных и мало избранных».
И.В. С другой стороны, может быть, некие «жены Потифара» коварно предлагают писательской братии некие «магические таблетки» в виде предопределенных «истин за скобками»: необсуждаемых и непререкаемых?
А.Н. Ну, «женой Потифара» может быть не обязательно влюбленная женщина, а тюрьмой — стены из глинобитного кирпича. Ведь тюрьма бывает не только снаружи, но и внутри самого человека. Главное — самое главное! — в истинности той свободы, которую в итоге получает человек. А еще в том, сумеет ли он простить своих братьев, наказавших его за детские провинности рабством.
И.В. Писатель должен простить своих коллег по цеху?
А.Н. Вы снова улыбаетесь… Конечно же, нет. Или почти всегда — нет. Речь, скорее, идет об отношении писателя к своему народу. Например, я не могу себе представить, что когда Иосиф Прекрасный прощал своих братьев, он вдруг стал в горделивую позу, по-цезарски простер свою длань и сурово потребовал публичного покаяния.
И.В. Так возникают и гибнут народы?
А.Н. Именно так, потому что талант — это язык, которым Бог разговаривает с людьми. Если человек в своей сумасшедшей гордыне не слышит Бога — народ гибнет, а если он, прощая брата, плачет от ощущения счастья — из двенадцати колен, из маленькой горстки людей возникает народ.
Иосиф несколько раз говорит, что во время испытаний «Бог был с ним». Но разве Бог был с Иосифом только тогда, когда (как пишут некоторые исследователи) чаша вина в руке Потифара становилась, в зависимости от того, чего он хотел, холодной или горячей? Может быть, Бог был с Иосифом и тогда, когда он начал понимать причины нелюбви к нему его братьев? Понимать, видеть самого себя и прощать братьев… Это неимоверная работа! И не потому ли Иосиф отрекся от жены своего хозяина, что учился быть честным до самого донышка своей души?
А теперь давайте снова вспомним героев повести Виктора Кина «По ту сторону», Матвеева и Безайса. Знаете, что сделал Виктор Кин, на мой взгляд, самое-самое важное? Он сделал все для того, чтобы мы, находясь в далеком 2019 году, сумели понять и простить его героев. Понять вместе со всей их революционной засорённостью, неумелостью и внутренней хрупкостью. Виктор Кин — не адвокат, он только писатель, но именно такие писатели — беспредельно искренние при всей своей и грубоватости, и наивности — могут победить время. А еще они — не убийцы. Не убийцы потому, что именно благодаря им нам не нужно отрекаться от «проклятого прошлого», нам не нужно убивать то, уже в чем-то непонятное нам, удивительное и удивленное время. Ведь черных дыр не бывает не только в истории, но и в живой жизни народа. Сделайте одну такую «дыру» — и она не зарастет никогда, раз за разом, поколение за поколением, выбрасывая из себя нравственный и духовный яд.
Нет, беда не в «непредсказуемости нашего прошлого», беда в той абсолютной, черной пустоте предлагаемого нам «покаяния». Ну, например, Вы можете представить себе ситуацию, когда к Вам приходит ваш сосед и предлагает покаяться перед ним за какую-то принесенную ему обиду? Нет, не просто извиниться, а именно покаяться. Это просто невозможно. Ведь каются-то только перед Богом. А в какой «храм» нас тащат для такого «покаяния»?.. Кто его видел, и кто в нем был?
И.В. Ну, допустим, «священников» из этой «церкви» многие знают…
А.Н. Никакие они не «священники», они — обычные сектанты. Они видят часть (сектор) мира Западной цивилизации, причем под постоянно меняющимся, ради выгодного ракурса, углом. Британия и Франция с короткими перерывами воевали восемьсот лет, начиная со вторжения норманнов и кончая войнами Наполеона. Что, сегодня они пока ведут себя тихо?.. Ну, во-первых, войны бывают разными, а во-вторых, пока молчат пушки, могут «говорить» деньги. А кто гарантирует той же Польше, что ее не «распилят» в очередной раз?.. Форт «Трамп», строительство которого поляки собираются оплатить? А поможет?.. И где они его собираются строить — на восточногерманских землях, которые Сталин передал Польше?..
И.В. Достаточно о политике, уважаемый Алексей Николаевич… Вы же всё-таки — только сказочник, ну и еще немного — литературный «технолог», который любит порассуждать о «технике литературы», честно предупреждая, что к ней нужно подходить достаточно осторожно.
А.Н. Возможно. Но иногда мне хочется сожра… простите за чисто кошачье выражение!.. скушать магико-политическую «таблетку» и порассуждать о природе зла. Я отлично знаю общеизвестную истину, что правда, сказанная с ненавистью, хуже и подлее любой лжи, но…
И.В. Становится трудно сдерживать эмоции?..
А.Н. Хуже!.. Я работаю церковным сторожем, и частенько на церковную территорию подбрасывают котят. Люди, наверное, думают, что верующий человек просто обязан решить их проблемы. В общем, представьте, что за Вами упрямо бегает крохотный котенок и жалобно мяукает о своей пропащей жизни...
И.В. Попробую предположить, сколько же у Вас дома котов…
А.Н. Сейчас два… Но жена говорит, что с учетом моей фамилии, в нашем доме явный перебор с мяукающей братией. Продолжу рассказ про котят. Так вот, я хожу по церковному двору и пытаюсь забраться в высоченные писательские эмпиреи, а мне не дают… Не дают упрямо, жалобно и бесконечно. Знаете, наверное, именно тогда я как-то незаметно для самого себя начинаю рассуждать о природе зла и политике. В этот момент я не люблю людей, и мне хочется сказать им: зачем вы это делаете?.. Разве вы не понимаете, что придет время, вы явитесь в церковь и в ответ на вашу просьбу Бог вдруг скажет вам: «Ты знаешь, я уже все сделал… Но не для тебя, а для твоего котенка, которого ты тут бросил»…
(Пауза)
И.В. Почему Вы молчите, Алексей Николаевич?.. Следите за полетом бабочки?
А.Н. Я думаю о том, как заразны любые рассуждения о политике. После них даже котята не помогают…
И.В. Если не помогают, давайте завершать беседу?
А.Н. Согласен. Всего Вам самого дорогого, Ирина Владимировна!
И.В. И Вам всего наилучшего, Алексей Николаевич! Спасибо за интересный разговор. Журнал «Парус» желает Вам вдохновения и удачи!
Беседовала Ирина КАЛУС
