(окончание. Начало в №8/2018 и сл.)
Поездки по свету
Надо еще рассказать о том, что мы много в годы американской жизни поездили по свету. Я уже упоминал, как в средней школе Нина любила географию, но понимала, что её интерес останется чисто теоретическим и что никогда она не сможет повидать мир и посетить разные континенты. Она не раз делилась со мной и в Москве, и вскоре после приезда в Штаты этими, по сути, печальными мыслями. Поэтому, когда мы оказались не просто на свободе, а обрели достаточно твердую почву под ногами, я решил, что всеми силами постараюсь показать своей любимой весь мир. При первом же приглашении приехать в Израиль на Израильско-Советский симпозиум по биомолекулярным структурам в декабре 1989 года я ответил согласием. У нас еще не было паспортов, а только беленькая книжечка «перемещенных лиц»”, но я спросил знакомых в Госдепартаменте, могу ли я покинуть США и вернуться назад с этими «матрикулами», и получил положительный ответ.
По окончании Международного генетического Конгресса в Мельбурне мы с женой совершили путешествие на Большой Коралловый риф на севере австралийского континента. Снимок сделан перед нашим погружением в океан.Публикуется впервые
Эта первая поездка оказала на Нину и меня огромное впечатление. Мы оплатили также экскурсию по Израилю и смогли увидеть всю небольшую, но исключительную страну.
Через непродолжительное время мы отправились в Швейцарию с докладом о структуре ДНК на Конгрессе по противовоспалительным заболеваниям, куда меня пригласили председательствовать на одной из секций. Я ответил согласием и послал тезисы нашего с Ниной доклада на требуемую тему.
В последующие годы, когда меня приглашали на международные конгрессы, конференции и симпозиумы, я отправлял устроителям абстракты предполагаемых выступлений (часто в соавторстве с Ниной). Так мы съездили на Биохимический конгресс в Израиль и оттуда в Египет, Генетические конгрессы в Канаде, Австралии и Берлине и многие другие научные митинги во всех частях света. Открытием для нас стала поездка со студентами Джордж Мэйсенского университета в страны Карибского моря. Поездка была частью программы изучения некоторых предметов и осуществлена на океанском лайнере в весенние каникулы.
Во время тура по нескольким штатам США. Фото В.Н. Сойфера. Публикуется впервые
Несколько профессоров из нашего университета, включая нас с Ниной, примкнули к этой группе, и вдруг мы познакомились с необычайно хорошо устроенными порядками на океанских многопалубных кораблях, превосходной пищей, каждодневными концертами и лекциями в корабельных театрах, с прекрасными экскурсиями для пассажиров кораблей по разным странам и стали завсегдатаями корабельных путешествий.
В дальнейшем мы почти каждый год заказывали себе в летнее каникулярное время билеты в круизы по всем океанам мира и посетили самые удаленные уголки земного шара. Нам понравилось так проводить одну-две недели каждый год на борту океанских лайнеров. Сначала мы обогнули американский континент по Тихоокеанскому и Атлантическому побережьям, побывали в странах Карибского бассейна, потом смогли проехать вдоль Аляскинского побережья, выехать из Флориды, доплыть до Южной Америки и пройти по Амазонки, затем еще раз обогнуть Южно- Американский субконтинент с заходом в ранее незнакомые нам порты, проехать от Англии до Норвегии, посетив самый северный город планеты, пройти на корабле по всему Средиземному морю, проплыть вдоль Новой Зеландии и дважды вдоль Австралии. Однажды мы из Эквадора добрались до Галапагосских островов и на маленьком кораблике посетили большую часть этих островов[1].
Во время путешествия на Галапагосские острова. Публикуется впервые
Нина была счастлива бороздить океаны на огромных кораблях, смотреть с палубы или с балкона наших кают вдаль на удивительные закаты, наблюдать за спинами плывущих невдалеке китов и дельфинов или шагать по берегу, заполненному огромным числом пингвинов, иногда идущих в шаге от тебя и недовольно бурчащих что-то на ходу.
Нина — архитектор и главный
организатор нашей семейной жизни
Важнейшую роль Нина играла не только как организатор нашей семейной жизни, но и как выдумщица всевозможных перестроек и достроек в нашем доме и изменений в нашей судьбе.
Она была архитектором нашей жизни в прямом и переносном смысле. Я уже писал раньше, как она придумала, что мы должны уехать из СССР, когда на меня посыпались напасти, организованные людьми в академическом мире, настрочившими доносы на нас в КГБ. Она была моим советчиком, когда возникла идея перебраться из Коламбуса в Вашингтон в 1990 году. Она была главным заводилой в бесконечных ремонтах и перестройках нашего дома. У нее был несомненный архитектурный талант, и по её проектам нам многое удалось улучшить — и в доме, и на двух прилегающих к дому участках (перед домом и позади него, вокруг построенного по нашим планам плавательного бассейна).
Нина и я в 2010 году. Публикуется впервые
Началось с того, что она объявила мне вскоре после покупки дома в пригороде Вашингтона, что в гостиной комнате, куда все попадали после входа в дом, окно открывает вид на соседний дом и складывается сразу впечатление, что мы зажаты между достаточно близкими домами. Она придумала, что это окно должно быть заделано, здесь должен быть в будущем встроен камин, а с боков заделанного места должны быть врезаны два окна. Тогда в них будут видны только деревья, всё облагородится и придаст окружающему пространству глубину, в результате появится для обзора радостная для глаз панорама зелени.
Потом она решила, что нужно убрать на первом этаже затертый карпет (ковровое покрытие — для тех, кто не знает это английское слово) и вместо него следует положить паркет. Я выполнил это пожелание, исхитрился использовать паркетные планки с боков пола и искусно сделанные клееные деревянные квадратные пластины в остальной части пола, и сам всё смастерил. Выполненное полностью подтвердило правоту Ниной выдумки.
Она также решила, что мы с ней должны разломать огромную кладовку на втором этаже, в которой прежний жилец, адмирал из Лас-Вегасского ядерного центра, развешивал на длиннющей палке свои мундиры. Она решила сократить эту кладовку в четыре раза по площади, а освободившееся пространство присоединить к малюсенькой спальне на этом этаже. Мы все сделали и получился мой большой кабинет. Но света в нем не хватало. И тогда у моей жены родилась новая идея, что я должен пропилить в потолке довольно длинное прямоугольное отверстие, сделать дыру поменьше в крыше и установить так называемый sky light (дословный перевод небесный свет) в этой комнате. Мы проделали всё задуманное. Я купил в нужную раму с окном для крыши, вставил её в нужное место, оформил боковые стенки этой прорези в потолке и крыше, пригласил эксперта из местной администрации, тот проверил, что всё сделано качественно. Теперь в комнату проникал свет сверху, под скай-лайтом мы поставили мой письменный стол. А затем Нина решила, что в стенке позади стола надо сделать дополнительные прорези для двух узких высоких окон, которые мы обнаружили в хозяйственном магазине и купили. В образовавшемся кабинете я положил вместо затертого коврового покрытия красивый дубовый паркет. Комната приобрела качественный вид.
Следующим Нининым проектом стала пристройка к дому каменного крыльца вместо деревянного помоста, позеленевшего от плесени и неказистого. В доме у Аксеновых в то время заканчивали работу два умельца, равнявших кривоватые стены в их главной комнате, мы пригласили их к нам. Эти ребята разломали деревянную платформу перед домом, передвинули внешнюю стену из фойе дома ближе к внешней стене дома (фойе стало просторным и красивым), выстроили каменное крыльцо, установили по бокам его чугунные кованые ограждения, над крыльцом построили большой балкон, в который теперь можно было попасть из моего нового кабинета.
Фасад дома изначально был плоским, и это, по мнению Нины, придавало дому невыразительный, просто унылый вид. Было бы лучше, решила она, пристроить рядом с гаражом маленькую комнату для установки в ней стиральной машины и сушилки выстиранного белья. Когда мы перенесли их в новую пристройку, коридорчик стал вдвое просторней, вид облагородился и при входе в дом из гаража обе машины не бросались в глаза.
Благодаря этому сооружению передняя сторона дома перестала быть плоской. В боковых стенках пристройки были вставлены три красивых окна, в саму пристройку я провел водопроводную воду, снабдив стиральную машину источником воды, установил там маленькую раковину, на потолок укрепили яркий светильник.
У нас дома во время приезда в Вашингтон 2 марта 2000 года первого заместителя руководителя администрации Президента Российской Федерации Олега Николаевича Сысуева и журналиста Отто Рудольфовича Лациса, направленных руководителем Администрации Президента РФ А.С. Волошиным для представления сведений президенту США Б. Клинтону и вице-президенту США А. Гору о новом президенте России В.В. Путине как настоящем демократе, с которым надо дружить. Слева направо: Нина И. Сойфер, бывший аспирант нашей лаборатории в Москве, а в тот момент профессор К.К. Циеминис, В. Н. Сойфер, О.Н. Сысуев и О.Р. Лацис. Публикуется впервые
В результате внешний вид дома разительно изменился к лучшему, а внутри дома стало просторнее, да и функционально это решение было правильным. К тому же всегда при включении стиральной машины и сушилки их гул разносился по всему дому, а теперь прачечная была отделена прежней звуконепроницаемой кирпичной стеной, дверь в нее я вмонтировал массивную, плотно закрывающуюся, и надоедливые звуки работающих приборов стали не слышны внутри жилых комнат.
Дополнительно Нина решила, что сторона дома, к которой пристроили крыльцо с балконом, должна быть вся обрамлена кирпичом (раньше лишь часть фасада вокруг входной двери была обложена традиционным для этих мест красным кирпичом). Внешний вид дома в целом преобразился настолько, что к нам приходили соседи с нашей и соседней улиц и спрашивали, можем ли мы дать телефон архитектора, спроектировавшего такой замечательный передний вид дома.
Этим же двум умельцам Нина дала новое задание: пристроить два балкона на верхнем этаже в противоположной стороне дома, смотрящей на выстроенный нами на этом участке плавательный бассейн. Они, играючи это сделали, и дом преобразился и с задней стороны.
Затем она придумала сделать еще один камин — газовый в главной гостиной на первом этаже, той, где я заложил пол паркетом.
В соседней комнате было неказистое маленькое окно. Нина предложила купить огромное окно во всю стену, выпилить почти всю стену и вставить новое огромное и великолепное окно. Это тоже было сделано.
А потом на верхнем этаже по Нининому проекту над гаражом была убрана крыша, в образовавшемся пространстве были созданы еще одна спальня, новая огромная ванная комната с отдельным душем, отдельным джакузи, двумя раковинами и еще одна комната с небольшим окном, где мы устроили вешалки и полки для наших носильных вещей. Над всеми этими комнатами крыша дома была приподнята на почти три метра. Внешне наш дом окончательно и неузнаваемо изменился к лучшему.
Последним крупным нововведением было обустройство нижнего (полуподвального) этажа. Прежние хозяева превратили довольно большое пространство в одной половине этого этажа в огромную кладовку. По всем четырем стенам стояли ободранные невысокие шкафы, в них запихивали всякую рухлядь, на сами шкафы ставили ненужные вещички, которые выбрасывать было жалко. В этом хламовнике было полутемно, пыльно и душно. Нина решила покончить с этим безобразием. Были заказаны огромные (от потолка до пола) зеркала на одну, самую большую стену. Строители отделили стенами пространство для еще одной кладовки и для моей механической мастерской. Были созданы также еще одна небольшая ванна с туалетом и раковиной и маленькая комната для кондиционера и большого кипятильника для потребляемой нами воды. Мы выбрали с Ниной красивые канделябры и попросили врезать в зеркальной стене отверстия для проводов и для установки этих светильников.
К противоположной стене я присоединил огромный стеллаж для книг, которые были сложены стопками в разных комнатах. В него вошло около 6 тысяч томов художественной литературы, собраний сочинений и научных изданий по генетике, биофизике, молекулярной биологии, философии и истории науки, а также биографий ученых. Теперь эта библиотека отражалась в противоположной зеркальной стене, и каждому входящему казалось, что всё книжное богатство расположено где-то вдалеке. Зрительно впечатление от этого было замечательным. В целом получился огромный зал с красивой дверью в сад.
В новом просторном зале наши внучки и младший внук стали носиться, заниматься гимнастикой и танцевать. Зеркальная стена создавала впечатление огромности пространства, и приходившие соседи дивились этой Нининой выдумке и хвалили её за такое существенное преобразование этой части дома.
А кусок земли позади дома, примыкавший к двери из нового зала, мы попросили строителей залить бетоном. Получилась бетонная довольно большая и красивая площадка, на которой мы планировали поставить стол для настольного тенниса, а сбоку установили резной чугунный столик с двумя креслами.
Нина в игривом настроении при посещении музея-усадьбы Марджори Пост (известен также как Hillwood Museum) В Вашингтоне, где представлены вывезенные из российского Царского Дома Романовых уникальные произведения искусства. Публикуется впервые
Были у Нины и еще новые архитектурные придумки, но неожиданная неизлечимая форма рака скосила её, унеся все архитектурные планы моей удивительной жены.
К тому же в поездках, на нескольких аукционах, проводившихся в Вашингтоне, а также на так называемых гигантских распродажах, проводившихся ежегодно около Вашингтона, мы покупали понравившиеся нам картины, статуэтки и вазы. Выбирала их Нина, и её художественный вкус во всем был безупречен. Поэтому в доме на всех уровнях на стенах появились картины, офорты, на лестнице огромный гобелен.
Плюс к этому она как выходец из другого (не американского) культурного мира не могла вынести отсутствие люстр на потолках во всех комнатах. Стоявшие в углах торшеры (привычные американскому глазу) не давали нужного освещения, заставляли размещать около них кресла или диванчики. Это Нине не нравилось. Поэтому, когда в декабре 1990 года президент Чехии Вацлав Гавел решил учредить в Праге Европейский Культурный Клуб, я принял его приглашение, присланное мне в университет, и мы с Ниной отправились в столицу Чехии.
Наша семья в новогоднюю ночь 2010 года. Сидят (слева направо): внучка Валерия, я, Нина держит на коленях внука Мирона, внучка Анна;стоят: внучка Варя, сноха Татьяна, сын Владимир, дочь Марина и внук Алексей. Публикуется впервые
Туда действительно на сами заседания учредителей клуба были собраны многие видные писатели, артисты, журналисты и ученые. Однако сначала небольшая группа (шесть человек приезжих, включая Д.А. Гранина и А.И. Приставкина из России, меня как представителя США и нескольких чешских интеллектуалов) провела неделю за выработкой программы форума и обсуждением возможных направлений деятельности нового центра. Участникам этой инициативной группы по распоряжению Гавела была выдана денежная премия. Нина, пока мы заседали, увидела в магазине в центре Праги прекрасную бронзовую люстру с хрустальными подвесками, стоившую точно столько, сколько нам вручили от имени Президента страны. С Толей и Мариной Приставкиными мы пошли в этот магазин и купили по такой люстре им и нам. Мы повесили её в парадной столовой, стены украсили купленными в круизах и на аукционах картинами.
Позже мне пришлось во всех комнатах нашего дома протаскивать по полу чердака или под полами на верхнем этаже провода, чтобы подвесить в расположенных ниже комнатах люстры, покупавшиеся в разное время. В результате в каждой комнате дома, включая кухню, появились люстры, обеспечившие нормальное освещение всех пространств. Комнаты разительно преобразились.
Разумеется, за двадцать семь с лишним лет, которые мы прожили с Ниной в этом доме, почти вся мебель была заменена на более удобную и более красивую. Появился порядок, уют, а Нина не раз напоминала мне: «Все приходившие к нам и в России, и здесь всегда говорили: «Как у вас уютно, как всё на месте — и эстетически, и функционально». Весь этот эстетический феномен создала она, вся функциональность была производным её раздумий над тем, как и что надо улучшить, перестроить и приспособить к нашим нуждам.
К нам в гости из Москвы как-то приехала единственная супружеская пара, в которой и жена, и муж заслужили присвоение им звания Соросовский Профессор (у обоих — и у Ольги Николаевны Кулаевой и у её мужа Игоря Степановича — были весомые научные достижения, высокий индекс цитирования, студенты дали им прекрасные оценки в ходе опросов качества их лекций). Они с интересом сначала осмотрели картины на стенах дома и всякие украшения, потом сели обедать и вдруг Ольга Николаевна спросила нас с Ниной: «Ну, и как вам живется в музее?» Мы посмеялись над вопросом, но я запомнил его.
Конечно, я описал только крупные Нинины проекты, а масса мелочей в доме также появилось благодаря её находчивости и сообразительности. Сейчас, когда я остался один в этом большом доме, я на каждом шагу сталкиваюсь с мелочами, придуманными Ниной, вижу вещи, купленные по её совету, вспоминаю детали покупок, поездок с ней по всему миру.
А когда гляжу в окна дома, то любуюсь посаженными её руками цветами, кустами и деревьями. Она отдавала саду и растительности вокруг много времени. Кроме нескольких высоких деревьев в саду, росших и до нас, всё остальное она посадила и вырастила сама. Год от года сад улучшался и хорошел, она следила за тем, чтобы все кусты, розы, кустарники вовремя подкармливать нужными только этим розам и кустикам удобрительными смесями.
В парках, окружающих нашу и три соседние улицы, с древних времен живут лоси, зайцы и лисы. Днем на деревьях и кустах садятся мириады птиц, по ночам около дома ухают совы, над всеми нашими участками часто летят с криками стаи диких гусей. Край здесь, конечно, благодатный и красивый. Но лосям, например, надо кормиться, они обегают гуськом (иногда четверо-пятеро, а иногда до десятка) все участки на наших улицах и кормятся, объедая растительность. Нинины кустики, особенно цветущие розы, нравятся им очень. Поэтому расстройствам моей жены, что опять в её благодатном саду что-то оказалось сожранном противными красавцами лосями и их потомством, не было конца. Ей приходилось сажать заново что-то, но, спустя один или два года, новые источники пищи для лосей были употреблены ими. Наш сын часто говорил: «Мам, ты сажай больше цветов. Это же такой вкусный салат для наших лосей. Корми их, а то, кто это будет делать?»
В перерыве заседаний комитета по учреждению Европейского Культурного Клуба в Праге в декабре 1990 года.Сидят: Валерий Сойфер, Марина Юрьевна Приставкина, Анатолий Игнатьевич Приставкин, стоит Нина Ильинична Сойфер. Публикуется впервые
Всю прожитую нами вместе жизнь, все эти пятьдесят пять лет счастья Нина заботилась обо мне. Она выполняла всю работу по дому, стряпала, убирала дом, стирала белье, ухаживала за садом. Ни разу за все годы нашей жизни не было случая, чтобы перед уходом на работу я не нашел на вешалке чистой сорочки, она баловала меня своими подарками — покупала галстуки разных тонов и расцветок, считала, что перед началом каждого учебного года в университете профессору полагается надевать новый костюм, и мы ехали в найденный ею неблизко от нас магазин, где можно было купить прекрасный костюм за половину или даже четверть цены по сравнению с таким же костюмом в фирменном магазине. У меня всегда была купленная ею новая обувь, хорошие портфели, все нужные мне принадлежности и приборы.
Она не просто знала мои пристрастия в еде, но предугадывала желания и была непревзойденным кулинаром. По этой части она, как я считаю, превосходила всех наших знакомых, и я помню, как Майя Аксенова советовалась постоянно с Ниной о рецептах приготовления чего-то такого, что Василий Павлович попробовал у нас и потом просил Майю приготовить у них дома, или как Сережа Алексеев (сын Людмилы Михайловны Алексеевой, с которой мы подружились в Америке) всегда поедал в большом количестве Нинины котлеты и приговаривал: «Ну до чего вкусны! У нас таких никогда не бывает».
Вместе с выдающимся советским и российским физиком, государственным деятелем и дипломатом (многолетним послом России во Франции) Юрием Алексеевичем Рыжовым, критиком современного российского государственного управления. 20 января 2000 года. Фото Н.И. Сойфер. Публикуется впервые
Нина пристрастилась в последние десять лет американской жизни разгадывать судоки. Сначала она покупала в книжных магазинах книжечки с судоками и быстро их расчекрыживала, но потом нашла иной путь получения табличек с судоками. Каждый день их стали публиковать с начала 1990-х годов крупнейшие американские газеты, и Нина выискивала в приходившей нам каждый утро домой газете «Вашингтон пост» новую табличку с этой головоломкой, вырезала её из страницы, перед сном заходила ко мне в кабинет, увеличивала на копировальной машинке табличку, чтобы она занимала весь лист бумаги (так было удобнее рассматривать цифры и писать наверху каждого квадратика нужную комбинацию), ложилась в кровать в её спальне, потушив верхнюю люстру и оставив горящей лампу на прикроватной тумбочке, и разгадывала очередной «рекбус» перед тем, как заснуть. Она хорошо напрактиковалась в отгадывании этих заданий, предпочитала задачки максимальной — пятой категории сложности — и мило ворчала, когда обнаруживала в газете слабенькие задания, второй или третьей категории. Наборы с табличками судок мы теперь брали с собой во все поездки, и на самолетах или в каютах кораблей, если мы уезжали в каникулы путешествовать по свету, она решала эти замысловатые головоломки. Комбинаторика стала важной составляющей её мыслительной деятельности.
Надо сказать еще об одной важной составляющей её жизни. Она всемерно радовалась появлению внучек и внуков у наших детей, и поскольку семья сына Володи жила неподалеку от нас, в десяти минутах на машине, она ездила к ним в дом часто, каждую неделю или чаще. При посещениях продуктовых магазинов она покупала им сладости или фрукты, повторяла, что они любят их и отправлялась одна или в моем сопровождении в дом к Володе и его жене Тане, ставшей нам очень близкой, и выкладывала гостинцы у них в доме.
Она просила Таню и нашу дочь Марину заказывать на её долю фотографии молодого поколения Сойферов в школах, и весь наш дом, все шкафы, книжные полки, столы, полочки, телевизоры были уставлены рамками разного размера с фотографиями внучек и внуков, главный холодильник на кухне был уклеен их личиками с самого юного возраста до уже вполне зрелого. Таких рамок и рамочек стоит в доме несколько десятков на всех этажах и почти во всех комнатах. Наша средняя по возрасту внучка Валерия класса с седьмого стала заниматься по вечерам гимнастикой, и бабушка неизменно ездила (часто беря меня с собой) к репетиционному залу, чтобы забрать внучку и отвезти её домой.
Особое внимание Нина, конечно, обращала на младшего внука Мирона. Нина вспоминала, что, когда она была маленькой, она часто была свидетельницей того, как её папа и брат соревновались друг с другом в шахматы. Её тоже научили играть, и она отдавалась этому занятию вполне серьезно. Когда Мирону исполнилось года три или четыре, бабушка стала учить внука игре в шахматы, и Мироша просился с мамой в дом к бабушке главным образом для того, чтобы сразиться с ней в шахматы. Он очень переживал, если проигрывал, но бабушка часто поддавалась ему, и тогда пределов радости и силе воплей восторга не было конца. В Москве у нас было неплохое немецкое пианино, купленное на деньги, присланные Нине её папой в подарок. Она пыталась учить обоих наших детей музыке, мы отдавали их в музыкальные классы, но оба наших дитяти к музыке не просто относились без большого интереса, но откровенно тяготились такими уроками. Из занятий ничего хорошего не вышло, хотя Марина училась года три или четыре, Володя меньше, но потом настали дни, когда нас обоих уволили с работы, и денег на музыкальные занятия детей уже не было.
После переезда в Америку вначале у нас даже мысли не возникало приобретать инструмент, но когда мы переместились в пригород Вашингтона, купив свой дом, мы вдруг загорелись мечтой снова заиметь инструмент. Вскоре мечта была осуществлена на практике. Теперь Нина почти каждый день, если она была наверху, спускалась в гостиную к пианино, садилась за инструмент и с полчаса или дольше играла любимые пьесы, иногда сетуя на то, что пальцы огрубели и не подчиняются так, как бывало раньше. Если я был дома, то любил сесть потихоньку в кресло у окна рядом с камином позади нее и наслаждался этими замечательными домашними концертами. Они меня трогали безмерно. Нина это знала. Её музыкальные упражнения стали в нашей жизни бесценным подарком обоим, превращали день в духовный праздник. Вообще Нина была талантлива во всем, что делала или о чем думала.
Мы оба любили музыку. С первых студенческих лет я пристрастился на те жалкие гроши, которые оставались у меня от стипендии, все-таки выкраивать раз в месяц или в две недели полтинники на самые дешевые (стоячие, тогда были и такие, наверное, в расчете на бедных студентов, вроде меня) билеты в Большой театр, на самый верх галерки, и слушал оперы в прекрасном исполнении. Как я теперь понимаю, Большой был на том же уровне, что и лучшие оперные театры мира.
В нашем саду. 11 августа 2013 года. Публикуется впервые
Позже, уже в аспирантуре, я начал покупать пластинки классической музыки, мы с Ниной приобрели сначала простенький проигрыватель, а потом, на гонорары от моих книг я купил прекрасный американский проигрыватель, и по субботам и воскресеньям симфоническая музыка или камерные концерты звучала из качественных динамиков у нас дома постоянно, С упрямством зануды я завел толстую тетрадь, в которую записывал по алфавиту всех композиторов, чьи записи у нас были, и отмечал произведения каждого композитора, оказавшиеся в нашей коллекции. На конвертах всех пластинок я наклеивал на уголки бирки с номерами. Нина, и я любили договариваться о том, что и в чьем исполнении мы сегодня будем слушать.
В Америке свободных минут уже не было, времени вообще не хватало, поэтому перевезенная из Москвы коллекция пластинок так и стояла неиспользованная в одном из шкафов, и Нина не раз сетовала, что я перестал слушать музыку и замкнулся в своей жизни, засел перед компьютером и нарушил нашу прекрасную традицию. За год до смерти она даже заставила меня поискать, где можно купить наилучший проигрыватель для пластинок, мы вместе провели вечер перед компьютером, изучая производителей проигрывателей пластинок. Рынок таких приборов сильно поредел, мы вроде бы нашли приемлемую фирму, я выписал телефоны и был готов заказать нужное нам, но диагностированная у Нины зловещая болезнь остановила эти планы, и им не было суждено сбыться.
Но то, чем мы утоляли нашу любовь к музыке все тридцать лет жизни в Америке, были концерты. И в Коламбусе, и в Вашингтоне мы стали завсегдатаями концертных залов, покупали абонементы и регулярно, каждый месяц по разу или два, ездили слушать оперы и концерты. В Вашингтоне это были Кеннеди-центр и Музыкальный Центр Стратмор. Сначала нас много раз приглашали на оперные спектакли в Кеннеди-центр Артур и Дона Хартманы. У них были зарезервированы четыре места на все оперные и балетные представления в ложе.
Потом я сам вступил в члены Общества Друзей Кеннеди-центра, и в Вашингтонское Общество Исполнительского Искусства, и мы уже сами заранее, до начала сезонов, получали приглашения приобрести билеты, до того, как их обычная продажа начнется. Каждый год в зависимости от этого расписания мы строили наши планы на вечернюю жизнь в течение осени, зимы и весны. Нина любила слушать оперы и смотреть балеты, я предпочитал симфоническую и инструментальную музыку, и мы наслаждались, посещая регулярно оперные и балетные спектакли или концерты.
Нинины рифмованные записки
Мы оба любили поэзию, у нас были собрания сочинений великих поэтов и стихотворные сборники многих поэтов, которые мы иногда по вечерам доставали с полок, и я читал Нине те или иные стихи. Я нашел однажды в бумагах маленький листочек, на котором рукой Нины была запечатлена формула Сэмуэля Кольриджа «Стихи — лучшие слова в лучшем порядке».
В течение нашей совместной жизни мы нередко писали друг другу записки в зарифмованной форме. Стихами наши послания назвать было нельзя, поэзия — это все-таки нечто большее. Но мы часто записывали в таком стиле шутливые обращения друг к другу или откликались на события нашей жизни. Например, когда на нашу Соросовскую Образовательную программу в России навалились чины из ФСК, и один вице-премьер России даже передал мне пухлый доклад этого ведомства против Сороса и меня, Нина, прочтя донос, сочинила:
«Кипят в правительстве дебаты
И острый вновь стоит вопрос:
Был бескорыстным меценатом
Или шпионом был Сорос?
И не понять им тугодумам,
И не понять Степашину,
Как миллионы можно кинуть
На нашу нищую страну.
Но каждый день мы шли на дело,
И каждый день нас ждал сюрприз.
А мы смотрели в завтра смело
И выпускали “Press release”.
Не покорится наше знамя,
И ФСК не страшен мне,
Пока Борисов в связке с нами
И Сойфер на своем коне.
To be or not to be? That is the question.
Да здравствует программа “Education”!»
(Всеволод Васильевич Борисов — кристаллофизик и в прошлом депутат Московской Городской Думы был долгие годы директором Российского отделения Международной Соросовской Программы образования в области точных наук).
Нина настраивает меня на работу и стойкость
Она всегда подталкивала меня к работе, каждый новый проект встречала положительно: «Делай», «Пиши», «Выступи». При таком отношении было легко и приятно выполнять её пожелания.
Мы смотрели в будущее с ожиданием перемен к лучшему, были в высоком смысле этого слова оптимистами.
Она всегда приходила мне на помощь в трудные минуты, какие часто сопровождали жизнь в СССР, не оставляла наедине с тяжелыми или тревожными мыслями, умела создать обстановку, в которой я приободрялся и становился стойким к возможным преследованиям, уверенным в том, что мы с ней вдвоем всё превозможем и в конечном итоге победим.
Живя в СССР, когда не оставлявшие меня мысли о возможном аресте и тюрьме были реально ожидаемыми, я стопроцентно был уверен в том, что, если окажусь в заключении, она мне не изменит, не предаст, будет стараться облегчить мою судьбу, вырастит и воспитает детей. Поддержание высокого морального духа, уверенности в том, что мы делаем правильное, абсолютно законное по любым меркам дело, было для нее на первом месте.
Свойством характера, не покидавшим её никогда, ни при каких обстоятельствах, был активный настрой на достижение поставленных целей. Она не афишировала этот настрой, ни разу не упоминала о нем словесно, но действовала целенаправленно, и что было важно — оптимистично.
Она никогда не говорила мне «Не отчаивайся, а действуй», но именно этот бессловесный, но мощный призыв неизменно исходил от нее и позволял нам добиваться успеха в самых трудных делах, сохранять непоколебимую веру в победу. Это вероятно было самым главным свойством её необыкновенно сильного характера. Мы вдвоем действовали всегда честно, не переступали грани законов, не приспосабливались к обстоятельствам и не хитрили, а отдавали все силы на преодоление возникавших перед нами преград.
А то, что она всегда была рядом, умела несколькими словами или просто взглядом поддержать меня, было решающим в совместной жизни и питало меня энергетически, хотя, конечно, мне как физику по образованию кристально ясна ненаучность подобных размышлений и рассуждений.
Вместе с известной правозащитницей Людмилой Михайловной Алексеевой во время её последнего приезда в Вашингтон. Публикуется впервые
Вернувшись в 2016 году из Лондона, где в «Русском доме» М.Б. Ходорковского Джордж Сорос дал пресс-конференцию, а я выступил после него, я вдруг услышал по телевизору вздорное выступление Никиты Михалкова против Сороса и против Запада в целом. Я решил ответить на его обвинения и записал двадцатиминутный рассказ для телевидения об ошибках Михалкова, сказав также о совершенно неверном распространении им и другими сегодняшними русскими пропагандистами (без всякого основания называющими себя патриотами) антиамериканских взглядов (вообще заявлять, что Запад только мешает развиваться России, стало сегодня прибыльно; эта антизападная демагогия помогает таким говорунам выплывать на верхи). Говорить мне было легко, потому что Михалков задел меня своей оголтелостью и, скажем прямо, цинизмом «Бесогона».
Нина во время записи выступления сидела позади телевизионного оператора, и внимательно слушала, что и как я говорю. Когда я кончил, и оператор оторвался от камеры, она подняла вверх правую руку и показала мне большой палец. Это была для меня наивысшая из возможных похвал, я вспоминал этот жест много раз и внутренне гордился собой. Никаких дополнительных слов мне не было нужно.
Михалков даже ответил на мое выступление еще одной передачей «Бесогон», в которой опять говорил заведомую ложь уже не только о Соросе, но и обо мне.
В последние годы жизни, когда мое здоровье подкосилось из-за трех инфарктов и диабета, я иногда бурчал себе под нос, что жена меня разлюбила, что ушли те времена, когда я однажды нашел у себя на столе перевернутую страницу рукописи очередной статьи, а на ней рукой Нины было написано по центру пустой страницы:
Сойфер Валерий
Николаевич
+
Яковлева Нина
Ильинична
=
Любовь
Эта детская формула, которую я иногда видел начертанной на стенах дома, где я жил в детстве, нисколько меня не рассмешила, а безмерно обрадовала. Эту страницу с её детской формулой я хранил и буду хранить до смерти. Накопились у меня также её короткие записки, которые она оставляла дома на столе в кухне, если уезжала куда-то, пока я еще работал в университете. Почти все они заканчивались словами: «Целую. Вечно твоя». Это упоминание о нашей вечной любви мы попросили также выгравировать на нашей с ней бронзовой надгробной плите между словами Нина Сойфер и Валерий Сойфер. Теперь на ней есть краткая фраза из двух слов «Together Forever» — «Вместе навечно» и только год моей смерти пока не проставлен.
Иногда в последние годы я надоедал Нине словами, что внуки и внучки стали для неё дороже, к ним она готова лететь по первому призыву, а я отошел на задний план. На всех снимках семьи в последние лет двадцать Нина неизменно занимала свое кресло в переднем ряду, держа на коленях и обнимая самого маленького.
За год до своей кончины Нине видимо надоели эти мои стенания, она взяла трубку своего мобильного телефона, набрала наш домашний номер и оставила на автоответчике такое сообщение: «Роднуленька! Я тебя очень, очень люблю. Ты мой любимый, и самый родной, и самый дорогой, и самый… Ты моё всё! Всё моё! Целую. Тебя очень люблю. Пока». Эта запись так и хранилась на автоответчике, и после ухода Нины из жизни я переписал её на свой мобильный телефон, и когда теперь слушаю её каждый день перед сном, меня охватывают чувства непоправимой потери моей любимой и одновременно несказанного счастья от её слов.
Уже после её кончины, наша дочь Марина и сноха Таня рассказали мне, что перед смертью, когда рак уже доедал её, Нина не раз говорила им, как она была всю жизнь счастлива со мной и какую замечательную жизнь мы с ней прожили. Иными словами, мы оба пронесли через жизнь чувство взаимной любви.
Наверное, надо пояснить обращение «Роднуля» или «Роднуленька» Нина ввела в наш обиход этот термин в первое десятилетие совместной жизни (признаюсь, мне казалось, что имя Валера не очень ей нравилось, а в Америке мы к тому же узнали, что Вэлэри — ударение на первом слоге — это женское имя, и мне часто приходили письма из разных контор с обращением «Мисс Вэлэри Сойфер»). Поэтому постепенно обращение «Роднуля», особенно в устах Нины, стало частым. Переселившийся из района Джорджтаунского университета в Вашингтоне поближе к нам знаменитый российский писатель Василий Павлович Аксенов, работавший профессором лингвистики в том же университете, куда я перешел в 1990 году, и друживший с нами, любил приезжать к нам раз в неделю или чаще. Заходя в дом (наша парадная дверь редко закрывалась днем на замок, поскольку район был благоустроенным и спокойным), он неизменно кричал из фойе «Роднули! Ну, где же вы?»
Наше с Ниной отношение к Америке
Следует еще сказать о нашем отношении к Америке. Лет, наверное, десять назад нас навестила пара из моего родного города Горького, теперь Нижнего Новгорода, которым город был почти тысячу лет до этого. Пока мы с гостем разговаривали за ужином в столовой, его жена попросила Нину показать ей наш дом, и по ходу осмотра спросила Нину: «А вас ностальгия по России не мучает?» В ответ она услышала: «А что вы имеете в виду?» Но гостью ответ не удовлетворял, и она упрямо повторила один и тот же вопрос трижды.
Такого прежде нас, признаюсь, никто в открытую не спрашивал (хотя, наверное, кое-кто тактично держал этот деликатный вопрос в голове). Позже Нина рассказала мне о настойчивости гостьи, и мы сошлись во мнении, что нам ни разу за жизнь в Америке не приходили в голову горькие мысли о расставании с родиной.
При этом надо заметить, что врастание в американскую жизнь не было для нас простым занятием. Я должен был постоянно доказывать, что занимаю место под солнцем не в результате лишь учтивости и умения обаять людей. Последнего качества я даже не выработал, а был временами далеко не тихим. Быть успешным означало доказывать соответствие занятым позициям. Мы работали и в СССР, и в Америке на острие научного прогресса, наши статьи выходили в авторитетных научных журналах, я получал солидные гранты на исследования, меня приглашали выступать с лекциями и докладами на международные генетические, биофизический и биохимический конгрессы, на конференции в разных странах, был успешным профессором, руководил серьезной международной программой образования. Именно Америка предоставила нам возможности самореализоваться, и мы ценили и любили эту страну. Я и в Штатах писал и издавал книги (всего напечатал за свою жизнь двадцать семь книг по-русски, четыре по-английски — три в США и одну в Англии, по одной по-немецки, по-чешски, по-эстонски и по-вьетнамски). Это заставляло, что называется, вкалывать. Но это одновременно позволяло дружить или встречаться с лучшими учеными, успешными администраторами на научном и государственном уровнях.
На прогулочной террасе Музыкального Центра имени Кеннеди в Вашингтоне. Публикуется впервые
Нина также не была «забитухой», она нередко выступала как соавтор в наших с ней статьях и докладах, принимала равное участие во встречах с видными людьми, была главным лицом в нашем доме и привлекала внимание своими словами и поступками. Мы оба на равных вошли в жизнь за пределами страны, в которой родились и выросли. Она не раз повторяла, что переезд в США принес нам огромное счастье.
Правда, надо признать, что особенно в последнее десятилетие жизни она не раз говорила, что не чувствует себя полностью адаптированной к полнокровной жизни в Штатах из-за того, что не добилась такого же знания английского языка, как русского. Она свободно читала по-английски, во всяком случае именно она каждое утро внимательно просматривала газету «Вашингтон пост» и без каких-угодно трудностей переводила мне за завтраком многие статьи оттуда, поскольку из-за резкого ослабления зрения я перестал сам читать газеты и журналы. Она получала несколько журналов, которые регулярно просматривала, свободно общалась со знакомыми и вообще со всеми на улице, в магазинах и на концертах, у нас никогда не было лингвистических проблем во время наших семнадцати путешествий на круизных кораблях по всему свету. Но, тем не менее, она считала, что её английский не столь же активен, как русский. Дома мы говорили с ней только на русском, но по ночам, когда ей не спалось, она включала американские и британские фильмы по телевизору и понимала подчас разговоры актеров лучше меня. Таким образом сетования на неполное знание английского назвать ностальгией никак нельзя.
Хочу заметить, что в первые 10-15 лет американской жизни Нине некогда было даже вспоминать о прежней жизни, ведь её время было рассчитано по минутам. Надо было исполнять свои обязанности в годы работы в обоих университетах — и в Коламбусе, и в Фэйрфаксе. Надо было содержать в порядке дома, в которых мы жили в обоих городах. Рос Володя, приехавший в США молодым человеком. Он также многого добился в Штатах, закончил один из лучших в мире университетов — Пенсильванский, стал дантистом, защитил кандидатскую диссертацию, создал семью с тремя детьми.
Пока Володя с женой Таней (родившейся и выросшей в Москве, в соседнем с нашим дворе) жили в Филадельфии, где Володя учился в университете, Нина всячески им помогала. У нас еще была жива наша первая любимая собака — коричневый пудель Кэнди, переехавший из Москвы в США, и он тоже требовал ухода. Нина играла главную роль архитектора в перестройке и обустраивании наших домов. Мы выкраивали время для посещения концертных залов и жадно вслушивались и всматривались в действия великих артистов, о которых в Москве могли что-то слышать, а здесь получили возможность видеть их вживую. Наши зарплаты позволяли нам жить, не шикуя, но вполне достойной жизнью.
С первых дней в Америке я вернулся к активному изучению истории науки, был принят в члены нескольких научных обществ, надо было писать статьи и рукописи книг, выступать на конференциях то в США, то в Европе, Азии, Австралии или однажды в Африке. Я не мог отправить в печать ни одного своего текста, не прочтя его Нине и не выслушав её строгую критику, а лучшего редактора в своей жизни я не встречал. Она благожелательно относилась к написанному мной и не раз говорила, что иногда мои построения и доказательства сильно её волновали, но вместе с тем любой промах, любая неловко написанная фраза немедленно вызывали её критическую оценку, и я очень следил за тем, чтобы не оставить хотя бы малейшего её замечания без исправления.
Пока Нина работала в нашем университете, она приходила на все мои лекции и тщательно следила за моими промахами, неаккуратно сказанными фразами, записывала все недочеты, и после лекций, чаще всего уже в машине (в университет мы, как правило, ездили в одной машине вдвоем) она устраивала разбор моих промахов. Это очень мне помогало в оттачивании преподавательских навыков. Каждый год студенты выставляли мне достаточно высокие оценки, когда им раздавали вопросники в конце семестра. Заслуга Нины в этом отношении неоспорима.
Наши внучки и внуки: Анна, Валерия, Варя, Мирон и Алексей. Публикуется впервые
Таким образом, с раннего утра и до последней минуты перед сном всё наше время было занято. При такой загрузке не оставалось возможностей для воспоминаний о том, что мы, бедные, потеряли, оставив Россию. Жизнь требовала многого, и до ностальгии ли нам было. Мыслей об этом никогда, я не преувеличиваю — никогда — не возникало.
Был и еще один важный момент в отсутствии болезненных воспоминаний об утерянной родине. Я уже упоминал, что нас обоих с 1978 года уволили с работы, и почти десять лет мы оставались безработными и бесправными в СССР. Это легко сейчас писать, но ведь строчкой или двумя не передать громаду унижений, испытанных за десятилетие бесправия, издевательств, моральной и финансовой пытки, коими нас старалась уничтожить советская власть. Вырваться из этого ада, обрести человеческое, а не скотское подобие, к которому советские власти принуждали нас увольнениями и преследованиями в последние 10 лет жизни в СССР, было сокровенной мечтой. Нет, ностальгии у людей, лишенных родины коммунистическо-кагебешным режимом и теми негодяями, которые использовали политические мотивы в их узко эгоистичных целях и делали всё возможное, чтобы отравить нашу жизнь в СССР, не могло быть.
Я упоминал выше, что мы стали зарабатывать на жизнь в СССР ремонтами квартир у знакомых. Как правило, этих денег хватало. В США же я с первого дня начал работать на престижной позиции «Distinguished Professor», что трудно перевести на русский, потому что «выдающийся профессор» не звучит, а в Америке это — высшая из профессорских позиций, и люди, работающие в системе университетского образования, знают, сколь значима такая должность. И ни одного дня без работы в Штатах я не оказывался, никаким преследованиям или остракизму не подвергался, более того, меня много раз приглашали в Госдепартамент на семинары и с лекциями, мы были знакомы с конгрессменами и сенаторами. Как же не ценить такое отношение, как не осознавать высоту порядков в стране, которая взяла нас к себе? Нет, ностальгией мы не страдали и страдать не могли.
Мы стали американцами, получили гражданство США, искренне полюбили эту страну и вошли в число её патриотов. Семь лет назад и наша старшая дочь, Марина, переехала с двумя детьми — Алешей и Аней в США, живет неподалеку от нас и преподает американцам русский язык (она закончила в Москве педагогический институт). Так что вся наша семья, все десять человек (вместе с нами) оказались на американском континенте.
Но это не значит, что мы забыли или разлюбили Россию. Нет, мы говорили на английском вне дома, старались вести себя так, как повели бы себя коренные американцы, но повторю — говорили дома между собой только на русском, читали в большинстве своем книги русских писателей, большинство моих книг было написано на русском и выходило в России.
Мы пропагандировали в Америке великое русское искусство, писателей, выдающихся русских ученых, изобретателей телевидения и вертолетостроения, композиторов и философов, я непременно вводил в свои лекции студентам в Америке сведения о том, что впервые обнаружили ученые России и что забывают упоминать многие, если не большинство, западных специалистов. Об этом я выступал не раз на международных конгрессах и конференциях.
Однажды на международном симпозиуме в Сеуле я в лекции о роли эмигрантов в развитии США привел сведения о вкладе эмигрантов из России в развитие мировой и американской науки и техники и указал на такие факты: приоритет открытия телевидения принадлежит США, где огромный вклад в создание телевидения внес эмигрант из России В.К. Зворыкин, вертолетную промышленность в США основал наш соотечественник И.И. Сикорский, математическую биофизику — Н.М. Рашевский, социологию — заведующий кафедрой Гарвардского университета Питирим Александрович Сорокин (которого безграмотный в этих вопросах Ленин унижал, как только мог). Нобелевскую премию по экономике получил В.В. Леонтьев, в 1931 году эмигрировавший в США. Вклад в физику Г.А. Гамова, в механику С.П. Тимошенко, в химию В.П. Ипатьева и А.Е. Чичибабина, в биологию Ф.Г. Добржанского и Б.И. Уварова (жившего в Англии) огромен. Их высшие научные свершения неоспоримы. Они любили свою Родину — Россию, мечтали о том, чтобы вернуться домой, а там, зачастую при горячем одобрении коллег, их имена позорили на собраниях, оказавшихся на Западе ученых лишали званий академиков, обзывали ренегатами, предателями, белоэмигрантами… Выходили и выходят мои статьи с рассказами о высочайших научных и технологических свершениях выходцев из России в ведущих научных журналах. Мы не порвали дружбы со многими людьми, оставшимися жить в России.
Когда я с начала нашего знакомства с Джорджем Соросом стал уговаривать миллиардера поддержать его кровными деньгами ученых бывшего Советского Союза, я показал (как я надеюсь) люблю ли я страну, в которой родился. Сорос потратил на Международный Научный Фонд и на развитие Интернета в России и странах СНГ больше 225 миллионов долларов, а потом вследствие моих уговоров выделил еще 125 миллионов долларов на финансирование Образовательной программы в четырех странах,. Благодаря этим программам помощи около 100 тысяч самых образованных, самых успешных ученых и преподавателей всех уровней в России не погибли от уготованного им голода и сохранились в работающем активном состоянии. Мы с Ниной гордились этим.
К Соросу сейчас властные лидеры России относятся с открытой и противной злобой. Могут ли благодарные и совестливые люди вести себя так? По-моему, не могут. Но Сорос даже в условиях этой оголтелой пропаганды зла не поменял своего отношения ни к русским, ни к России. Он сказал на пресс-конференции в Русском Доме М.Б. Ходороковского в Лондоне в 2016 году: «Я люблю Россию» Ведь именно это — важнейший, определяющий штрих к рассуждениям о чувствах Сороса по отношению к России.
Одна из наших последних совместных фотографий. Публикуется впервые
В то же время мы с женой относились с презрением к тем, кто ронял и роняет престиж России в мире, кто выдавил из страны несколько миллионов лучших ученых, врачей, философов, музыкантов, композиторов, художников, инженеров и изобретателей. И мы оказались в числе выдавленных из России. А там сейчас процветают те, кто ввел воровские порядки и наживается на обворовывании своих бедных соотечественников. Разбрасывать камни Россия научилась, а время собирать камни в ней не наступило.
Нинины мысли и её мироощущение в этих вопросах было точно таким же, как мои. Мы не разнились с ней в наших взглядах на роль руских интеллектуалов в развитии мировой цивилизации и бедственном положении с наукой, культурой и образованием в настоящее время.
Высочайшая репутация Нины среди друзей и родных
Я знаю твердо, что все наши знакомые относились к ней с глубоким и заслуженным уважением, и она совершенно так же относилась к ним. Однажды, когда мы традиционно проводили в имении Сороса уикенд с ним, в воскресенье утром он зашел к нам в комнату и пригласил меня пойти поплавать с ним в океане. Когда мы закончили плавание, он вдруг предложил «Давайте полежим на берегу на песочке». А когда мы разлеглись, вдруг спросил: «Почему Нина не любит меня?» Я ответил, что он глубоко ошибается и что Нина относится к нему с искренним уважением.
— А почему она со мной никогда не разговаривает?
— Она не хочет встревать в наши беседы и отвлекать внимание на себя, — ответил я.
Этот вопрос показал мне, что и Соросу мнение Нины было интересно, что его удивляла её манера не надоедать никому своими вопросами, тогда как она, по моему мнению, просто не хотела переводить разговор на себя. Но то, что Джорджу было интересно знать её мнение, свидетельствовало, что оно было ему небезразлично. Через день после девятого мая 2017 года — дня кончины Нины — он прислал мне замечательное, доброе и прочувствованное письмо сожаления о её смерти. Он пригласил меня провести с ним два дня в его резиденции в августе 2017 года, а в конце моего пребывания подарил свою последнюю книгу с надписью, что я его «друг на протяжении многих лет». Это показало, кем он и меня считает в своем окружении.
Следует еще сказать, что Нина очень меня оберегала. Она заботилась о том, чтобы у нас поддерживался ненарушаемым распорядок дня, чтобы мне не мешали дети, когда я работаю в кабинете, чтобы я вовремя принимал лекарства и прочее и прочее.
Наш сын сказал мне недавно, что всегда, если она чувствовала, что я устал, требовала от детей вести себя тихо, не носиться по дому, не кричать и не топать. «Папа устал. Он прилег на полчаса. Угомонитесь». При мне она этого никогда не говорила, и я был удивлен, когда услышал пару недель назад это объяснение сына, и волна признательности и нежности к моей любимой охватила снова меня.
Мне кажется, что Нина всю жизнь была гордой от осознания своей силы, крепости характера, выносливости и (я не люблю этого новомодного слова) самодостаточности. При этом ни тени высокомерия или неуважения к окружающим она не проявляла. Ничем никогда своей гордости не показывала никому. Просто была закрытой от внешних взглядов. Если нездоровилось, терпела любую боль, не стонала от недомоганий, сохраняя спокойствие и невозмутимость. Трудно сказать, приобрела ли она от родителей эту царственную, по сути, способность не отягощать ни близких, ни знакомых своими трудностями или воспитала в себе самой это умение хранить самообладание, превозмогая жизненные неурядицы.
В день, когда мы отмечали мои 80 лет 16 октября 2016 г. Публикуется впервые
И лишь незадолго до смерти, когда после сеансов химиотерапии она лежала в больнице почти три месяца, самообладание один раз изменило ей. Всё время, которое она провела в клинике, я не отходил от нее и оставался на ночь в её палате. Но однажды возникло неотложное дело, и мы с дочерью отъехали из больницы на час. Вдруг у меня зазвонил мобильный телефон, и в нем раздались слова Нины. Испуганным почти плачущим голосом она как ребенок взволнованно прошептала: «Где ты? Мне без тебя плохо. Приезжай, пожалуйста, скорей. Я без тебя не могу». Впервые я услышал в её речи испуг, которого раньше никогда не было. Еще раз похожая интонация прозвучала из её уст последней её ночью, за несколько часов до того, как сердце остановилось.
Нина — мой ангел
Коммунистические нравы прививали людям атеизм. Возможность существования души и сохранения её в каком-то виде после смерти считалась химерой и религиозной чушью. Но были и те, кто твердил, что именно душа остается после нашей смерти, что она даже в чем-то может проявлять себя. В России я впервые услышал это мнение как несомненно правильное из уст крупного ученого Николая Владимировича Тимофеева-Ресовского, выраженное им как совершенно неоспоримый феномен. Но недавно то же самое мне стали говорить некоторые из моих сегодняшних американских знакомых. Я возражал им, что нет никаких твердых доказательств в пользу справедливости такого предположения. Убедить моих собеседников однако невозможно, поскольку и у меня нет никаких доказательств правоты моих сомнений.
Но разговоры о существовании души и её присутствии около нас действуют на наше сознание. Червь сомнения гложет атеистов, и как бы и мне хотелось, чтобы это верование оказалось реальным. Во всяком случае, мне помогает сейчас выживать странное чувство, что Нина где-то рядом.
Много раз на дню я сейчас мысленно обращаюсь к ней, и мне чудится, что это она нередко оберегает меня от опасности или подсказывает правильные решения, о которых я раньше не думал. Я воспринимаю их как советы моей мудрой и любимой Нинули. Несомненно, это выглядит, по меньшей мере, странно, наивно и ничем не объяснимо, но я пишу то, о чем сейчас думаю, как о загадочном чуде.
За два месяца до кончины Нины мы с ней решили обвенчаться. Я позвонил настоятелю Вашингтонского Собора Ионна Предтечи протоиерею Виктору Сергеевичу Потапову, и на следующее же утро он приехал в больницу и провел обряд венчания.
Последний снимок нашей семьи, сделанный в день моего 80-летия. Публикуется впервые
Мне теперь трудно, просто жутко жить без нее, существовать в одиночестве. Я не перестаю вспоминать жизнь, проведенную с ней в единении и любви в течение более полувека. Перебираю в мозгу разные события, вспоминаю центральные моменты совместного пребывания на этой земле. Итог раздумий сводится к одному: главным сокровищем этой жизни была для меня моя Нина. Мы прожили в любви, она вносила смысл в наши действия, придавала смелость и твердость взглядам и поступкам. Она освещала нам дорогу, и не зря я всю жизнь ласково звал её Моим Солнышком и говорил ей «Ты — моя ангел». Она окружала меня и семью заботой, наполняла все дома, в которых мы жили, теплом и уютом. Пятьдесят шесть лет она была рядом. Ни разу в жизни она не предала меня, наполняла радостью каждый наш день. Она продлила свой и мой род. Она одарила меня настоящим счастьем. Без нее мир померк, краски жизни поблекли.
Во время прощания с Ниной на кладбище я сказал, что моя жена была для меня ангелом, оберегавшим и просто спасавшим меня в трудные минуты. Ангелом она остается в моих мыслях по сей день. Из всех актрис кино она больше всех любила Одри Хепбёрн. Когда Хепбёрн хоронили, на одном из венков было написано: «Теперь у Господа появился еще один ангел». То же самое можно сказать о Нине. С её уходом в другой мир Господь, если Он существует, получил еще одного Ангела в Своем окружении.
Примечание
[1] Где мы побывали, кроме России и США? Я приведу лишь список, составленный Ниной по памяти, в её записной книжке (и, как я думаю, не полный): Канада, Мексика, Аргентина, Перу, Чили, Уругвай, Бразилия, Эквадор, Коста-Рика, Панама, Никарагуа, Сальвадор, Исландия, Ирландия, Великобритания, Франция, Ватикан, Швейцария, Испания, Португалия, Бельгия, Нидерланды, Дания, Норвегия, Швеция, ГДР, ФРГ, Польша, Чехия, Австрия, Люксембург, Монако, Венгрия, Греция, Италия, Словакия, Украина, Белоруссия, Грузия, Армения, Молдавия, Литва, Латвия, Эстония, Киргизия, Казахстан, Таджикистан, Туркмения, Узбекистан, Китай, Индия, Япония, Южная Корея, Сингапур, Австралия, Новая Зеландия, Израиль, Египет, Ботсвана, Замбия, Зимбабве, Южно-Африканский Союз, Гибралтар, Тринидад и Тобаго, Гайана, Суринам, Парагвай, Тасмания, Кирибати, Фолклендские острова и еще несколько стран, которые ни она не указала в ее записной книжке, ни я сейчас не могу припомнить.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2019/nomer1/sojfer/
