Друг — это другое Я любящего
Сколько томов написано о любви, но очень мало — о дружбе. Принято считать, что это — недолюбовь, некий бледный оттиск её, — «я вся — любовь, и мягкий хлеб дарёной дружбы мне не нужен!» — запальчиво воскликнула Цветаева, и этот выкрик тотчас стал ещё одним «воплем женщин всех времён», не признававших в сердечных вещах компромисса.
Aeternum vale1! В путь иной
Меня ведет иная твердость.
Меж нами вечною стеной
Неумолимо встала — гордость.
1 Прощай навеки (лат.)
Дружба — суррогат любви, для любящего эта подмена унизительна, она равносильна камню, положенному в ладонь вместо хлеба.
С другой стороны, дружба — это что-то из школьного пионерского детства, что-то инфантильное, дворовое, мушкетёрское… Словом, то, что остаётся в далёком прошлом, за чертой взрослой серьёзной жизни. А между тем это не так! Мне хочется реабилитировать это затёртое слово, это прекрасное понятие, заглянуть в глубину его смыслов, доказать его самоценность.
«Без друзей меня чуть-чуть, а с друзьями много» — наивные слова этой детской песенки не так уж далеки от истины. Что такое дружба? Как её понимали великие писатели, поэты, мыслители, философы?
Согласно определению в толковом словаре Ожегова, «дружба — это отношения высокой степени близости, которые базируются на глубоком доверии, взаимной привязанности, общих интересах и взглядах».
Для дружбы не важны возраст, пол, внешность и социальное положение, ей не нужен секс, не свойственна ревность, она не может быть безответной, неразделённой.
«Любовь может быть неразделенной. Дружба — никогда», — писал Януш Вишневский. И это одно из важных её преимуществ.
Истинные дружеские чувства всегда взаимны. Часто говорят: «Друзья — это семья, которую выбираем мы сами».
Дружба — это тоже любовь, но любовь, которая «не ищет своего», то есть самого высокого порядка. Христианство наделяет дружбу таким понятием, как «любящая доброта». Дружеские отношения — это отношения любви и братства. Другими словами, друзья ощущают по отношению друг к другу практически кровную связь.
Любопытный нюанс: в итальянском языке есть выражение, которым определяется отношение к человеку как любовь в чисто человеческом плане, без примеси эротики: «ti voglio bene». Если «ti amo» говорят, когда признаются в любви страстной, чувственной, между мужчиной и женщиной, то «ti voglio bene» — говорят друзьям, родным, близким — то есть безотносительно пола, сексуального подтекста. Это не совсем «я тебя люблю», точный перевод затруднителен, т.к. в русском нет такого понятия. Дословно «я тебя люблю всегда «, «я тебе желаю добра», «ты мне дорог».
Есть «амаре» — любовь, физическое наслаждение, а есть «воглио бене», — это когда к человеку относишься так, что нет никого ближе его. Жаль, что в русском языке нет таких тонких различий.
Вспоминается два определения дружбы, на первый взгляд противоречащие друг другу. С одной стороны «Друг есть действие», как утверждала Марина Цветаева, и ценность дружбы определяется делами, конкретной заботой и помощью. («Все эти цветы, и письма, и лирические интермедии не стоят вовремя зачиненной рубашки» (из письма А. Бахраху от 25.07.23.) С другой — по мнению Тютчева, «использовать дружеские отношения для своих личных нужд — это всё равно что кроить панталоны из холста Рафаэля».
До сих пор не решила, кто из них более прав. Наверное, всё зависит от того, о ком идёт речь, если о другом — то Цветаева, если о себе — то Тютчев.
Если любовь редко длится долго, то отличительной чертой дружбы является её стабильность и долговременность, порой она длится на протяжении всей жизни. И если сохранить любовь не всегда во власти человека, как бы он сам ни любил, многое тут от него не зависит, то долгосрочность дружбы определяют личные качества людей, такие, как верность, искренний интерес к жизни друга, умение выслушать и поддержать в трудную минуту, прийти на помощь по первому зову.
Есть ещё такое определение: «Настоящий друг — это человек, которому можно позвонить в четыре часа утра».
В своё время Владимир Высоцкий ёмко сформулировал понятие «дружба»: «Когда можно сказать человеку всё, даже самое отвратительное, о себе».
«Другом является такой человек, с которым я могу быть искренним. В его присутствии я могу думать вслух», — писал Ралф Эмерсон.
«Друг — человек, который знает о нас всё и тем не менее любит нас», — уверял Элберт Хаббард.
«Дружба — это когда с человеком хорошо просто так» (Юрий Нагибин).
Аристотель считал, что друзья есть то благо, которым в числе прочих должен обладать счастливый человек, целью дружбы он видел взаимное совершенствование в добродетели.
А афинянин из платоновского «Диалога» «Лисид» заявлял: «Я… желал бы иметь хорошего друга гораздо больше, чем самого лучшего в мире перепела или же петуха либо, клянусь Зевсом, коня или собаку…»
Павел Флоренский в «Письме одиннадцатом» под названием «Дружба» писал, что «друг — это другое Я любящего», и отмечал «тихий, задушевный, нерассудочный характер чувства, но в то же время и не страстный, не импульсивный, не безудержный, не слепой и не бурный».
«Дружба — это постоянная константа, — утверждал Вильям Шекспир. — Сумей её сохранить в работе и делах любовных, и станет она бесценным даром на всю жизнь… Что касается меня, то я считаю, что человек никогда не бывает настолько старым, чтобы не иметь возможности найти себе друга».
Омар Хайям считал дружбу важнее абстрактных идей борьбы за всеобщее счастье:
Чем за общее счастье без толку страдать —
лучше счастье кому-нибудь близкому дать.
Лучше друга к себе привязать добротой,
чем от пут человечество освобождать.
Мы не можем расставаться со своими друзьями, мы не можем позволить ангелам уйти…
Ты навсегда в ответе за всех, кого приручил
Оказываясь на земле, в безлюдной пустыне, Маленький принц встречает доброго и мудрого Лиса. В его лице мальчик обретает друга, которого так искал.
Сент-Экзюпери после аварии самолета в ливийской пустыне
Если Роза олицетворяет в сказке любовь, то Лис — это олицетворение Дружбы. Он открывает Принцу мудрые истины, забытые людьми, учит понимать тайну человеческого сердца.
— Ты для меня пока всего лишь маленький мальчик, точно такой же, как сто тысяч других мальчиков. И ты мне не нужен. И я тебе тоже не нужен. Я для тебя только лисица, точно такая же, как сто тысяч других лисиц. Но если ты меня приручишь, мы станем нужны друг другу. Ты будешь для меня единственный в целом свете. И я буду для тебя один в целом свете…
Лис замолчал и долго смотрел на Маленького принца. Потом сказал:
— Пожалуйста… приручи меня!
— Я бы рад, — ответил Маленький принц, — но у меня так мало времени. Мне еще надо найти друзей и узнать разные вещи.
— Узнать можно только те вещи, которые приручишь, — сказал Лис. — У людей уже не хватает времени что-либо узнавать. Они покупают вещи готовыми в магазинах. Но ведь нет таких магазинов, где торговали бы друзьями, и потому люди больше не имеют друзей. Если хочешь, чтобы у тебя был друг, приручи меня!..
— Люди забыли эту истину, — сказал Лис, — но ты не забывай: ты навсегда в ответе за всех, кого приручил.
Необычно большие уши Лиса на рисунке Экзюпери, скорее всего, навеяны маленькой пустынной лисичкой фенек — одним из существ, прирученных писателем во время службы в Марокко.
Наверное, нет человека, кто не знал бы этой мудрой и светлой сказки Экзюпери. Но не все знают, что у сказочного Лиса был прототип. Некоторые исследователи усматривают в этом персонаже прообраз знакомой автора — Ренэ де Соссин, которую, судя по письмам, Экзюпери воспринимал как духовно близкого человека.
Из письма Антуана де Сент-Экзюпери — Ренэ де Соссин
Аликанте, ноябрь 1926
Я и сейчас хорошенько не знаю, зачем пишу. Мне так нужен друг, которому я мог бы рассказывать о всех мелочах жизни. С которым мог бы поделиться. Сам не знаю, почему я выбрал вас. Вы такая чужая. Мои слова отскакивают от бумаги. Я уже не могу представить себе опущенные над моим письмом глаза, которые читали бы его и радовались моему солнцу, моим лакомствам, моим мечтам. Я пишу это письмо тихо-тихо, чтобы разбудить, не слишком веря, что мне это удастся. Может быть, я пишу самому себе…
Антуан де Сент-Экзюпери познакомился с Ренэ де Соссин, когда ему было восемнадцать лет; она была сестрой его школьного товарища. Он ей часто писал в последующие годы, когда начал летать. Он был переполнен воспоминаниями, наблюдениями, мыслями и тосковал по умному, душевно-тонкому собеседнику. Антуан создал для себя в письмах образ «воображаемой подруги» — как создавал позднее образы героев и героинь романов и повестей.
«Выпрыгнув из самолета, я ничего не сказал. Мне ничего не было нужно, и мне казалось, что меня никто не поймет. Во всяком случае, не поймут самого главного. Того мира, куда мне контрабандой удалось заглянуть. Мира, из которого редко кому удается вернуться, чтобы о нем поведать. Слова бессильны рассказать об этих полях, об этом ясном солнце. Как сказать: «Я понял поля, я понял солнце…»? И все-таки это было именно то самое. В течение нескольких секунд я во всей полноте пережил ослепительное спокойствие этого дня. Дня, построенного прочно, как дом, где я был у себя, где мне было хорошо и откуда меня едва не выбросили. Дня с его утренним солнцем, с его высоким небом, с землей, по которой кто-то мирно вышивал тонкие борозды. Какое сладостное ремесло!
Потом на улицах я встречал дворников, подметавших свою часть этого мира. Я был им за это благодарен. И сержантам, охранявшим порядок на своем участке в сто метров. Как мудро был устроен этот дом! Я вернулся, обо мне заботились, и я любил жизнь.
Вы не поймете этого, и никто не поймет. А я хотел бы заставить кого-нибудь понять. Почему вам безразлично все это?
Почему вы не слышите меня?..»
В своей будущей сказке-притче о Маленьком Принце, улетевшем на другую планету, Экзюпери выразил всю свою тоску об альтер эго, о своём втором я — друге, который понимал бы его с полуслова. На этой планете подобное было невозможным. «Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя?..»
«…И когда ты утешишься (в конце концов, всегда утешаешься), ты будешь рад, что знал меня когда-то. Ты всегда будешь мне другом. Тебе захочется посмеяться со мною. Иной раз ты вот так распахнёшь окно, и тебе будет приятно… И твои друзья станут удивляться, что ты смеёшься, глядя на небо. А ты им скажешь: «Да, да, я всегда смеюсь, глядя на звёзды!» И они подумают, что ты сошёл с ума. Вот какую злую шутку я с тобой сыграю…»
Антуан де Сент-Экзюпери, «Маленький принц»
Закон протянутой руки
«Дружба такая же редкость, как и любовь. А знакомых… мне не надо» — писала Марина Цветаева. Притом, что она не признавала «мягкий хлеб дарёной дружбы», сама она дарила свою дружбу с той же щедростью и безмерностью, что и любовь.
Она не только оставила нам живые портреты знаменитых поэтов-современников, запечатлев их в мемуарном слове, как в камне, с необыкновенной теплотой и нежностью, но и сотни исполненных искреннего восхищения писем, посвященных друзьям дивных гимнов поклонения и любви.
(А вот Ахматовой этого было не дано. Потребность ощущать себя королевой поэзии не допускала соперниц. Но и о тех немногих, кого любила — Петровых, Тарковском, Бродском — не оставила никаких благодарных воспоминаний).
Есть у Марины Цветаевой стихотворение, противоречащее её утверждению, что она не приемлет замену (подмену) любви дружбой. Это её знаменитое «Мне нравится, что вы больны не мной…»
Созданное в 1915 году, оно посвящалось гражданскому мужу её младшей сестры Анастасии Маврикию Минцу. Марина тоже была неравнодушна к этому человеку, но из любви к сестре не могла переступить грань дозволенного и открыто признаться в своих чувствах чужому мужчине. Так появляется на свет её поэтическая исповедь «Мне нравится, что вы больны не мной…», адресованное человеку, с которым ей не суждено быть вместе.
Было ли это чувство не так сильно, как другие её влюблённости и страсти, сметающие все преграды на пути, или Минц не испытывал к Марине ничего, кроме дружеской симпатии, но стихотворение это стоит особняком в любовной лирике Цветаевой, ибо впервые она воспевает в нём не любовь, но дружбу, убедительно, хотя, может быть, и чуть лукаво доказывая её преимущества.
Доверительный диалог с главным лирическим героем начинается с парадоксального утверждения, что героиня рада тому, что её не любят. «Мне нравится, что вы больны не мной». Сердца героев заняты другими людьми, что обоих устраивает и дает гарантию спокойного общения, не грозящего перейти в более близкое («и никогда тяжелый шар земной не уплывёт под нашими ногами»).
Свободные от грешных плотских чувств и побуждений, они вольны вести себя как заблагорассудится: рискованно шутить, веселиться и даже спокойно относиться к случайным телесным контактам: «и не краснеть удушливой волной, слегка соприкоснувшись рукавами». Хотя все эти убаюкивающие уверения в невозможности любых отношений, кроме дружеских, и демонстрация их душевного комфорта в связи с этим, перечёркивается одним словечком «увы»: «За то, что Вы, увы, больны не мной, за то что я, увы, больна не Вами». Да, за этим «увы» сквозит некое сожаление, угадывается вздох героини, но в целом цветаевское воспевание дружбы в этом стихотворении очень убедительно, полно очарования и неизъяснимой прелести.
В письме A. Тесковой Марина с горечью признавалась: «Меня не любили. Так мало! Так — вяло! По-мужски не любили…» А в поэме «Тезей» она пишет:
«Любят — думаете? Нет, рубят. Так! нет — губят! нет — жилы рвут! О, как мало и плохо любят! Любят, рубят — единый звук Мертвенный! И сие любовью Величаете? Мышц игра — И не боле! Бревна дубовей И топорнее топора».
Она понимала любовь по-другому. Из письма Петру Юркевичу: «Мне не нужно любви, мне нужно понимание. Для меня это — любовь. Я могу любить только человека, который в весенний день предпочтёт мне — берёзу. Это моя формула».
При всём том, что Цветаева «вся — любовь!», в её любви мало женского, мало пола, как ни странно это может показаться. Ей всегда была свойственна жажда любви всечеловеческой, братской, жажда понимания, душевного тепла и родства.
Что для ока — радуга,
Злаку — чернозем —
Человеку — надоба
Человека — в нём.
Мне дожди и радуги
И руки — нужней
Человека надоба
Рук — в руке моей.
Не мужчины — человека! Это формула дружбы. В традиционной любви мужчины и женщины есть что-то от «поединка рокового», от «рубки дров» (вспомним у Маяковского: «любить — это значит… блестя топором, рубить дрова, силой своей играючи»), Марине нужно другое: распахнутость души, бескорыстная радость дружеского союза.
Есть у меня моих икон
Ценней — сокровище.
Послушай: есть другой закон,
Законы — кроющий.
Пред ним все клонятся клинки,
Всё меркнут яхонты.
Закон протянутой руки,
Души распахнутой.
(«Чужому»)
Зинаида Шаховская, общавшаяся с Мариной Цветаевой в 1936 году во Франции, писала: «Я не встречала из выступающих перед публикой никого более свободного от желания понравиться. В частной жизни у МЦ тоже было полное отсутствие женского шарма. То, что можно было назвать «бабьим», в ней не было ни крошки. Ни хитрости, ни лукавства».
В её личности было что-то скорее мужское, чем женское — сила, честность, мужество, душевный размах.
Есть в стане моем — офицерская прямость,
Есть в ребрах моих — офицерская честь.
На всякую муку иду не упрямясь.
Терпенье солдатское есть!
Ей нужен был тот, кто стал бы вровень с её душой, кто платил бы ей той же неразменной чистой монетой. В любви часто неравноправие, один сильнее, другой уязвимее, один любит, другой позволяет себя любить, в дружбе же всё по-честному, по заслугам, там нет нужды ни в хитрости, ни в шарме, ни в жалких женских уловках, сколько отдаёшь — столько получаешь. Цветаева по натуре, по природе своей была скорее Другом в любви, чем любовницей.
Не любовницей — любимицей
я пришла на землю нежную.
От рыданий не поднимется
грудь мальчишечья моя.
Если я к руке опущенной
ртом прильну — не вздумай хмуриться!
Любованье — хлеб насущный мой.
Я молитву говорю.
Попав в юности впервые в искреннюю и тёплую атмосферу волошинского дома, Цветаева с благодарностью писала потом: «Максу я обязана крепостью и открытостью рукопожатия и с ним пришедшего доверия к людям».
Благодаря Волошину Марина обрела многих новых друзей. Об этом его призвании «сводить людей, творить встречи и судьбы» она не раз с благодарностью вспоминала спустя годы (Очерки «Живое о живом» — о Волошине, Бальмонте, Белом, Мандельштаме)
Творя героев своих романов, Цветаева не считалась с их истинной природой — всё затмевали несколько слов, показавшихся созвучными её душе. По ним создавался образ человека: брата по духу, родного в помыслах, единомышленника в отношении к миру. Эти сотворённые ею образы часто оказывались далеки от оригинала, но любила она их по-настоящему, радовалась и горевала, каждому готова была отдать всю себя. «Я хотела бы друга на всю жизнь и на каждый час (возможность каждого часа), — писала она. — Кто бы мне всегда, даже на смертном одре, радовался».
Наконец-то встретила
надобного мне.
У кого-то — смертная
надоба во мне…
Увы! Это была иллюзия. Такого она так и не встретила.
Свирепей дружбы в мире нет любви
Кто-то из близко знавших Беллу Ахмадулину сказал однажды, что для нее дружба важнее любви. В какой-то мере это так, мужчина и женщина в её стихах связаны не любовными узами, а прежде всего дружескими, возведенными поэтом в ранг самых таинственных и сильных.
Яркий тому пример — её стихотворение «Сон», адресованное бывшему мужу Евгению Евтушенко. Несмотря на то, что прежние чувства их уже давно не связывали, у обоих были другие семьи, он по-прежнему оставался её другом, и это было свято, это чувство было выше и сильнее любви.
Наскучило уже, да и некстати
о знаменитом друге рассуждать.
Не проще ль в деревенской благодати
бесхитростно писать слова в тетрадь —
при бабочках и при окне открытом,
пока темно и дети спать легли…
О чем, бишь? Да о друге знаменитом,
Свирепей дружбы в мире нет любви.
A дальше она рассказывает свой сон:
Зачем он был так грозно вероятен?
Тому назад лет пять уже иль шесть
приснилось мне, что входит мой приятель
и говорит: — Страшись. Дурная весть.
О нём? — О нём. — И дик и слабоумен
стал разум. Сердце прервалось во мне.
Вошедший строго возвестил: — Он умер.
А ты держись. Иди к его жене. —
Глаза жены серебряного цвета:
зрачок ума и сумрак голубой.
Во славу знаменитого поэта
мой смертный крик вознесся над землей.
Домашние сбежались. Ночь крепчала.
Мелькнул сквозняк и погубил свечу.
Мой сон прошел, а я еще кричала.
Проходит жизнь, а я еще кричу.
О, пусть моим необратимым прахом
приснюсь себе иль стану наяву —
не дай мне бог моих друзей оплакать!
Все остальное я переживу.
Культ дружбы Ахмадулина воспевала с неистовой страстью и силой. Её сокровенные слова любви и верности поэтам-товарищам, когда не «Платон мне друг, но…», а: «…всё это так. Но всё ж он мой товарищ. А я люблю товарищей моих!»
Когда моих товарищей корят,
я понимаю слов закономерность,
но нежности моей закаменелость
мешает слушать мне, как их корят…
Да будем мы к своим друзьям пристрастны!
Да будем думать, что они прекрасны!
Терять их страшно, бог не приведи!
Её любили помимо всего прочего ещё и вот за этот щедрый дар дружбы и бескорыстного восхищения. И как мерзко после всего этого читать злобно-завистливые строки Ю. Мориц в её адрес: «Я с гениями водку не пила и близко их к себе не подпускала…» Ну при чём здесь это?!
Белла в жизни была гораздо жизнеустойчивей, жёстче, чем это может показаться по её утончённым стихам. Одним из первых это понял Антокольский, назвав её дарование «недюжинным, по-мужски сильным». Сам склад её ума скорее мужской — проницательный и трезвый. Она совершенно лишена слезливой сентиментальности. В её стихах удивительное — вопреки реальным обстоятельствам жизни — отторжение от всего женского.
То есть с одной стороны — она всегда знала, чего должна желать женщина, и с некоторой самоиронией писала об этом:
Хочу я быть невестой,
красивой, завитой,
под белою навесной
застенчивой фатой.
Но она понимала, что это не её удел:
Завидна мне извечная привычка
быть женщиной и мужнею женою,
но уж таков присмотр небес за мною,
что ничего и этого не вышло.
Порой она бунтует против своего призвания, вступающего в противоречие с извечной женской природой:
Довольно мне чудовищем бесполым
тому быть братом, этому — сестрой,
то враждовать, то нежничать с глаголом,
пред тем как стать травою и сосной.
Но только здесь, в таком творческом состоянии отступает от ахмадулинской героини вечное чувство сиротства, душа наполняется радостью, свободой и бесстрашием перед судьбой:
Давайте, давайте кружиться всегда,
и все, что случится, — еще не беда,
ах, господи боже мой, вот вечеринка,
проносится около уха звезда,
под веко летит золотая соринка…
Проносимся! И посреди тишины
целуется красное с желтым и синим,
и все одиночества душ сплочены
в созвездье одно притяжением сильным.
Невольно вспоминается Окуджава:
Давайте восклицать, друг другом восхищаться.
Высокопарных слов не стоит опасаться.
Давайте говорить друг другу комплименты —
Ведь это все любви счастливые моменты…
Давайте понимать друг друга с полуслова,
Чтоб, ошибившись раз, не ошибиться снова.
Давайте жить, во всем друг другу потакая,
Тем более что жизнь короткая такая.
У Окуджавы в стихах тоже культ дружбы. Он, человек в общем довольно жёсткий, холодный, сдержанный, в обращении к друзьям находит удивительно тёплые и нежные слова, каких мы не встретим в его довольно редкой любовной лирике.
Виноградную косточку в тёплую землю зарою,
И лозу поцелую, и спелые гроздья сорву,
И друзей созову, на любовь своё сердце настрою.
А иначе, зачем на земле этой вечной живу.
Собирайтесь-ка, гости мои, на моё угощенье,
Говорите мне прямо в лицо, кем пред вами слыву.
Царь небесный пошлёт мне прощение за прегрешенья.
А иначе, зачем на земле этой вечной живу.
Бросается в глаза строка: «говорите мне прямо в лицо, кем пред вами слыву», несколько противоречащая прежнему призыву говорить друзьям комплименты. Здесь — о другой прерогативе дружбы: говорить в глаза правду, быть с друзьями бесстрашно искренним и беспощадно откровенным, (как писал Высоцкий, «дружба — когда можно сказать человеку всё, даже самое отвратительное, о себе»).
Белла относилась к Булату с дружеской нежностью, у неё немало посвящённых ему строчек:
А вчера колокольчик в полях дребезжал.
Это старый товарищ ко мне приезжал.
Зря боялась — а вдруг он дороги не сыщет?
Говорила: когда тебя вижу, Булат,
два зрачка от чрезмерности зренья болят,
беспорядок любви в моём разуме свищет».
(«Зимняя замкнутость»)
Стихов о любви, которых было немало в первом ахмадулинском сборнике «Струна» (1962), в более поздних книгах просто нет: там Белла окончательно обретает и закрепляет за собой статус «божественного кореша», как назвал её Вознесенский. И делает это не только с помощью прямых деклараций, но и характерных деталей, изображая свою героиню смешной или неуклюжей, чтобы нейтрализовать пол: дабы не мешал, не вмешивался в отношения с миром.
В час осени крайний — огонь погасить
и вдруг, засыпая, воспрянуть догадкой,
что некогда звали тебя погостить
в дому у художника, там, за Таганкой.
И вот, аспирином задобрив недуг,
напялив калоши, — скорее, скорее
туда, где, румяные щеки надув,
художник умеет играть на свирели…
И если Ахматова разработала «поэтику несчастной любви», то Ахмадулина — поэтику дружбы, разработала поэтику ее клятв и заповедей, ее вещих снов, ее встреч и разлук.
По улице моей который год
звучат шаги: мои друзья уходят…
В 2000 году у Беллы Ахмадулиной вышел поэтический сборник «Друзей моих прекрасные черты», состоящий из длинного ряда посвящений друзьям, ушедшим и живущим, и из стихов памяти великих, от Пушкина и Лермонтова до Мандельштама, Цветаевой, Пастернака. В любви для неё нет преград во времени и пространстве. «Что мальчик мой, великий человек?..». «А я его кормлю// огромной сладостью и плачу…»
Ахмадулина широко раздвигает горизонты понятия «любовь», вмещая в него по своей системе координат и добро, и бескорыстие, и дар понимания, чистоту помыслов, совесть…
Я вас люблю без меры и стыда!
Как небеса, круглы мои объятья.
Мы из одной купели. Все мы братья.
Мой мальчик Дождь! Скорей иди сюда!
«Дружество в особом смысле слова указано, завещано нам Пушкиным, — говорит Белла. — … Я по мере жизни не утратила ощущения моей кровной соотнесенности с теми, кого я могу называть своими друзьями, своими товарищами. Но это совершенно не значит, что мы каждую минуту видимся, в обнимку сидим на завалинке или там на диване… Моя верность в дружбе была испытана в некоторых суровых обстоятельствах…»
Когда Ахмадулина наотрез отказалась подписывать письмо, осуждающее присуждение Борису Пастернаку Нобелевской премии, ее лишили студенческого билета, мотивировав исключение из Литинститута «скверной неуспеваемостью по общественным дисциплинам»(«у нашей преподавательницы по диамату, — говорила она, — был диабет, и я постоянно путала одно с другим…».
Преподнося в подарок Высоцкому свой стихотворный сборник «Уроки музыки», Белла написала: «Володе Высоцкому с просьбой располагать моей дружбой и приязнью. 1969 год».
Дружба для нее, как и для Высоцкого, была наиглавнейшей ценностью.
«Я имела счастье числиться в его товарищах», — с гордостью не раз повторяла она.
Я была вам хорошим товарищем…
Как-то Татьяну Бек спросили:
— Как выглядит Ваша Муза?
Она ответила:
— Моя Муза — это сильная женщина в мужском пальто.
И — позже — в стихах:
То ли сполох огня, то ли радуга,
то ли муза в мужском пальто.
Я не вашего поля ягода.
Я не ягода. Я не то…
Да, она тоже, как и Цветаева, и Ахмадулина была далека от традиционного образа женщины, и «мужское пальто» в данном случае символизирует силу и мощь её поэтического дара, не укладывающегося в рамки пресловутой женской лирики.
Главных дел — неисполненный список.
И сутулится жизнь, как швея.
Хоровод напомаженных кисок,
Не приманивай, я не твоя!
Мне ходить в одиночку по краю,
Разрезая фонариком ночь.
А когда я в работу ныряю
С головою — спасателей прочь.
Да, согласна: тяжёлые глуби
Не для ласково скроенных глаз.
Но, стихию толкущая в ступе,
Я порою счастливее вас.
Подобно Цветаевой, Татьяна Бек была свободна от желания нравиться, внешностью или поэзией.
О неприкаянности срам!
Ходить в невероятной шляпке,
И шляться по чужим дворам,
И примерять чужие тапки…
Вам, безусловно, невдомек,
Что за нелепая фигура —
В руке цветок, в другой кулек —
Стоит на лестнице понуро?
А это — я. Я вас люблю!
Но, чтобы не казаться лишней,
Лишь сообщу, что — по рублю
На улице торгуют вишней…
…Нахлобучу верблюжий капор,
Опрокину хмельной стакан.
— До свидания, Божий табор.
Я была из твоих цыган.
«Нахлобучу верблюжий капор», «что за нелепая фигура»… Как это похоже на ахмадулинское «напялив калоши, скорее, скорее…», на цветаевское «другие с очами и личиком светлым, а я-то ночами беседую с ветром… Небось не растаешь, одна мол семья! Как будто и вправду не женщина я!» Опять этот пол, как он им мешает в диалоге с ветром, в отношениях с миром! Это невольное желание нейтрализовать его, вынести за скобки своей музы говорит отнюдь не о мужеподобии этих прекрасных женщин-поэтов, а об их человеческом и поэтическом масштабе, о том, что в них выше и больше «женскости». Поэтому и здесь вместо ожидаемых любовных определений и эпитетов в лирике мы чаще встречаем прекрасное изначально и скомпрометированное эпохой слово «товарищ»:
Вы, кого я любила без памяти,
Исподлобья зрачками касаясь,
О любви моей даже не знаете,
Ибо я её прятала. Каюсь.
В этом мире — морозном и тающем
И цветущем под ливнями лета,
Я была вам хорошим товарищем.
Вы, надеюсь, заметили это?
Вспоминайте с улыбкой, не с мукою,
Возражавшую вам горячо
И повсюду ходившую с сумкою,
Перекинутой через плечо.
Татьяна Бек не пережила предательства друзей. Это разочарование стало для неё смертельным.
— Скажи, когда меня не станет, им станет стыдно? — допытывалась она у близкой подруги.
— Им нет, но нам, твоим друзьям станет плохо…
Стольких поэтов убила неразделённая любовь, «лодка, разбитая о быт»… Татьяна Бек стала первой, которую убило разочарование в друзьях, предательство тех, кому она была верным и хорошим товарищем, посмевшим сказать им в глаза правду о их неправоте.
История о дружбе, которая сильнее и крепче любви
«Маленькая жизнь» Ханьи Янагихары — во многом типичная американская книга.
Хотя многие считают её гей-манифестом, сама писательница таковой её не считала. Это просто рассказ о жизни, где нетрадиционные сексуальные отношения существуют как данность и кажутся вполне даже обычными и традиционными.
Такова позиция писательницы, с ней можно не соглашаться, не принимать, но роман этот, несомненно, необычайно сильное произведение, которое никого равнодушным не оставляет.
История четырех друзей — художника Джей-Би, юриста Джуда, архитектора Малкольма и актера Виллема — начинается здесь как классическая история про юношескую дружбу на всю жизнь, эдакий современный парафраз вечного сюжета о мушкетерах, таких разных, но при этом таких неразлучных. Однако после сотой страницы роман внезапно ускорится и начнет тугой петлей затягиваться вокруг двух по-настоящему главных героев — Виллема и Джуда. И тут, сходясь в том, что роман мучителен и прекрасен, дальше почти все люди, пишущие и говорящие о «Маленькой жизни», расходятся. Для кого-то — это книга о том, что всей любви мира не хватит на то, чтобы залечить травму, нанесенную в детстве. Для кого-то — брутальный мужской гей-роман с жестью и кровью. Для кого-то — история преодоления и возможности счастья при любых обстоятельствах, для кого-то — рассказ про художника и парадоксы творчества, про математику и ее связь с реальностью… Каждый видит в этой книге своё, для каждого это роман о чём-то ему близком.
Для меня эта книга — прежде всего история про любовь и дружбу, а еще про то, что граница между ними зыбка и неопределенна. Мне очень дорога эта линия — любви Виллема к Джуду, это какая-то святая любовь, как у матери к ребёнку. История их взаимоотношений захватывает, зачаровывает, потрясает. Это настоящий учебник жизни, какой должна быть эта дружба-любовь в идеале. Не важно, бывает так или не бывает. Это книга о безмерном страдании и сострадании. О том, как надо ценить, беречь и лелеять близкого человека, как помогать ему, спасать, жить им, помнить.
Янагихара ─ одиночка по жизни. Она заявляет, что не хочет заводить семью, детей. Но у нее есть друзья. Роман «Маленькая жизнь» она с любовью посвятила своему лучшему другу Джареду Холту: «Он не только самый благородный, сострадающий, прощающий и упрямо моральный человек, которого я знаю, он ещё и подарил мне великий дар переосмысления дружбы и её границ. Его дружба и наши обсуждения того, что такое дружба, так повлияли на эту книгу, что с философской точки зрения я считаю его соавтором». Ханья уверяет, что писала книгу лишь для двоих ─ для себя и Холта.
Читатели спорят, является ли «Маленькая жизнь» романом о любви или о дружбе. Истина, судя по всему, где-то посередине:
«Теперь они придумывают свой собственный тип отношений, который официально не признан историей, о котором не сложили стихов и песен, но который не стреноживает их, позволяет быть честными».
Из эпилога о романе:
«И в самом деле, может быть, со времен “Трех мушкетеров” не было романа, где любовь так бесцеремонно оттеснялась бы на задний план, где бы не было ничего важнее товарищества четырех очень разных мужчин, их неколебимой преданности друг другу — Атос, Портос, Арамис, Д’Артаньян. Виллем, Джей-Би, Малкольм, Джуд».
Цитата из книги:
«… Мне кажется, единственная хитрость дружбы — это найти людей, которые лучше тебя — не умнее, не круче, а добрее, благороднее, снисходительнее, — и ценить их за то, чему они тебя учат, и прислушиваться к ним, когда они говорят что-то о тебе, какими бы ужасными — или прекрасными — ни были их слова, и доверять им, а это труднее всего. Но и прекраснее всего тоже».
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2019/nomer1/kravchenko/
