(От переводчика)
«Зарождение политики» («The Beginning of the Politics»), написана израильским философом Моше Хальберталем и его американским коллегой Стефеном Холмсом. Помимо политики она поразила меня блестящим литературным анализом и еще раз объяснила, почему лучшие книги Танаха трогают сердца людей вот уже 2500 лет.
На мой взгляд, это тонкая и умная книга, неторопливое чтение которой доставляет огромное интеллектуальное наслаждение. Ее нельзя «просмотреть по диагонали», отвлекаясь работой и текущими имэйлами. Ее длинные предложения не укладываются в хамский стиль интернета. За мыслью авторов надо следить, размышлять и чувствовать ассоциации. Так делали мы когда-то давно, свернувшись на диване, когда чтение книг было, возможно, единственным помимо работы, зато достойным человека занятием. Я привожу начальный фрагмент книги. Воспринимайте его как рекламу. Полный текст существует только на английском.
Введение
Литературные достоинства Книги Самуила считаются одним из высших достижений библейской литературы. Не будет преувеличением сказать, что ее автор создал произведение, по-прежнему являющееся лучшей книгой, когда-либо написанной на иврите. Но будучи гениальным рассказчиком, этот анонимный автор был также невероятно проницательным наблюдателем проблем власти и политики. И это делает его книгу не только литературным шедевром, но и трактатом глубокой политической мысли, где прекрасно выписанный сюжет акцентируется на сути политики, подчеркивая ее глубокие структурные характеристики, превосходящие конкретные события и судьбы главных героев книги. И эти характеристики по-прежнему проявляются там, где и когда на кону стоит политическая власть. Этот аспект, делающий книгу такой проницательной и плодотворной для исследования политической жизни, будет нашим основным направлением.
Как следствие, мы оставляем в стороне многочисленных одаренных анализаторов Библии, интерпретирующих Книгу Самуила как политический текст, имеющий партийную направленность. Представители этого направления долго обсуждали, является ли книга про- или анти-Давидовой, и был ли ее автор одним из выживших лоялистов Саула или просто сторонником четкой антимонархической идеологии. По нашему мнению, эти дебаты, сами по себе интересные, могут отвлечь нас от теоретического значения книги. Автор, как мы постараемся показать, не рисует лестного портрета ни одного из главных персонажей произведения и остается критичным ко всем, поэтому невозможно приписать его к определенной партии или фракции и считать целью книги чью-либо поддержку. Эта неясность «партийной позиции автора» привела ученых к двум предположениям. Некоторые считают текст продукцией нескольких авторов. Смена партийной позиции, — утверждают они, — связана с тем, что промонархический автор сменяется антимонархическим и наоборот, или сторонник Давида вытесняется анти- давидовским источником. Гипотеза нескольких авторов, как мы полагаем, не соответствует единству и блеску единого авторского голоса, связывающего многие повествования книги. Другая группа ученых, напротив, приписывает повествование книги единому автору, предполагая, например, что двусмысленный портрет Давида есть попытка прикрыть и извинить его поведение.
У нас другой подход. Чтобы сфокусироваться на язвительном обсуждении сути власти, сознательно вплетенном в повествование, мы насколько возможно освобождаем текст от вопросов, защищает ли или атакует он Давида и какую из фракций того времени хвалит и поддерживает. Книга Самуила не демонстрирует односторонней приверженности какой-либо из политических фракций. Его автор писал не политически направленную книгу, а скорее книгу о политике. Любому прочтению столь богатого произведения суждено быть частичным и эскизным, и наше, безусловно, не является исключением. Но, освободив Книгу Самуила от поиска партийной повестки дня и сосредоточив внимание на ее широком понимании характера политической власти в целом, мы надеемся пролить добавочный свет на ее блестящую оригинальность. Мы не пытаемся написать биографию Давида. Мы не обсуждаем, каким Давид изображался в последующей литературе и искусстве. Вместо того, чтобы исследовать характеры Саула и Давида, мы подчеркиваем, авторский аналитический взгляд на то, как влияет единоличная власть на тех, кто ею владеет. Например, мы пытаемся разобраться, что же книга имеет ввиду, рассказывая о новообразованном институте наследственной монархии и мотивах, формирующих действия первых двух царей Израиля.
Конечно, у нашей книги есть герой. Но этот герой не является одним из персонажей книги, будь то Давид или Саул. Скорее, нашим героем является автор этой великолепно сочиненной истории о последовательных царствованиях Саула и Давида; герой-автор, чья проницательность просвечивается в его взглядах на сложный механизм работы политической власти. Престиж и авторитет Библии в целом и Книги Самуила в частности вдохновили многочисленных прошлых и нынешних читателей искать истоки современных западных политических идей, в том числе таких как республиканство и эгалитаризм, в древней библейской традиции. Мы не идем в русле этих стоящих того поисков предтечей современных нравственных идеалов в политической культуре древнего царства. Вместо этого мы решили сосредоточиться на тончайшей феноменологии политической власти, столь четко проработанной нашим анонимным автором. То, что делает книгу трогающей за душу даже сегодня, это не ее нормы, если таковые имеются, а скорее ее анализ политической власти, анализ, применимый, как мы считаем, не только кое-где и иногда, но всегда и везде, где возникает и существует властная структура.
Такое богатое и тонкое понимание политики находит мало предшественников как в литературе древнего Ближнего Востока, так и в самой Библии до Книги Самуила. В отличие от других аспектов библейской религии, критический, беспощадно оценивающий взгляд книги на динамику власти никогда не присутствовал в мифах соседних Израилю народов, и характерные для нее темы и проблемы не анализировались. В Книге Самуила мы слышим оригинальный свежий голос. Это не просто самый ранний сохранившийся документ такого рода, но, возможно, просто самый первый из когда-либо написанных; и он демонстрирует поразительно зрелое понимания. Впервые сталкиваясь с ее пророческим видением политической реальности, читатель сразу же осознает, что истории, которые текст так живо пересказывает, представляют собой лишь первоначальные шаги в медленном процессе осмысления, ожидающем более глубокой разработки и уточнения. Проницательный взгляд книги на динамику власти, за которую борются, добиваются, злоупотребляют и утрачивают, обладает той редкой ясностью и глубиной, которая, вероятно, достигается лишь в неповторимый момент взрыва новой реальности. Даже сегодня книга захватывает читателя чувством откровения и открытия. Она рассказывает о чем-то совершенно новом и беспрецедентном.
Захватывающий акт человеческого творчества никогда нельзя полностью объяснить как продукт его исторического контекста. Но понимание нашим автором политики стало возможным, хотя и не обязательным продуктом революционной трансформации библейского политического богословия. Драматический сдвиг открыл новое концептуальное и эмпирическое пространство, в котором смог возникнуть и развиться оригинальный взгляд книги на политическую реальность. Этот богословский сдвиг и его внутренняя логика освящены в самой книге, которая не только ввела новый язык обсуждения власти, но и драматизировала условия, в которых возник такой новый способ говорить и думать. Поэтому полезным предисловием к нашему обсуждению будет анализ этого предшествующего значительного сдвига в политической теологии и того нового пространства, которое он открыл.
В политическом богословии, характерном для великих держав, окружавших древний Израиль, царь был либо Богом, либо воплощением Бога, либо полумифическим человеком, избранным богами, чтобы служить необходимым посредником между человеческий миром и божественным порядком. Хотя на древнем Ближнем Востоке существовал целый спектр монархических идеологий, институт царя не воспринимался как исторически возникший порядок, сознательно выбранный в некоторый критический момент времени вследствие необходимости, возникшей жизни общества, и с полным осознанием бремени налогообложения и призыва на военную службу, неизбежно налагаемые властителем в качестве цены за организацию коллективной обороны. По большей части, монархия понималась как часть постоянного миропорядка всего космоса. В этом случае ее легитимность основывалась больше на мифическом устройстве, нежели на разворачивающихся исторических событиях. В широком смысле, на древнем Ближнем Востоке, царь не просто управлял политически организованным сообществом, а в роли полукосмической силы осуществлял решающую функцию поддержания миропорядка самой природы. Он делал это в ритуально исполняемой роли жреца. В канонизированных летописях, посвящённых ближневосточным царям и их деяниям, обожествление царя и общее благоговение перед политической властью означали, что откровенный взгляд на моральные проступки, сомнительные добродетели и недостатки царей — явление чрезвычайно редкое. Библейская политическая теология, предшествовавшая драматическим событиям, описанным в Книге Самуила, воссоздавала ту же древнюю ближневосточную формулу, но вместо утверждения «царь — это Бог», постулировала «Бог — это царь». Единственность и исключительность Божьего владычества были принципиально непримиримы с консолидировавшимся политическим институтом монархии. Царство Бога влекло за собой, как мы видим в Книге Судей, божественную монополию на единовластие; монополию, по существу, препятствовавшую созданию самоподдерживающихся политических институтов. В соответствии с революционным политическим богословием, предусматривающим исключительное царствование Бога, период, описанный в Книге Судей, заселен вождями-героями особого типа, людьми, возникающими время от времени в качестве харизматических спасителей, временно освобождающих израильские племена от их угнетателей. Такие военные вожди не обладали двумя признаками, классически определяющими политическую власть, а именно полномочиями на налогообложение и призыв в армию. Они внезапно возникали как посланные Богом избавители, вмешивающиеся без какой-либо предварительной подготовки и принятой легитимности в турбулентную, полную насилия и беззакония историческую картину. Они призывали племена следовать за ними в битву, вдохновляя, на самом деле, ничтожное меньшинство истинных последователей, чья боевая сплоченность не выдерживала смерти лидера. Согласно Книге Судей, сверхъестественное присутствие Бога в истории проявлялось не только в периодической поставке таких лидеров-спасателей, но и в содействии их успехам. В период до Самуила не только не было создано постоянной армии, но и не было обеспечено прочное единство или централизация военно-политической власти. Подобное разрешение кризисов в стиле вдохновляемого Богом спасителя препятствовало созданию надежной, политически организованной постоянной власти. В таком контексте не мог возникнуть сильный правитель, способный утвердить свою власть над племенами и кланами, часто втянутыми в междоусобные кровавые распри. Но постоянство существующей верховной власти есть элементарнейший фундамент любого политического строя. Промежутки отсутствия лидера неизбежно спровоцируют нападение внешних врагов, воспламенят борьбу за наследство, гражданскую войну или даже распад общества. Именно это ощущение опасности, связанное с вакуумом политической власти, объясняет, почему все политические организации стремятся в первую очередь организовать плавный переход власти от одного лидера к другому, без пауз и ожесточенных фракционных споров. Династическая монархия предлагает одно из возможных решений проблемы непрерывности режима в опасном и непредсказуемом окружении. Через кровную линию царской семьи надежда на ненасильственную передачу власти, возможно, сможет осуществиться. В Книге Судей безоговорочный отказ признать легитимной династическую преемственность обосновывается прямым политическим руководством Бога — апофеозом революционно нового богословия «Бог — царь». Враждебность к династической монархии полностью выразилась в ответе Гедеона израильтянам, жаждавшим монархии и преемственности политического суверенитета, которую та обещала.
И сказали израильтяне: «Правь над нами, ты, и сын твой, и сын твоего сына, потому что ты спас нас из рук мидианитян». И сказал им Гедеон: «Не буду я править вами, и не сын мой. Господь один будет править над вами» (Судей 8: 22-23).
С точки зрения политической теологии до эпохи Самуила, т.е. Книги Судей, отсутствие широко признанного верховного правителя в момент между одним лидером и последующим, вовсе, не являлось вакуумом. Он был заполнен вечным Богом, единственно истинным царем. Хотя такое политическое богословие, подразумевавшее, что «лишь Бог является царем», было радикально противоположно традиционному взгляду, доминировавшему в современных ему политических сообществах Ближнего Востока, но и оно не поощряло взгляд пытливый и критически нескромный на правящую власть. Человеческая политика в полном смысле этого слова не существовала и не могла существовать в этом состоянии управляемой Богом анархии, при слабом политическом режиме, в котором, фактически, племена были чуть сшиты лишь общим религиозным культом — культом, контролируемым территориально разобщенными пророками и священниками. Хотя Бога-владыку иногда ослушались, он, безусловно, не мог быть предметом систематически критического анализа. Условия возникновения подлинной политической мысли, возникли лишь тогда, когда между этими двумя радикально противоположными мировоззрениями: «царь — Бог» и «Бог — царь»,- возникла третья альтернатива.
Первая часть Книги Самуила повествует, среди прочих событий, о резком разрыве с идеей прямого суверенитета Бога над событиями политики. В этом суть перехода от идеи «Бог — царь» к идее «Царь не Бог». Это теологическое изменение позволило построить и признать чисто персональную верховную власть. И это, в свою очередь, породило яркие и проницательные размышления о новой, на глазах возникающей реальности самоподдерживающейся политической системы. В повествовании Самуила как сдвиг от политической теологии Книги Судей, так и появление монархии в Израиле представлены как события, происходящие в человеческой истории. Они не принадлежат мифическому прошлому. Библейский царь, возведенный на престол пред нашим взором, является не Богом, а существом абсолютно человеческим. Он не является столпом космического порядка. Он играет ничтожную и вполне заменяемую роль в религиозных ритуалах. Он не проводник божественным указаний своему народу, не поддерживает весь природный миропорядок и не является первичным законодателем.
Следует признать, что концепция монархии мифического толка не полностью исключена из Библии. Допустим, царские гимны Книги Псалмов (главы 2, 45 и 110) дают яркие примеры политической теологии и весьма схожи с их аналогами в других общинах древнего Ближнего Востока. Однако Книга Самуила отражает совершенно иную концепцию. Во-первых, возникновение монархии приписывается довольно поздней истории Израиля. Она возникла в чрезвычайных условиях, из житейских потребностей шаткой конфедерации племен, искавших в данный конкретный момент защиты от лучше вооруженных и обученных филистимлян — нового угрожавшего им народа, который наносил им одно поражение за другим другой.
Для израильтян, находящихся под давлением агрессивного и превосходящего в военном отношении противника, Бог-царь выглядел далеким и отсутствующим. Народ жаждал правителя-человека, способного организовать и возглавить настоящую постоянную армию, реального государя, который бы навел порядок и заставил их скоординировать военный ответ смертельно опасному внешнему врагу. Они потребовали, чтобы Самуил, последний из судей установил династическую монархию, иными словами, преемственность власти по кровной линии, над всем Израилем. Монархия, которую они просили, решала бы две самые насущные политические задачи: необходимость единства и необходимость преемственности. В этом рассказе о становлении библейского царства народ, объединенный кровным родством и обетом Богу, предшествовал монархии и был ее инициатором. Поэтому царский режим являлся не мифической силой, а скорее институтом, добровольно принятым народом по стратегическим соображениям в какой-то исторический момент. Его появление отразило неспособность или отказ народа держаться концепции исключительно Божьей власти перед лицом угрозы исчезновения или порабощения чужой могущественной армией. Самуил, последний пред монархический лидер древнего Израиля, планировавший, что его собственные сыновья унаследуют его роль пророка и судьи, был смертельно оскорблен просьбой народа о царе-человеке. Он чувствовал, что лично отвергнут:
“И случилось это, когда Самуил стал стар, и он поставил своих сыновей как судей Израилю… Но сыновья не пошли его путями, и они были склонны к приобретениям, брали взятки и искажали правосудие. И собрались все старейшины Израиля и пришли к Самуилу в Раму. И они сказали ему: «Послушай, ты сам состарился, а твои сыновья не подобны тебе. Так поставим над собою царя, чтобы управлял нами, как у других народов». И было это злом в глазах Самуила, когда они сказали: «Дай нам царя, чтобы править нами». И Самуил молился Господу. И сказал Господь Самуилу: слушай глас народа во всем, что они говорят тебе, ибо не от тебя они отступили, но Меня отвергли от царствования над ними. Как и все дела, что они совершали с того дня, когда вывел Я их из Египта и до сего дня, когда оставили Меня и служили другим богам, так же они поступают и с тобой» (1 Цар 8: 1-5)
Погрузившись в обиду личного предательства, Самуил не осознал самый бросающийся в глаза факт: народ требует реального царя. И Бог вынужден был напомнить Самуилу, что на кону поставлено самое главное — власть Бога. Что в просьбе о царе, подобном тем, что у других народов, с трона сбрасывают самого Бога. Прежде в истории Израиля с таким народным требованием сталкивался Гедеон, который пренебрежительно отмел его, ответив, что быть царем есть прерогатива лишь одного Бога и ее нельзя передать людям. Любая попытка усадить на трон монарха-человека является идолопоклонством, ибо есть суть передача исключительных атрибутов Бога другим существам. Неудивительно, что Бог в своем ответе Самуилу относится к новой просьбе, как к еще одному примеру того, как народ покидает его ради поклонения иным богам. В другой бы части библейской литературы такое идолопоклонническое нарушение божественной исключительности, естественно, спровоцировало ревность и гнев Божий. И в этот момент мы, возможно, ожидаем резкого осуждения Богом людей и их явно идолопоклоннической просьбы. Тем не менее, Бог в поразительном акте самоограничения отрекается от своей монополии на трон. Приказывая Самуилу исполнить просьбу народа, Бог отказывается от своей исключительной привилегии в сфере политики. Бог как будто понимает, что мирские, и в особенности, военные последствия его монопольного царствования, неявно отрицающие возможность самоподдерживающейся политической власти, являются наказанием, которое люди не в состоянии вынести.
Для зыбкого сообщества, существующего в непрощающей среде, вакуум, открывающийся в промежутках между эпизодическими вождями-спасителями, и неспособность таких преходящих лидеров навязать хрупкой, раздробленной племенной конфедерации единство действий или создать постоянную военную силу за время их случайного появления порождали ситуацию крайнего политического беспорядка. Это делало прямое царствование Бога невозможным. Бог должен был приспособиться к человеческих ожиданиям. И Он отказался от своего исключительного требования о суверенитете, тем самым снимая обвинения в идолопоклонстве с царской власти. В момент обрушения утопической идеологии Божьего царства, с одной стороны, и отказа от царского обожествления, с другой стороны, родилась полуавтономная сфера человеческой политики. Бог теперь был не царь, но в то же время, человек-царь принимался лишь до тех пор, пока он отказывался от всех притязаний быть богом.
Хотя и поразительный великодушный, отказ Бога от царства не свободен от капли горечи. Эта горечь вообще характерна для отношения автора к области политической деятельности людей. Ею пропитан весь двойственный взгляд книги на политическую сферу, с одной стороны, необходимую для материального и духовного выживания человеческих сообществ, а с другой, порождающую постоянные, беспокоящие компромиссы. С томительным ощущением предательства, Бог приказывает Самуилу уступить старейшинам в вопросе о “царе, подобном как у других народов”, но также «сурово предупредить их о характерной практике царей — тех, кто будет над ними царствовать»(1 Цар. 8: 9). Перечисление Самуилом обременительных царских привилегий, провозглашенных изначально, в самый момент рождения единой израильской политики, знакомит читателя с фундаментально проблематичной природой человеческого политического проекта. Суммируя одним словом, она означает, что если правитель накопит достаточно мощи для обеспечения безопасности народа против своих врагов, он также окажется достаточно силен, чтобы угнетать тот самый народ, который он призван защищать. И действительно, сама деятельность по организации самообороны народа неизбежно связана с болезненным уровнем подчинения диктату, отнятием припасов и несвободой. Вот привилегии любого царя-человека, выразительно перечисленных Самуилом по приказу Бога:
… И пересказал Самуил все слова Господа народу, .., и сказал: вот какие будут права царя…: сыновей ваших он возьмет и приставит их к колесницам своим и [сделает] всадниками своими, и будут они бегать пред колесницами его; … и чтобы они возделывали поля его, и жали хлеб его, и делали ему воинское оружие и колесницы; и дочерей ваших возьмет, чтоб они … варили кушанье и пекли хлебы; и поля ваши и виноградные и масличные сады ваши лучшие возьмет, и отдаст слугам своим; и от посевов ваших и из виноградных садов ваших возьмет десятую часть и отдаст … слугам своим; … и юношей ваших лучших, и ослов ваших возьмет и употребит на свои дела; от мелкого скота вашего возьмет десятую часть, и сами вы будете ему рабами;
В этом отрывке Самуил делает очевидное утверждение касательно мирских царей. У них есть право взимать налоги, означающее частичную конфискацию имущества их подданных, и право призыва, означающее привлечение трудоспособных молодых людей в армию, хотят они служить или нет. Эти гигантские полномочия присвоения являются конституционными аспектами любой политической власти, будь то монархия или либеральное государство. Без них не может быть защиты от агрессивных врагов. И все же, при всем том хорошем, что может быть достигнуто такой властью, она может быть перенаправлена на цели, не связанные с собственно безопасностью и благополучием народа. Критический тон цитирования этого списка тонко подчеркивается повторяющимся использованием единственного числа в третьего лице. Царь будет использовать эти привилегии для своих войн, своих колесниц и своих полей. Люди и имущество, отвлекаемые им от своего народа, не обязательно будут использоваться в качестве эффективных инструментов защиты общего блага в оборонительных войнах. Скорее, полномочия, предоставляемые монарху в коллективных целях, вполне возможно будут использованы для удовлетворения его личных и династических интересов. В погоне за собственным ореолом, царь и его непосредственное лояльное окружение имеют большой соблазн поработить тот самый народ, который установил монархический режим, чтобы защитить себя от порабощения иноземным врагом.
Народ сделал выбор с полным пониманием и после детального предупреждения. Люди не приняли и не праздновали земную монархию безрассудно, не подозревая в своей наивности о трудном бремени и ожидающих компромиссах. Они считали, что подчинение царю лучше, чем завоевание их врагом. В ответ преданный ими Бог охотно отказавшийся от своей монополии на царствование, предупреждает народ, что он не собирается вмешиваться, защищая их интересы.
«И восстенаете тогда от царя вашего, которого вы избрали себе; и не будет Господь отвечать вам тогда» (1 Цар. 8:18).
Народ будет оставлен на произвол судьбы. Ему будет дана политическая автономия, но после того, как его информировали о последствиях, он должен будет заплатить цену за свой выбор. Поэтому само отстранение Бога от политической сферы, хотя и не являясь окончательным и полным, есть действие драматическое и имеющее последствие. Хотя Бог не стремился наказать людей, отрекаясь по их просьбе от монополии, его отказ вмешаться в этот кризисный момент косвенно запустил механизм естественного наказания. И это, на самом деле, отрицает безоговорочное великодушие Божьего самоограничения, оставляя горестное предчувствие дурного.
Ни предупреждения Самуила о неизбежном злоупотреблении царем царских привилегий, ни угроза Бога устраниться от спасения народа, когда тот полностью осознает причиняемые царем беды, оказались недостаточны, чтобы преодолеть острую тревогу людей, связанную со смертельно опасными последствиями разлада политической власти в безвластные промежутки между лидерами-спасителями. Единодушные в своем стремлении преодолеть эти опасные этапы безликой анархии люди пренебрегли предупреждением Самуила: «И народ отказался прислушаться к голосу Самуила, и сказал: «Нет! Царь будет над нами! И будем мы, как все народы, и царь наш будет править нами и сражаться в наших битвах впереди нас» (1 Царств 8: 19-20). Заменяя акцентируемое Самуилом единственное число в третьем лице, народ прибегает к множественному числу в первом лице, настаивая на том, что царь будет сражаться «в наших битвах». В основе политики лежит экзистенциальное стремление к физической безопасности, и народ оказался готов и даже желал отказаться от неконтролируемых свободы и прав, которыми он пользовался в эпоху божественной анархии, и подчиниться монарху, налагающему налоги и призывающему в армию, пока тот в состоянии защищать их от безжалостных врагов.
Таким образом, верховная власть в повествовании Самуила не возникает из Гоббсовской спирали воображаемой войны всех против всех, а скорее из реалистично описываемой исторической ситуации со слабой конфедерацией часто враждующих племен, где политическая и военная власть фрагментирована, прерывна и рассеяна. Несмотря на общие религиозные узы, израильские племена не смогли достичь стабильного единства. Они неоднократно дрались между собой и становились все более уязвимы для атак со стороны внешних сил. Составляющими строительными блоками предлагаемого объединенного царства были не атомарные индивидуумы, а расширенные семьи или племенами. Рассказывая о том, что было потеряно и что достигнуто за счет объединения израильских племен под одним династическим монархом, Книга Самуила предоставляет нам самый ранний отчет о рожденной в трудной борьбе и исторически обусловленной мирской власти. Централизация военно-политической власти сопровождалась священным помазанием и Божьей благодатью. Но, как становится очевидным в процессе разворачивающегося повествования, на самом деле, суверенная власть консолидируется в большей мере не через это таинство, а через упорную борьбу и изобретательную тактику с применением силы и обмана, призванные преодолеть значительное человеческое сопротивление.
Подводя итог: совершенно человеческая и демифологизированная политическая сфера возникла в пространстве между двумя основными альтернативами, характеризующими, с одной стороны, большую часть древнего Ближнего Востока, а с другой стороны, предшествовавшую библейскую традицию. Эта чисто человеческая область политики и есть та базовая причина, сделавшая возможным самобытный мотив книги с ее пристальной наблюдательностью и критической оценкой перспектив. В богатое деталями описание этого ключевого политического прорыва Книга Самуила вплела глубокую амбивалентность в сам момент рождения. В повествовании отсутствуют праздничные черты, обычно сопровождающие любую коронацию или героическое учреждение нового политического режима. Вместо этого момент окрашен негодованием и Самуила, и особенно, Бога. Никогда не исчезающий призрак божьего негодования отличает мир человеческой политики в Библии. Наш автор остро осознает проблематичность и трагедию политического предприятия, с одной стороны, и его неумолимую необходимость — с другой. Вся книга отмечена отказом уберечь своих читателей от этой мучительной, но реальной двойственности. По мере расширения и углубления нашего исследования, мы встанем перед серией глубоких головоломок, представленных книгой.
С какой же позиции, если не политически партийной написана книга? Является ли автор в политике инсайдером или аутсайдером? Он кто-то изнутри или посторонний? Откуда эти суждения, с позиции которых создана столь уникальная книга? Бог должен был найти себе место в этом новом мироустройстве в качестве царя, удалившегося от дел, не активного в прежней роли, но являющегося одним из персонажей книги. Хотя Он угрожал полностью устраниться и стать недоступным, но, как мы увидим, на самом деле, он продолжал участвовать на всех этапах политической жизни. Просто способ его вмешательства драматически изменился. Изучение этой трансформации, которая, среди прочего, позволила создать автономно человеческую область политики, является главным интересом и достижением Книги Самуила. Автор не рассказывает историю с точки зрения Бога. Но тем не менее, книга, безусловно, вдохновлялась и подпитывалась представлением рассказчика о том, что есть точка зрения Бога. Пытаясь передать Божественный взгляд на установление человеческого суверенитета в форме династической монархии, автор использует такую интонацию: Я это не рекомендовал. Мой первоначальный план для вас был иным. Монархия это ваш выбор, и вы на нем настаивали даже после Моего предупреждения. Вы этого хотели, и Я не мог вам отказать. Давайте посмотрим, как будут развиваться дела, к чему это приведет, и каково будет мое место в этом.
Амбивалентность Бога в отношении мирской политики пронизывает книгу, бросая блики постоянно тлеющей критики на все исследование. Но именно эта амбивалентность дает верную позицию, с которой следует подходить к политическому проекту в целом. Окрашенная этой систематичной двойственностью, политика рассматривается как неодолимая человеческая потребность, по самой своей сути никогда не способная полностью избежать предательства, ведущего к само поражению. Автор выпукло изобразил пронзительное отсутствие безопасности, лежащее у истоков монархии. И в то же время, с непревзойденной ясностью сформулировал проблематичную сущность самого политического проекта, основанного на власти человека. Он артикулирует эту двойственность, рассказывая о появлении пространства чисто человеческой политики, сопровождавшееся заменой одного политического богословия другим. Революционное изменение, которое не прошло, не оставив заметных шрамов.
Предоставляя этот откровенный доклад о рождении политики, автор позиционирует себя и читателя в роли скептических наблюдателей за динамикой человеческой власти. Его недоверчивый ракурс обостряет видение и позволяет ему предоставить один из самых проницательных отчетов, когда-либо написанных о внутреннем механизме человеческой политики. Анализируя взгляды Самуила на политику и то, как ее автор освещает структурные проблемы, пронизывающие политическую деятельность, мы не следуем строго хронологическому порядку книги и ее повествованию. Вместо этого мы последовательно разберем ряд тем, разработанных в книге и вплетенных в ряд самых драматических эпизодов ее повествования. По мере того как мы по очереди будем изучать каждую из этих тем, мы также внимательно проследим за изысканными деталями повествования; ибо наши темы тонко и неразрывно встроены в эти детали.
Хватка Власти
Первое и, возможно, самое яркое откровение автора касательно власти заключается в том, что первостепенная цель тех, кто успешно достиг верховной власти, часто сводится лишь к тому, чтобы оставаться у власти, а ни к чему-то более возвышенному и идеалистичному. Эта навязчивая фиксация на атрибутах власти, независимо от ее больших или меньших целей, определяет не только психическую жизнь многих обладающих большой властью, но также институционализирует политику, обеспечивая правителю привилегии и возможности. Для всякого, пытающегося удержаться на высоком посту вместо того, чтобы иметь идеологическое видение и осуществлять политическую программу, суверенная власть становится самоцелью, доминирующей целью политики, даже если она публично оправдывается как средство обеспечения коллективной безопасности. Хотя власть всегда оправдывается правителями как средство отражения иностранного завоевания и достижения других коллективных целей, для того, кто ее удерживает, суверенная власть легко превращается в нечто, желаемое ради нее самой. Эта инверсия средств в цели, весьма распространенная в современной, также как и в древней, политике вызывает в свою очередь иную инверсию. Поскольку власть становится целью для правителя, отчаянно за нее цепляющегося, другие, достойные цели превращаются всего лишь в средства. Правители, поставившие свою власть на службу власти как самоцели, неуклонно превращают такие ценности, как любовь, лояльность, моральные и священные обязательства, просто в средства для устранения опасных соперников и предотвращения потери власти; потери, которую они патологически страшатся. Циничное превращение таких вечных ценностей в простой инструмент имеет еще одно роковое последствие для человеческой политики. Так как правители всегда способны и часто соблазняются превратить мораль в инструмент, их действия выглядят неизменно двусмысленными. Наблюдатели таких государственных поступков оказываются в постоянном сомнении относительно их искренности. Является ли моральное обоснование, представленное держателем власти, простым предлогом, скрывающим корыстную политическую мотивацию, или его действия принципиальны и нравственно побуждены? С исключительной тонкостью наш автор демонстрирует, как неразрешимые двусмысленности политических действий и намерений уходят корнями в глубоко загадочную, но чрезвычайно систематичную связь между общественным оправданием и личной мотивацией.
Поскольку инструментализация морали распространена везде и всюду в политической жизни, нравственные и политические причины переплетены в ней столь тесным образом, что не всегда и сам правитель может их распутать. Изучение этих взаимосвязанных тем: превращение средств в цели, а целей в средства, лежащее в основе политики, и возникающая в результате двусмысленность политического акта,- проходит через большую часть Книги Самуила, но впервые она формулируется, когда автор анализирует разъедающее воздействие психологического и политического императива удержания власти в жизни Саула, первого царя и первой подлинно политической фигуры, известной Библии.
Саул впервые появляется в главе, следующей за просьбой народа Израиля о царе, Божьем возмущении этим и, в конечном счете, уступке Бога народу. Представленный как сын Киша из колена Вениамина, Саул описывается как «красивый, хороший юноша, и среди израильтян никого не было милей его, голова и плечи выше всех остальных» (1 Цар. 9: 2).
Саул физически выглядел, как лидер, но последующие события ясно говорят, что он был чем угодно, но только не амбициозным молодым человеком, жаждущим власти и политического контроля. Не случайно повествование о блуждании Саула вдали от дома,- блуждании, которое приведет к его помазанию на царство пророком Самуилом,- начинается с поиска Саулом чего-то ординарного. Отец отправляет его с помощником на поиск потерявшихся ослов. Обойдя солидную территорию и не найдя ослов, Саул проявляет чувства и колебания, несообразные с жесткими амбициями или страстной жаждой власти. Он обращается к сопровождающему юноше со словами:
«Пойдем, вернемся, иначе мой отец прекратит беспокоиться об ослах и начнет беспокоиться о нас» (1 Царств 9: 5-6).
Саул — достойный, внимательный сын и беспокоится, как бы отец не заволновался. Так что ниже его статусом спутник берет на себя инициативу, чтобы поиск не закончился преждевременно.
«Знаешь, в этом городе есть Божий человек, человек почитаемый — все, что он говорит, непременно сбывается. Пойдем теперь туда. Возможно, он скажет, как нам идти» (1 Цар. 9: 6-7).
Не у Саула, а у его слуги найдутся деньги, чтобы принести в дар Божьему человеку (которым окажется Самуил); Саул лишь последует за ним. И хотя он отмечен уже стать царем, автор искусно изображает Саула диаметральной противоположностью политическому интригану, охваченному пустыми амбициями. Прежде чем взойти на трон, он не обладает абсолютно никаким психологическим сходством с жаждущими трона монархами, чья ненасытная тяга к увеличению власти за счет благосостояния их народа была предметом пророческих предупреждений Самуила.
Саул не гнался власти. Власть гналась за ним. Относясь к требованию народа о царе, как к личному предательству, Самуил изначально не предпринял никаких действий, чтобы его удовлетворить. О горемычный Саул! Предназначенный Богом для трона сам предстал перед пророком:
«Завтра в это время, — сказал Бог Самуилу, — я пошлю к тебе человека из племени Вениамина, и ты помажешь его царем над народом Моим Израилем» (1 Цар. 9:16).
Идя к Самуилу за помощью в поиске пропавших ослов, Саул был ошеломлен предложением Самуила, найдя вместо ослов титул наследуемого монарха:
«а об ослицах, которые у тебя пропали уже три дня, не заботься; они нашлись. И кому все сокровище Израиля? Не тебе ли и всему дому отца твоего?» (1 Цар. 9:20).
Саул ответил со своей характерной, неподдельной скромностью:
«Разве не из племени я Вениамина, самого малого из колен Израилевых, а мой род — самый меньший в колене Вениамина? Почему ты говоришь так со мной? » (1 Цар. 9:21).
Невзирая на этот искренний протест, Самуил намеривается помазать неамбициозного Саула.
Затем Самуил демонстрирует свой пророческий дар, точно предсказывая события, которые произойдут вскоре, и убеждая тем самым Саула, что тому, действительно, суждено стать первым царем Израиля. За тайным, без свидетелей, помазанием Саула на окраине города в рассказе последует публичная коронация на Мицпе, снова подчеркивающая внутреннее нежелание Саула принимать власть, столь неожиданно на него свалившуюся. В присутствии всего народа был брошен жребий, чтобы выявить монарха, предназначенного Богом. Сначала жребий пал на племя Вениамина, затем на клан Матрита и, наконец, из этого клана, жребий упал на Саула. После того, как стало известна личность нового царя, следует странный, конфузный эпизод. Саула, избранника, не могут найти: «И искали его, но не нашли» (1 Цар. 10:22).
Когда его, наконец, обнаруживают, скрывающимся среди утвари, народ вытаскивает Саула на царство, которое он, совершенно недвусмысленно, никогда для себя не искал:
«И побежали и взяли его оттуда, и он стал среди народа и был от плеч своих выше всего народа.
И сказал Самуил всему народу: видите ли, кого избрал Господь? Подобного ему нет во всем народе. Тогда весь народ воскликнул и сказал: да здравствует царь!»(1 Цар. 10: 23-24).
В этой странно непривлекательной церемонии коронации, характеризующейся все еще негодующим Самуилом и до смущения скромным поведением Саула, назначенный свыше царь, статный, но не амбициозный, неохотно взошел на трон. В отличие от кого-нибудь иного, долго подготавливающегося захватить власть, Саул не действует немедля, используя импульс коронации, чтобы укрепить свою власть. Общественное сборище на Мицпе заканчивается разочаровывающе; народ расходится:
«И отпустил [Самуил] весь народ, каждого в дом свой. Также и Саул пошел в дом свой, в Гиву; и пошли с ним храбрые, которых сердца коснулся Бог.» (1 Цар. 10: 26-27).
Неудивительно, что Саула, вернувшегося к частной жизни, сопроводили вдогонку издевательские слова некоторых скептиков и оппозиционеров среди народа:
«А негодные люди говорили: ему ли спасать нас? И презрели его и не поднесли ему даров; но он как бы не замечал того.»(1 Цар. 10:27).
Но для чего автор книги Самуила убеждает нас, что Саул полностью лишен высоких амбиций и стремления к власти? Иногда говорят, что единственный, кому можно доверить власть,- это тот, кто ее не ищет. Но наш автор в этих отрывках явно посылает читателю диаметрально противоположную мысль. Первые две коронации Саула подготавливает нас к тому, что пьянящий зов высшей власти овладевает даже таким характером — простым, нерасчетливым, непритязательным и непредприимчивым — как у Саула.
Реальное учреждение власти Саула и появление структуры, напоминающей постоянную централизованную политическую власть, способную облагать налогом и призывать в армию, происходит не в результате тайного помазания или публичной коронации, а в результате решительной победы в войне. Как сказано в (1 Цар, 11), царь Аммонитянин Нахаш предложил унизительные условия сдачи жителям осажденного Джавеш-Галаада, находившегося на крайнем востоке, наиболее незащищенного среди поселений Израиля. В условиях предлагалось вырвать правый глаз каждому мужчине Джабеш-Галаада, чтобы видимый лицевой дефект демонстрировал признание ими поражения и подчинения, а также сделал их непригодными для военной самообороны. Посланники из Джавеш-Галаада были срочно направлены к Саулу в Гиву, умоляя о подкреплении. Саул, недавно избранный, но ничем не проявляющий себя царь, еще не принял руководство. Он все еще обрабатывал земле как простой земледелец.
«И вот, пришел Саул позади волов с поля и сказал: что сделалось с народом, что он плачет? И пересказали ему слова жителей Галаада. И сошел Дух Божий на Саула, когда он услышал слова сии, и сильно воспламенился гнев его; и взял он пару волов, и рассек их на части, и послал во все пределы Израильские чрез тех послов, объявляя, что так будет поступлено с волами того, кто не пойдет вслед Саула и Самуила. И напал страх Господень на народ, и выступили все, как один человек.»(1 Цар 11: 5-7).
Унижающее весь Израиль требование аммонитского царя пробудило все еще погруженного в частную жизнь Саула и преодолело его безразличие к царской должности, на которую он был избран. Действуя подобно харизматическим ad hoc лидерам, возникающим в Книге Судей, Саул призвал к оружию, в том числе, угрожая подорвать экономику любой общины израильской федерации, которая не отправит войска на помощь осажденному Джавеш-Галааду. Призыв оказался впечатляюще успешным и привел к полному разгрому аммонитов. Рассказывая об эпохе, где закаленные в боях племена сражались за контроль над плодородными землями, автор книги прекрасно понимал, что решительная победа на войне есть наиэффективнейший способом утверждения политической легитимности. После победы Саула, сказано, что:
«…сказал народ Саулу: кто говорил: «Саулу ли царствовать над нами»? дайте этих людей, и мы умертвим их. Но Саул сказал: в сей день никого не должно умерщвлять, ибо сегодня Господь совершил спасение в Израиле.»(1 Цар. 11: 12-13).
С этого момента Саул начал действовать как царь. Он создал царский двор с небольшой постоянной армией; и никто не увидит его больше пашущим поле. Военная победа привила ему вкус к власти и уверенность в ней. Даже колеблющийся, двусмысленный Самуил был потрясен успехом Саула в войне. Вслед за победой пророк инициировал третью коронацию, на этот раз искренне воспринятую народом и самим Саулом.
«И сказал Самуил народу: пойдем в Галгал, и обновим там царство. И пошел весь народ в Галгал, и поставили там Саула царем пред Господом в Галгале, и принесли там мирные жертвы пред Господом. И весьма веселились там Саул и все Израильтяне.« (1 Цар. 11:15)
С этого момента автор книги обратит свой проницательный взгляд на радикально трансформирующуюся внутреннюю жизнь изначально скромного человека, которому власть сначала была навязана, и который потом был захвачен этой властью, спустившейся на него столь непрошено. Добытая искусно или случайно, огромная власть диктует тип личности, ею владеющей. Ощущая себя почитаемыми окружающими, верховные властители почти неизбежно начинают поклоняться самим себе. Как только это опьяняющее превосходство вкушается, отказ от него воспринимается, как уничтожение себя самого. И это особенно верно для статуса, который может быть передан по наследству,- нечто вроде обещания или ожидания, дарящие намек на бессмертие его нынешнему обладателю. Даже Самуил — мальчик, родившийся у бесплодной женщины как дар Божий, без какой-либо династической родословной; человек, поднявшийся до центральной позиции как вызов коррумпированному династическому священству, проявил ожесточенное сопротивление при утрате великой силы наследования. Состарившись, Самуил хотел, чтобы его сыновья унаследовали его позицию лидера, не смотря на их очевидное несоответствие. И он воспринимал как личное предательство то, что народ отверг его сыновей. Фактически, Бог принудил его помазать царя против воли. Несмотря на первоначальные победы Саула над аммонитянами и иными врагами Израиля, Самуил продолжал негодовать на помазанного им же царя, и в своей кипящей обиде наносить постоянные удары Саулу вплоть до самого конца. Хотя Самуил сам был свидетелем безразличия к власти и невинности Саула, он не мог не относиться к Саулу, как к незаконныму узурпатору его собственного места при власти.
Молодому и неопытному царю суждено было совершать ошибки. Но Самуил, как мы увидим, сделал больше, чем следовало ожидать, чтобы подтолкнуть Саула к краю. Помимо предоставленного ясного и глубокого комментария по поводу тонкой роли религии в стабилизации или дестабилизации политической власти, ловушка, которую Самуил поставил Саулу, чтобы подорвать его уверенность в будущем, позволяет нам взглянуть на особенно проблематичную форму инструментализации, сыграющую заметную роль в дальнейшем повествовании. После первой, тайной коронации Саула, как сказано, Самуил велел Саулу ждать в Галгале семь до его прихода, чтобы совершить жертвоприношение. Рассказчик аккуратно избегает утверждения, что это было указание Бога. Его инициатором был Самуил, вероятно, мотивированный желанием быть главным и использовать ритуал для позиционирования нужных иерархических отношений между собой и новым царем. Тем временем филистимляне начали войну, а Саул, мобилизовавший народ, с нетерпением ждал Самуила, чье отсутствие постегивало безудержное дезертирство воинов. Дезертирство было ожидаемо, поскольку войска, собравшиеся на войну, но не брошенные в битву, склонны разбегаться. Но это также отражало недостаточную власть Саула над не вполне объединенной конфедерацией племен. Со временем армия Саула сократилась до маленькой группы, и оставшиеся были парализованы и испуганы. Чтобы восстановить падающий боевой дух и вытянуть у Бога заверения об успешном исходе битвы, жертвоприношения обязаны были совершить. И Саул, отчаявшийся дождаться прихода Самуила, под давлением своей разлагающейся армии и угрозы филистимлян инициировал жертвоприношение в отсутствие пророка.
Согласно рассказу, время прибытия Самуила кажется далеко не случайным. Он прибыл в Гилгал почти сразу после того, как мятущийся Саул принес жертву сам:
«Но едва кончил он возношение всесожжения, вот, приходит Самуил; и вышел Саул к нему навстречу, чтобы приветствовать его. Но Самуил сказал: что ты сделал? Саул отвечал: я видел, что народ разбегается от меня, а ты не приходил к назначенному времени; Филистимляне же собрались в Михмасе; тогда подумал я: «теперь придут на меня Филистимляне в Галгал, а я еще не вопросил Господа», и потому решился принести всесожжение.«(1 Цар. 13: 10-12).
В ответ на разумный, огорченный и извиняющийся тон Саула Самуил разражается упреком, преднамеренно рассчитанным нанести максимальный психологический удар:
«И сказал Самуил Саулу: худо поступил ты, что не исполнил повеления Господа Бога твоего, которое дано было тебе, ибо ныне упрочил бы Господь царствование твое над Израилем навсегда; но теперь не устоять царствованию твоему; Господь найдет Себе мужа по сердцу Своему, и повелит ему Господь быть вождем народа Своего, так как ты не исполнил того, что было повелено тебе Господом«.
Так простительный ритуальный проступок, который можно оправдать сложившейся опасной военной ситуацией, дает Самуилу шанс попытаться свалить Саула. Превращение достойной цели в очевидное средство, в том числе инструментализация религии и священного, в борьбе за власть, является центральной темой книги, и эта тема впервые возникает в этом коротком, жестком столкновении. Жертвоприношение должно быть совершено перед битвой. Царь, лишенный в новой общественной структуре какой-либо значимой религиозной роли, зависел от присутствия или отсутствия пророка, настаивавшего на своем личном руководстве жертвоприношением. Притязания Самуила на свою исключительную роль в ритуале стало инструментом, который можно было использовать в конкурентной борьбе, манипулируемой озлобленным пророком. Самуил использует свою предположительную монополию на ритуальные жертвоприношения, чтобы поколебать трон царя-помазанника. Саул принужден сочетанием отчаянных условий поля битвы и приходом Самуила лишь в последнюю минуту не подчиниться указу пророка. Трудно избежать логичного предположения, что гнев и желание неудачи Саулу со стороны Самуила есть сердцевина этой последовательности событий. После первой соркестрованной Самуилом запинки Саула в роли царя Самуил, помазавший прежде Саула, а теперь обернутый в религиозную ауру, зловеще пророчествует о конце царствования Саула. Очевидная человеческая мотивация Самуила подчеркивается в рассказе приукрашиванием, искусно добавленным пророком к его осуждению. Самуил утверждает, что Бог уже выбрал замену Саулу. На самом деле, он лишь ожидает такого божественного решения (которое, как известно читателю, еще не сделано), чтобы вбить последний гвоздь в гроб Саула.
Голос самого Бога заметно отсутствует в драме, потому что в этот момент Бог и культ стали просто инструментами в борьбе между соперниками за власть. Разгневанный пророк не сопровождал царя в бой, и Саул остался один, чтобы последовать на войну:
«И встал Самуил и пошел от Галгала в Гиват Беньямин, а Саул повел оставшихся с ним навстречу неприятелю» (1 Цар. 13:15).
Уступить власть, включая династическое право передавать власть своим мужским наследникам, трудно сделать даже такой религиозной фигуре, как Самуил. Соперничающие эмоции, бушующие вокруг захвата и проигрыша наследственной власти, кажутся основным уроком этого эпизода. Самуил использовал свой религиозный престиж, чтобы деморализовать и свалить человека, которого он рассматривал, с очень малым оправданием, как своего губителя.
То, что автор сообщает в этом поразительным эпизоде, это что религия, даже искренне исповедуемая, может стать инструментом в борьбе за власть и что политические соперники могут пробуждать нравственный испуг касательно священного просто как другое оружие, которое можно беспринципно применить в конкурентной борьбе за престиж и власть.
Следующий ритуальный провал Саула, навсегда прервавший связь между Саулом и Самуилом, сопровождался, на этот раз, явным отречением Бога от первого царя-помазанника Израиля. Заключительный разрыв произошел после того, как Самуил от имени Бога повелел Саулу участвовать в священной войне на уничтожение против амаликитян. Хотя он послушно убил всех амаликитян, Саул спас от уничтожения их лучших животных и самого царя амаликитян, — действие, запрещенное в священной войне, отмеченной как «херем», запрещающий использовать любые военные трофеи. Услышав о проступке Саула, Самуил предстал перед ним, повторив еще раз, что Бог отвергает царствование Саула. Процитировав ранящий выговор Самуила, рассказчик рисует яркую, болезненную сцену расставания торжествующего пророка с сокрушенным монархом:
«И обратился Самуил, чтобы уйти. Но Саул ухватился за край одежды его и разодрал ее.
Тогда сказал Самуил: ныне отторг Господь царство Израиля от тебя и отдал его собрату твоему, лучшему тебя;
и не скажет Вечный неправды и не раскается; ибо не человек Он, чтобы раскаиваться Ему.»(1 Цар. 15: 27-29).
Отвержение Саула Богом объявлено вечным, и подобно слову Божию, преобладающим над любой человеческой временностью и изменчивостью. В последнем стихе этой драмы нельзя избежать ощущения горькой иронии, скрытой в рассказе рассказчика по поводу сожаления Бога о коронации Саула:
«И более не видался Самуил с Саулом до дня смерти своей; но печалился Самуил о нем, потому что Господь раскаялся, что воцарил Саула над Израилем.»(1 Цар. 15:35) .
Вечное обязательство Бога оказалось условным и обратимым, но не в пользу Саула, а против него.
Тем не менее, Саул до последнего вздоха будет стремиться опровергнуть мрачное предсказание пророка. Его борьба на протяжении оставшейся жизни в тщетной жажде сохранить наследственный трон и полное одиночество превратят его в одну из самых трагических фигур Библии. Ядовитые семена неуверенности и ожидания проигрыша неистребимо поселяются теперь в душе Саула. Но вместо того, чтобы уступить неизбежному и освободить трон после того, как он был отвергнут Богом, Саул полностью отождествляет себя со своим царским местом. Застенчивый человек, с неохотой поднявшийся на трон, теперь одержим его сохранением. Предсказание его низвержения заставляет его цепляться за власть все отчаяннее. Сумасшедший цикл парализующих сомнений и безумных попыток отразить угрозы своей власти умножается знанием, что его замена, «тот кто лучше тебя», уже избрана и ждет тут же рядом. Его соперником, тем, кто покончит с династией Саула до того еще, как она перейдет к следующему поколению, является Давид. И присутствие претендента, дающего приближенным царя причины и стимул дезертировать, подталкивает Саула к краю. До такой степени наследуемая власть завораживает обладающего ее, что страшное ожидание ее потери, даже если изначально ее не искал, достаточно, чтобы свести с ума.
Мы впервые встречаемся с Давидом в главе, следующей за окончательным разрывом Самуила с Саулом. Выражая свою решимость заменить Саула, Бог приказывает Самуилу отправиться в Вифлеем к семье Иессея и помазать преемника Саула — указание, на которое Сэмуил отвечает, задрожав: «как я пойду? Саул услышит и убьет меня»(1 Цар. 16: 2). Саул, которого в молодости пришлось выталкивать из укрытия, чтобы сделать царем, теперь превращается в смертельную угрозу для любого, могущего поставить его трон под угрозу, включая пророка. Так верховная власть может полностью переделать человека, если тому позволено владеть ею. Чтобы оградить пророка от предсказуемой ярости Саула, Бог предлагает Самуилу притвориться, что тот едет в Вифлеем не для того, чтобы помазать будущего царя, а просто для праздничного жертвоприношения, на которое ненавязчиво пригласить Иессея и его семью. Самуил придерживается предложенного Богом алиби и после безрезультатного ознакомления со старшими семью сынами Иессея просит отозвать от стад младшего — Давида, которого и мажет в присутствии братьев.
«И спустился Дух Господень на Давида с того дня и после«(1 Цар. 16:13).
Замена Саулу теперь выбрана, и когда Давид выходит на сцену, он, естественно, оказывается смертельным соперником сидящего на троне царя. Наш рассказчик усиливает драматические и психологические последствия их соперничества, перенеся Давида практически без временной паузы ко двору Саула и даже в сам его внутренний круг. В такой непосредственной близости смертельная конкуренция за верховную политическую власть запутывается в сложной паутине личных отношений между Саулом, его семьей и Давидом. Острое развитие этих семейных сложностей и конфронтаций позволяет рассказчику все глубже исследовать, как возникновение централизованной, наследуемой верховной власти над всем Израилем неизбежно порождает безжалостную и для Саула эмоционально равную все-или-ничего борьбу.
Книга Самуила рассказывает нам две разных истории о том, как Давид, тайно помазанный пастух из Вифлеема, присоединяется к внутреннему двору Саула. Согласно первой версии, Саул, обреченный, но отчаянно цепляющийся за власть царь, погружается в одурманивающую депрессию. Он отвергнут пророком, помазавшим его и сообщившим, что вместо него выбран более талантливый и привлекательный соперник. Чтобы облегчить царскую хроническую меланхолию, ко двору слугами доставлен Давид, благодаря его репутации прекрасного игрока на лире. Музыка Давида действует на Саула успокаивающе, изгоняя его злых демонов, и как сказано, «Саул очень любил его»(1 Цар. 16:21). Этот особенный способ попадания Давида ко двору подчеркивает эмоциональную зависимость Саула от Давида. Перепады настроения Саула, контролируемые музыкой Давида, предвещают то, как вся его эмоциональная жизнь будет определяться противостоянием с Давидом.
Саул бесконтрольно колеблется между горькой ненавистью к своему сопернику и любовью вплоть до признания того почти приемным сыном.
Во втором рассказе о том, как Давид попадает ко двору Саула, Давид продвинулся во внутренний круг Саула не за счет музыкального дара, а благодаря таким качествам, как героизм и амбициозность. Согласно этому рассказу Саул впервые знакомится с Давидом, когда отец отправляет юного пастуха Давида к старшим братьям, воинам в армии Саула, чтобы снабдить тех продуктами. В это время армия противостоит филистимлянам в долине Эла. Филистимлянин Голиаф провоцирует израильтян выставить воина, готового сразиться с ним в одиночном бою, чтобы тем определить исход всей битвы. Услышав о вызове Голиафа израильскому народу и награде, обещанной царем тому, кто посмеет сразиться, Давид заявляет о своей готовности встретиться с великаном и предстает перед скептически настроенным царем. Уверенность и амбиция Давида на фоне парализованности остального войска в конечном счете убеждают Саула разрешить молодому пастуху сражаться. После впечатляющей победы над Голиафом Давид присоединяется ко двору Саула, становясь одним из главных и наиболее доверенных командиров царя.
При дворе Давида ожидал ослепительный взлет. Его харизма была непреодолимой. Саул любил Давида, его дети Ионатан и Михаль любили Давида, его любил весь Израиль, его любила вся Иудея. В резком контрасте с политически пассивным Саулом, Давид изображен амбициозным и легким в обращении, будучи в центре внимания. Со временем неуверенный в себе и меланхоличный царь стал воспринимать растущую популярность Давида как угрозу. Как это часто бывает под давлением подобных эмоций, скрытую вражду и зависть Саула выпустил на волю конкретный эпизод:
«Когда они шли, при возвращении Давида с победы над филистимлянами, то женщины из всех городов Израильских выходили навстречу царю Саулу с пением и плясками, с торжественными тимпанами и кимвалами.
И восклицали игравшие женщины, говоря: Саул победил тысячи, а Давид — десятки тысяч!
И Саул сильно огорчился, и неприятны были ему эти слова, и сказал он: Давиду дали десятки тысяч, а мне тысячи; только царства ему недостает.»
Саул не помышлял быть царем. Но теперь, подстегиваемый навязчивыми подозрениями и страхом, Саул начинает плести интригу, дабы сохранить трон вопреки пророчеству Самуила. Сначала тайно, а затем откровенно он замышляет убийство Давида. Именно изучая отчаянные попытки Саула сохранить свалившуюся на него власть, и этим драматизируя тот психологический капкан, в котором высшая политическая должность держит своего обладателя, автор книги детализирует иную глубочайшую и наипроблемнейшую особенность политической жизни — специфичную само разрушающую инструментализацию. Детализируя восхождение двух очень разных царей, наш автор вскрывает увлекательную связь между использованием целей как средств и средств в качестве конечных целей. Как уже говорилось вначале, это одна из главных тем книги Самуила и, возможно, наиболее резонирующая с той политической жизнью, которую мы продолжаем испытывать сегодня.
Отказываясь признать моральные ограничения на законные методы устранения соперников, угрожающих переманить военных и политических сторонников, обладатели и соискатели высшей власти в конечном итоге используют силу, данную им ради пользы общества, для бесплодной цели удержать политическую власть ради нее самой. Эта тема возникает с незабываемой яркостью в рассказе об одном из покушений Саула на жизнь Давида. Узнав, что его вторая дочь Михаль влюблена в Давида, Саул запускает сложную и длительную интригу.
«Но Давида полюбила вторая дочь Саула, Михаль; и когда возвестили об этом Саулу, то это было приятно ему. Саул думал: отдам ее за него, и она будет ему сетью, и рука филистимлян будет на нем
…..
И сказал Саул: так скажите Давиду: царь не хочет за невесту ничего, кроме ста краеобрезаний Филистимских, в отмщение врагам царя. Ибо Саул имел в мыслях погубить Давида руками Филистимлян.
И пересказали слуги его Давиду эти слова, и понравилось Давиду сделаться зятем царя.
Еще не прошли назначенные дни, как Давид встал и пошел сам и люди его с ним, и убил двести человек Филистимлян, и принес Давид краеобрезания их, и представил их в полном количестве царю, чтобы сделаться зятем царя. И выдал Саул за него Михаль, дочь свою, замуж.
И увидел это Саул и узнал, что Господь с Давидом. Михаль же, дочь Саула, любила Давида.
И стал Саул еще больше бояться Давида и сделался врагом его на всю жизнь.» (1 Цар, 18:21—29)
В задуманной Саулом схеме, нерасчетливая любовь Михаль стала приманкой, чтобы заманить ее возлюбленного в лапы смерти. Саул, как сказано, был доволен, услышав о любви его дочери к Давиду, хотя доволен совсем не так, как ожидается должен быть доволен отец, не участвующий в смертельном состязании за власть. Он потворствовал этой неискушенной любви, чтобы использовать ее в умысле по уничтожению своего соперника на трон. Он, естественно, полагался на жестокое сопротивление филистимлян, которое приведет к гибели Давида. Рассказ подчеркивает уязвимость Михаль путем беспрецедентного упоминания любви женщины к мужчине. Как отмечает Роберт Альтер, это единственный случай в библейской литературе, когда женщина описывается, любящей мужчину. То, что дочери его будет причина страшная боль, если его схема преуспеет, никоим образом не попадало в расчеты Саула. Какую бы отцовскую привязанность он ни ощущал по отношению к своей дочери, это было ничто по сравнению с желанием сохранить власть для себя и своих потомков по мужской линии. Он не испытывал никаких колебаний по поводу использования искренней любви Михаль в качестве еще одного инструмента в его тщетной попытке сохранить наследственный трон.
Возможно, схема могла бы сработать. Поскольку Саул, понимающий уже механизм работы амбиций и жажды власти, был уверен, что Давид также не колеблясь использует любовь Михаль как инструмент, служащий его целям. И его предположение оказалось верным. Здесь, указывает Роберт Альтер, также, как и в остальных частях повествования, внутренняя жизнь Давида характерно непрозрачна. Описывая, как все любили Давида, рассказчик избегает упоминания о чувствах самого Давида. Йонатан очень любил его. Но любил ли Давид Йонатана? Любил ли он Михаль? Мы не знаем. Непрозрачность, непроницаемость являются неотъемлемой частью мистики харизмы. Сокрытие субъективных намерений и настроений Давида от взгляда читателя — один из способов, которыми гений автора создает ауру Давида. Трудность прочтения мотивов Давида не мешает Саулу предвидеть, что Давид не будет испытывать беспокойства, используя любовь Михаль в качестве ступеней в своем восхождении к власти. Брак с царской дочерью, предположительно, повысит законность его притязаний в будущем. В своем диалоге с слугами Саула Давид, всегда проницательный тактик, воздержался от откровенной демонстрации своей жажды породниться с царской семьёй. Но Саул понимал, что эта очевидная сдержанность была всего лишь тонкой уловкой. Они оба хотели использовать Михаль, хотя Давид стремился использовать ее для создания политического союза, в то время как Саул собирался ее использовать, чтобы убить того, кого она любила. Отношение Давида к Михаль как к инструменту было типичным для традиционного общества, тогда как, отношение Саула — морально уродливо. В любом случае, все обернулось так, что Давид выиграл этот раунд, предоставив двойное количество от запрошенных ста крайних плотей. Тем самым, он достиг законной связи с царским домом, и это подстегнуло его честолюбивое, хотя еще невысказанное стремление унаследовать трон Саула.
Любовь по своей сути это узы, которые не подлежат прагматической утилизации. Это отношения. Ваш любимый не может быть только средством достижения цели. Вы заботитесь о любимом человеке ради него самого. Использование Саулом дочери в качестве инструмента заговора, направленного на убийство ее возлюбленного, противоречит той естественной защите, которую должна предоставить родительская любовь. История Михаль олицетворяет проблему инструментализации неинструментальных по своей сути отношений. Она касается того, как стремление к власти разлагает правителей и ее искателей, унижая даже саму любовь. В политике, дает понять автор, неудержимая инструментализация отравляет все, вплоть до самой надежной основы человеческих отношений — любви отца к детям.
(окончание следует)
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/y2019/nomer1/eppel/
