Евреи и Россия: Чаша добра на весах истории*0

(к вопросу о еврейских беженцах в 1939-1940 годах в СССР)

История взаимоотношений еврейского народа и России длинна и очень травматична — тем более что включает, помимо взаимных обид, ощутимый «счёт крови». Она такова, что у обеих сторон неизбежно должны были сложиться — и, увы, сложились, — настороженно-предвзятые эмоциональные и оценочные шаблоны во всех случаях, когда в той или иной фазе былого просматриваются контуры судьбоносной вины — её ли, России, перед нами, нашей ли перед нею… Настороженная — пожалуй, даже болезненная, — предвзятость внушает не только безнадёжно севшим на наркотическую иглу антисемитизма, но зачастую также очень умным и интеллектуально честным  русским историкам и мыслителям невротический страх перед «иудейским началом», от которого жди напастей… И в душе нашего народа — в которую навсегда впечаталась память мрачных, обильно пересыпанных чёрной солью погромов сорока лет (от 1881-го и до конца Гражданской), — бытует ощущение — именно скорее ощущение, чем логически обусловленное мнение, — что Россия была и будет непреложно и неотвратимо «антииудейской», что она либо активно враждебна нам, либо, в лучшем случае, отстранёно недружественна; но ничем добрым мы никогда не были и не будем обязаны ей.
Но так ли это на деле? Для нас очевидна предвзятость, лежащая в основе русских (да и чьих бы то ни было) высказываний об иудейских пагубах, начиная с идеи избранности (которая и мешает-то им только потому, что они вычитали о ней в Писании, принятом их предками; в Писании, по текстам которого они веками аз и буки учили…) и кончая мифами о еврейских планах опутывания мира сетями финансового сверхмогущества… Да, у них — фобия, у них — мифы… Хорошо, но нет ли своих мифов, своей фобии и у нас?
Еврейское национальное сознание травмировано — глубоко и неизбывно, — теми чёрными сорока годами. Россия — именно она, — в ответе за погромы. И за первый вал — после убийства Александра 2-го, — и за те, лютые, с 1903-го по 1907-ой… Именно она, потому что всеимперской была эта мерзость, а державный скипетр был — в её руке, а не в украинской и не в молдавской. На ней — венец, на ней — и вина.

Империя была — именно Российская, а не чья-то иная. И именно она в ответе… нет, не за петлюровщину, не за «атаманщину» украинскую, в ходе которой подчас и русских — москалей, — резали… нет, не за это, но за погромы Добровольческой армии: и фастовский, и киевский, и прочие. Там счёт… разные мнения имеются, но боюсь, что в общей сложности на две тысячи жертв… если не на три…
И о длившемся до «оттепели» послевоенном «антикосмополитическом», а на деле антисемитском всплеске в СССР — в Российской Советской империи, — я знаю из первых и очень близких уст. Знаю и о том, что наши народы фактически даже воевали между собой: имело же место не только накачивание арабских стран советским оружием, но и участие советских воинских контингентов — хотя и относительно небольших, — в арабских войнах против Израиля.
Да, это так. Но ведь было же и иное. Например, тот самый, взошедший на дрожжах имперской идеологии, антисемитизм позднесталинских лет странно сочетался с поддержкой только-только образовавшегося тогда еврейского государства. И если пристально глянуть вглубь истории отношений между двумя национальными сущностями, мы найдём и там моменты, которые лягут на иную чашу весов, нежели та, что никнет под тяжестью нелюбви и антагонизма.

Но здесь мы будем говорить не об этом, а о достаточно недавних временах, о том, что было через два десятилетия после Гражданской.

Свершилась тогда самая страшная из еврейских трагедий. И к этой трагедии приложили свои руки многие народы, многие национальные сущности, но — уверенно произношу это, не Россия. Тогда мы с нею были по одну сторону.
Нет, я не о том, что Россия — Российская Советская империя, якобы «спасла своих евреев». На все спасительные меры, включая эвакуацию, советские евреи имели естественное право граждан. Соответственно, имели и столь же естественные гражданские обязанности.

Но в данном случае речь не об этом. Речь о том, что вовремя Второй мировой Россия, в отличие от многих других стран, не только не запятнала себя соучастием в Холокосте (как бы ни пытались иногда, к сожалению, припутывать её и к нему тоже… об этом, впрочем, разговор отдельный), но и сделала в те годы еврейскому народу огромное добро. Пусть не любя, пусть неласково и недоверчиво, всё же сделала. Сквозь пелену десятилетий нам светит отблеск некоего — именно её, России, — спасительного деяния. Почему именно её? Да по той же логике, согласно которой именно она в ответе за погромы. Её — венец, её — и деяние.

Об этом деянии мы сейчас и поговорим.

-1-

В 1939-40 гг. на территорию Российской Советской империи, — так буду я иногда именовать здесь СССР, — были впущены сотни тысяч — сколько точно, никто не знает, еврейских беженцев из западной Польши. Именно из западной. Восточнопольские (т. е. западноукраинские и западнобелорусские) евреи оказались на советской земле в результате похода Красной армии; они России ничем не обязаны. Но в том-то и дело, что Третий Рим открыл свои границы — без квот и цензов, для множества бежавших из областей, оккупированных немцами. Все эти люди были приняты. Через некоторое время от них потребовали зарегистрироваться в качестве советских граждан. Согласившиеся осели в основном в самых западных частях Союза и, увы, были по большей части уничтожены в начале войны немцами и их пособниками. Но очень многие от советского гражданства отказались — главным образом из опасения (вполне, видимо, обоснованного), что советские паспорта навсегда лишат их возможности когда-либо покинуть СССР. Почти все эти люди были в командно-административном порядке высланы в качестве так называемых спецпереселенцев на восток — многие на Урал или в Сибирь, где их, опять-таки принудительно, распределяли на жильё и на работу.  И получилось так, что именно они в большинстве своём пережили войну.
Факт этой массовой высылки широко известен. С одной стороны, её нельзя не считать репрессивной мерой; с другой — для государства естественно было стремиться к тому, чтобы впущенные на его территорию люди «абсорбировались», т. е. полностью, а не условно и частично, приняли его строй и уклад… Репрессии же в отношении тех, чья лояльность ставилась властями под сомнение, увы, были реальностью советской жизни, и административная высылка была не самой тяжёлой их разновидностью.

Насколько продуманным и грамотным в целом был подход советских властей к еврейским беженцам и насколько в принципе страна в жилищном и экономическом плане способна была справиться с таким массовым притоком людей, — вопрос отдельный. Эта тема очень глубоко проанализирована, например, в работе историка Брестского университета Евгения Розенблата «Чуждый элемент»: еврейские беженцы в Западной Белоруссии глазами советской власти». Картина вырисовывается, мягко выражусь, далеко не идеальная… К тому же эти беженцы разделили со всеми остальными советскими подданными намного более высокий, чем на Западе, риск лишения свободы по той или иной политической статье.
Да, такова была система, и мы это хорошо знаем. Но её пороки — тоже отдельный предмет рассмотрения. В конце концов, если людям разрешили въехать, скажем, в США, и если они, прибыв туда, столкнулись с тем фактом, что без медицинской страховки там можно умереть, не дождавшись помощи, — скажут ли они «эта бесчеловечная Америка губит нас»? Или — сколь бы ни были неприглядны те или иные порядки в этой стране, — будут, тем не менее, испытывать благодарность к ней? Ибо она всё-таки впустила их, желавших этого…

Так было и в нашем случае. Прежде чем беженцы познали на себе пороки советского строя, Россия открыла свои двери перед ними — просившими убежища, просившими спасения от смертельной опасности… И ею, таким образом, были спасены многие десятки тысяч еврейских жизней. Может быть, и сотни тысяч… И именно спасены, поскольку эти люди — из-за рубежа, не состояли под естественной, обусловленной подданством, защитой Империи.
Обязаны ли мы помнить это? Я считаю — да. Ни одна капелька пролитой крови не должна быть забыта; но можно ли при этом замалчивать сделанное — пусть, повторяю, без любви и доверия, — добро?..
А оно, к сожалению, замалчивается. О том, что Российская Советская империя приняла больше еврейских беженцев, чем все другие страны вместе взятые, пишется или вскользь, или безлично: «оказались на территории СССР» (как же оказались-то, кто позволил «оказаться»?). И подчёркивается — крайне предвзято, — именно нежелание советских властей помочь спасавшимся… Мы увидим примеры, я процитирую людей, вроде бы профессионально, в качестве историков, пишущих на тему Холокоста и занимающихся этими вопросами.
Правда, ещё в первые недели польского похода Красной Армии между Германией и СССР был подписан (28-го сентября 1939 года) протокол о так называемом «обмене населением». И, казалось бы, можно считать, что всем пропущенным на советскую территорию разрешение на это было дано именно в рамках обмена: немцы из советских областей — на земли, контролируемые Германией, желающие переместиться в противоположном направлении — из немецкой зоны на территорию СССР… Получается тогда вроде бы, что никому убежища не давали — просто протокол обязывал принимать. Протокол, на котором, допустим, настояли немцы, очень уж желая и фольксдойчей своих заполучить, и от «унтерменшей», включая евреев, избавиться. Настояли, что тут поделать…
Но в том-то и дело, что это всего лишь «казалось бы», а казаться много чего может… Реально было иначе.
Вот текст протокола:

Конфиденциальный протокол к «германо-советскому договору о дружбе и
границе между СССР и Германией», 28 сентября 1939 г.

«Правительство СССР не будет создавать никаких препятствий на пути Имперских граждан и других лиц германского происхождения, проживающих на территориях, находящихся в сфере его влияния, если они пожелают переселиться в Германию или на территории, находящиеся в германской сфере влияния. Оно согласно с тем, что подобные перемещения будут производиться уполномоченными Правительства Империи (Третьего Рейха — А. М.) в сотрудничестве с компетентными местными властями и что права собственности эмигрантов будут защищены.
Аналогичные обязательства принимаются Правительством Германии в отношении лиц украинского или белорусского происхождения, проживающих на территориях, находящихся под его юрисдикцией». 

Москва, 28 сентября 1939 г.

(Ю. Г. Фельштинский, «Оглашению подлежит». СССР—ГЕРМАНИЯ. 1939-1941. Документы и материалы о советско-германских отношениях с апреля 1939 г. по июль 1941 г. Часть 2, «Война», док. № 55)

Получается, что согласовано между сторонами было обязательство каждой из них принять тех, для кого территория Германии либо Украины/Белоруссии была исторической (этнической) родиной. Евреи западной Польши под это определение никоим образом не подпадали. Иными словами, ни в соответствии с формулировкой протокола, ни в соответствии с обусловившим эту формулировку принципом нельзя считать, что беженцев-евреев с территорий, оккупированных вермахтом, Российская Советская империя принимала согласно данной договорённости. О них там не сказано ничего.

Далее:

«В 1.30 3 октября Политуправления Белорусского и Украинского фронтов получили директиву Политуправления РККА № 0271, в которой сообщалось, что нарком обороны дал указание пропустить через определенные пункты на территорию СССР желающих эвакуироваться. Беженцев следовало размещать в селах и городах, эвакуацию провести так, чтобы она не мешала движению войск. «Никакой агитации за уход населения с освобождаемой нами и занимаемой немцами территории не допускать». В тот же день в 17 часов командующие фронтов получили аналогичный приказ наркома обороны № 084. Эвакуировались члены временных управлений, народные милиционеры и активисты. Однако желающих уехать в СССР было много больше, и они сами двинулись на восток. Многие ехали с родственниками и знакомыми на своих подводах, трофейных и войсковых автомашинах. Только за 6—7 октября во временных управлениях на территории восточнее Западного Буга зарегистрировалось 7 тыс. семей (около 20 тыс. человек). Для них были организованы специальные пункты приема эвакуированных с питанием и медицинским обслуживанием«. 

(Мельтюхов М. И. Советско-польские войны. Военно-политическое противостояние 1918—1939 гг. — М.: Вече, 2001. Часть 3, «Сентябрь 1939 года», гл. 17, «К новой границе: 1-14 октября»)

Объективности ради отмечу, что в книге Мельтюхова ощущается в основном просоветский тон. Но, как бы то ни было, во-первых, эта работа предельно детализирована, оснащена множеством ссылок, и нет сомнения, что автор — специалист, знающий, о чём пишет. И именно на материалах этой книги основывается статья википедии «Польский поход РККА». Во-вторых, даются номера и директивы Политуправления, и приказа Ворошилова; мне пока не удалось увидеть их тексты, но вымыслом это быть не может. В подавляющем большинстве своём беженцы были евреями, на что Мельтюхов не указывает; но это общеизвестно и не оспаривается никем.

Получается, что эти люди, — десятки, а в итоге и сотни тысяч людей, — были именно приняты. Безотносительно обязательств, вытекающих из протокола к соглашению от 28-го сентября 1939 г. Беженцы-евреи не просто «оказались» на советской земле, как пишет Илья Альтман («Холокост и еврейское сопротивление на оккупированной территории СССР, гл. 7, «Власть, общество и Холокост», параграф 1, «Кремль и Холокост», ч. 3, «Еврейский вопрос» накануне войны»):

 «С осени 1939 г. и вплоть до начала Великой Отечественной войны не менее 300.000 евреев-беженцев из Польши оказалось на аннексированной Советским Союзом территории».

Выделенный мною «безличный» глагол и неверен, и тенденциозен. Даже если бы к услугам историков не было пронумерованных распоряжений, — и тогда было бы очевидно: не может огромное количество людей «просочиться» сквозь демаркационную линию. Да ещё российско-советскую к тому же.

И непонятно, почему историк Геннадий Костырченко пишет в своей книге «Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм» (Москва, Международные отношения, 2003):

«… хотя власти СССР противодействовали этому, на советскую территорию просочилось 150-200 тыс. беженцев».
(Указ. соч., глава 2, «Вызревание официального антисемитизма в СССР», часть 2, «первые признаки госантисемитизма», раздел 2, «Проблема польских евреев»)

Как же это они «противодействовали», если имеются, мы видим, приказы? Людей сознательно впустили в страну. И почти ни в одном труде по данному вопросу факт наличия этих приказов не упоминается.

— 2 —

А что же было дальше?

16 ноября 1939 года, на основе протокола от 28 сентября, было заключено советско-германское соглашение о переселении лиц немецкого происхождения из СССР в Германию, украинцев же, белорусов, а также русских и русинов (отдельная этническая общность, близкая, но не идентичная закарпатским украинцам), находившихся на территории западной Польши (генерал-губернаторства в составе Рейха), — на советские земли. Вот фрагмент текста (пункт первый соглашения):

«Обе Договаривающиеся стороны обязуются при подписании настоящего Соглашения <…> приступить к эвакуации всех граждан украинской, белорусской, русской и русинской национальностей, проживающих на территории бывшей Польши и в настоящее время находящихся в границах государственных интересов Германии, а также граждан немецкой национальности, проживающих на территории бывшей Польши и в настоящее время находящихся в сфере интересов Союза ССР».

Процитировано по статье Дмитрия Толочко: «Проблема беженцев из Польши в советско-германских отношениях (сентябрь 1939 — июнь 1940 гг.)». Журнал российских и восточноевропейских исторических исследований, № 1(4), 2012 г., стр. 66-77. Данная цитата — на стр. 68. Полный текст находится в ДВП (собрании документов внешней политики СССР), т. 22, кн. 2, док. № 785-786.

Здесь всё тот же самый принцип переселения на историческую (этническую) родину. То же самое, только статус договорённости более высокий: уже не протокол к договору, а отдельное соглашение. И вместо той или иной демаркационной линии появилась новая государственная граница.

Мы видим, что ни евреи из западной Польши, ни поляки в перечень тех, кто подлежал эвакуированию, не входят. Это само по себе вполне закономерно: их этнической родиной ни одна из территорий в пределах СССР не являлась.

Но означает ли это, что еврейских беженцев не продолжали впускать фактически?

Мы не располагаем упорядоченными данными о степени готовности Российской Советской империи продолжать принимать их. Вышеупомянутый Евгений Розенблат, специализированно изучающий вопросы, связанные с еврейскими беженцами на территории Белоруссии (и, надо подчеркнуть, вовсе не идеализирующий действия советской административной системы), осторожно и взвешенно пишет:

«Советские власти по некоторым свидетельствам (документальные подтверждения отсутствуют) пытались оказывать противодействие массовому переходу на советскую территорию еврейских беженцев, сдерживая их на границе и принуждая вернуться назад»

(Е. Розенблат, «Чуждый элемент»: еврейские беженцы в Западной Белоруссии глазами советской власти», гл. 1, «Позиция руководства БССР по вопросу беженцев осенью 1939 г.»)

 В том-то и дело, что отсутствуют документальные подтверждения. А «некоторые свидетельства» вполне могут носить предвзятый и бездоказательный характер, подобно некоторым претендующим на научность и историчность трудам на разбираемую нами тему.
Вот что пишет, например, В. В. Энгель («Курс лекций по истории евреев в России», тема 16, «Евреи СССР накануне 2-ой мировой войны»):

«В тексте соглашения говорилось об «эвакуации граждан украинской, белорусской и румынской национальностей». О евреях, как видим, ничего не говорилось. 

(Не «румынской», конечно, а русинской. И пропущены русские, а они там упомянуты между белорусами и русинами. И совершенно не должно было там говориться о евреях, так же, как, допустим, о поляках, поскольку, как было уже ранее сказано, обязательство принимать беженцев формулировалось по принципу «этнической родины». — А. М.)

На первом этапе германские власти пытались использовать это соглашение (от 16-го ноября — А. М.)для отправки на советскую сторону евреев, регистрируя их как украинцев или белорусов «иудейской веры», однако советские власти отказывались принимать таких лиц. Это был еще один вопиющий акт советского государственного антисемитизма, стоивший жизни сотням тысяч польских евреев».

Во-первых, даже отказ принимать евреев (или, например, поляков), имей он место на деле, не явился бы проявлением антисемитизма или «антиполонизма». Ибо ни евреи, ни поляки под формулу соглашения не подпадали.

Во-вторых, ни один паспортный контроль ни в одной стране не согласился бы пропустить людей по фальшивым удостоверениям. Почему же это должны были делать советские проверяющие инстанции? И уж тут-то при чём «антисемитизм»?

Кстати, о том, что не пропускали евреев под видом белорусов или украинцев, пишет (правда, без осуждения) и Д. Толочко (указ. соч., стр. 70) — именно это, однако, не сопровождая ссылкой, при том, что в принципе у него ссылок много. Иными словами — неизвестно, откуда вообще эта информация.

Наконец, в-третьих — допустим, отказывались (что вполне естественно) принимать евреев в качестве псевдоукраинцев или псевдобелорусов; но следует ли отсюда, что больше не принимали евреев в принципе, под своими именами и по документам, в которых национальность была указана правильно?

Предвижу возражение: сам факт, что немцы пытались проталкивать «скрытых евреев», косвенно намекает на то, что явных — не пускали… Логика тут есть, но она не имеет доказательной силы, и мы ещё увидим факты, свидетельствующие о противоположном…

Чуть выше читаем у Энгеля следующее:

«Первоначально советские войска пропускали беженцев (это, надо отдать справедливость, признаётся — А. М.), но в конце октября 1939 г. граница была закрыта. Близ границы начали проводить облавы в поисках «нарушителей границы» и отправляли их на германскую сторону. Официально немцы отказывались их принимать, тогда красные бойцы просто отсылали их на немецкую сторону под страхом расстрела. Немцы открывали огонь по возвращавшимся. Когда те пытались повернуть назад, по ним стреляли советские пограничники».

(В. В. Энгель, там же — указ. соч., тема 16)

Такие вещи — любой, думаю, согласится, — надо доказывать!.. А здесь не приводится ни одной ссылки на документ, из которого можно было бы заключить, что такая практика имела место. Ни о насильственных высылках на германскую сторону, ни о закрытии границы документальных материалов опять-таки нет.

И. Альтман, умалчивающий даже о том, что поначалу беженцев всё-таки именно пропускали, происходившее после ноябрьского соглашения изображает, напротив, несколько мягче Энгеля: 

«…в конце 1939-1941 гг. проблема беженцев в ходе советско-германских переговоров поднималась неоднократно. 27 декабря 1939 г. СССР согласился дополнительно принять 14 тысяч человек (преимущественно евреев) и выпустить из Советского Союза 60 тысяч беженцев (часть из них также составили евреи, не принявшие «советизацию»). Значительное число беженцев-евреев, отказавшихся получить советские паспорта, также было депортировано в германскую зону. И если германские власти практически не препятствовали бегству польских евреев, то их нелегальное (sic! — А. М.)проникновение на советскую территорию пресекалось пограничниками и войсками уже с ноября 1939 г.»

(указ. соч., параграф 1, «Кремль и Холокост», ч. 3, «Еврейский вопрос» накануне войны»)

Это пишется тоже без указания источников. И сразу бросается в глаза странность. «Депортации» из СССР в Германию в принципе не были возможны. «Депортировать» любая власть может только в пределах контролируемой ею территории, а не в другое государство, тем более — далеко не беззащитное и не принимавшее тех, кого принимать не хотело и кто сам не хотел быть принятым… Если тех, кто желал уйти, выпускали, — это дело другое.

Далее, спрашивается, есть ли и было ли на свете государство, которое не старалось бы «пресекать» нелегальное проникновение людей на его территорию?

О спасительных мерах, которые предпринимались советскими властями, авторы повествуют либо вскользь («Первоначально пропускали, но«… и то, что после «но», звучит весомее), либо так, что создаётся впечатление некоей «сделки»: 14 тысяч впустили, зато от 60-ти тысяч избавились (мы вскоре убедимся, что это впечатление ошибочно)…

Так или иначе, в трудах Энгеля, Альтмана, Костырченко и ещё ряда людей, пишущих на эту тему, просматривается тенденция изображать отношение Российской Советской империи к этим искавшим убежища людям как безразличное до враждебности. Именно так они интерпретируют происходившее, и интерпретируют, думается мне, вполне искренне, под воздействием негативного стереотипа. А стереотипы — фактор очень действенный, под их мощным влиянием даже историки-профессионалы могут не заметить того, что с ними не согласуется, и переоценить всё, что с ними хоть отдалённо перекликается. И даже то, что осенью 1939-го множество беженцев было — в чём бы ни заключались мотивы советской стороны, — впущено на подвластные России земли, меркнет при таком подходе в их восприятии. И Россия оказывается в их собственных глазах и в глазах читателей «не желавшей спасать и не спасшей»… и косвенно виновной в гибели сотен тысяч людей, а значит — причастной к Холокосту.

Посмотрим, так ли было. Отказывались ли принимать и спасать… Или, наоборот, гнали, выдавали, стреляли по безоружным?

— 3 —

Сначала рассмотрим вопрос о «закрытии границ» для беженцев.

Само словосочетание «закрытие границы» действительно фигурирует в документе, касающемся беженцев. 20-го октября 1939 года была учреждена т. н. «смешанная» советско-германская комиссия по вопросам урегулирования той самой двусторонней «эвакуации», о которой идёт речь и в протоколе от 28-го сентября, и в соглашении, подписанном 16-го ноября. С советской стороны её возглавлял М. М. Литвинов, бывший нарком иностранных дел (кстати, еврей по национальности). Её состав и цели определяются в проекте постановления СНК СССР «о составе и работе Правительственной советской делегации в советско-германской смешанной комиссии по эвакуации» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 26. Л. 76-77). В приложении № 1 (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 26. Л. 92) даётся формула «… осуществить эвакуацию немецкого населения с территории Западной Украины и Западной Белоруссии и украинско-белорусского населения с территорий, отошедших в сферу интересов Германии…» А в приложении № 2 (РГАСПИ. Ф. 17. Оп.162. Д. 26. Л. 93- 94) мы видим (статья 6, пункт «В») следующее:

«в целях прекращения стихийного (слово выделено мною — А. М.) переселения с той или другой стороны — предложить НКВД дать указание о закрытии границы, разделяющей государственные интересы СССР и Германии, с тем, чтобы впредь переселение проходило в организованном порядке, в соответствии с решениями Смешанной Комиссии»

 Вот что имеется в виду! Не отказ продолжать принимать беженцев, а прекращение именно стихийногоперехода границ. И не любое ли государство стремится к учёту и контролю, особенно же в том, что касается приёма иммигрантов? И для того, чтобы оградиться от шпионажа и диверсий, и для того, чтобы, насколько возможно, запланировать и организовать расселение, содержание, трудоустройство этих людей, процесс их акклиматизации, абсорбции в стране.

И я не понимаю, почему очень хорошо изучивший в целом материалы по интересующему нас вопросу историк Павел Полян не учитывает эти документы и соображения, а пишет, что «советская сторона»:

«… правда, не сразу, а только с ноября 1939 года — наладила пограничный контроль и стала пресекать пересечение новой границы еврейскими беженцами».

(«Оптации: с кем и когда в 20-ом веке Россия обменивалась населением», прим. 3)

Откуда явствует, что именно и только еврейских, а не любых беженцев советские власти больше не захотели принимать стихийно? Этой избирательности ни в одном тексте нет. К тому же стихийное переселение — мы видели, — предполагалось прекратить (см. Приложение № 2) «с той или с другой стороны». И логически такая избирательность была бы ни с чем не сообразна: неужели бесконтрольное проникновение украинцев или белорусов в СССР, а немцев в Германию «та или иная сторона» так уж и одобрила бы?..

О евреях ни в одном из документов, относящихся к проектированию деятельности этой комиссии, не сказано ничего. Упоминаются только «титульные» национальности тех территорий, откуда и куда предполагалось переселение. Означает ли это, что евреев решено было больше не пропускать — ни стихийно, ни организованно?

Нет, не означает. Тот же самый Павел Полян в другом своём труде пишет:

«Хотя соглашение и действовало по принципу “восточные немцы в обмен на западных украинцев и белорусов”, заявления принимались от всех желающих, проживавших до 1 сентября 1939 года по ту сторону демаркационной линии».

(«Недостающее звено в предыстории Холокоста», гл. 3, «Из совместной перспективы отправителя и адресата»)

И совершенно справедливо он это пишет, поскольку об этом свидетельствуют им же самим отмеченные факты. Читаем там же:

«Число желающих эвакуироваться в противоположном направлении (т. е. в СССР — А. М.) составило около 40 тысяч, и среди них немало евреев, но советская сторона согласилась принять только 20 тысяч из них. Позднее, в конце декабря, она согласилась принять еще 14 тысяч человек (преимущественно евреев), одновременно высылая в немецкую зону около 60 тысяч, не принявших советизации (евреи были и среди них). Подчеркнутое отсутствие интереса со стороны СССР к судьбе польских евреев проявлялось, начиная с первых же заседаний смешанной комиссии».

Я не видел учётной документации ни по приёму этих беженцев, ни по высылке упомянутых 60-ти тысяч; ссылаюсь и полагаюсь здесь на П. М. Поляна, специалиста по миграционным вопросам. Но вот что касается его интерпретаций происходившего, — мне лично они кажутся очень и очень странными. В чём бы ни заключалась причина отказа оставшимся шести тысячам (политические подозрения, шпиономания… да мало ли что…), — но тот вывод, который делает Полян (постулируемое им «подчёркнутое отсутствие интереса со стороны СССР к судьбе польских евреев»), прямо противоположен тому, что вытекает хотя бы из количественного соотношения пропущенных и тех, кому было отказано в приёме. Пустили восемьдесят пять процентов! Преимущественно евреев. При том, что ни по сентябрьскому протоколу, ни по ноябрьскому соглашению обязаны пустить (в смысле — не нравственно, а юридически обязаны) — не были!

И тем более странен этот вывод Поляна, что он сам всё-таки честно признаёт (указ. соч., гл. 2, (гл. 2, «Из перспективы адресата», в самом конце главы), что «именно СССР оказался практически единственной страной, принявшей у себя значительное количество еврейских беженцев из западной Польши, оккупированной немцами в сентябре 1939 года».

Итак, то, что отказывались принимать евреев, зарегистрированных в качестве украинцев или белорусов, неозначает, что не принимали евреев в принципе — тех, кто предъявлял аутентичное удостоверение личности.

14 тысяч «дополнительно принятых» (но не первые 20 тысяч) упомянул, мы видели, также И. Альтман (указ. соч., параграф 1, «Кремль и Холокост», ч. 3, «Еврейский вопрос» накануне войны»). И о 60-ти тысячах «высланных», у него там же сказано, причём более мягко — не «выслали», а «согласились выпустить».
И здесь именно он ближе к истине, чем Полян, при том, что его утверждение о «депортациях в германскую зону» отказавшихся принять советские паспорта — совершенно ошибочно и логически (не могли бы их принудительно отправить на чужую территорию), и фактически: выслано-то большинство отказавшихся от советского гражданства действительно было, но не к немцам, не на запад, а на восток, в качестве спецпереселенцев. Это общеизвестный факт.
А 60 тысяч «выпущенных» покинули СССР не за то, что те 14 были «впущены» («мы уж этих, так и быть, примем, но избавимся от других»). Может быть, их отбытие и происходило практически «одновременно» с приёмом желавших попасть в СССР, но никаких «за» или «взамен» тут быть не могло! Эвакуации подлежали те, кто сам её желал и кого при этом была обязана (по договору) либо согласна принять вторая сторона. Безотносительно количества. К нашим услугам текст соглашения от 16-го ноября: «обмен» предполагается только в том смысле, что действия сторон будут аналогичны и взаимны, но не в значении «партия за партию»…

Эти 60 тысяч человек сами захотели уйти в германскую зону. И это подробно описывается у Д. Толочко (указ. соч., стр. 72-74). И указывается, что с начала января 1940 большое количество евреев желало зарегистрироваться на выезд в западном направлении (стр. 73). Да, были в числе этих шестидесяти тысяч, увы, и евреи, просившиеся — упрямо, с мольбами, — в германскую зону (там же, стр. 73-74).

Аналогичные данные приводит и Евгений Розенблат («Чуждый элемент»: еврейские беженцы в Западной Белоруссии глазами советской власти», глава «Беженцы в западных областях БССР»):

«Председатель Правительственной комиссии И. Горин в декабре 1939 г. лично побывал в Брест-Литовске и установил, что здесь скопилось около 4,5 тысяч беженцев, которые ждут открытия границы на выезд в Германию».

 Видимо, условия, в которых они оказались в СССР, были и в самом деле очень тяжелы для многих из них, да и вообще ведь не всем людям легко приспособиться к чужому и чуждому им укладу… Именно так.

И абсолютным нонсенсом выглядит то, что пишет Г. Костырченко (Указ. соч., глава 2, «Вызревание официального антисемитизма в СССР», часть 2, «первые признаки госантисемитизма», раздел 2, «Проблема польских евреев»). Правильно указав, что 10-го ноября 1939 была создана правительственная комиссия по вопросам, связанным с беженцами, он продолжает (по ходу дела буду комментировать):

«… Обратной эвакуации» подлежали в первую очередь «социально чуждые» и политически неблагонадежные «элементы», а также престарелые, больные и другие нетрудоспособные беженцы.

(Ни единого документа о подобном нет! И чисто логически: как же это могли бы этих «престарелых, больных и других нетрудоспособных» «обратно эвакуировать»? Такое и планировать было бы, помимо нравственного аспекта, ещё и просто глупо, ибо немцы в жизни такой контингент не приняли бы! — А. М.)

Тем же, чья биография не содержала компрометирующих данных и кто был пригоден к труду, была предложена альтернатива: либо «добровольная» вербовка на тяжелые работы на севере и востоке страны и получение советского паспорта, либо принудительная депортация за советско-германскую границу.

 (Во-первых, «принудительная депортация» хотя бы потому не была бы возможно, что ещё и немцев надо было бы тогда «принудить» впустить «депортируемых». Я уже ранее писал об этом. Во-вторых, на «север и восток страны» высылались именно отказавшиеся от советских паспортов — это я тоже отметил, комментируя цитату из Альтмана, и это настолько общеизвестно, что даже ссылки давать незачем. В третьих, опять-таки — ни одного документа ни о чём из вышеописанного — А. М.)
Часть беженцев, в основном молодежь, уступив нажиму властей, отправилась работать в советскую глубинку. Другие же — примерно 25 тыс. человек — категорически отказались от советского гражданства, предложенного бывшим польским гражданам указом президиума Верховного Совета СССР от 29 ноября 1939 г., и потребовали отправить их в демократические страны Запада или Палестину. Вскоре все они были возвращены в германскую зону.
(И очередной раз: где документы об этом? — А. М.)
Третьи, а их было большинство, пытались, избегнув решения их судьбы властями, явочным порядком обосноваться на постоянное жительство в приграничных городах Украины и Белоруссии. Многих из них власти до поры до времени не трогали, так как занимались первое время выявлением, арестами и отправкой в исправительно-трудовые лагеря тех евреев с вновь присоединенных к СССР территорий, кто имел компрометирующее социальное и политическое прошлое»
(«Не трогали, так как занимались… выявлением, арестами и т. д.» — получается, кадров не хватало в ОГПУ и в НКВД, чтобы одновременно и их «тронуть»?.. — А. М.)

Крайне странно, что подобные вещи утверждаются серьёзным специалистом в серьёзном труде.

Рассмотрим документ из ЦХИДК (Центра хранения историко-документальных коллекций). Директиву от 22-го октября 1939 П.К. Сопруненко — начальника Управления по делам военнопленных и интернированных НКВД СССР.
(Интернет-проект «Архив Александра Н. Яковлева», база данных документов, рубрика «Международная политика СССР», док. № 18)
Эта директива — о передаче германским властям тех лиц из числа беженцев, которые, по тем или иным причинам, были репрессированы и находились на тот момент в лагерях. Отправке в немецкую зону, правда, не подлежали, согласно тексту распоряжения, «… офицеры, разведчики, контрразведчики, крупные государственные и военные чиновники, полицейские, жандармы, провокаторы, секретные агенты полиции и дифензивы, активные деятели антисоветских политпартий и организаций, помещики, князья…» Так вот, в тексте документа оговаривается:

«В случаях категорического отказа кого-либо из беженцев (тех, кто по статусу подлежал передаче — А. М.) поехать натерриторию, отошедшую кГермании, сообщить Управлению поделам овоеннопленных вместе сподробными данными оличности ипричинах отказа».

(ЦХИДК. Ф. 1/п. Оп. 1е. Д. 1. Л. 93. Отпуск.)

Получается, что нежелание даже репрессированных (безотносительно степени оправданности репрессивной меры) быть отправленным в Германию — учитывалось.
И, наконец, самое интересное. В базе данных Архива Александра Н. Яковлева, где я нашёл этот документ, к нему имеется следующая сноска:

«Характерно, что беженцы-евреи (sic! Выделено мною — А. М.), происходившие с территории центральной Польши и отказавшиеся выехать на занятые рейхом территории, не отпускались, а отправлялись либо в лагеря Наркомчермета, либо в Ровенский».

(ЦХИДК. Ф. 1/п.  Оп. 01е. Д. 3. Л. 16; Оп. 2е. Д. 1. Л. 299; Оп. 1е. Д. 3. Л. 42).

Именно так. И, значит, вопреки чёрному мифу, евреев немцам не выдавали. Даже репрессированных.
Далее, что касается нетрудоспособных, — вот аутентичный документ из того же самого Интернет-проекта «Архив Александра Н. Яковлева». Рубрика «Депортации бывших польских граждан из аннексированных районов Восточной Польши (февраль-июнь 1940)», «Справка о хозяйственном устройстве беженцев из БССР и УССР» от ноября 1940 года (док. 39 в рубрике, ГАРФ. Ф. Р-9479. Оп. 1. Д. 61. Л. 8—26.).
В пункте «Вопросы хозяйственного устройства», в подпункте «Социальное обеспечение инвалидов» читаем:

«Социальное обеспечение инвалидов — один из наиболее острых бытовых вопросов. Наркомсобес занял вначале линию наотказ в приеме инвалидов-спецпереселенцев в инвалидные дома общей сети, добился постановления СНК РСФСР и выделения средств на организацию инвалидных домов для спецпереселенцев на 1260 человек в Архангельской, Свердловской, Молотовской, Вологодской областях и Коми АССР. Но средства эти полностью не освоены по вине Наркомсобеса и его местных органов, а также органов УНКВД, которые не оказали необходимой помощи в организации этих домов».

Для того, чтобы отмечались эти недочёты в устройстве инвалидов, нужно было в первую очередь наличие этих последних. И они среди беженцев, мы видим, были. Это само по себе показывает, насколько широки были масштабы приёма людей в Российскую Советскую империю. И уж инвалиды-то точно не могли бы «просачиваться» сквозь демаркационные линии и границы…
Нет, они не «просачивались». Людей, просивших убежища, именно пропускали. Пропускали без квот и без взвешивания, кто будет полезен, а кто — болен, стар либо нетрудоспособен и потому будет «обузой». И этих нетрудоспособных к немцам, так или иначе, получается, не высылали.
«Обратная эвакуация» действительно имела место и носила организованный характер. В СССР была организована комиссия по упорядочиванию вопросов, включавших её. Вот правительственное постановление об этом:

Постановление политбюро ЦК ВКП(б) «о беженцах с территории, ныне занятой немцами»

10.11.1939

3 — О беженцах с территории, ныне занятой немцами

Для решения вопросов, связанных с использованием рабочей силы беженцев, а также вопроса об эвакуации части беженцев обратно, образовать комиссию в составе т.т. Берия, Булганина, Шверника и Корниец. Созыв комиссии за т. Берия. Поручить этой комиссии точно учесть количество беженцев и организовать работу по целесообразному использованию части беженцев как рабочей силы, а также рассмотреть вопрос об обратной эвакуации остальной части их. Свои предложения внести на утверждение ЦК.

(РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1016. Л. 3)

Здесь ни полсловечка о тех или иных категориях — политически неблагонадёжных, больных, нетрудоспособных и т. д.
Не указано, по собственному ли желанию беженцев должна совершаться эта обратная эвакуация. Но в свете того, что пишет, с детальными ссылками, Толочко, — о евреях, желавших зарегистрироваться на отправку обратно к немцам, — можно уверенно заключить: да!

Для пущей убедительности приведу длинную (но она того стоит) выдержку, в которой описывается то, что реально происходило (Толочко, указ. соч., стр. 73). Толочко называет имена конкретных свидетелей и даёт ссылку — см. прим. 47, — на работу Е. Розенблата «Поляки и евреи в Западной Белоруссии». Итак:

«Если евреи бегут из страны, где свобода, равенство и счастье, под нож гестапо, то, наверное, нет необходимости добавлять, что в этом раю им было во сто раз хуже, чем у явного врага — немца. Полагаю, что любые объяснения излишни. Хотелось бы привести маленький фактик. Когда во Львов, Владимир и Брест прибыли немецкие комиссии для реализации выезда за Буг, именно массы добровольцев-евреев сотнями и тысячами прославляли Германию и Гитлера. Только представьте себе толпы евреев, кричащих: «Да здравствует Гитлер!« (sic!!! — А. М.)  Другой свидетель… писал: Во время регистрации, по нескольку часов в очереди, я наконец получил карточку на выезд, что тогда воспринималось как счастье. Один немецкий офицер обратился к толпе евреев и спросил: «Евреи, куда вы едете? Вы что не понимаете, что мы вас убьем?» (sic!!! — А. М.) Г. Шухман, зубной техник, замечал: «Началась регистрация беженцев, затем открылась советско-немецкая комиссия, которая должна была выслать всех беженцев в Германию. Часть беженцев уехала, часть осталась и устроила манифестацию, чтобы Красная Армия пропустила их в немецкую зону (sic!!! — А. М.)«

Страшно всё это читать. Но ведь и на тонувшем «Титанике» были люди, которые предпочли не сесть в шлюпки, а остаться, полагая, что огромный корабль, даже утопающий, всё же надёжнее… Сколь бы ни было их жаль, эти люди — евреи, поляки и кто бы среди них ещё ни был, — сами выбрали свою участь, и будет ложью утверждение, что Россия (или «Совдепия») «выдала их на погибель».

Она их не выдавала и не высылала. Другое дело, что и уклад, и менталитет принявшей их страны были — повторю сказанное ранее, — чуждыми для большинства этих людей. И легко понять тех, кто отказывался от советского гражданства, боясь остаться в восточной империи навсегда. Они ещё до принудительных переселений страдали от многих сторон советской реальности — вот и просились некоторые из них назад, под власть Германии, в бытовом плане гораздо более организованной и благополучной, нежели СССР. Но тяжело им было не по злой воли империи. Просто таковы — объективно, — были условия жизни в ней. Не забудем: речь о стране, пережившей двадцатью годами ранее семигодичное «кровопускание», намного более страшное, чем то, которое досталось на долю Германии; о стране, лежавшей не так давно в разрухе… Её жилищно-хозяйственная инфраструктура не тянула на то, чтобы создать более или менее удобные условия сотням тысяч людей из-за рубежа: мы хорошо знаем, что она и своих далеко не всегда была в состоянии ими обеспечить. Толочко (указ. соч., стр. 69), ссылаясь на белорусские источники, отмечает, что поначалу Переселенческое управление СССР оценивало количество беженцев, которых предстоит принять (грубо ориентировочно), числами от полумиллиона с лишним до двух миллионов (!). Но действительность (правда, уже в январе 1940, после того, как были уже всё-таки приняты если не миллионы, то те самые сотни тысяч) привела к пересмотру этих наполеоновских планов: в докладе Молотову от 24-го января 1940 пишется, что можно принять лишь 20 тысяч человек. Страна многократно переоценила свои возможности. Кроме того, и просились в её пределы совсем не «миллионы»: далеко не все евреи, оставшиеся на территориях, контролируемых немцами, были «потенциальными беженцами».

И при чём тут нежелание впускать «именно евреев»? Ведь впустили же восемьдесят пять процентов из тех сорока тысяч… И эти только что упомянутые 20 тысяч — позволю себе предположить, — не те ли самые, в дополнение к которым были впущены чуть позже ещё 14 тысяч? И это были в основном евреи…

И как же можно, в свете этих данных, утверждать, что Россия (или «Совдепия», кому как больше нравится) «закрыла свои границы для евреев»?..

— 4 —

Правда, люди, читавшие материалы на эту тему, могут возразить, что имеется очень тяжёлое свидетельство очевидца происходившего после ноябрьского договора. Дам пространную цитату:

 «Зимой 1939/1940 года вдоль всего течения Буга разыгрывались невообразимые сцены, в которых содержалось едва лишь предчувствие того, что уже неуклонно надвигалось, чтобы погрузить миллионы жителей Польши в пятилетнюю агонию медленной смерти. Немцы не задерживали беглецов, но дубинками и прикладами давали им на дорогу последний показательный урок своей философии «расового мифа»; по ту сторону демаркационной линии в длинных тулупах, буденовских остроконечных шлемах и со штыками наголо стояли стражники «классового мифа», приветствуя скитальцев, бегущих в землю обетованную, спущенными с поводка овчарками (спущенными — зачем?! Спускают, когда гнаться и ловить надо, а не отпугивать… Странная картина — А. М.) или огнем ручных пулеметов. На двухкилометровой нейтральной полосе вдоль Буга в течение декабря, января, февраля и марта — под голым небом, на ветру и морозе, под снегопадом — располагались обозом толпы бедолаг, укрытых перинами и красными одеялами, жгущих по ночам костры либо стучащихся в крестьянские хаты с просьбой о помощи и убежище. На дворах устраивались небольшие ярмарки: за еду и помощь в переправе через Буг платили одеждой, драгоценностями и долларами. Любая пограничная халупа превратилась в притон контрабандистов; местное население молниеносно богатело и праздновало свое неожиданное торжество. Иногда нельзя было протиснуться среди теней, сновавших под окнами, заглядывавших внутрь и стучавших в оконный переплет, — потом они уходили, съежившись и словно отжав из себя надежду, к своим семейным кострам. Большинство возвращалось обратно, под немецкую оккупацию, где в течение нескольких следующих лет они почти все без остатка погибли в крематориях Освенцима, Майданека, Бельзена и Бухенвальда; часть, однако, не сдавалась и упорно ждала удобного момента. Иногда ночью от бесформенной массы людской толпы отрывалась какая-нибудь тень, пробегала заснеженным полем несколько сот метров и, пойманная в луч прожектора с советской стороны, лицом в снег падала под пулеметной очередью. В толпе раздавались душераздирающие крики, смешанные с судорожными рыданиями, десятки рук возносились вместе с узкими языками костров к небу, словно гневно ему угрожая, после чего все вновь замирало в неподвижности и немом выжидании. В течение этих нескольких месяцев сквозь щели в демаркационной линии всё-таки удалось протиснуться большому числу беженцев…»

(Г. И. Герлинг-Грудзинский, «Иной мир. Советские записки». Лондон, Overseas Publications Interchange 1989, стр. 178-179)

Фрагменты этой цитаты приводят и Костырченко («Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм», гл. 2, «Вызревание официального антисемитизма в СССР», ч. 2, раздел 2, «Проблема польских евреев»), и Толочко (указ. соч., стр. 70). И «стрельба советских пограничников по беженцам», о которой пишет В. В. Энгель (указ. соч., тема 16), восходит, надо полагать, в том числе к этому так называемому «свидетельству».

Почему «так называемому»? Потому что и Костырченко, и Толочко, называя это свидетельством очевидца, — ошибаются!

Очевидцем подобных сцен польский писатель (еврей по происхождению) Густав Герлинг-Грудзинский, при всём сочувствии к нему (он был безвинно репрессирован в СССР), не мог быть физически. Ибо он, будучи родом из города Кельце, который находился в немецкой зоне, уже в октябре 1939 года перешёл в советскую — во Львов. Он был послан туда польской организацией, в которой состоял («Польское народное независимое действие»). Потом — переехал в Гродно, в марте 1940 был арестован (за попытку перейти литовскую границу) и отбыл два года заключения… Действие его книги начинается в Витебске, летом 1940-го, когда Герлинг-Грудзинский уже был под арестом. Оттуда он попал — через пересыльные тюрьмы в Ленинграде и Вологде, — в лагерь в Архангельской области, но в начале 1942-го был освобождён в рамках амнистии репрессированных польских граждан. Он физически не мог видеть того, что происходило на Буге зимой 1939-1949, — мог только воображать, что там делалось. Или слышать чьи-то рассказы, но мы не знаем — чьи, и сам он этого не указал… И считать этот текст настоящим, аутентичным свидетельством не приходится.

Герлинг-Грудзинский изображает быт советских мест заключения. Пишет он экзальтированно, но в его ситуации что может быть естественнее?.. Он — один из множества описавших лагеря и тюрьмы сталинских времён (здесь он — безусловно свидетель, очевидец). Ценно же его описание, помимо прочего, и тем, что очень талантливо. Да, конечно, были порочные и жестокие стороны в советской системе, и страшно, что страдали ни в чём не повинные люди. Но по разбираемому нами вопросу о еврейских беженцах из западной Польши эта красочная выдержка из его книги не может прояснить ничего.

И, напротив, то, что я процитирую сейчас, вполне может быть настоящим свидетельством очевидца. Это написано человеком, находившимся с 10-го декабря 1940 года в Аушвице-Биркенау, который поначалу был «рабочим лагерем», и погиб там же — в Освенциме, 26-го ноября 1944. Он, будучи узником, вёл дневник, и впоследствии была найдена спрятанная им перед смертью рукопись. Имя его — Лейб Лангфус. Его дневник опубликован Павлом Поляном, и в первой главе предисловия Полян даёт биографические данные о нём.
Вот что писал Лейб Лангфус о происходившем в 1940-начале 1941-го:

«Это был лагерь в Белжеце, совсем рядом с русской границей, где ужас садизма превзошел Аушвиц.
Например, бывало, ежедневно брали евреев копать узкую, глубокую могилу и сталкивали их вниз — одного человека на могилу. После этого принуждали каждого хефтлинга (заключённого — А. М.)оправляться внутрь могилы на голову жертвы. Тот, кто не хотел этого делать, получал 25 ударов палкой. Так на него испражнялись в течение всего дня до тех пор, пока он не задохнется от вони.
Русские пограничники по другую сторону границы умоляли евреев использовать каждый возможный момент и перебегать на другую сторону колючей проволоки к русским (sic! — А. М.). Интересно, что того, кто делал так в момент, когда эсэсовцы видели, они не имели права подстрелить, потому что пуля упала бы по ту сторону границы. Тогда немцы-СС вставали как можно ближе к колючей проволоке и стреляли вдоль нее в еще торчащую руку или ногу, пока человек лезет. Если же русская стража протестовала, эсэсовцы кричали вдогонку: «Нога… или рука еще на нашей территории!»

Работа тогда состояла в том, чтобы выкопать длинный, глубокий, прямой ров в качестве линии границы…».

(Лейб Лангфус, «В содрогании от злодейства». Члены зондеркоммандо и их рукописи. Публикация Павла Поляна, перевод с идиш Дины Терлецкой, комментарии Павла Поляна и Дины Терлецкой. «Новый мир», 2012, № 5. Ч. 2, «Садизм! 1940-1941 гг.»)

Слово «зондеркоммандо» носит в нашем восприятии зловещий смысловой оттенок — так назывались, в частности, расстрельные карательные отряды. Но в более широком смысле это означает — «отряд особого назначения», в данном же случае — «рабочий отряд», состоявший из будущих жертв концлагеря. Это поясняет Полян в самом начале своего предисловия.
У меня нет сведений о том, побывал ли сам Лейб Лангфус в Белжеце на упомянутых им приграничных работах. Но даже если и нет, даже если он писал по словам неких людей (тоже, как Герлинг-Грудзинский, не называя их), — даже и тогда он был всё-таки по ту же немецкую сторону, что и рассказчики, а не в советской Белоруссии и не в Ленинграде; и он называет конкретное место и конкретные обстоятельства… Поэтому его рассказ более «осязаем», и эти пограничники, зовущие заключённых-евреев перебегать, намного более правдоподобны, чем те, с пулемётами и «овчарками»…
Вообще то, что на советско-германской границе постреливали иногда, подтверждается и другими источниками. У советских погранвойск были, в частности, инциденты с немецкими. Это отразилось в дипломатическом документе. Вот фрагмент беседы Молотова с германским послом Ф. Шуленбургом (5-го марта 1940): 

«Ввиду того что случаи обстрела советскими пограничниками лиц, принадлежащих к составу германской пограничной охраны (sic! — А. М.), не прекращаются, на границе создается нервозная обстановка. Германская погранохрана не реагировала на такого рода действия, однако за последнее время пограничные германские органы все настоятельнее указывают на необходимость самозащиты.
Германское правительство просит правительство СССР принять необходимые меры к прекращению пограничных инцидентов и ускорить ответ на сделанные предложения Германского правительства относительно предварительного урегулирования пограничных инцидентов.
На вопрос тов. Молотова, отмечены ли жертвы в результате стрельбы советских пограничников, Шуленбург ответил, что жертв не было. Тогда тов. Молотов в шутливом тоне замечает, что он сомневается в наличии фактов стрельбы с советской стороны, так как наши красноармейцы неплохо умеют стрелять…
Шуленбург уверяет, что он имеет достоверные источники информации, и потому это сообщение соответствует действительности».

(ДВП, том 23, кн. 1, док. № 67, пункт 3)

Итак, действительно бывала в тех местах стрельба, и мы видим, что вовсе не обязательно по беженцам — еврейским, польским, каким бы то ни было. Но людям, желавшим пересечь границу, находившимся неподалёку и слышавшим эти выстрелы — было впору испугаться, подумав, что стреляют по таким же беженцам… Отсюда, вполне возможно, и взялись некие рассказы, услышанные и переданные Герлингом-Грудзинским.
И всё же есть одно конкретное упоминание стрельбы по беженцам с советской стороны:

«Сотрудник Главного немецкого штаба по эвакуации в Луцке Брюкнер приводит в своем дневнике (правда, в пересказе) такой случай. В начале декабря 1939 года на пограничный переход у моста через Буг возле местечка Сокол прибыл состав с евреями из генерал-губернаторства. Советские пограничники не пропустили их, а когда те стали все равно прорываться через заслон, то открыли по ним огонь. Когда евреи развернулись и пошли в германскую сторону, то и оттуда их встретили выстрелы. Несколько человек прыгнули в Буг и поплыли на советский берег, один человек утонул. И только через час, после консультаций с высшими начальниками, эту группу пропустили в СССР (sic! — А. М.). Один из советских офицеров так прокомментировал эту сцену: “Значит, немцы в Германию, в Россию русские, а евреи — в Буг?”»

(П. М. Полян, «Недостающее звено в предыстории Холокоста», гл. 3, «Из совместной перспективы отправителя и адресата»)

Мне пока не удалось найти текст дневника этого Брюкнера, и я вообще не уверен, что имеется перевод с немецкого; поэтому я вновь дал выдержку из материалов, собранных Павлом Поляном: у него можно найти немало фактов, детально и добросовестно изложенных, при довольно предвзятом, к сожалению, характере интерпретирования этих данных.

Как бы то ни было, то, что утонул человек, — крайне трагично. Фраза этого офицера — омерзительна; возможно, он был антисемитом… То, что стреляли, — очень плохо; но стрельба эта была всё-таки, отметим, по людям, которые пытались прорваться через государственную границу!..

Самый же ключевой вопрос здесь — что отражает позицию страны? Или той национальной сущности, которая является субъектом государственности? Так вот, что же отражает её позицию — выстрелы отдельных солдат, возможно, растерянных, не знавших, что делать (люди прорываются… пропустим — нас ещё возьмут и расстреляют…)? Или циничное высказывание некоего офицера? Или — всё-таки, — решение тех самых «высших начальников», людей компетентных и облечённых властью? Вопрос, думается мне, более чем риторический…

И ещё любопытная деталь: прибыл «состав с евреями»! Это означает — была, скорее всего, некая накатанная практика пропускания, иначе целыми составами людей бы не присылали, немцы — не такой народ, чтобы суетиться понапрасну… Просто, значит, в отдельном случае что-то пробуксовало…

И заметим к тому же: Брюкнер пишет, что пропустили этих людей «только через час». Только! Получается, что тут произошла досадная проволочка, неувязка, некий сбой вообще-то планомерного процесса.
И то, что это именно так, подтверждается ещё одним немецким документом. Цитирую по замечательной подборке материалов: Ю. Г. Фельштинский, «Оглашению подлежит». СССР-ГЕРМАНИЯ. 1939-1941. Документы и материалы о советско-германских отношениях с апреля 1939 г. по июль 1941 г. Часть 3, «Союз». Док. № 16:

Меморандум статс-секретаря Вейцзекера

Берлин, 5 декабря 1939 г.

Статс-секретарь

№ 949

 Генерал-полковник Кейтель сообщил мне сегодня по телефону следующее:
Недавно на границе России и Генерал-Губернаторства (т. е. СССР и западнопольских территорий — А. М.) снова произошли пререкания, в которых участвовала и армия. Выдворение евреев на русскую территорию проходило не так гладко, как, вероятно, ожидалось. На деле практика была, например, такой: в тихом месте в лесу тысяча евреев была выдворена за русскую границу; в 15 километрах [от этого места] они снова вернулись к границе вместе с русским офицером, который пытался заставить немецкого [офицера] принять их обратно. Поскольку этот случай имеет отношение к внешней политике, ОКВ (Германский генштаб — А. М.) не в состоянии издать относительно него директиву по Генерал-Губернаторству. Морской капитан Бюркнер свяжется с дежурным офицером Министерства иностранных дел. Генерал-полковник Кейтель просил меня посодействовать благоприятному исходу этого разговора.

Вейцзекер

Вильгельм Кейтель — с 1938 г. начальник штаба Вермахта. Он был приговорён Нюрнбергским трибуналом к смертной казни и повешен в 1946 году. Эрнст фон Вайцзеккер (так правильно) с 1938 г. служил статс-секретарём Министерства иностранных дел, с 1942 г. состоял в штабе Гиммлера; получил семилетний срок, был амнистирован в 1950 и через год после этого умер. Капитан первого ранга Леопольд Бюркнер (не путать с Брюкнером, чей дневник процитирован выше) — второе лицо в абвере, заместитель адмирала Канариса; в 1945-ом попал в плен к западным союзникам, но через два года был освобождён.
Как бы то ни было, это сообщение Кейтеля однозначно свидетельствует о том, что Российская Советская империя продолжала принимать еврейских беженцев и после ноябрьского соглашения. Оба документа относятся, мы видим, к декабрю 1939 года. И это была именно накатанная практика — ибо иначе не было бы у Кейтеля оснований жаловаться, что процесс протекает «не так гладко, как, вероятно, ожидалось». С некоторыми, то бишь, шероховатостями… Некий советский офицер, допустим, не был уверен, что не получит взыскания, пропустив эту тысячу человек: то ли потому, что сразу чересчур много, то ли… может, новичком он был… Но немцы, судя и по этой отписке тоже, имели, значит, основания ожидать, что вторая сторона будет принимать евреев без особых возражений!
Полян об этом документе не упомянул — возможно, не зная о нём.

Должны ли мы в данном случае верить показаниям нацистов — Кейтеля и Брюкнера, — больше, чем написанному в книге Герлинга-Грудзинского? Безусловно должны. Ибо эти нацисты были неизмеримо более, чем он, в курсе событий.

Значит, и этих «нелегалов» ОБЫЧНО всё-таки пускали.

При этом, конечно, нельзя сказать, что со стороны СССР совсем не было противодействия притоку беженцев. В известной мере оно, конечно, имело место. Толочко (указ. соч., стр. 70-72) отмечает случаи обращений советских официальных лиц к германским (в том числе — Молотова и заместителя наркома иностранных дел В. П. Потёмкина к послу Германии Ф. Шуленбургу) с просьбой о прекращении происходящих то и дело перебросок через границу групп беженцев-евреев (при том, что немецкие власти в таких перебросках были заинтересованы). Дам выдержку из протокола беседы Молотова с Шуленбургом от 25-го января 1940:

 «На вновь образованной советско-германской границе часто происходят пограничные инциденты, которые имеют место, по мнению Шуленбурга, в результате «нервничанья», проявляемого советскими пограничными властями. Шуленбург просит дать указания пограничным властям о принятии мер по предупреждению этих инцидентов. На вопрос тов. Молотова, где именно имели место пограничные инциденты, Шуленбург не дал конкретного ответа, но сказал, что о таких фактах сообщалось тов. Потемкину.
Тов. Молотов заявил послу, что если это имеет место, то это, конечно, нежелательно и будут приняты соответствующие меры, однако он не слышал об этих инцидентах, но слышал о другом — о неоднократной насильственной переброске с германской стороны на территорию СССР человек по 200 австрийских евреев.
На это Шуленбург ответил, что факты переброски евреев действительно имели место, но что по его представлению германским властям даны указания не допускать подобного».

(ДВП, том 23, кн. 1, док. № 26, пункт 4)

Упомянутые переброски могли быть «насильственными» только по отношению к самим этим австрийским евреям: советские пограничные власти, в конце концов, не были подчинены немцам, их никто не мог заставить открыть рубежи…
В этих случаях речь не о беженцах, а о принудительно высылаемых. Может показаться странным, что выдворялись в этих случаях именно австрийские евреи, а не западнопольские, которых оставалось ещё достаточно. Но, если вдуматься, всё логично. Немцам было куда важнее очистить от евреев (привести в состояние «юденфрай») «собственно арийские» земли, чем генерал-губернаторство на оккупированной ими территории Польши.
Ну, а сами эти люди, от которых немцы хотели избавиться? Насколько они сами хотели оказаться в далёких и непонятных им краях, на Украине, в Белоруссии или в России, среди совершенно чужеязычных и чужекультурных им людей? Нет, едва ли они в большинстве своём могли желать этого. Им приспособиться к советским житейским реалиям было бы ещё тяжелее, чем уроженцам западной Польши…

И не естественно ли было в этой ситуации то, что советские инстанции проявляли настороженность? В страну пытаются переместить людей, не имеющих к ней даже отдалённого отношения и не желающих в ней находиться… Что, спрашивается, с ними делать? «Почему именно к нам?.. Почему немцы не ищут других путей?..» И ведь нигде не сказано о категорическом отказе принимать этих «перебрасываемых»; а «нервничать» причины — кто тут не согласится, — были.

Но если австрийские евреи вряд ли сами стремились в СССР, то и в западной Польше потенциальных беженцев к 1940 году оставалось, наверное, не так уж и много. Так мне думается в свете (или, скорее, во тьме) того, что, приводя имена свидетелей, писал Толочко о тех, кто, решившись было бежать в СССР осенью 1939-го и уже находясь там, просился назад к немцам. И к тому же самому заключению приводит довольно простая социологическая закономерность. Почему я выделил чуть выше слово «решившись»? Да потому, что далеко не все способны в принципе предпочесть некую перемену, тем более рывок в чужую страну, тихому и покорному сидению на месте в надежде, что это «всё же менее опасно». Инициативных и решительных людей в любом обществе — меньшинство. И из еврейского населения западной Польши почти все такие люди — почти все, кто менее других боялся перемены и необходимости адаптироваться к иной жизни, — уже были, наверное, в Союзе к концу осени 1939-го. И даже из них — некоторые пожелали вернуться… Из оставшихся же той осенью в немецкой зоне — в массе своей менее сильных и предприимчивых, — многие ли из них стремились на восток? Вряд ли. Очень может быть, что те 40000, из которых были впущены 34000, — одна из последних больших групп желавших этого. Плюс, конечно, некоторое количество пытавшихся зимой 1939-1940 переходить границу нелегально. Но их-то — людей решительных до отчаянности, — уж точно не могло быть много, и если они не бежали раньше, то можно предположить, что по личным обстоятельствам: кому-то больных родителей, скажем, нельзя было оставить… или была девушка, и не хотела она уходить — а потом расстались, и у каждого свой путь… да мало ли что ещё может быть…

Таким образом, получается, что почти всех евреев, которых Россия в принципе имела возможность принять (в смысле — тех, кто стремился оказаться на землях, подвластных ей), — она приняла.

И в свете всех имеющихся у нас показаний и здравой логики можно уверенно утверждать: множество еврейских беженцев было в 1939-40 гг. без барьеров и квот принято и спасено Россией — как бы она к евреям ни относилась. Именно ею, ибо именно эта национальная сущность была субъектом советской государственности. Наш «счёт» с нею неоднозначен. Имеются две чаши весов. Надо отметить, что на чаше добра — не только эти беженцы, там есть и другое; но об этом я и напишу в другом месте.

— 5 —

А здесь приведу напоследок ещё один момент. Тенденция тем или иным способом приписать России если уж не активную, так хоть пассивную виновность в Холокосте побуждает некоторых исследователей делать глобальные выводы из точечных крупиц информации.

К сему — сначала ещё одна цитата из Альтмана (указ. соч., там же):

«Начальник Переселенческого управления при СНК СССР Е.М.Чекменева 9 февраля 1940 г. информировала В.М. Молотова об отказе принять еврейских беженцев. Решение мотивировалось сугубо формальными обстоятельствами: евреи не входят в число народов и этнических групп, подлежащих «эвакуации»».

Ну, во-первых, не было никакой «Чекменёвой», а был Чекменёв Евгений Михайлович, назначенный на вышеупомянутую должность постановлением СНК СССР № 991 (от 04.07.1939). Во-вторых, этот Чекменёв не мог «информировать» Молотова ни об «отказе», ни о «согласии», поскольку полномочий принимать решения на таком уровне не имел.

Вот текст записки Чекменёва Молотову (П. М. Полян, статья «Недостающее звено в предыстории Холокоста», введение):

«Переселенческим управлением при СНК СССР получены два письма от Берлинского и Венского переселенческих бюро по вопросу организации переселения еврейского населения из Германии в СССР — конкретно в Биробиджан и Западную Украину.
По соглашению Правительства СССР с Германией об эвакуации населения, на территорию СССР, эвакуируются лишь украинцы, белорусы, русины и русские.
Считаем, что предложения указанных переселенческих бюро не могут быть приняты.
Прошу указаний.
Приложение: на 6-ти листах».

Полян признаёт (указ. соч., введение):

«К сожалению, ни “Приложения на 6-ти листах” (а это, скорее всего, оригиналы писем из Германии вместе с их переводами), ни других примыкающих материалов — ни в российских, ни в немецких архивах — обнаружить пока не удалось».

Я тоже думаю, что в приложениях должны были быть именно немецкие документы в оригинале и в переводе. Странно, что их нет. Если их изъяли, то — кто и зачем? И тогда почему не изъяли уж заодно и сам листок с этой отпиской?..
Далее, что это за формулировка? Что за «еврейское население» собирались немцы отправить в СССР, и из каких именно районов того, что тогда называлось «Германией»? Из самого фатерланда или из оккупированных зон? В каком количестве?

И почему больше ни одной бумажки об этом нигде нет? Прежде чем обращаться к Чекменёву, немецкие чины должны были бы многое согласовать между собой; ну, и где же их переписка? И где, наконец, резолюция Молотова или Сталина по прочтении процитированного документа? Ни на один из этих вопросов ответа нет. Более чем странно. Мне лично само это письмо Чекменёва, в свете указанных странностей, внушает серьёзные подозрения на предмет подлинности.
И даже если действительно были получены Чекменёвым эти письма, то от чьего имени? Полян предполагает, они были подписаны директорами обоих переселенческих бюро; а в Берлине директором был Адольф Эйхман… Но уж если бы так, то почему, пойманный израильским спецназом, находясь под судом, он не упомянул об этом «плане переселения» (ни слова ни о чём подобном в протоколах допросов)? А упомянуть было бы ему очень кстати: ещё один — наряду с «планом Мадагаскар», — аргумент в пользу того, что предполагалось высылать, но не уничтожать.
Но в любом случае, вывод, который делает Полян — при всей добросовестности его отношения к документам, — вызывает крайнее недоумение. В заключительной главе статьи («Из совместной перспективы отправителя и адресата») он утверждает:

«… как бы то ни было, в начале 1940 года во власти немцев оказалось весьма многочисленное еврейское население — до 350-400 тысяч человек в самом рейхе (включая сюда и австрийских евреев, и евреев Чехии и Моравии) плюс более чем 1,8 миллиона в генерал-губернаторстве, на бывших польских территориях. Именно о них, в сущности, и говорится в письме товарищу Чекменеву. Избавиться от них было и психопатической мечтой, и политической целью Гитлера».

И далее уверенно постулируется факт «отказа» Кремля принять предложенных немцами евреев и пишется:

«…отказ СССР от столь лестного предложения Германии был запрограммирован. Приведенные Чекменевым сугубо формальные соображения, в сущности, смехотворны и даже немного лукавы (никаких русинов в тексте соглашения нет).

(Здесь П. М. Полян ошибается: русинов нет в тексте протокола от 28-го сентября, в ноябрьском же соглашении они — и русские, — добавлены к украинцам и белорусам. См. процитированное мною в начале второй главы настоящей работы — по статье Дмитрия Толочко «Проблема беженцев из Польши в советско-германских отношениях (сентябрь 1939 — июнь 1940 гг.)». Журнал российских и восточноевропейских исторических исследований, № 1(4), 2012 г., стр. 68 — А. М.)

Ничто не привязывало и к уже действующим соглашениям — при обоюдном желании можно было легко заключить новый договор. Истинные мотивы отказа лежали, скорее, в другом — в патологической шпиономании сталинского режима, в подозрительно-недоверчивом отношении к классово-буржуазной еврейской массе из капиталистических стран, а также в колоссальных масштабах предложенной Берлином иммиграции».

Иными словами — уверенно утверждается, что Российской Советской империи было предложено принять приблизительно два миллиона евреев, что она отказалась сделать это и что она, таким образом, косвенно виновна в их гибели!
И это при том, что нигде, никем, ни в одной бумажке ничто подобное не сказано. Начать с того, что не названа — повторяю уже сказанное, — численность тех, кого Гитлер (даже допуская, что такая идея была и что он лично о ней знал) якобы «психопатически мечтал» и «политически целил» выставить именно в Союз. В предыдущей главе мы уже говорили о том, что поток беженцев, т. е. тех, кто хотел переселиться, кто активно пробивал себе путь в СССР, никакими «миллионами» исчисляться не мог и, вероятно, практически иссяк если не к зиме, то к весне 1940-го. А если — далее, — предположить, что в Германии планировали передавать советской стороне эти «миллионы» насильно, — тогда тем более дико, что нет об этом ни на йоту документации. Ибо уж тогда-то немцам требовалась бы железная (на уровне личной подписи Сталина) гарантия советских властей, что эти люди будут ими приняты. Чтобы иметь уверенность, что колоссальная операция, в ходе которой придётся гнать на восток сотни эшелонов и в которой будут участвовать тысячи военных и чиновников, не будет затеяна попусту… И требовалась бы тщательная письменная отработка дипломатических мер, с помощью которых предполагалось бы этой сталинской подписью заручиться. А между тем — ни одной немецкой бумажонки на данную тему не найдено!..
И какой «отказ Кремля», откуда это взято? Ведь и об этом ни одного документа нет!
На основании всех этих соображений мы можем логически непреложно заключить: подлинна или нет записка Чекменёва Молотову, — вопрос об этом «переселении евреев» вообще не обсуждался на сколько-нибудь серьёзном уровне. И постулируемый «отказ» — выращенный из призрачной мухи мифический слон.

— 6 —

Итак, все сколько-нибудь серьёзные показания и логические соображения свидетельствуют о том, что Российская Советская империя приняла если не всех, то почти всех еврейских беженцев из западной Польши — и спасла тем самым великое множество еврейских жизней. Даже учитывая гибель (во время немецкой оккупации) большей части тех, кто, получив советский паспорт, не был выслан в восточные районы страны, — сотни тысяч остались живы благодаря тому, что в 1939-1940 годах рубежи СССР открылись для них. Спасение есть спасение, даже если условия их проживания там, где они оказались, были непривычны и тяжелы.
И попробуем всё же непредвзято рассмотреть вопрос об этих административных высылках с социально-нравственной точки зрения. И у Альтмана («Холокост и еврейское сопротивление на оккупированной территории СССР, гл. 7, «Власть, общество и Холокост», параграф 1, «Кремль и Холокост», ч. 3, «Еврейский вопрос» накануне войны»), и у Поляна («Недостающее звено в предыстории Холокоста», гл. 3, «Из совместной перспективы отправителя и адресата») имеются слова о том, что назад в немецкую зону уходили (как мы убедились, по своему выбору) «не принявшие советизацию». «Советизация» в этом контексте подаётся в качестве чего-то негативного и неоправданно навязываемого.
Но — насколько неоправданно? Ведь, в конце концов, эти люди ранее просились и были приняты именно в Советский Союз — каков бы он ни был? И почему же, если так, впустившая их страна не должна была ожидать и в известной мере требовать от них этой самой «советизации» — иными словами, принятия условий и правил данного общества, интеграции в рамках данной системы? Это ожидается и требуется от любых иммигрантов.
И могла ли власть считать «благонадёжными» в социальном и политическом смысле тех беженцев, которые «советизироваться» — начиная с паспортной регистрации, — отказывались?
Евгений Розенблат («Чуждый элемент»: еврейские беженцы в Западной Белоруссии глазами советской власти») очень тщательно анализирует динамику отношений между властями и беженцами в Белоруссии. Он пишет (во вступительной главе) о том, что на заседании Бюро ЦК КП(б)Б 14-го октября 1939:

 «…была сформулирована концепция, стратегически решившая судьбу беженцев, о распределении 20 тысяч беженцев (рабочих, крестьян и интеллигенции) на торфоразработки, строительство, вырубку лесов и предприятия. В этом состоял один из главных просчётов: советская номенклатура была уверена, что беженцы, оказавшиеся в бедственном положении, добровольно будут согласны на любые предлагаемые условия труда и быта».

Но этот принудительный проект может казаться «драконовским» только если не учитывать того, что пишется в той же работе Розенблата несколькими строками выше. На этом самом заседании:

 «…прозвучало, что беженцы не имеют крыши над головой, работы, средств к существованию и нуждаются в немедленной помощи».

Да, конечно, уже тогда возникла идея командно-административного расселения и трудоиспользования; но таким образом предполагали хоть минимально пристроить людей в плане жилья и работы. Им — пусть плохо, неумело, — пытались помочь. Далее, в той же вступительной главе, пишется о том, что 23000 человек были намечены к размещению в пяти областях Белоруссии и что продумывались возможности трудоустройства беженцев — включая приём части из них в колхозы. При этом профессиональные навыки подавляющего большинства из них не соответствовали той работе, которую государство на тот момент могло им предоставить. Некоторые из собиравшихся остаться в СССР завербовались добровольно на работу в дальних областях (в том числе на Урале и в Сибири), но часть их — видимо, не сумев там адаптироваться, — вернулась назад.
В последней главе статьи («Приговор — чуждый элемент») вырисовывается неприглядная картина неустроенности большой массы беженцев: множество бездомных, пребывающих в антисанитарных условиях, шатающихся, определённое количество занимающихся, не от хорошей жизни, спекуляцией. Пишется о конфликтах между беженцами и властями по вопросам трудоустройства: многие, что вполне понятно, не хотели идти на тяжёлую неквалифицированную работу, тем более люди, имевшие ту или иную специальность… Значительное число беженцев подало документы на выезд обратно в немецкую зону (в Гродно, например, 841 из 3012, то есть больше четверти). И не стоит винить в сложившейся ситуации ни самих беженцев, ни власть, которая не сумела справиться с таким наплывом людей.
Но всё это вместе взятое привело к тому, что те из беженцев, кто отказался от предлагаемой работы и от паспортизации, и тем более пожелавшие вернуться к немцам, но не принятые ими, — стали восприниматься в качестве «чуждого элемента». Ввиду этого и было решено, что командно-административное расселение и приписка в столь же директивном порядке к тем или иным отраслям хозяйства — единственное, что позволит одновременно и распределить этих людей по неким постоянным местам пребывания, и дать им работу, и рассредоточить по стране этот инокультурный, иносистемный элемент — потенциальный источник нежелательных влияний и беспорядка в глазах властей.
Именно «беспаспортность» и общая неустроенность этой части беженцев (и предполагаемая нелояльность тех, кто выразил желание вернуться на территории, контролируемые немцами) — причины того, что было предложено «…разрешить вопрос о вывозе беженцев в другие области СССР» (Е. Розенблат, указ. соч., гл. «Беженцы в западных областях БССР»).
И с февраля по июнь 1940 года были осуществлены эти общеизвестные административные высылки беженцев в различные, в основном малонаселённые области РСФСР. Это был, конечно же, далеко не единственный контингент высылаемых (или депортируемых) в самые разные годы… Мы рассмотрели здесь причины того, что эта мера была применена в том числе и по отношению к значительной части еврейских беженцев.
Республика не в состоянии была эффективно абсорбировать десятки тысяч беженцев — тем более, что в западной её части, только что присоединённой, и сама власть ещё не успела устояться и оформиться. Поскольку Белоруссия (и Украина где ситуация была, надо полагать, та же самая) не были отдельными государствами, можно справедливо сказать, что Империя в целом плохо справлялась с абсорбцией огромного количества принятых ею людей. Да, конечно, не была она страной образцового изобилия и благоустройства, и хватало в её пределах шпиономании, подозрительности и волокиты… Такова была её реальность, таковы были возможности. Но представим себе, в духе «альтернативной истории», что ещё два с лишним миллиона евреев, о которых пишет Павел Полян, были бы — и, допустим, по собственному желанию, и в рамках некоего согласованного между СССР и Рейхом гипотетического «плана переселения», — приняты ею… Тогда она, в глазах предвзято мыслящих историков, оказалась бы виновной в том, что очень многие из этих людей, вероятно, бедствовали бы…
«Проблема беженцев» в СССР, конечно, была. Не было её в тех странах, которые или не принимали еврейских беженцев вообще, или впускали по минимуму — и только тех, с кем проблем быть не должно. Там мы, разумеется, не найдём ни в одном архиве ни полсловечка о плохо организованных инвалидных домах для спецпереселенцев…
Если вернуться к административной высылке беженцев, мера эта выглядит достаточно суровой, но речь — повторю и подчеркну, — о людях, не пожелавших «легализоваться» в стране. Большинство из которых постоянной крыши над головой не имело. Часть которых к тому же безуспешно просилась назад в германскую зону и находилась в СССР теперь уже вопреки своему желанию (а с ними что было делать…  выгнать под немецкие пули?) И что должна была в этих обстоятельствах предпринять власть? Можно было бы даже взять и поставить риторический вопрос: как бы поступило в аналогичной ситуации государство более, скажем так, «демократическое» (вопрос тем более риторический, что все «демократии» вместе взятые такого количества еврейских беженцев не приняли)?.. Не было ли со стороны власти естественным, стремясь держать этих людей под усиленным контролем, куда-то их «водворить»?
Насколько же всё-таки тяжела была участь этих высланных?
Посмотрим несколько документов (Интернет-проект «Архив Александра Н. Яковлева», «Депортации бывших польских граждан из аннексированных районов Восточной Польши (февраль-июнь 1940)»).
Вот инструкция Берии от 2-го марта 1940 года о выселении (док. 21 в указанной рубрике). Во втором абзаце 1-го пункта значится:

 «Выселение беженцев, изъявивших желание выехать на территорию бывшей Польши, ныне занятую немцами, и не принятых германских правительством, и проституток»

(sic! Что делать, не я придумал объединить эти две категории — А. М.). Недвижимость (пункт 2) конфисковывалась (правда, если подумать, что за недвижимость могла быть у беженцев?..), личного имущества можно было брать с собой до 100 кг. на члена семьи. Высылку предписывалось производить

(пункт 3) «…эшелонами в составе 55 вагонов каждый, оборудованных для людских перевозок (в том числе один классный вагон для охраны, один оборудованный санизолятор и вагон-лавка). В каждом вагоне помещается 30 человек взрослых и детей с их вещами. Для громоздких вещей на каждый эшелон выделяется по 4 товарных вагона». Пункт 5: «Наркомздрав СССР обеспечивает эшелоны медсоставом из расчета на каждый эшелон 1 врач, 1 медфельдшер и 2 медсестры с соответствующими медикаментами».Пункт 7: «В пути следования по железной дороге выселяемые получают бесплатно один раз в сутки горячую пищу и 600 грамм хлеба на человека».

(ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп. 1в. Д. 513. Л. 125—128)

Условия перевозки, мы видим, не комфортные, но — учитывая массовость этих переселений, — вполне человеческие.
Есть спецсообщение (от 19 августа 1940) заместителя наркома внутренних дел Чернышёва — Берии (док. 36 в рубрике) о волнениях среди беженцев-спецпереселенцев, распределённых на работу в качестве вольнонаёмных в Томасинлаге (Томско-Асинский ИТЛ). И заключение таково: «Вследствие того, что Томасинлаг не справляется с освоением беженцев в количестве 5825 семей, дано указание о переброске беженцев из Томасинлага в Свердловскую обл. — 1200 семей для работы в предприятиях Наркомстроя и в Новосибирскую обл. — 1000 семей для работы в предприятиях Кузбасса».
(ГАРФ. Ф. Р-9479. Оп. 1. Д. 57. Л. 64—65.)
А вот (док. 37 в рубрике) докладная записка Берии — Сталину. В ней видим следующее (дам, для пользы дела, длинную цитату):

«Трудовое использование их организовано, главным образом, в предприятиях лесной промышленности и цветной металлургии на основе договоров, заключенных НКВД с Наркомлесом и Наркомцветметом.

В составе беженцев имеется 15 тыс. чел. специалистов и ремесленников, в том числе 3 тыс. — с высшим образованием. Часть специалистов и ремесленников в количестве до 5 тыс. чел. используется по специальности в предприятиях по месту расположения спецпоселков. Остальные 10 тыс. чел. используются на основных работах в лесу и по добыче золота из-за невозможности предоставить им работу по специальности. Вследствие своей неприспособленности к физической работе они выполняют производственные нормы от 20 до 60 %, зарабатывают от 2 до 5 руб. в день, что не обеспечивает прожиточного минимума.

НКВД СССР считает целесообразным в целях улучшения хозяйственного устройства специалистов, а также ремесленников, физически непригодных для работы на лесных и горных работах по месту расселения, перевести из спецпоселков в города и населенные пункты этих же республик, краев и областей, за исключением республиканских и областных центров, для трудового устройства в предприятиях местной промышленности и кустарно-промысловой кооперации.

При положительном разрешении вопроса эта категория беженцев с их семьями будет прикреплена к определенным пунктам жительства по месту работы, без права выезда и с обязательной явкой на регистрацию в органы НКВД».

(ГАРФ. Ф. Р-9479. Оп. 1. Д. 73. Л. 54—55.)

Получается, продумывались и планировались (естественно, не только на уровне Берии и Сталина) меры для того, чтобы не только целесообразнее использовать труд этих людей, но и улучшить условия для них самих.
Костырченко («Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм», глава 2, «Вызревание официального антисемитизма в СССР», часть 2, «первые признаки госантисемитизма», раздел 2, «Проблема польских евреев») приводит — основываясь на неких документах, которых я не знаю, — письмо на идиш из Архангельской области об очень тяжёлых условиях, крайне низкой оплате работы на торфоразработках и грубо-циничных — возможно, с антисемитским подтекстом, — реакциях начальства на жалобы. Автор письма, по его собственным словам, был выслан неожиданно, 29-го июня 1940, после работы (где — неизвестно). Нет данных, которые позволили бы установить, почему он попал в категорию «неблагонадёжных»… Как бы то ни было, письмо это, пишет историк, попало к Маленкову, и были приняты меры для улучшения условий жизни и работы спецпереселенцев.
Проблема неадекватно тяжёлой физической работы, которую приходилось выполнять выселенным беженцам, несомненно, существовала. Что касается «Наркомлеса» в качестве работодателя, то работать в лесозаготовительной промышленности — это не обязательно «рубить лес», поэтому вряд ли можно предположить, что людей, совершенно не привычных к физическому труду, взяли и отправили всех подряд «на лесоповал». Зачем, кстати? Много ли они наработали бы? И разве только лесорубы нужны были — даже и в тех краях?.. Но и без этой нереальной страшилки многим действительно было очень тяжело. И скверно, что некоторые люди попадали в такое положение. Но, с другой стороны, работу давали там, где она требовалась, и то положение вещей, которое описывает Розенблат (бесприютность и незанятость части беженцев в новоприсоединённых областях), объективно надо было ликвидировать. Система была очень далека от совершенства, но — пишу это не в первый уже раз, — не чувствуется тут ничьей злой воли.
Наконец, имеется очень длинная «Справка о хозяйственном устройстве беженцев из БССР и УССР» от ноября 1940 года (док. 39 в рубрике, ГАРФ. Ф. Р-9479. Оп. 1. Д. 61. Л. 8-26.). В ней значительный процент беженцев описан в качестве людей, плохо и неохотно адаптирующихся к работе — в том числе потому, что непривычны к неквалифицированному труду, имея иные специальности… Отмечаются «чемоданные настроения» у некоторых. Но основная часть справки посвящена рассмотрению жилищных, хозяйственных, санитарных и прочих аспектов жизни переселенцев, устройству и обучению детей, соцобеспечению инвалидов…
Из этой справки явствует, что многие стороны жизни беженцев-переселенцев регулировались и обеспечивались малоэффективно, просто плохо. Но и в целом система функционировала далеко не идеально, и не только беженцам было тяжело на просторах советской периферии… Важно и в этом документе, и в остальных то, что этих людей — высланных в достаточно отдалённые края в силу разобранных ранее причин, — старались, насколько умели, адаптировать к жизни в стране. В той стране, в которой они оказались — первоначально, во всяком случае, — по своей воле.

ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

В свете всего, что было рассмотрено, Россия (Российская Советская империя — повторяю это именование, акцентирующее ту истину, что именно Россия была субъектом государственности СССР) предстаёт в страшные времена Холокоста не причастной к нему — ни прямо, ни косвенно, — а чистой и великой.

Россия никогда не любила еврейское национальное начало, в её отношении к нашему народу, к сожалению, хватает мрачно-тревожной неприязни. Но в те, наиболее трагические для евреев годы, когда немногие из народов по-настоящему протягивали руку помощи и когда, напротив, многие страны запятнали себя, поставляя нацистам в массовом порядке эсэсовских «цепных псов», которые по чужому свистку (либо предвкушая его) травили и изничтожали обрекаемых, — в эти годы Российская Советская империя выдержала экзамен на величие. Страна, которая совсем недавно в течение семи лет захлёбывалась в крови, утратившая часть имперского достояния, страна, восставшая из разрухи и только-только начинавшая восстанавливать державные пределы,  — открыла свои рубежи огромному множеству людей, просивших защиты и убежища. Открыла, как бы ни относилась она в целом к народу, к которому они принадлежали. Пусть без любви и доверия, но они были впущены — не только «потенциально полезные в ближайшем будущем», но и дети, старики, инвалиды… И ни один из них не был насильно вытолкнут назад. Включая тех, кто не пожелал принять гражданство, — при всей суровой подозрительности отношения к ним, при том, что некоторое количество их было репрессировано (на них распространялись в том числе все пороки советской действительности), ни один человек не был выдан нацистам.
Именно так повела себя тогда Россия. И во время войны, сколько бы ни было власовцев и прочих изменников Родины, но всё же не было массового участия русских в карательных акциях. Подчёркиваю — массового. Конечно, были и полицаи, и эйнзацгруппы из русских, но подобное на любой оккупированной территории неизбежно. Да и «еврейская полиция», как бы страшно это ни звучало, тоже ведь была… Но масштабы деятельности российских по происхождению соучастников еврейского геноцида очень далеки от тех, которые давали бы основания обобщать.

В истории России были, конечно, очень тяжёлые антисемитские периоды, она сама, по своему имперскому почину, к сожалению, не раз обращала на еврейский народ свою нелюбовь. Но в ту бесконечно страшную эпоху она — не поддержав начатое «кем-то» чёрное дело, не предав окружённых ненавистью по «чьей-то указке», а предоставив им, хоть и не любимым ею, убежище и спасение, — полностью оправдала свой статус великой страны.
И, если не считать историю цепочкой случайностей, а пытаться разглядеть за её явью проявления некоей высшей воли, то и в самом том обстоятельстве, что из евреев-беженцев, о которых мы здесь говорили, пережили войну в основном вывезенные на восток, что административная высылка способствовала их спасению, можно усмотреть благословение того, что было сделано тогда Россией. Многие, конечно, были убиты, оказавшись под немецкой оккупацией; но, сколько бы ни было десятков тысяч выживших, их спасение состоялось. Добро не оказалось напрасным, дало бесценные ростки.
И очень важно не забывать это добро и не преуменьшать, впадая в предвзятость, его значение и ценность.

БИБЛИОГРАФИЯ: 

Илья Альтман, «Холокост и еврейское сопротивление на оккупированной территории СССР, гл. 7, «Власть, общество и Холокост»
2. В. В. Энгель, «Курс лекций по истории евреев в России», тема 16, «Евреи СССР накануне 2-ой мировой войны»
3. М. И. Мельтюхов «Советско-польские войны. Военно-политическое противостояние 1918-1939 гг.» — М.: Вече, 2001
4. П. М. Полян, «Недостающее звено в предыстории Холокоста» П. М. Полян, «Оптации: с кем и когда в 20-ом веке Россия обменивалась населением» (Россия и ее регионы в XX веке: территория — расселение — миграции / Под ред. О. Глезер и П. Поляна. -М.: ОГИ, 2005, с. 536-544)
6. Евгений Розенблат, «Чуждый элемент»: еврейские беженцы в Западной Белоруссии глазами советской власти» Лейб Лангфус, «В содрогании от злодейства». Члены зондеркоммандо и их рукописи. Публикация Павла Поляна, перевод с идиш Дины Терлецкой, комментарии Павла Поляна и Дины Терлецкой. «Новый мир», 2012, № 5
8. Ю. Г. Фельштинский, «Оглашению подлежит». СССР—ГЕРМАНИЯ. 1939-1941. Документы и материалы о советско-германских отношениях с апреля 1939 г. по июль 1941 г.
9. Дмитрий Толочко, «Проблема беженцев из Польши в советско-германских отношениях (сентябрь 1939-июнь 1940 гг.). Журнал российских и восточноевропейских исторических исследований, № 1(4), 2012 г., стр. 66-77
10. Геннадий Костырченко, «Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм». Москва, Международные отношения, 2003
11. Г. И. Герлинг-Грудзинский, «Иной мир. Советские записки». Лондон, Overseas Publications Interchange 1989, стр. 178-179
12. Интернет-проект «Архив Александра Н. Яковлева», база данных документов, рубрика «Международные отношения» (http://-.alexanderyakovlev.org/db-docs/58383) и «Сталинские депортации 1928-1953», «Депортации бывших польских граждан из аннексированных районов Восточной Польши (февраль-июнь 1940)» (http://-.alexanderyakovlev.org/fond/issues/parts/62150/1021250)

 

Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/y2019/nomer1/manfish/