Самолет коснулся колесами бетона и под жидкие аплодисменты пассажиров покатился к терминалу мюнхенского аэропорта. Кроме нас, израильтян в самолете не оказалось, пассажиры — немцы, австрийцы — молниеносно улетучились и терминал опустел. Только наши чемоданы одиноко крутились на карусели. Высокая, в синей униформе блондинка спросила с милой улыбкой, не везем ли наркотики, и, не ожидая ответа, направила нас к застекленной кабине паспортного контроля. Другая блондинка, не поднимая глаз, шлепнула в паспортах печати. Бегущие ленты тротуаров вынесли прямо к автобусной остановке. Долго ждать не пришлось: автобус остановился у перрона с точностью до секунды. Вот мы и в Германии.
МЮНХЕН
Лучшее время в незнакомом городе — раннее воскресное утро. Залитые солнцем улицы еще пусты. Прошуршит по свежевымытому асфальту редкий автомобиль, слышна воробьиная перебранка. Лишь у лестницы, ведущей в подвал ночного клуба, вдруг появляются распухшие, синие физиономии всклокоченных девиц. Ослепленные утренним светом, они бессмысленно хлопают приклеенными ресницами. Глотнут свежий воздух и снова вниз, откуда несет застоявшимся табачным дымом, потом и алкоголем — рабочий день (ночь?) не кончился. Рядом такой же клуб. И через дом, и за углом.
Главная торговая улица перекрыта с двух сторон полицией — в конторском здании пожар. Очень вежливые полицейские разрешают пройти. Один даже козырнул — как мило. Только неприятно видеть вермахтовские каски на головах пожарников — все еще сидит в нас эта проклятая война.
Город просыпается, перезваниваются пустые трамваи. Бесшумно пританцовывая, дворники — негры всех оттенков от черносизого до темнооливкового — шлифуют тротуары мягкими широкими щетками. Открываются входы в метро, в галереи подземных магазинов. Разноязыкая толпа заполняет улицы: немцы, итальянцы, турки, слышна и русская речь.
Гостиницы сосредоточены в районе вокзала. Бизнес этот не для арийцев. В лобби преобладают вьетнамцы — самые способные из эмигрантов. Остальной персонал распределяется по иерархии: повара — турки, горничные — индуски, уборщицы — негритянки, смуглые мойщики посуды — из Бангладеш (узнать их легко: чалма на голове). Так, впрочем, везде в Европе — не только в Германии.
Рядом с гостиницей иранский минимаркет. Женщины в длинных балахонах, головы покрыты платками. Так одета и кассирша. Лица открыты — в Европе пока еще можно. Кто они — посланники ислама в овечьей шкуре политических беженцев или действительно спасались от Хомейни? Как их ни называй, но в последние годы толпы исламских эмигрантов заполонили Европу. Придет день и ей придется уплатить за это полную цену. Но вот голубоглазая немка тоже в платочке и в мрачном, сером до земли одеянии. Отрешенность на лице — у нее другой, свой мир. Вышла за мусульманина или просто приняла ислам — последнее тоже не редкость в Европе.
Мелькнул в толпе ярко-синий шелковый тюрбан. Группа поляков помогает найти агентство AVIS, где симпатичный грек выбирает для нас новенький, только что съехавший с трейлера французский ситроен. Впечатление будто мы в некоем космополитическом мегаполисе. Так оно, собственно, и есть.
Военных на улицах не видно — за всю поездку не встретили ни одного. Только полиция в форме.
Живут в этом новом Вавилоне и наши бывшие соотечественники: этнические немцы-репатрианты, другие эмигранты из государств СНГ и… евреи. Они-то здесь зачем? Евреев Германия приглашает с единственной целью: вернуть себе престиж гуманной, цивилизованной нации. И этим зарабатывает на них вторично: тогда — ограбив и уничтожив шесть миллионов, теперь — демонстрируя восстановленную общину. Но только в Германии. Немцы думают — этого достаточно, чтобы отмыть свое доброе имя. А как восстановить общину в Польше? Или Венгрии? Понимают ли евреи, что за миссию взваливает на них Германия? Видят ли себя со стороны? Под видом евреев пытаются попасть в Германию и неевреи. В 30-е годы германских граждан проверяли на чистоту расы — до четвертого поколения копали, а то и глубже. До генной инженерии тогда еще не дошли, и проверка производилась довольно примитивно: череп обмеряли специальными инструментами во всех мыслимых ракурсах. Глаза сравнивали с цветными, собранными на белых пластиковых линейках эталонами. Проверяли и волосы: на линейках были зажаты пряди волос стандартных для каждой расы расцветок, густоты, волнистости и курчавости. Эти пряди по одной прикладывали к голове проверяемого, пока не находили соответствующую. Глаза глазами, но, главное, конечно, лицо в целом. На специальных цветных таблицах были изображены в фас и профиль этнические типы с характерными признаками отклонений от арийского, нордического представителя высшей расы: разрез глаз, линия рта, бровей, а главное — длина и форма носа! С ними сравнивали черты лица проверяемого. Кинопропаганда запечатлела этапы этого действа. Усевшись в удобном кресле, улыбающаяся голубоглазая блондинка излучает оптимизм. Одетый в белый халат врача инспектор сверяет с эталонами глаза, волосы, обмеряет череп и, довольный результатами, вручает блондинке удостоверение о расовой полноценности. Интересно, кем бы в результате такой проверки оказался доктор Геббельс? Сегодня, через 50 лет, чтобы избавиться от нежелательных «арийцев», проверяют на «чистоту расы» уже евреев. Как теперь обходятся немцы без таблиц и эталонов? Еще живы специалисты, измерявшие нордический угол на извлеченном из могилы черепе прадеда, сохранились и толкования нюренбергских законов — нужные знания не пропадают, особенно у немцев.
В Израиле мы встретились с группой немецких девушек, репатриировавшихся из Казахстана. Они совершали экскурсию по Святой Земле за счет благотворительных христианских фондов. Девушки охотно рассказали о себе. Беседа шла на русском, и казалось, что перед нами не туристы из Германии, а наши «олим хадашим» — хорошо знакомые эмигрантские проблемы рождают свой специфический язык. Вот что рассказали молодые немки. Положенную от государства помощь репатрианты получали сразу. Однако работу, соответствующую прежнему статусу, их родители не нашли, хотя прибыли с родным немецким языком. Видимо, язык еще не все — есть и другие причины. Живут они в своем замкнутом кругу, почти не общаясь с коренными немцами — подобно туркам, югославам, арабам и другим эмигрантам. Обособленность и в школах. Эти девушки назвали себя «русскими». «Мой папа им еще покажет, что могут сделать русские«, сказала на прощанье одна из них. Звали ее, между прочим, Фёкла.
***
Конрад Аденауэр — первый послевоенный канцлер Германии — не смел даже мечтать о восстановлении еврейской общины в своей стране. Он просто помог Израилю многомиллионными репарациями.
Что стоит реставрированный немецкий престиж мы увидели позже: лидер социал-демократов канцлер Вилли Брандт никогда не был нацистом. Репутация его кристально чиста. А внешность — с такой прямо в Голливуд. Он эмигрировал, воевал против Гитлера в норвежской армии. Посетив после войны Варшаву, Брандт не пожалел брюк и прополз на коленях к памятнику Героям гетто… Но во время мюнхенской олимпиады он отказался впустить в Германию израильский спецназ, чем обрек на гибель наших спортсменов. А в 1973, во время войны Судного дня тот же обаятельный Брандт не разрешил промежуточную посадку американским самолетам с военной помощью для Израиля. И стыдно не было. Интересно, разрешил бы посадку Аденауэр?..
***
У Мюнхена богатое прошлое. В 1923 здесь пытался захватить власть Гитлер, но это удалось ему только через 10 лет. Город видел и другие, не менее драматичные события. Трудно поверить, что в 1919 году Мюнхен был столицей просуществовавшей всего месяц Баварской советской республики. Во главе стоял Эйген Левине — родившийся в Петербурге еврей и коммунист. Он успел национализировать банки и организовать баварскую Красную армию. В этой армии были солдатские советы. Членом одного из них был… Адольф Гитлер! Сразу после падения республики Левине расстреляли, а Гитлер успел перейти на сторону победителя — «Freicorp». Кто знает сейчас об этом?
Но мы выбрали Мюнхен не для изучения истории. Наша цель — «Alte Pinakotek». В любом музее, даже в Лувре, Эрмитаже, Уффици, Прадо, есть картины, а то и целые залы, которые можно спокойно миновать. Но не в «Alte Pinakotek»! Каждая картина — шедевр, у которой надолго замираешь в изумлении. Одни имена чего стоят! Брейгель, Рембрандт, Альтдорфер, Ван Эйк, Мемлинг, Дюрер. Хочется верить, что такие шедевры очищают душу человека, он становится добрее, лучше. Как бы не так! Рейхсмаршал Геринг, например, обладал огромной коллекцией награбленных произведений искусства — он, что, стал лучше? Впрочем, что-то человеческое в этом монстре все же было: в 1943 спас от Гестапо товарища по оружию — летчика Лютера, еврея, с которым служил в эскадрилье «Рихтгофен» во время первой мировой войны. Тогда же Геринг предотвратил арест и высылку еврейской семьи Валлен — в 1923 году он, раненый во время мюнхенского путча, нашел у них убежище. Известны еще случаи, когда Геринг (за большие, правда, деньги) помог эмигрировать некоторым евреям.
ЗАЛЬЦБУРГ — БЕРХТЕСГАДЕН — ИННСБРУК
Пересекаем австрийскую границу и проводим день в Зальцбурге, о котором достаточно написано в путеводителях. К вечеру возвращаемся в Германию, останавливаемся в южнобаварской деревне и три дня путешествуем по окрестностям. Вдоль стены нашего «циммера» балкон с цветочными ящиками: герань, душистый табак, анютины глазки. Гора разнокалиберных подушек на кровати, пуховая перина, спать под которой невозможно — жарко. Окна выходят на оживленное шоссе: днем и ночью катят туристские автобусы, караваны, автомобили с велосипедами на крыше и лодками на прицепе. С устрашающим ревом несутся затянутые в черную кожу мотоциклисты. Кажется, будто вся страна в отпуске — гуляют немцы.
Уютный и до такой степени вылизанный, что похож на игрушечный, Берхтесгаден лежит у подножия Альп. За сверкающими витринами бесчисленных магазинчиков сверкающие прилавки, накрахмаленные продавцы. Кроме обычных сувениров, здесь продают видеокассеты с хрониками из жизни фюрера. Немцы охотно их покупают. Среди прочих — «Гитлер в Орлином гнезде». Под сенью этого «гнезда», где была ставка фюрера, расцвел в 30-е годы Берхтесгаден и весь окрестный район.
Над озером Кенигзее возвышаются лесистые горы. Поднимаемся в вагончиках канатной дороги. От конечной станции до вершины, где установлен большой деревянный крест (1800 над уровнем моря), еще метров 100 пешком. Подъем крутой. Остановившись отдышаться, я встретился глазами с женщиной. Она тоже остановилась, и мы рассмеялись. А ведь тогда, 50 лет назад, все было таким же. Горы и эта тропинка, крест на вершине и озеро внизу. Останавливались передохнуть и, глядя друг на друга, улыбались запыхавшиеся туристы…
На неогороженной тропе стараюсь держаться подальше от пропасти. Рослый парень с тяжелым, туго набитым рюкзаком, на котором сидит ребенок, идет по самому краю и, срезая углы, спокойно перепрыгивает с камня на камень прямо над бездной. За ним с рюкзаком поменьше жена. В сторону пропасти они вообще не смотрят. Ни тени волнения на лицах. Вот еще один с ребенком на рюкзаке. Дети, как и родители, совершенно спокойны. А далеко внизу (поначалу страшно даже взглянуть!) среди зеленых лугов пасутся лошади, блестит озеро, на берегу церковь с красными куполами. Парашютисты, то поднимаясь, то снижаясь, кружат над долиной. Другие раскладывают на склонах разноцветные парашюты. Вот один разбежался (еще двое, придерживая расправленный парашют, бегут за ним), оттолкнулся, завис над пропастью и, подхваченный восходящим потоком воздуха, воспарил и понесся.
На соседней вершине — бывшая резиденция Гитлера. То самое, знаменитое «Орлиное гнездо». Теперь там ресторан. Желающих пообедать «у фюрера» хватает. Но это не для нас — и так не по себе от того, что мы здесь.
Снова Австрия — Инсбрук. Блестит на солнце золотая крыша — «Golden Dach», толпятся туристы у старой гостиницы, в которой останавливался Моцарт (есть в Европе города, где он не побывал?), на мосту через стремительную реку Инн фотографируют молодоженов. Посреди улицы безголовая фигура девушки в тирольском национальном наряде. Отсутствующую голову заменяет металлическая рамка с толстыми веревочными косами. Вспоминая молодость, дамы не могут устоять, просовывают в рамку головы и так, в косах, фотографируются. В парке очередь прогулочных экипажей. Лошади в белых чулках, холеные, лоснящиеся, белый ромбик на лбу. Под стать лошадям и холеные, лоснящиеся девушки в цилиндрах и белых перчатках. Чуть трогая вожжи, везут они любопытных по городу. Звонко щелкают по асфальту подковы. Покачиваются над головами разноцветные зонтики. За столиками на тротуарах едят мороженое. Шумит под мостом Инн. Все спокойно, размеренно, красиво. Плати и наслаждайся.
Австрия, Германия, снова Австрия. Несколько раз пересекаем границу. Первый пограничник, прижав плечом телефонную трубку, не оборачиваясь, взмахнул за спиной ладонью: проезжайте. Удивленно переглянувшись, мы робко тронулись. Другой взглянул на израильские паспорта и нижней челюстью двинул в сторону шлагбаума. — American? Italiano? — спросил третий и, не ожидая ответа, пропустил нас небрежным жестом. Четвертый паспорта взял, но открыть поленился и тут же вернул. Как-то не по себе от такого пренебрежения. Однажды повезло: пограничник открыл первый из двух паспортов, на второй сил у него не нашлось. Попадались КПП, где вообще никого не было. Первый раз я остановил машину, из вежливости подождал (государственная все-таки граница!) и медленно поехал дальше — вдруг окликнут? Не окликнули. Потом уже спокойно проезжал пустые КПП. Шлагбаумы открыты постоянно: поднимать и опускать их — труд слишком утомительный, граница не платная автострада. Вспоминаю «Стихи о советском паспорте». А ведь и тогда границы были открыты настежь (а, может, и пошире), и уж кто-кто, а Маяковский прекрасно это знал. К «серпастому, молоткастому» симпатий никогда не испытывал, а стихи эти люблю. Хоть и неправда, но как забыть: «на польский глядят, как в афишу коза, на польский выпяливают глаза в тупой полицейской слоновости», или: «и, не повернув головы кочан и чувств никаких не изведав, берут, не сморгнув, паспорта датчан и разных прочих шведов».
Попадались «циммеры», где не требовали паспорта и вообще ничем не интересовались. Вечером получил ключ, утром расплатился — вот и все контакты. Так, наверное, и должно быть: без границ, собак и колючей проволоки.
Мы не спешим. ситроен катится по дорогам то Австрии, то Германии. По сторонам леса, поляны, голубые озера, снежные вершины, зеленые склоны. И везде коровы с колокольчиками. Промелькнет рядом поезд, в котором всего один пустой вагон. Австрийские городки или деревни от немецких не отличить — только у пограничных КПП вспоминаешь, в какой ты стране. Иногда моросит мелкий дождик. Запомнился однажды и снежок, который неспешно падал на спины двух слонов. С афишами по бокам они спокойно помахивали хоботами у шатра бродячего цирка.
Едем дальше на запад через Гармиш-Партенкирхен к городу Фюссен. Разочаровал Гармиш, а так хотелось увидеть его. Нарядная, сытая и равнодушная ко всему на свете, кроме собственного благополучия, публика. Неужели таким, как другие примелькавшиеся альпийские города, видел его Ремарк, когда писал «Три товарища»?
ROMANTISСHE STRASSE
Romantische Strasse — название это настолько пошлое, что не только произносить его вслух, но даже и писать как-то неудобно — коробило с самого начала. Но по-иному этот маршрут не назовешь. Лежащий у подножия Альп Фюссен, симпатичный, чистенький, наглаженный, вылизанный спускается террасами к реке Лех. Отсюда и начинается Romantische Strasse, по которой нам предстоит проехать на север до Вюрцбурга. Пузатые, разноцветные дома с темными деревянными балками в стенах, построенные 500 лет назад стоят, как новые. Покажите в России хоть одно здание (кроме церквей и соборов), простоявшее столько лет!
Блестит мокрый асфальт, частые окна (света в немецких домах мало, что ли?) и высокие, в два-три этажа красные и оранжевые черепичные крыши. Блестят яркие туристические автобусы. Темной громадой возвышается городской собор. Фрески слабые — нет в них души, кроме, пожалуй, одной, где изображена пляска смерти — популярный сюжет XIV-XV веков, когда эпидемии чумы и черной оспы опустошали Европу. Великий Гольбейн тоже оставил свою трактовку этой темы.
Раскрашенные деревянные фигуры святых на первый взгляд мало отличаются от итальянских. Под ниспадающими массивными складками угадываются изогнувшиеся в фанатичном экстазе тела. Аскетические, с запавшими щеками лица святых, поднятые брови, чуть закатившиеся, обращенные к небу глаза. Воздетые руки с маньеристским изгибом пальцев. Но если всмотреться, понимаешь — при почти полном внешнем сходстве немецкие святые лишены присущих итальянцам легкости, изящества и глубокой одухотворенности. Они тяжеловесны, статичны, вместо возвышенного устремления болезненный надрыв. И еще: есть в немецком барокко какая-то липкая, внушающая отвращение фамильярность. В общем, если смотреть церкви, так в Италии!
В магазинах привычные уже немецкие сувениры: сверкают латунные коровьи колокольчики — от крошечного, с рюмку величиной для новорожденного теленка до полуведерного для сельского бугая-рекордсмена. Сусальные открытки с коровами среди цветочков на фоне альпийских вершин. С потолка свисают гроздья флажков, ангелочков и никелированных подков. На полках выстроились шеренги уток и гусей, справляющих большую нужду собак и собачек, всякая прочая дребедень. Не ушли далеко в этой отрасли немцы: помню в послевоенной Москве тех же «трофейных» собачек и фаянсовые пепельницы с раскрашенным собачьим дерьмом на травке. В современной экспозиции немецких сувениров преобладают батальоны свиней. На их вполне свинских мордах выражены все человеческие чувства и настроения, но большинство улыбается. Венцом этой свинской эпопеи является веселая, энергично совокупляющаяся пара. Выполненные из цветной качественной пластмассы, они действительно забавны, и поначалу смеешься, но когда в следующем, и еще в одном, и в десятом, и в сотом магазинах видишь этих улыбающихся свиней, становится противно: немецкая речь вокруг превращается в хрюканье, воздух пропитывается смрадом высокопроизводительного свинарника.
Следующий городок Швангау (Лебединый округ) — такой же симпатичный, чистенький, наглаженный, вылизанный. Те же сувениры. Очень вежливые туристы внимательно изучают цены, иногда что-то покупают и, негромко переговариваясь, возвращаются в свои сверкающие автобусы. По дороге сворачиваем в Нойшванштейн, где над Шванзее (Лебединое озеро) — замок. Его построил в середине 19-го века баварский король Людвиг II. Он был одержим манией строительства дворцов и замков, разорил этим страну и окончил свои дни в больнице для умалишенных (Король Людвиг II утонул при невыясненных обстоятельствах в Штарнбергском озере. Прим. ред.). Сам замок — апофеоз эклектики и напоминает игрушечные замки над Рейном. Не случайно построили такой же в Диснейленде. А красота вокруг настолько нереальна, что уже не воспринимается.
Поднимаемся по Romantische Strasse выше, и в каждом городке та же картина. На третий день путешествие становится невыносимым, решаем вернуться в Австрию и провести остаток отпуска в какой-нибудь альпийской деревушке. Переночевав в придорожном мотеле, отправляемся обратно, но по дороге сворачиваем в Ландсберг: только глянем — и дальше на юг.
Вышло все по-другому: Ландсберг не отпускал пять дней. Быстрая река Лех несет свои прозрачные воды в Дунай. Плотины, перекаты, мосты. В стороне от реки посреди улицы канал, по которому вода стремительно несется прямо под колесо встроенной в двухэтажный дом водяной мельницы. Если долго смотреть на канал, кружится голова. Зеркалом сливается вода с широких искусственных перекатов. Отлитая в бронзе надпись сообщает: они построены свыше 400(!) лет тому назад. Не меньше и дому с мельницей. Было чем заниматься трудолюбивым бюргерам. В прозрачной воде спокойной заводи прямо под плотиной бродят увесистые форели, крейсируют косяки утят, негромко крякают флагманские утки. Их тени падают на стерильно чистое песчаное дно.
Чистота в нашем пансионе, как в операционной, стерильная. Хозяйка Кристина, не останавливаясь ни на миг, буквально вылизывает каждый сантиметр. Муж держится в стороне и в ее деятельность не вмешивается, однако познакомиться зашел. Он приветлив, но сдержан, соблюдает дистанцию. Получив открытку с репродукцией моей картины, Бенгдт о сдержанности забыл и закричал: «Kristy! Er ist Maler!» (Кристи! Он художник!). И, повернувшись ко мне: «Когда приедете в следующий раз, ваш верблюд будет висеть в рамке».
В Ландсберге хорошо еще и потому, что таблички с названиями церквей, башен, замков — на двух языках: немецком и итальянском. Что звучит приятней — «Mutterturm» (так называется башня над рекой) или «Torre del mamma»? Конечно, итальянский благозвучнее, хотя в Ландсберге ненавистный еще со школы немецкий впервые перестает раздражать. Не хочется уезжать отсюда. После мюнхенского путча в городской тюрьме Ландсберга писал (вернее, диктовал Гессу) свой «Mein Kampf» Гитлер — неплохая у него была тюрьма. Рядом с городом мемориальное кладбище погибших в гитлеровских концлагерях и крупнейшая в Германии база Luftwaffe. Отсюда во время войны вылетали «юнкерсы», «хейнкели» и «мессершмитты». Может быть, знаменитый асс Эрих Гартман тоже вылетал из Ландсберга? Он лично сбил 352(!) самолета — в три раза больше, чем трижды герои Советского Союза Кожедуб и Покрышкин вместе. Сколько Золотых звезд Героя полагалось бы в СССР за 352 сбитых самолета? Или еще один Эрих — Рудорфер, который 6-го ноября 1943 года за 17 минут сбил 13 советских истребителей. После войны здесь собирали уцелевших еврейских беженцев и через Италию нелегально переправляли в подмандатную Палестину. Из Ландсберга совершаем радиальные поездки. Оказалось, что в стороне от Romantische Strasse города ничуть не хуже. Даже лучше — меньше туристов. Но теперь и на Romantische Strasse города и окружающее воспринимается уже не так критически. Может быть, мы стали привыкать к немецкому быту? На карте Германии хорошо прослеживается география еврейского галута. Впрочем, как везде в Европе: на севере Италии, например, есть деревня Эренбург. Читаешь названия городов и вспоминаешь знакомые по израильскому телефонному справочнику фамилии. Фойхтванген (Feuhtwangen) по-немецки означает «мокрые щеки». Отсюда предки Лиона Фейхтвангера. Теперь это имя знают далеко не все. В Израиле я спросил студентку с фамилией Фойхтвангер, не родственница ли она писателю. Ответ стоит привести: «Я ношу фамилию мужа, — без всякого интереса ответила она. — У него множество родных и здесь и за границей. Возможно, этот писатель кто-то из них»…Вернемся в Фойхтванген. Напротив массивного здания местного музея постамент с бронзовыми свиньями. Мемориальная доска сообщает, что до «расовых беспорядков» 1938 года в этом здании была синагога. Фойхтванген — городок маленький, всего несколько тысяч жителей. Что нашли в нем когда-то евреи? Зачем пришли в этот город и вообще в Германию? И зачем теперь, после всего, что произошло, возвращаются сюда? Окруженный стеной круглый, словно очерченный циркулем, крошечный Нордлинген. В центре на площади перед собором кипит ярмарка. Веселый город Динкельсбюль. На разноцветные, в три-четыре этажа дома нахлобучены крутые, прорезанные множеством окошек крыши. Улицы заполнены молодежью. Впечатление — будто здесь всегда праздник. Город знаменит парадами и костюмированными шествиями. Вот и сейчас шагает детский оркестр в мундирах 17-го века.
Немцы обожают парады, строй, маршировку. Факельные шествия, колонны пеших штурмовиков, несущих знамена со свастиками, конных — в жестяных рыцарских доспехах, чеканный шаг эсэсовских батальонов — не изобретения нацистов, но продолжение национальной традиции. Забавная деталь: в мае 1933 советский военный атташе в Берлине Левичев сообщает среди прочего Ворошилову: «…просто недоумеваешь, когда слышишь, как фашистский оркестр наигрывает: «Все выше и выше», «Мы кузнецы», «Смело, товарищи, в ногу» и др.». Было, было, что позаимствовать у большевиков. Если бы только марши… Советские песни полюбились немцам надолго. Елена Ржевская сообщает, что в августе 41-го приказом по армии немецким солдатам было запрещено петь «Катюшу», «Три танкиста», «Полюшко». Несмотря на запрет, солдаты продолжали петь «Катюшу». Была еще одна песня, которую очень любили немецкие солдаты и радостно пели ее, когда вышли к Сталинграду: «Вольга, Вольга, муттер Вольга! Вольга гроссе руссиш флюс!». Впрочем, и в России пели немецкие песни. «Юный барабанщик», например, была необыкновенно популярна. Слова «Вперед продвигались отряды спартаковцев — смелых борцов» появились в 1918 году, когда была создана организация Спартак. Но песня эта — старая, солдатская, вплоть до настоящего времени ее по традиции исполняют на похоронах военнослужащих. В том числе и ветеранов СС. Но вернемся в Динкельсбюль. Еще шествие — экскурсия «даунов». Дауны, наверное, во всех странах похожи, но эти, немецкие, выше ростом, лучше одеты, более общительны и, как положено настоящим немцам, организованны. Эвтаназия (нацистская программа уничтожения неизлечимо больных, умственно и физически неполноценных) им теперь не грозит, они смеются — в этом городе и даунам весело.
Возвышаясь над автомобилями, проезжают многоместные прогулочные телеги с туристами. Их тянут тяжелые, рослые желтогривые битюги светлопесочной масти. Пара таких мохноногих битюгов могла бы свободно волочить железнодорожный состав.
Вдруг вспоминаю, что нахожусь среди немцев, в Германии, что мне хорошо здесь — и становится стыдно.
***
Сегодня воскресенье. Спускаемся к завтраку. Узнав, что мы израильтяне, пожилая женщина из Швеции смотрит с любопытством. «Знаешь, откуда эта пара? — говорит она мужу, — из Египта». Швед кивнул и дружелюбно улыбнулся. Этим шведам что Египет, что Израиль — один черт! Может, так и лучше? Меньше сидели бы у нас на голове защитники прав «арабского народа Палестины»…
Здесь мне хотелось бы улыбнуться. Вот, что услышав мой рассказ, сказала соседка: — Это что! В Эдинбурге официант спросил меня: «Откуда вы? — Угадайте. Наша маленькая страна граничит с Египтом. — Финляндия? — после мучительного раздумья спросил официант».
Потрясающее знание географии!
Но мы отвлеклись.
***
Мемминген. Втискиваем машину между толстозадыми мерседесами и отправляемся в парк, где проходит посвященный местному Робину Гуду фестиваль. Вдоль аллеи мастерские ремесленников: весело звенят молотки кузнецов, постукивают деревянные станки ткачей, рядом с ними работают портные, сапожники, чуть дальше, в тени старых каштанов, пристроились ювелиры, за ними гончары, стеклодув. Немцы владеют старыми ремеслами. Их изделия тут же на месте продаются. Настоящее все: одежда, головные уборы, ботфорты из толстой кожи, какие носили в 14-15 веке, утварь, инструменты ремесленников, кожаные фартуки мясников. Здесь чувствуешь себя нелепо в современной одежде.
В подвешенных над кострами медных котлах ворчит и клокочет в облаках ароматного пара густое варево, медленно поворачиваются на вертелах свиные и бараньи туши. Злобно шипят и стреляют в кипящем масле толстые сардельки. На грубых деревянных столах застыли румяные шеренги жареных поросят, кур, гусей. Из раскаленного зева печей пекари достают горячие хлебы, булки и сажают в них новые на посыпанных мукой деревянных лопатах. Здоровенные парни, закатав до плеч рукава, месят толстыми ручищами густое, тягучее тесто, рубят его ножами, скатывают и надрезают булки, плетут крендели. Работают слаженно, весело, ловко и как будто не спеша. Но одна за другой наполняются хлебом плетеные корзины. В огороженных загонах ослы, козы и прочая скотина, гуси, голосящие во всю глотку петухи. Только что родившийся ослик нетвердо стоит на ногах, но уже тычется носом в теплое материнское брюхо. Угадал родиться точно к фестивалю! Вьются над парком испуганные голуби, в гнезде на колокольне невозмутимо застыли аисты. Как сверху выглядит людская суета?
Ансамбль средневековой музыки. Средневековые не только инструменты, но и одежда, прически, обувь музыкантов. А рядом, в кузнице подковывают лошадей новыми, еще горячими подковами. В горне светятся раскаленные добела полоски металла. Даже гвозди для подков куют здесь — все подлинное.
Штурм окруженного частоколом лагеря происходит совсем взаправду, под звуки боевых рожков и труб, с пушечной пальбой и барабанным боем. Оружие у солдат тоже подлинное, они охотно дают его подержать. Тяжелые мечи, мушкеты, тугие длинные луки, в колчанах оперенные, со стальными наконечниками стрелы. Отливает синевой вороненая сталь доспехов. Блестят на солнце каски, развеваются над ними султаны и перья. Все, как надо, все настоящее. В перерывах солдаты с пивными кружками в руках послушно позируют перед объективами. Свисток — и солдаты строем возвращаются к частоколу. Штурм — так штурм! Одному даже проткнули насквозь плечо — немцы все делают по-настоящему. Раненый лежит молча, крупные капли пота катятся по лицу. Рядом окровавленное копье. Но протокол писал полицейский в светло-зеленой фуражке, а сквозь толпу пробивался амбуланс с включенной сиреной и красной мигалкой на крыше — не фестивальный.
На каждом шагу буфеты. Бочковое пиво пенной струей наполняет оловянные, фаянсовые и простые стеклянные кружки. Можно попробовать и кое-что покрепче. Правда, по части крепких напитков немцы — не самые лучшие мастера.
Неподалеку в автомобильном прицепе туалет. Гудящие от напряжения трубы подключены к водопроводу и канализации. С отвращением (видали мы уже такие туалеты!) становлюсь в очередь краснорожих, раздувшихся от пива горожан. Ведут себя горожане спокойно, со стороны никто не лезет, очередь движется довольно быстро. И… чисто у них даже в прицепном туалете.
НЕМНОГО ИСТОРИИ
Первое, что приходит в голову при взгляде на пожилых: где были, чем занимались во время войны? Потом начинаешь примерять на встречных эсэсовскую форму и, к своему удивлению, обнаруживаешь, что она совсем не смотрится на них. Не вижу я этих сегодняшних немцев в черных мундирах СС. Вполне нормальные люди. Во всяком случае внешне. Вежливые, веселые, хорошо одетые, предупредительные и бесконечно терпеливые к моему дубовому немецкому. Может быть, и тогда они были такими? Ведь радовались жизни, любили женщин и воспитывали детей, слушали музыку и поливали на балконах цветочки, читали стихи, посещали музеи, поднимались в горы и спускались на лыжах… И вполне возможно, что так же доброжелательны были их лоснящиеся, холеные лица…
Наш друг закончил войну в Берлине и прослужил там еще несколько лет. Услышав мой рассказ, он рассмеялся: «Ты знаешь, когда все уже успокоилось, фрицы начали потихоньку выползать из своих нор и осматриваться. И я точно, как ты, начал мысленно примерять эсэсовскую форму на каждого встречного. Никому не подходит! Совсем не таких показывали в кино. Выглядят, правда, напуганными, но вполне нормальными. А ведь только вчера переоделись!»
Эсэсовский мундир в высшей степени элегантен и привлекателен. Надев его, немецкий солдат или офицер должен почувствовать себя сверхчеловеком. Однако была и другая, главная функция эсэсовского мундира — внушать страх. Фуражка с черепом и черный мундир выполняли свою задачу не хуже, чем в средневековье красный капюшон палача.
Год 1946. Берлин. Советская зона. Солдат не вернулся из увольнения. Сутки искали его по всему городу. На следующее утро перед комендатурой остановился обшарпанный BMW. Дверцы открылись, и два немца, взяв под руки, выволокли пропавшего солдата. Он был мертвецки пьян. А впереди пожилой немец нес на вытянутой руке автомат, всем своим видом демонстрируя стопроцентную лояльность. Даже назад, изогнувшись, откинулся, чтоб от автомата подальше. Смог бы — на километр от себя вытянул руку.
***
И все-таки среди немцев нам не по себе.
Сытая, самоуверенная безмятежность царит во всем. Словно не было фашизма, войны, катастрофы…
Может быть, теперь нацистское прошлое действительно смыто — выросло третье после войны поколение. Но еще живы многие из тех, кто служил в СС, Гестапо, «Einsatzgruppen». Пройдя формальный процесс «покаяния» — денацификации и отбыв смехотворно короткие сроки заключения, они преспокойно доживают свой век в довольстве и комфорте — Федеративная Республика платит им солидные пенсии. Чтобы по заслугам наказать виновных, фактически весь немецкий народ, нужен карательный аппарат почище Гестапо, СС, СА и СД вместе взятых. Трудно быть объективным, но допускаю, что, перешагнув через прошлое, ФРГ выбрала для себя единственно верное решение. А для нас?
Они были с Гитлером до последней минуты. «Наши стены разрушены. Наши сердца — нет!», «Берлин останется немецким!», «Капитулируем? Нет!» кричали геббельсовские плакаты на развалинах немецких городов в последние дни войны. Но как только был подписан акт о капитуляции, сопротивление прекратилось, в окнах уцелевших домов заколыхались белые простыни, словно немцы только этого и ждали. Сняв черный эсэсовский или простой солдатский «feldgrau» мундир, немец молниеносно превратился в нормального, законопослушного обывателя, каким в душе всегда и оставался.
Было, правда, исключение — приказ, который не выполнялся. В начале 1945 напуганные приближением союзников немцы начали ликвидацию лагерей смерти. Но уничтожить сразу всех заключенных было физически невозможно. Поэтому Гиммлер решил эвакуировать узников в центр Германии. Сначала их вывозили в поездах, позже, когда транспорт прекратил нормально функционировать, гнали за сотни километров пешком, достреливая по дороге отставших и больных. Колонны полуживых скелетов редели с каждым днем. К апрелю немцы полностью потеряли чувство реальности, каждый действовал по собственному усмотрению. Заключенных из чешских лагерей гнали на Запад, из Северной Германии — на Юго-восток, в Чехию. В книге «Добровольные палачи Гитлера» Гольдхаген приводит случай, когда по параллельным дорогам навстречу друг другу двигались такие колонны. После ежедневной утренней проверки охранники не забывали пристрелить тех, кто не мог больше идти: свидетелей не оставлять — таков был приказ. Трудно сказать, чем руководствовался Гиммлер, но именно в те, последние дни третьего рейха он решил прекратить расстрелы. Связь не работала, и шеф СС разослал с новым приказом мотоциклистов. Приказ был получен, но расстрелы продолжались: законопослушные, исполнительные немцы на этот раз решили дейстовать самостоятельно
Понимая, что война проиграна, нацистские главари возлагали большие надежды на формирование «вервольф» (оборотень). Его задачей была террористическая деятельность против военнослужащих союзных армий и немецких коллаборационистов. Основной контингент составляли фанатичные юнцы из «гитлерюгенд». Несмотря на заранее подготовленные тайные склады оружия, средств связи, продовольствия боевой дух выдохся довольно скоро и «вервольф» не оправдал ожиданий. Им удалось провести всего несколько нападений на солдат Красной армии, был убит бургомистр небольшого немецкого городка. На этом их подвиги и закончились. «Неонаци» приписывают «вервольфу» убийство генерала Берзарина — советского коменданта Берлина, который погиб в автокатастрофе.
***
Начиная с 60-х годов о Холокосте вспоминали все меньше, и постепенно сложилась чрезвычайно удобная гипотеза: немцы не знали, что происходило в лагерях смерти. Даже некоторые гитлеровские министры не знали. Например, министр труда (а позже вооружения) Шпеер. Откуда ему, бедняге, было знать о таких вещах? И чем дальше во времени от войны, тем больше валили все на СС и Гестапо. За полвека так привыкли к этой лжи, что книга молодого историка из США Гольдхагена «Добровольные палачи Гитлера» вызвала настоящий переполох. Рушилась концепция, неплохо кормившая историков (к сожалению, и некоторых наших, израильских). Рушилась концепция, успокаивавшая совесть добропорядочных бюргеров, за много лет поверивших в свою непричастность.
Еще раньше, 500 лет тому назад, в разгар охоты за ведьмами умами нации завладел «Mein Kampf» 16-го века — «Молот ведьм» Шпренгера и Инститориса. В некоторых германских землях число осужденных женщин было так велико, что палачи и добровольцы-бюргеры не успевали складывать персональные костры. Целые города оставались без женщин. До крематориев инженерная мысль тогда еще не дошла, но разве не найдут немцы рациональное решение? И нашли! Несчастных бросали в ров, где в ожидании жертв круглосуточно полыхали бревна. Но тогда немцы не пытались это скрыть.
Вернемся к Гольдхагену. Автор поднял архивы всего лишь одного полицейского (не СС и даже не Вермахт!) батальона. Членов НСДАП в нем не было. Идейные «partaigenosse» шли на фронт, в Гестапо, СА, СД. Народ попроще — те, кто воевать за жизненное пространство — «Lebensraum», фюрера и «Vaterland» — не стремились, шли в полицейские батальоны: это спасало от фронта. Основной задачей являлись полицейские функции поддержания порядка в оккупированной Польше. Но настал день, когда командир объявил, что к обычным функциям добавляется еще одна, «крайне неприятная» (так и сказал!) — очистка территории от евреев. Участие строго добровольное. Отказавшимся гарантируется (какая гуманность!) полное отсутствие репрессий и продолжение службы со всеми положенными льготами и привилегиями. Из 400 полицейских отказался только… один лейтенант, который так и прослужил в батальоне до конца войны. Он не стрелял, но стоял в охране, после акций ел и пил с умывшимися палачами, играл с ними в карты, в футбол. Имя его автор приводит.
Взявшись за дело, батальон добросовестно и пунктуально проводил «неприятные» акции. Если число евреев превышало установленные нормы, акции проводились совместно с украинской полицией или с «Einsatzgruppen«. Характерная деталь: после очередной акции полицейские возмущались жестокостью украинских полицаев. Себя они считали гуманными. В свободное от работы время полицейские играли в футбол, охотились, посещали спектакли. Командование заботилось об охране окружающей среды: в книге приводится приказ о недопустимости нарушения правил охоты на диких кабанов. За ним следуют объявления о футбольном матче батальонной команды с командой Вермахта, о гастролях немецкого театра.
Полицейских навещали жены. Бывало, посещения эти совпадали с акциями. Идиллическая картина из жизни настоящей арийской семьи: беременная жена одного из полицейских плеткой загоняет евреев в яму, где их расстреливает муж. Потом она родит и вырастит ребенка, воспитает его. Узнает он о героическом прошлом родителей или так в неведении и будет жить, наслаждаясь изобилием и демократией ФРГ? Их имена автор сохранил для истории.
Для поднятия боевого духа батальон посещали концертные бригады артистов. Еще картина: молодому артисту захотелось пощекотать нервы. Он просит оружие, вместе с полицейскими участвует в акции, а вечером услаждает уставших палачей. Хотелось бы знать, как отнеслись к нему актеры и что представили они в тот вечер. «Коварство и любовь» Шиллера? Или исполняли песенку Франца Шуберта «Форель», которая заканчивается так: «Он рыбку снял с улыбкой, я волю дал слезам».
Как можно жить с таким грузом? А ведь живут и очень даже неплохо. Занимаются искусством, наукой, бизнесом. Кто-то из-под полы продает арабским режимам компоненты для производства неконвенциональных вооружений.
Книга Гольдхагена построена на архивных документах, авторский текст минимален. Приводятся протоколы, приказы, воспоминания, но речь идет об одном батальоне. А ведь их было много…
Только глухой и слепой не ведал, что происходит. В официальных документах по «окончательному решению» нацисты избегали прямых формулировок. Например, уничтожение в газовых камерах или расстрелы называли спецобработкой — «Sonderbehandlung». Но все знали, что это означает. По рукам ходили фотографии акций, которые проводились на глазах у населения. Кое-кто хранит такие реликвии и сейчас. Свидетелями акций были не только жены полицейских, артисты и другие гости батальона, но и солдаты Вермахта, поляки, военнопленные, иностранные рабочие, немецкие предприниматели и переселенцы.
А по другую сторону фронта?.. Лидеры союзников тоже знали о том, что происходит в Польше, в других оккупированных странах. Знали, но хранили молчание: освобождение Европы, уже очищенной от евреев немецкими руками: «judenrein» — вот цель союзников. Перед войной Европа и Америка цинично закрыли свои границы, Англия запретила въезд в Палестину, и немцы хорошо поняли, что на «еврейском фронте» им мешать не будут.
Как это ни парадоксально, терпимость и благородство проявили союзные с Германией страны. Италия, Венгрия, как могли, противились давлению Берлина и вплоть до немецкой оккупации в 1944 не выдавали евреев. Япония открыто предоставляла им убежище, Болгария вообще сумела сохранить своих (расплатившись, правда, евреями из присоединенной Македонии). Франкистская Испания потихоньку впускала тех немногих, кому удалось ускользнуть от гестапо. Из 2300 финских евреев погибли в немецких лагерях 8 (восемь!), что на долгие годы стало национальной травмой Финляндии. Даже Румыния, в националистической эйфории успевшая уничтожить 400000 — половину своих евреев, к 43-му году одумалась и прекратила геноцид. Десятки тысяч спасли японец Сугихара, немец Шиндлер, швед Валленберг, румын Попович, итальянские, испанские, португальские дипломаты. Рискуя жизнью, спасали евреев жители оккупированных стран. Даже в Германии нашлись благородные люди: только в Берлине они спасли 1400 евреев. Но из лидеров антигитлеровской коалиции никто и пальцем не шевельнул: «окончательное решение» устраивало всех.
Темное одеяло светомаскировки накрыло Европу. Но не всю: ярко горели фонари над оградами лагерей смерти. Ни одна бомба не упала на полным ходом работающие газовые камеры и крематории. В 1944 базировавшиеся в Италии американские летчики получили приказ бомбардировать прилегающие к Освенциму промышленные районы Силезии, где располагались заводы синтетического топлива «I.G. Farbenindustrie».Экипажи ознакомили с аэрофотоснимками и приказали: лагерь ни в коем случае не бомбить. А их так ждали. Эскадрильи летающих крепостей закрывали над Освенцимом небо — рассказывают выжившие узники. Ярко горели фонари, освещая территорию лагерей — немцы знали, что их бомбить не будут? В налетах одновременно участвовали до 1300 бомбардировщиков. Но приказ есть приказ — Б-29 следовали к промышленным объектам, и узникам оставалось только молиться. Все знают, как это помогло.
Союзники не оказали помощи ни оружием, ни продовольствием восставшему гетто Варшавы. В 44-ом немцы предложили обменять миллион евреев на 10000 грузовиков. Союзники отказались вести переговоры.
Рузвельт и его окружение больше всего боялись обвинения в том, что США воюет с Германией из-за евреев. Не хочется верить, что опасения эти были обоснованы. Англичане смотрели дальше: они не хотели осложнять отношения с арабским миром. Сталину вообще было не до таких мелочей, как евреи: в марше на Берлин он и своих солдат не жалел.
До окончания войны союзники не осудили геноцид ни единым словом.
Простая деревенская старушка, прятавшая в погребе еврейскую семью, — насколько она выше, благороднее Рузвельта, Черчилля, Сталина, которые до последних часов Третьего Рейха с отвратительным лицемерием позволили бесперебойно функционировать гитлеровской машине уничтожения.
***
Деревенское кладбище. Напротив входа склеп. В центре, под распятием, словно сошедший с советской, времен войны карикатуры, большой березовый крест, на который надета вермахтовская каска. На стенах керамические таблички. Имена, даты, места рождения и смерти. Погибшие в 1914-18 уместились на левой стене. Большинство во Франции (Verdun — Frankreich), меньше в России, двое в Сербии. Имена погибших в 1939-45 гг. (почти все в Russland) занимают широкую центральную и правую стены. Немцы умирали и после войны — в 1946-47 гг. Но на табличках уже не Russland, а Sibir — плен. А русский плен тоже совсем не рай: большинство пленных остались там навсегда. По немецкой статистике из 90000 взятых в плен под Сталинградом, выжили 6000! Сквитались, в общем…
Такие же склепы на деревенских кладбищах. Мемориальные плиты и в церквях. А в стране-победительнице, где «никто не забыт», павшие за правое дело даже такого не удостоились: еще и сейчас лежат по бескрайним лесам и болотам России тысячи непохороненных.
***
Советский майор квартировал в немецком доме. Вызвал из России жену. Прошел год и майор решил повторно зарегистрировать брак в немецкой ратуше, так как документы пропали во время войны. Свидетелем пригласил хозяина. Почтенного возраста хозяин был поражен:
— Как это возможно, герр майор? Такой солидный, такой уважаемый человек живет с женщиной, не оформляя официальные отношения, — сокрушался он и долго не мог успокоиться.
На следующий день хозяин заговорил по-другому.
— Герр майор, я очень сожалею, но мне придется на вас жаловаться советскому коменданту города. Я всю войну прятал еврейку-жену, а вчера ваши подвыпившие солдаты залили вином и в нескольких местах прожгли сигаретами персидский ковер, который несколько поколений принадлежит нашей семье.
Он сказал правду — были и такие немцы. Но после капитуляции чуть ли не каждый представлял пламенным антифашистом себя и активным наци соседа. Все, оказывается, прятали, спасали, помогали, в крайнем случае, просто не доносили. Непонятно только, кто голосовал за Гитлера и куда подевались евреи.
***
Эпизод из книги Вильяма Ширера «Берлинский дневник». Передачи английского радио немцы слушали, однако помалкивали — попасть за это в концлагерь никому не улыбалось. Однажды после очередного налета «Luftwaffe» матери одного из летчиков официально сообщили, что самолет сына сбит над Англией, а сам он числится пропавшим без вести. Но через два дня Би-Би-Си, как обычно, передало имена взятых в плен немецких летчиков. Среди них был и «без вести пропавший». Днем позже мать плененного летчика получила восемь писем от самых близких друзей: ее поздравляли — ведь английский плен гарантировал жизнь. Имена поздравлявших мать сообщила в Гестапо — так закончилась эта история. Но немецкий цензор не пропустил сообщение: — Американцы не в состоянии оценить героизм немецкой женщины, — сказал он Ширеру.
В отличие от СССР в Германии до сетевого радиовещания не додумались, и вместо конфискации радиоприемников на время войны расширяли их производство: пропаганда прежде всего — нельзя оставлять без нее население! А с вражескими передачами обошлись без проблем: в пластинах конденсаторов переменной емкости стали выштамповывать отверстия на частотах союзных радиостанций. Насколько проще, чем забивать эфир мегаваттными глушилками!
Смотришь теперь старые кинохроники и поражаешься: до чего похожи голоса советских и немецких дикторов 30-40-х годов — кажется, будто на одном языке говорят! Так оно, собственно, и было: напыщенная ложь звучит одинаково и на русском и на немецком.
***
По Версальскому договору Германии было запрещено иметь военную авиацию. Дружеская рука протянулась из Москвы — не было в мире банды, которую оставил бы без помощи Кремль. Инструкторы Липецкого авиационного училища готовили летчиков «Luftwaffe». Полученные знания пригодились им во время бомбардировок городов и объектов СССР — летчики учились хорошо и прекрасно знали центральные области России. В Казанском училище готовили немецких танкистов. С дружескими визитами в СССР успели побывать бывший курсант Липецкого училища, а впоследствии командующий «Luftwaffe» Герман Геринг, знаменитый танковый асс и теоретик, генерал Гейнц Гудериан и многие другие.
Еще пример. За несколько предвоенных лет в рабочих, профсоюзных и спортивных делегациях немцы успели пропустить через Кавказ полный состав горнострелковых дивизий «Эдельвейс». Кое-кому удалось по нескольку раз побывать здесь. Тренировки производились зимой и летом, в любую погоду — дождь, снег и туман. Немцы ничего не делают просто так, без цели. В результате тренировок они активно, до мелочей изучили театр предстоящих сражений и знали не только перевалы, вершины и ущелья, но каждую тропу, ручей, каждое дерево, камень, куст. Тренировки вели, конечно, русские инструкторы-альпинисты. Немцы называли их по именам. С начала войны и до лета 42-го дивизии «Эдельвейс» в боях не участвовали и продолжали тренироваться в Альпах — их берегли. Но в Красной армии прекрасные альпинисты без пользы рассеялись во всех родах войск, и лишь немногие оставались в живых к прорыву немцев на Кавказ летом 1942. На вершине Эльбруса солдаты «Эдельвейса» водрузили огромный красный флаг со свастикой. А перевалы пришлось защищать простой необученной пехоте, не в альпинистских триконях, а в кирзовых сапогах, без ледорубов, крючьев, цеплялись они за ледники.
***
Два вопроса не дают мне покоя. Первый: какой бы стала Германия без Гитлера? Без войны? Без потери территорий, отошедших к России, Польше, Франции и Чехословакии? Без миллионов погибших на фронтах и в тылу? Это и есть цена за наступившее после войны процветание? Или же Германия достигла бы еще большего без нацизма? Что им мешало жить в мире, как теперь? Неужели только евреи?
Второй вопрос не легче: что мешало России за 50 лет достичь хотя бы четверти современного экономического уровня Германии? Природные ресурсы, людские резервы страны-победительницы неисчерпаемы, о территориях нечего и говорить. Уровень научно-технической элиты ничуть не ниже, а кругозор рядового инженера намного шире. Только ли в социализме дело? Ведь и задолго до революции Россия от европейского благополучия далека была бесконечно.
Хотя заметки эти из Германии, не могу не сказать несколько слов об австрийцах. У меня к ним вообще особое отношение. Если немцы хотя бы делают вид, что раскаиваются в содеянном, австрийцы бесстыдно, нагло выдают себя за жертву нацизма. А ведь мы помним, что из Австрии вышли два Адольфа — Гитлер и Эйхман, другие нацистские главари, помним, с каким триумфом австрийцы встретили фюрера, как заставляли евреев чистить зубными щетками венские мостовые. Теперь они «ЖЕРТВЫ». Вот только один эпизод из жизни этих жертв. В австрийской столице исправно функционирует Институт мозга. Там в герметичных сосудах хранятся заспиртованные образцы головного мозга убитых детей — жертв гитлеровской программы «эвтаназия». Детей с определенными психическими отклонениями отправляли в газовые камеры психиатрических больниц, а мозг попадал на предметный столик микроскопов для исследования. Директор института, ученый с мировым именем начал свою карьеру еще при Гитлере и успешно продолжает научную деятельность и сейчас. Сотрудник института, познакомивший съемочную группу телевидения с этой проблемой, был немедленно уволен. Жители Вены возлагают цветы к памятнику убитым детям.
ОТНОШЕНИЕ К ТРУДУ, БЫТ
Вечер. Едем медленно, в поисках «циммера» разглядываем аккуратные дома в садиках с гномами. Еще светло. Перед нами церковь. Массивная, тяжелая немецкая кирха с петушком на шпиле. На колокольне массивное, тяжелое, немецкое гнездо — низко над улицей, чуть взмахивая крыльями, летит к нему аист. За церковью шеренга новых, только что отстроенных двухэтажных домов. У немцев предусмотрено все: подъемные краны в деревнях под стать домам — маленькие. С их помощью затаскивают через окна мебель, холодильники. Перед окном, в которое еще не вставлена рама, сиротливо повисло пианино. Так оно до утра и провисит: рабочий день окончен, а сверх нормы немец не станет работать и секунду. Но и начинает он работу точно по звонку. Работает не спеша, и, между прочим, все успевает.
Если немец берется за дело — неважно какое — он обязательно доведет его до конца.
Вот примеры немецкой добросовестности. 90-е годы. Израильтянин путешествует по Германии. В жаркий день он вышел из гостиницы в Мюнхене, бросив пиджак на крышу автомобиля, уложил чемодан в багажник и поехал. О пиджаке вспомнил уже в Италии и особенно о нем не жалел — документы и деньги хранились в поясе. Но через месяц он получил свой пиджак. Прохожий подобрал его (в кармане оказалась визитная карточка) и по адресу выслал в Израиль.
Автобус прибыл к остановке на минуту позже указанного в расписании времени. Кто-то, не дождавшись, сел в такси. Узнав об этом, водитель автобуса до того разволновался, что, превысив скорость, догнал и остановил такси, попросил прощения у пассажира за опоздание и уплатил шоферу.
***
…Осень 1941-го. Саша Аксельрод попал в окружение и, выдавая себя за бурята, оказался в немецком плену, где для советского военнопленного шанс выжить нулевой. Спасла гражданская специальность. Он попал на завод, впервые за несколько месяцев получил горячую пищу и стал к токарному станку. Резец скользнул по болванке, тоненькая серебристая стружка, меняя цвет с желтого на сине-фиолетовый, завилась спиралью и потянулась в сторону. Привычный запах горячего металла защекотал ноздри и Саша почувствовал себя как рыба в воде. Отрезвил его хороший удар палкой по спине. «Спеши медленно, du, russische Schwein! Zwolotsh!» — негромко сказал мастер, заложил за спину палку и, не оглядываясь, медленно удалился вдоль шеренги станков. Так повторялось несколько раз, пока Саша не отвык от «стахановских» методов труда. «Я до сих пор благодарен этой сволочи», говорил он. Вернувшись после войны в Киев, Саша работал не спеша, по звонку, а успевал намного больше других и, как заводской парторг ни противился, получил титул «Мастер — золотые руки» с фотографией на «Доске почета». А выключать станок, как немцы, Саша так и не научился и прежде, чем нажать кнопку, всегда отводил от детали резец. Немцы и того не делали.
***
Ближе к Альпам дома в деревнях двухэтажные, с длинными во весь фасад балконами. На окнах украшенные кружевами и вышивкой белоснежные занавески. На желтоватых, белых или розовых стенах выполненные по трафарету сцены из житий святых, исторические эпизоды. Попадались дома, где одна из стен как-то не соответствовала общему облику. Тончайшая паутина трещин покрывала боковую стену, словно кракелюры на холстах старых мастеров. Но это были не трещины: распиленные точно по длине и уложенные у стены так плотно, что между ними не воткнуть и спичку, поленья составляли единую, идеально гладкую поверхность. Обтесывали немцы их специально? Ведь сгорят же в печке, а вот старались, пилили по шаблону, подгоняли одно полено к другому, всматривались, меняли местами, укладывали. Зачем?
Немецкие мусорные ящики: для зеленых бутылок, для белых, для коричневых, для пластика, для бумаги, для пищевых отходов — стоят шеренгами на улицах городов и деревень, на загородных автостоянках. Граждане послушно достают из мусорного кулька соответствующие бутылки, опускают их в нужный ящик и плотно закрывают крышку. Цветные пластиковые кульки: для каждого вида отходов свой цвет. Кульки (наш экологический бич!) продаются в кассах супермаркетов. Хочешь кулек — плати, а это как раз немцы (только ли они?) не очень любят. На рынках овощи кладут в бумажные пакеты. Покупают немцы мало, все умещается на дне стандартной корзинки. Нагруженных, как в Израиле, до самого верха тележек в супермаркетах нет. Потому и не увидишь целые пласты выброшенных кульков на улицах, полях, в лесах. Берегут немцы природу, и нам — самым умным на свете — стоит этому поучиться.
На полях среди золотисто-серой массы тяжелых колосьев, словно для контраста, васильки, красные гвоздики. Их не выпалывают — цветов ровно столько, чтобы украсить поле.
Немецкий лес. Там, где мы проезжали, войти в лес было нельзя — он затянут колючей проволокой на всем протяжении не только автострад, но и узких дорог. Увидеть лес можно только сверху, из вагончика канатной дороги. Немецкие елки стоят стройными рядами, как солдаты по команде «смирно». Строго в одну линию развернуты ветки. Шишки висят через равные промежутки и сверкают, словно начищенные пуговицы парадного мундира. Так везде в Германии, даже на крутых горных склонах: кроме аккуратной, ровной травки (стригут ее под деревьями, что ли?) ничего не увидишь — ни кустов, ни сухих сучьев, ни пней, ни поваленных стволов. Не знаю, как в лесу (возможно, законопослушная немецкая трава сама знает, до какой высоты ей позволено расти), но в кюветах траву во всяком случае стригут: две машины с навесными косилками идут одна за другой. Первая стрижет левый откос, вторая — правый. Скошенная трава засасывается в контейнеры, и чистота в кюветах такая же, как на асфальте. А дорога всего-то ничего: обочин нет, и две машины с трудом разъедутся! Однажды все-таки удалось углубиться в лес — ворота в проволочном заграждении были открыты. Впереди за поворотом показалась окруженная живой изгородью вилла. На аккуратно выстроганном столбике табличка. С трудом разбираю готический шрифт: «Вниманию владельцев собак и кошек! Животные, оказавшиеся на частной территории, будут застрелены (или расстреляны? — erschissen)!». Неужели сидит этот болван у окна с винтовкой, высматривая бродячих собак и кошек?
На природе немец приветливо улыбнется встречному и обязательно поздоровается. Guten Tag, mein Herr! Может, и этот поздоровался бы?
Что же касается братьев наших меньших, то собакам и котам хорошо и дома, на улицах их не видно. Дома у немцев большие, для котов столб, с плотно намотанной веревкой, а то и целые стволы с ветками — чтоб когти драть, карабкаться до потолка и не портить накрытую чехлами мебель. Чего так беспокоился владелец лесной виллы?
Цементный завод, но нет обычного на километр облака тончайшей серой пыли: чистота, яркая зелень вокруг. Сразу и не поймешь, что это одно из самых вредных для окружающей среды производств.
Немецкие стекла: витрины, окна в жилых домах, офисах, в заводских цехах, складах, в автомобилях, вагонах трамваев и поездов жирно, словно намазаны салом, сверкают, и нет на них ни соринки, ни пылинки. Кажется — дотронешься и рука станет жирной. Отраженная в немецких стеклах природа выглядит еще лучше и красивее. Но блестят не только стекла: в надраенном, вылизанном асфальте на стоянках отражаются автомобили. Сквозь стеклянную, в три этажа стену пивоваренного завода ослепительно, до боли в глазах сияют медные котлы.
Скоро осень. На площадках перед супермаркетами чистенькие, наглаженные, причесанные немецкие девочки и мальчики. Я смотрю на них и вижу тех из Hitlerjugend и BDM (Bund Deutsche Madchen — Союз немецких девушек). Остряки раскрывали эту аббревиатуру иначе: Bubby, druck mich! — Мальчик, зажми меня!
Таких вот сначала посылали вымогать пожертвования на «выселение евреев из Германии», на «зимнюю помощь», а в конце войны — с фаустпатронами под танки. И шли. Посылали ловить и расстреливать разбежавшихся узников концлагерей, добивать обессилевших. Ловили, расстреливали, добивали. В 44-ом из таких мальчишек сформировали танковую дивизию «Hitlerjugend» — подарок фюреру ко дню рождения. В Арденнах почти все и погибли.
Сейчас (наверное, и тогда) они продают чистенькие, вылизанные, причесанные, но уже больше не нужные игрушки. Девочки и мальчики времени зря не теряют и в ожидании покупателей играют, демонстрируя качество своих товаров. Продают также книги и прошлогодние учебники. На вид книги еще новее, чем на полках магазина.
Такими же новыми выглядят выстроившиеся возле бензоколонок автомобили. Их оставляют здесь на продажу. Под ветровым стеклом табличка с номером телефона, ценой, километражем и годом выпуска. Есть машины, которым по 10, 15, 20 лет. Но ни одного изъяна! Все блестит. Ни царапины на краске, обивка сидений свежая, сверкает никелевое покрытие. Ну, прямо с конвейера!
Одежда и обувь в комиссионных магазинах, которых в Германии на удивление много, тоже совсем как новые. Как немцы ухитряются пользоваться вещами, не оставляя на них следов?
Диснеевские гномы. В каждом садике стоят они такие точно, как у Диснея, но непропорционально увеличенные в застывшей своей неподвижности, потрясающе безобразные, грубые, пошлые. Чем-то напоминают тяжеловесное немецкое барокко в католических соборах Баварии. Зато Белоснежки не видел ни одной — видимо, у бюргеров все-таки сохранились рудименты вкуса.
Дороги прекрасные. Те ли это знаменитые пропагандистские «автобаны», которые перед войной строили нацисты, или новые, послевоенные, но вести по ним машину — наслаждение. В ситроенах вроде нашего немцы не ездят — предпочитают массивные мерседесы.
Аптечная чистота, порядок, спокойствие, немыслимая рационализация жизни: в одежде, в ухоженных, выпестованных полях, в похожих на дворцы школах и промышленных зданиях, на рынках, в туристском сервисе, в общественных туалетах.
МУЗЫКА
Витрина магазина музыкальных инструментов. За стеклом старинные виолы, лютни, клавикорды, трубы, охотничий рог. Тромбон без подвижной кулисы. Как строили на таком инструменте мелодию — только губами? Застыли в безмолвии тяжелые литавры. Виолончель — вместо привычных четырех — шесть струн. Возвышаясь, как пастух над стадом, застыл старинный шестиструнный контрабас. Гриф его венчает античная женская головка. Двенадцатиструнная лютня. Виола да гамба. Виола д’амур тоже с женской головкой на грифе. А на грифе инкрустированной скандинавской скрипки львиная голова. Флейты, кларнеты, рожки. На лакированном эбеновом дереве духовых инструментов сияют хитроумные латунные клапаны. Один рожок заканчивается загнутым, как ручка у зонтика, раструбом. Отдаленный прообраз саксофона — кларнет-бас. Хорн-бассет: изогнутый почти под прямым углом небольшой, прямоугольной формы раструб обращен книзу, на изгибе камея, клеймо мастера выжжено над ней. Инкрустированный перламутром клавесин с пожелтевшими клавишами. На открытой крышке ослепительной яркости пейзаж — окно в мир девственной природы, чистой и свежей, как звук этого инструмента.
Когда видишь такое чудо, трудно оставаться равнодушным. Имена композиторов, исполнителей входят в историю навечно. Но разве менее благородно искусство создателей инструментов? Сколько вложено любви, выдумки, труда. Кто эти люди? Мы ничего не знаем о них.
Отождествление личности художника с его творчеством — почти всегда иллюзия. Музыканты — исполнители, композиторы, певцы, мастера музыкальных инструментов — такие же люди, как и мы с вами. Все человеческие пороки и слабости в равной степени присущи и обывателям, и творцам, как бы ни было прекрасно искусство последних. У музыкантов, композиторов то, что мы называем душой, к сожалению, присутствует далеко не всегда. Но инструменты воспринимать как неодушевленные невозможно. Они живут собственной жизнью, не зная, что такое зависть, алчность, похоть, предательство и приносят только радость. Сейчас инструменты застыли в прямых лучах утреннего солнца. Но кто знает, что происходит по ночам за толстыми стеклами витрин?
ХХ век показал, что великая сила искусства объединяет народы и страны, им наслаждаются не только финансовые воротилы, но и голодные студенты, интеллектуальная элита и простой люд, солдаты по обе стороны фронта, тюремщики и заключенные, палачи и жертвы. В годы войны и мира музыка Моцарта и Баха звучала в Москве, в Берлине, в Нью-Йорке. В молодости доктор Геббельс был большим любителем русской музыки, но в начале войны с Советским Союзом запретил ее исполнение.
Немцы — самый музыкальный народ мира. Так, во всяком случае, они сами считают, и, возможно, правы. Почти в каждом среднем германском городе есть оперный театр. Они не пустовали во время войны. Полны были концертные залы. Нацистские бонзы и рядовые partaigenosse, молодые солдатские вдовы и старые профессора наслаждались творениями Бетховена, Шумана, Моцарта. Патологический убийца Гейдрих, например, прекрасно играл на скрипке, гауляйтер Польши Франк — на рояле. Освенцимский врач Менгеле — тонкий знаток и ценитель оперной музыки. Музыка облагораживает. Она высшее проявление национальной культуры. Вот почему эсэсовцы выискивали музыкантов в лагерях смерти. Днем — тяжелая работа, вечером — культурный, в полном смысле этого слова, отдых.
Спрос на музыку у немцев всегда очень высокий. Музыкантов и дирижеров не хватает в Германии и сейчас. Охотно позволяя иностранцам заполнять вакуум, немцы не делают исключения ни для израильтян, ни для евреев диаспоры. 50 лет назад евреев-музыкантов набирали (правда, ненадолго) в лагерях смерти. Теперь сами приходят. Пламенный популяризатор Вагнера Даниэль Баренбойм среди них.
То, что мы называем культурой, никогда не ограничивало присущую человеку страсть к убийству и разрушению.
***
Из-за угла доносятся знакомые мелодии. Романс «Что ты жадно глядишь на дорогу» сменяется «Вот мчится тройка почтовая». Странно звучат они в Нюрнберге. Три русских парня с довольно мрачными физиономиями исполняют на балалайках русские романсы и песни. Победители развлекают побежденных. Бросая монеты в шляпу на тротуаре, прохожие равнодушно проходят мимо. На минуту попытался представить себе альтернативную ситуацию — немецкие музыканты играют на московских улицах — и улыбнулся. Какой музыкант поедет в Россию зарабатывать деньги на улице? Да и кто в Москве станет слушать немецкие шлягеры?
Музыкальная культура в Германии высочайшая, но к эстрадному ширпотребу это не относится — он никогда не поднимался выше засахаренной пошлости. Одни названия чего стоят: «Deine Mund sagt ja», «Deine Augen sagten nein» («Твой рот говорит: да» и «Твои глаза говорят: нет»). И в каждой строке «alein» — одинокий. Во всемирном хит-параде немецкие шлягеры просто немыслимы. Дело тут не только в музыке, но, что не менее важно — в самом языке. «Начиная со своей предыстории, музыка следует мелодии языка» — говорит известный немецкий джазовый критик и эссеист Иоахим Эрнст Берендт. И далее: «… исполнение современных шлягеров, которое у таких певцов, как Фрэнк Синатра или Сэмми Дэвис, становится настоящим искусством, на немецком языке остается на уровне слезливо сентиментальной банальности». Не дотянуться немецким шлягерам и до русского романса.
***
Динкельсбюль. Черный саксофонист играет джаз. Его слушают охотно, одна за другой падают в раскрытый футляр тяжелые монеты. Знают ли собравшиеся вокруг молодые ребята, что при нацизме джаз был запрещен, что на дверях кафе и ресторанов красовались объявления: «tanzen Swing verboten» и многих любителей сгноили в концлагерях только за то, что они слушали джаз, танцевали этот страшный свинг? Не всем, правда, грозило такое наказание: рейхсмаршал Геринг обожал оркестр Гленна Миллера и вместе со свитой много раз смотрел «Серенаду солнечной долины» в своем кинозале. Фюрер, как и положено настоящему арийцу, такую музыку не выносил, но и он не без греха: его любимый фильм — «Унесенные ветром» с Вивьен Ли и Кларком Гейблом.
В оккупированной Европе запрещалось не только исполнять джаз, но даже произносить само это слово. Специальный циркуляр перечислял наиболее популярные американские мелодии, исполнять которые не разрешалось — министерству пропаганды было чем заниматься.
Когда запахло вторым фронтом, министр пропаганды Геббельс спохватился и организовал джазовые передачи, но только на Англию — для немцев запрет на джаз оставался в силе. Исполнялись те же американские мелодии и песни, но с новыми, антисемитскими текстами, и на английском. Неужели Геббельс надеялся, что, прослушав такой хит, американский солдат перейдет на сторону нацистов или, по крайней мере, побежит сдаваться в плен? Изголодавшиеся по джазу немецкие музыканты были счастливы — вспоминал бывший берлинский джазмен. Текст никого не интересовал, музыка же исполнялась с невиданным энтузиазмом. Но кто в армиях союзников станет слушать убогий немецкий эрзац-джаз, когда эфир заполнен вестниками свободы — саксофонами Гленна Миллера? Минута радости в студии — вот и вся польза от этих передач.
Почему именно тирания не выносит джаз? Почему растит и пестует исполнителей канонизированной классики? Потому, что каждый джазмен — творец, а исполнитель классики — всего лишь комментатор. Требуя абсолютного повиновения во всем, тоталитаризм не допускает свободы и в музыке.
В годы войны в сталинской империи джаз не трогали — могущественный американский союзник того стоил. Но когда началась холодная война, джаз запретили точно как в гитлеровской Германии.
Серьезных джазменов в Германии не было и не будет, а тот, кто пытается — до смешного беспомощен. Не для джаза воздух этой страны.
НЮРНБЕРГ
Дом-музей Альбрехта Дюрера. В пятиэтажном доме восстановлены и сохранены утварь, кухня, кладовые, спальни, мебель, печатный пресс, мастерские. Главное — занимающие все стены картины и гравюры. В аутентичной обстановке они воспринимаются глубже, чем в музеях. В книге отзывов записи на всех языках. Есть одна и по-русски: «Никогда не думала, что попаду сюда и увижу это чудо. Спасибо вам!». Откуда автор — не известно. Поэтому после своей записи пишу большими буквами: ISRAEL.
На площади перед музеем огромных размеров, кошмарный бронзовый заяц. Он, очевидно, должен напоминать о знаменитом дюреровском зайце и функцию эту выполняет, но именно потому кажется еще отвратительнее.
Замок в парке. Здесь выставка: «Нюрнберг 1933-1945». После великого Дюрера смотреть во что превратили этот город нацисты?
В городе много югославских представительств и союзов — разбросала беженцев война. Музей югославских художников-примитивистов очень хотелось посетить, но не удалось: визит нужно было заранее согласовать. Заглянули сквозь полуприкрытые жалюзи: тесное помещение, стеллажи, на которых многие сотни пронумерованных картин — скорее склад, а не музей.
Когда-то Нюрнберг славился производством игрушек. В детстве мне довелось поиграть нюренбергскими оловянными солдатиками. Тончайшее литьё воспроизводило детали оружия, мундиров, снаряжения. Мастера ничего не упустили: сбруя лошадей, ружейные мушки, штыки, шпоры на сапогах, пуговицы на мундирах наполеоновской и более поздних эпох отчетливо различались на трехсантиметровых фигурках. Раскрашенные вручную солдатики казались произведениями ювелира. Яркие краски на них не тускнели и не отслаивались. Продаются такие солдатики и теперь: девушки в магазине раскрашивают их тончайшими кисточками, глядя через лупу — работа для часовщика. Цены фантастические: 60-70 марок за наполеоновского пехотинца. За кавалериста больше сотни. С пластмассовой дешевкой Гонконга и Тайваня конкурировать невозможно. Нюрнбергская монополия умерла, а игрушки превратились в музейные экспонаты. Отсюда и цены. Только фанатики-коллекционеры готовы платить такие деньги.
Как жаль, что нужно возвращаться в Мюнхен. Нюрнберг остался позади, но его улицы все еще перед глазами. Знать бы заранее, какой это город!
***
Едем дальше на юг. Мелькнуло на дорожном указателе знакомое название: «Байрейт». Там, в подаренной баварским королем вилле (тот же строитель замков — Людвиг) жил и творил большой друг нашего народа — Рихард Вагнер. Мимо, мимо — нечего нам там делать. Вдалеке на большом рекламном щите еще одно знакомое имя — Менгеле. Это крупная фирма, производящая сельскохозяйственное оборудование. Ее внешне вполне нормальный владелец — сын знаменитого врача из Освенцима. В беседе с довольно настырным корреспондентом нашего телевидения Менгеле-сын задумался и, помолчав, так прямо в объектив и заявил — это мой отец, и я горжусь им!
Его фирма процветает…
***
Вокзал в Мюнхене. Туристические агентства, билетные кассы, офисы проката автомобилей, буфеты, киоски, представительства авиакомпаний, всевозможные магазины, кафетерии. В книжном магазине покупаем московскую «Литературную газету» и заходим в свой вагон. Никто не проверяет билеты, нет ни контролеров, ни проводников. Газета оказалась скучнейшей, абсолютно не за что зацепиться. 15 лет назад в «Литературке» все-таки можно было что-то прочесть (хоть на 16-ой странице), и стоила она копейки. Сейчас за пять полновесных немецких марок — ноль.
Поезд «Мюнхен — Прага» неслышно тронулся. Вагон почти пуст. Останавливаемся довольно часто, выходят и входят немцы. За окном чужая жизнь, и воспринимаешь ее из окна вагона не так, как за рулем автомобиля: когда не нужно следить за дорогой, видишь больше. Ухоженная, выпестованная страна, стерильные пустые вокзалы, выстриженная трава, убранные поля, сверкающие стекла окон. Рядом на голубовато-сером шоссе черные мерседесы обгоняют поезд. Видишь действительно больше, да только все то же самое.
Пожилой немец (а он где был 50 лет назад?) аккуратно очистил перочинным ножом яблоко, положил его на чистую салфетку и теперь, отрезая по ломтику, ест. Женщина, как видно, знакомая, села напротив; они оживленно беседуют, смеются. Неужели не предложит ей яблоко? Сам съел, убрал кожуру, вытер, закрыл, сунул в чехол нож…
Мы уже четыре часа в дороге. Лес за окном стал гуще, под деревьями заросли кустарника, засохшие, с пожелтевшей хвоей ели, вывороченные корни поваленных стволов. Пересекли, наверное, границу. Так оно и есть: в проходе появились чешские пограничники. Едва взглянув на столик с паспортами, они прошли «по длинному ряду купе и кают». И здесь то же самое…
Мы в Чехии. Кое-где давно забытые картины: заросшие репейником пути, ржавые вагоны, в садах дачных поселков вдруг, да и мелькнет фанерный, «типа сортир» туалет, с окошком-сердцем на двери. Не в российских, конечно, массштабах, но определенные ассоциации возникают. После Германии Чехия выглядит, наверное, так же, как после Чехии — Россия. Но это другая тема.
***
Прошла неделя. Снова мюнхенский аэропорт. Движущиеся тротуары кажутся на этот раз бесконечными. На указателях все города мира, кроме Тель-Авива. Понять можно — безопасность, но от этого слегка не по себе. Наконец мы далеко в поле, у последнего и совершенно безлюдного терминала. Позади, на горизонте сквозь утренний туман видны здания аэропорта. Терминал закрыт — рано. Солнце еще не взошло. Три недели назад (кажется, что прошел год) мы прилетели сюда, но сейчас не узнаем это место. Стоим, ждем и потихоньку мерзнем — нам в Европе по утрам холодно. Вдалеке слышны шум, крики, смех, затем на ленте тротуара появляется темное пятно. Оно приближается, мы различаем людей с нагруженными доверху тележками и успокаиваемся: наших слышно раньше, чем видно! Наконец нас впускают. Небольшой терминал рассчитан только на Израиль. Вот и первые за всю поездку военные: у выхода на взлетную полосу ощетинился пулеметами темно-зеленый БТР пограничной охраны — «GRENZSCHUTZ«. Автоматы не на плече — в руках, обоймы вставлены. Проходим паспортный контроль, и начинается еще не виданная в Европе процедура проверки багажа. Здесь не спрашивают, кто паковал багаж, что и кому везем, но просто требуют открыть с таким трудом уложенные чемоданы. Похожие на лагерных надзирательниц девицы в белых халатах и резиновых перчатках приступают к делу. Они проверяют каждую вещь. Фотоаппарат просят открыть, а если в нем неоконченная пленка — взвести и сделать снимок. Один такой снимок — над раскрытым чемоданом руки в резиновых перчатках — я и сейчас храню. Бинокли, транзисторы, обувь относят на рентген в корзинках. Проверяют индуктором содержимое карманов. Ни одна монетка, лоскут, нитка, листок из блокнота, оторванная пуговица, грязные носки не ускользнут от внимания суровых девиц. За проверку еще и сдирают с каждого по 19,5 последних, оставленных для duty free марок! Усталые, злые (полночи провозились с этими проклятыми чемоданами!), запихиваем, как попало вещи, навалившись всем телом, защелкиваем замки и отправляемся к самолету, который уже давно ждет. В самолете раздражение постепенно проходит: по крайней мере, теперь знаем, что полет из баварской столицы — самый безопасный. Вдруг осознаю, что ужасно хочу домой, что уже неделю непроизвольно отсчитывал оставшиеся до возвращения дни. А ведь отпуск был интересный.
Бетонная полоса плавно уходит вниз, слепит восходящее солнце. Вот и всё. Путешествие окончено. Мы хотели увидеть немцев, узнать какие они, как живут. Хотели понять, как смогли они сделать это. Что заставило их быть с Гитлером до последнего часа? Но улетаем, так и не получив ответа. Мы проехали небольшую часть Германии — Баварию, от Мюнхена, где нацизм родился, до Нюрнберга, где он похоронен.
Навсегда?
Или хотя бы надолго?
Литература
-
Жак Деларю.»История гестапо».
D. Goldhagen.»Hitler’s willing executioners»
(Д. Гольдхаген. «Добровольные палачи Гитлера») William L. Shirer.»Berlin diary». (Вильям Л. Ширер. «Берлинский дневник»). Ю. Дьяков, Т. Бушуева.»Фашистский меч ковался в СССР». Еженедельник Мин. Обороны Израиля במחנה («На позиции»). Joahim Ernst Berendt.
«Variationen ubern Jazz». (Иоахим Эрнст Берендт. «Вариации на темы джаза»). Елена Ржевская.»Геббельс. Портрет на фоне дневника». Генрих Инститорис, Яков Шпренгер.»Молот ведьм»,(Henrich Institoris, Jacob Sprenger.»Malleus maleficarum») Уильям Р. Перл. «Заговор Холокоста»
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/y2019/nomer1/mshechtman/
