Рэгтайм
Allegretto
Аэропорт Ванкувера в последние часы полета представлялся мне одной большой курилкой. Виновата не зависимость от табака, а здоровое чувство относительно свободного человека, которому, по непонятной причине, не позволяют делать то, что он хочет. На поверку, аэропорт оказался похожим на гигантскую футуристическую пепельницу, к которой периодически подъезжала монорельсовая зажигалка. Таможенники были весьма подозрительны, в их глазах читалось недоверие, плавно переходящее в немой укор: «Почему вы без лыж?!». А с лыжами были все, кроме нас. Таможенники тщательно обследовали всю нашу ручную кладь, тщетно пытаясь обнаружить в ней хоть какие-нибудь, ну хоть детские лыжи. Не нашли, злобно пожелали «Приятного пребывания» с ярко проступающим подтекстом: «Эти русские думают, что им все позволено» и...
… Икая от вожделения я помчался в Канаду. Курить!
Ни одна голливудская мелодрама не способна передать поэзии последних шагов к выходу из аэропорта. Такое стремление к объекту страсти не снилось даже Ромео и Джульетте. Всё как в замедленной съёмке (это не правильно с точки зрения профессиональной терминологии, пусть!). Сквозь тонированные стекла здания аэропорта маняще светит солнце, похожее на свет в конце тоннеля, образованного некурящими лыжниками. Я прорываюсь, спотыкаясь о лыжи, палки и сноуборды, я без должного пиетета выражаюсь о зимних видах спорта и ванкуверской олимпиаде в целом. Дрожащая левая рука вырывает сигарету из пачки, большой палец правой руки до судороги нажимает на колесико зажигалки. До выхода десять шагов, девять, восемь, семь…
Неужели я попал в канадский рай? Моё имя написано по-английски на табличке, похожей на надгробную плиту, а над табличкой ангельский лик! Вожделенная сигарета падает к ногам ангела. Я вспомню о ней через три часа.
По договорённости нашей редакции с местным телеканалом, мою съёмочную группу встречала журналистка по имени Тиффани. Для того чтобы осуществить мечту о сигарете, для начала надо было вспомнить, как люди дышат. Увидев Тиффани, я об этом благополучно забыл. Это было нечто надэротическое. Я услышал, как бьется её сердце, я поймал ритм её дыхания. Наступило состояние эйфории, когда знаешь ответы на все вопросы. В реальность меня ненадолго вернул удар штативом от камеры Betecam по спине. Брутальный оператор, не знающий слов и кадров любви, так же как и я, стремился к долгожданной сигарете и налетел на меня, когда я умер и воскрес перед Тиффани.
Пока мы грузили технику в её огромный серебристый «Крайслер», моё тело откликалось на каждое её движение. Я чувствовал сопротивление дверной ручки её пальчикам, я подробно проживал процедуру фиксирования ремня безопасности, мои руки и ноги включились в процесс вождения, когда машина сдвинулась с места. Я сидел рядом с ней на переднем сиденье. Нет, я парил, не чувствуя гравитации.
Тиффани ангельским голосом ворковала о цели нашего визита. Если человека моей профессии умудрятся пустить в Рай, обязательно послушаю ангелов и сравню их голоса. Я слышал мелодию её голоса, я видел губы, которые эту мелодию до меня доносят, я понимал все и ничего. Во всяком случае, ничего по делу. В этот момент от меня можно было прикуривать.
Когда в моём сознании зазвучала третья часть божественной симфонии, Тиффани неожиданно оставила нас у гостиницы, пообещав вернуться через два часа. Лучше бы меня несколько раз расстреляли и пару раз повесили! Я начал задыхаться в прямом смысле этого слова. В руках у меня почему-то оказалась её перчатка, которую я безуспешно пытался вдохнуть.
С подробным, но не очень убедительным рассказом на тему «Почему без лыж», мы разместились в гостинице. Под моим окном я обнаружил породистый канадский клён, увешанный местной символикой. Ничего ностальгически-есенинского он не навевал, каждое прикосновение листьев к моему окну шептало: «Тиффани, Тиффани, Тиффани».
Эта магическая перемена во мне могла подорвать дух съёмочной группы, которая в панике наблюдала, как циничный телевизионщик, которого они привыкли видеть в моём лице, прикладывает к губам перчатку. Я пожалел неокрепшие умы и сердца. До встречи с Тиффани оставалось ещё полтора часа. Я решил провести рекогносцировку, дабы оградить съёмочную группу от употребления алкоголя и убить мучительно тянущиеся минуты.
Глядеться в озёра синие и рвать в полях ромашки, если к горлу подступает нечто ностальгически-непереваренное, вполне можно и в Канаде – стране несостоявшегося пробуждения, зависшего где-то между необходимостью сходить в туалет и нежеланием открыть глаза. Такое ощущение, что очутился где-нибудь между Рязанью и Муромом. Однажды, снимая предвыборный ролик для коммунистов и не найдя ночью на «Мосфильме» кадров русской природы, я нагло спер в «Очевидном-невероятном» природу канадскую. И что! Потомки дедушки Ленина, чмокая губами, делали вид, что узнают кадры:
– Ой! А это возле моей дачи на Селигере! Вот там за лесом мой дом!
Не знаю, тот ли это был кадр, но за похожим канадским ельником я обнаружил лесоперерабатывающий завод. Классическая лесопилка, но с «евроремонтом», хотя аборигены – темнота франко-канадская – вряд ли знают «цивилизованные» термины молдавско-таджикских строителей на московском рынке недвижимости. Однако не уничтожение флоры было целью моего появления в канадской глуши. Я приехал снимать телевизионную программу о непростой жизни лилипутов, великанов и других, непохожих на большинство. По наводке редакции, я обнаружил рядом с лесопилкой самый банальный бар, но с весьма нестандартной развлекательной программой. «Чемпионат по метанию карликов» – гордо гласила вывеска на входе. Моя задача формулировалась просто: показать пресыщенному чернухой и расчленёнкой российскому телезрителю зловещий цинизм канадских буржуев. Прочитав вывеску, я понял, что если её произнести за кадром голосом диктора НТВ, который то ли всегда очень хочет по-большому, то ли делает это («большое») в процессе озвучки, получится очень рейтингово, и пипл с удовольствием схавает и даже будет при этом повизгивать.
Канадские буржуи – работяги с местной лесопилки – оказались в меру унылыми крепкими парнями, за приличное вознаграждение выполнявшими работу наших заключенных, то есть – лесоповал со всем последующим процессом, включая его расщепление до состояния паркетной доски. Внешне они мало чем отличались от своих коллег с лесопилки в Калужской области, которую я тоже имел счастье снимать. Разве что глаза… Российские лесопилы, зачатые в кустах за леспромхозом после сельских танцев, обладали уникальными глазами, слезившимися Достоевским. Канадские профессионалы на их фоне выглядели добротными результатами клонирования. Их глаза смотрели взглядом овечки Долли. Как выяснилось позже, у этих очей дьявольского агнца есть ещё одно выражение.
Всё время её отсутствия я курил. Это занимало руки, компенсировало длительное некурение и отвлекало от её перчатки. Ровно через два часа у гостиницы остановился «Крайслер». Я бросился к двери, открыл её, чуть не оторвав Тиффани руку. Ручку… Неуклюже извинился, протянул ей перчатку, омытую слезами. Она поцеловала меня в щеку, в знак благодарности. В мгновенье этот поцелуй был мною воспринят как клятва вечной любви. Она взяла меня под руку, и мы направились к тому самому бару. Мои ноги не касались земли, куртку разрывали вырастающие крылья.
До начала действа, ради которого я пролетел половину земного шара, оставались минуты. По просьбе Тиффани, я объяснял ей принципы нашей работы. Я сыпал техническими терминами, проявлял чудеса креатива, чтобы сказать одну простую фразу. Простую и главную. Она смеялась над моими шутками, нежно и ненавязчиво касалась меня рукой, вызывая судороги. Когда я вдохнул, чтобы произнести те самые слова открытым текстом, нас отвлекли.
Местный шоу-мен, похожий на отбившегося от лав-парада представителя сексуально инакомыслящих, роняя слюну на лацканы ультрамаринового смокинга проверещал:
– Дамы и господа! Мы начинаем! Единственный и неповторимый! Чемпионат по метаниюююююююююююююююююю…
Здесь он повысил голос, насколько позволял диапазон лирико-педерастического тенора. Далее зал взревел, лишив ведущего лавров Карузо:
– Карликов!!!
Прожектор осветил свободное пространство в углу заведения, со стенами и полом, обитыми красными матами. В психиатрических клиниках таким образом оборудуют комнаты-одиночки для буйных, дабы те в припадках чем-нибудь себе не навредили, только там всё серое, чтобы лишний раз не беспокоить психов. В пространство между столиками под бравурную музыку бодро промаршировали трое маленьких людей. Вывески на североамериканских забегаловках не помешают нам выражаться политкорректно. Не лилипуты, не карлики, а именно маленькие люди. Так вот, карлики были встречены ещё одним взрывом рёва. В глазах короедов-переростков с местной лесопилки появилось выражение номер два – так смотрит дембель на стриптиз. Я однажды это наблюдал.
Отдав последние распоряжения по съёмке своему оператору, я помчался к Тиффани, которая отправилась занимать нам самые удобные места. Она ждала меня у барной стойки. Мой нежный ангел заказал мне разноцветный коктейль. Ненавижу эту гадость, никогда не пью, но в тот момент я был готов выпить все коктейли этого бара и целого мира. Я готов был прилипнуть к ней, как кленовый лист к… канадскому флагу.
Карлики, экипированные, как гордость Канады – её хоккеисты, выстроились у черты в нескольких метрах от мягкого «красного уголка». Участникам – всем желающим – предлагалось взять карлика за любую, понравившуюся ему (участнику) часть тела, разбежаться и метнуть живой снаряд в тот самый «красный уголок», не переступив черты. Кто дальше кинул – тот и победил. Один бросок стоит двадцать канадских долларов, количество попыток ограничено только самочувствием карликов. Хозяин заведения, как я выяснил позднее, принимает ставки и деньги от участников и делит выручку пополам с маленькими людьми.
Под рёв публики у заветной черты появился первый участник – передовик лесопильного производства Матье. Он подошел к «снарядам», приподнял каждого, выбирая оптимального по весу. Это напомнило мне выбор шара в боулинге. Сделав выбор, Матье посадил карлика себе на ладонь, отошел в угол заведения и начал разбег. В монтаже у меня была возможность просмотреть этот эпизод в замедленном воспроизведении. Матье был прекрасен, как олимпийский бог. Добежав до черты, он метнул карлика в угол. «Снаряд», совершенно не думая о приземлении, вытянулся в струну, стараясь улететь как можно дальше. Зрители приветствовали попытку ревом. Место приземления карлика отметили мелом.
Я смотрел чемпионат по метанию карликов только потому, что на это действо смотрела Тиффани. Мое внимание растворилось в её внимании. С тем же успехом я бы растворился в мексиканском сериале, телевизионном суде или ещё какой-нибудь теле-дряни. Я позволил себе взять её руку, и она её не отняла. Она сжала мою руку, а заодно сердце, душу и прочие органы.
Процедуру метания карликов повторили пять лесопилов. Каждый демонстрировал свою неповторимую технику от процедуры выбора до способа метания. Ганье, больше похожий на американского кинодальнобойщика, раскрутил свой «снаряд» за ногу, но не попал в угол, сметя карликом несколько столиков. Попытка Матье оставалась лучшей. У хозяина, принимавшего ставки, скопилось несколько сотен канадских долларов.
К черте подошёл супертяжеловес Жак. В заведении воцарилась мертвая тишина. Жак сосредоточенно выбрал карлика, медленно отошел в угол и собрался начать разбег. В этот момент в зале началась суета, сопровождаемая криками и звоном бьющейся посуды. Создалось ощущение, что в канадский бар хлынула советская первомайская демонстрация. Преграждая путь Жаку, у черты выстроились пять хипповатых персонажей. Они выкрикивали лозунги, которые сложно было различить в шуме негодования участников и зрителей чемпионата.
Я на мгновенье отпустил руку Тиффани, чтобы скорректировать оператору съёмочную задачу. Подобравшись поближе, я понял, что произошло. Это оказались местные правозащитники, которые пришли защищать права карликов. Увидев съемочную группу, правозащитники забыли о цели визита и стали работать на камеру. Об их благородных целях напоминали только тексты кричалок. Хозяин вежливо предложил им отойти от черты и не мешать проводить чемпионат. Получив отказ, он обратился к публике, в поисках решения проблемы. Публика на непереводимом диалекте местных лесопилов объяснила правозащитникам своё к ним отношение и предложила прекратить акцию протеста. В этот момент к борцам за права карликов подошел Жак. Его остановили на взлёте, наверное, он шёл к лучшему броску своей жизни, только этим я могу объяснить произошедшее дальше. Жак хмуро посмотрел на одного из хиппи, размахнулся и ударил его карликом по голове.
Возникшая пауза, если её воспринимать, как оценку события персонажами литературного произведения, восхищает бездной трактовок: от «ой, я кажется оскорбил человеческое достоинство маленького человека» до «а вот теперь вы переступили черту, отделяющую добро от зла». От трактовок меня отвлек карлик, употреблённый в качестве бейсбольной биты. Он встал, поправил хоккейный шлем и изо всех сил двинул ближайшему из правозащитников кулаком в пах.
Впервые в жизни мне изменил телевизионный инстинкт. В начавшейся драке, мгновенно миновавшей грань жестокости, я даже не подумал спасать камеру, я бросился спасать Тиффани. Хрупкую, нежную, мою Тиффани. Она стояла у барной стойки, там же, где я её оставил. Справа от неё два карлика топтали ногами правозащитника с наполовину вырванными дредами, слева – Ганье тёр лицом о колонну самого крикливого из борцов за права карликов. В тонких фарфоровых ручках Тиффани была голова третьего правозащитника, которую она зачем-то регулярно с хрустом и брызгами крови опускала на барную стойку. Устав от этой странной процедуры, или потеряв интерес к предмету в своих ручках, Тиффани повернулась к залу в поисках следующей жертвы. Наши глаза встретились…
Ночью, когда Тиффани отпустили из полицейского участка, она пригласила меня к себе.
Наряд милиции, встречавший меня в аэропорту «Шереметьево», не понял, почему я не поехал к Тиффани и зачем я ободрал все листья с клёна у моей гостиницы, но содрал с меня всего триста долларов за курение в туалете самолета.
