***
Хочешь уплыть – плыви, хочешь сбежать – беги.
Нет здесь твоей ноги, чтобы надеть хрусталь,
И не видать ни зги на берегу реки,
Берег мой береги – он оберегом стал.
Хочешь сбежать – беги, полночь спит на бегу,
Я сохранить смогу, но удержать – увы.
Помнят на берегу звёзды, что вечно лгут,
От поцелуя губ горечь ночной травы.
Хочешь уплыть – плыви, время – лихой пловец,
Гребень, как бубенец, спрятался в волосах.
Сказка – всему венец, сердце – пустой ларец,
Выпущу, наконец, туфельку в небеса.
***
Там, за горной грядой, по-прежнему молодой,
За сухим родником, за мёртвой его водой,
За широкой рекой, в которой таится ложь,
Там, где даже чужие мысли – почти ножи,
Мудрый старец живёт, что скажет, как ты умрёшь.
Или может, зачем ты жив.
Я ступаю легко, я кровь, но и молоко,
По воде, что была отравлена родником,
По траве, бывшей лесом, той, что не помнит гор,
По распухшей от сожалений земле скользя.
У меня два вопроса, каждый – важней всего,
Только оба спросить нельзя.
Я почти не боюсь, пускай всё забуду, пусть
Затеряюсь в лесу, что выучен наизусть,
Пусть в ненужное место или неверный час
Попаду, как чужие сны попадают в клеть.
Но пока я иду, все травы вокруг молчат,
И все птицы боятся петь.
Что ж, уже за рекой, куда мне подать рукой,
Разливается дым, в котором дрожит покой.
Там старик у костра, чуть мирта и чабреца
Нужно бросить в огонь, пока он начертит круг.
Я к нему подхожу, найдя в себе храбреца,
Но не выпустив трав из рук…
И теперь всё – вода, в ней чьи-то текут года,
За спиною у гостя горная спит гряда.
Говорю ему, что в запасе пятнадцать лет,
А затем станет чей-то нож чересчур остёр.
И пока я черчу свой круг на густой золе,
Он бросает чабрец в костёр.
***
Это позднее лето и небо, приставленное к виску.
Я ужасно рискую, а ты, пожалуйста, не рискуй.
Слишком много для вдоха, на выдох уже не хватает сил,
Мир безумно прекрасен, но тем сильнее невыносим.
Невозможно коснуться – вселенная замерла, не дыша.
Я ужасно рискую, и ты, пожалуйста, не мешай.
Нам весна по размеру, а позднее лето чуть жмёт в плечах.
Я когда-нибудь пожалею об этом.
Но не сейчас.
***
Выросло семя, но обернулось бременем,
Плохо со временем – меньше всегда, чем нужно.
В следующей жизни, слышишь, я стану семечком
В яблочном сердце, что прорастёт наружу.
Выросло семя, стало побегом из дому,
Видятся издали вещи ясней и проще.
В следующей жизни лягу корой на изгородь,
Буду смотреть, как листья летят на площадь.
Выросло семя, стало волшебной яблоней –
Горькие яблоки лечат не плоть, но душу.
В следующей жизни слишком уж скоро я буду,
Плохо со временем – меньше всегда, чем нужно.
***
У старухи в шатре пахнет ладаном даже дым,
Ведьма знает, что дальше случится почти с любым,
У неё есть холодное солнце и горький мёд,
Мы с сестрою пришли, чтоб узнать, как она поёт.
У сестры моей мир качается на руках,
У неё даже вздох точней, чем моя строка,
У меня не слова – венки из засохших фраз,
А сестре моей жизнь к лицу, но и смерть как раз.
У старухи в шатре пахнет ладаном, прелым мхом,
Она вовсе не хочет рассказывать о плохом,
Говорит, будет сын красив и спокоен брак,
Вот и всё про меня, дальше слушать иди, сестра.
У сестры моей рукава зеленей травы,
Станут скоро правы кричащие – головы
Не сносить на плечах в безжалостный майский зной,
Чтоб лежать на полу, застеленном тишиной.
У старухи в шатре… Впрочем, где теперь тот шатёр –
В нём одна из сестер (но которая из сестёр?)
В одряхлевших руках держит солнце и горький мёд
И поёт, но сама не знает, о чем поёт:
У сестры моей под ногами дрожит земля,
Я красивей, она упрямее короля.
Пахнут жжёной травой и ладаном две свечи.
Песня кончилась, Анна, что же ты так кричишь?
***
Что осталось от лета – лишь запах сырой земли,
Лишь угли под дождём, во рту кисловатый вкус.
Мы могли быть богами, бессмертными – не могли,
Ты поэтому всё заучивал наизусть,
Я поэтому знала, прожитое – сплошь долги,
И мы вряд ли сумеем в плюс
Выйти так, чтоб один в поле воин, а два – отряд,
Остальное уже неважно, причём вдвойне.
Говорят, что разлуке понравился мой наряд,
Говорят, ты не смог бы выжить на той войне,
Говорят, время – яд, впрочем, многое говорят,
Но, поверь, я умею не
Замечать эту реку, что там, за моей спиной,
Где плывущим в награду – запах сырой земли.
Говорят, ты хотел, чтобы я не была одной,
Говорят, будто лучше вычеркнуть, обнулить.
Я молчу, чтобы Лета вернула тебя домой.
Да, туда, где давно угли.
***
Страшное дело – к такому привыкнуть, но мы привыкли же,
Жутковато, конечно, но, в общем-то, так, ничего особого,
Время залечит раны, как кот свою кожу вылижет.
Мы готовы жалеть больного, помогать убогому,
Можем прославить любого бездаря.
Но в понедельник у города было кесарево,
А у жителей его – богово.
***
Собираешься рано утром
Как в бордель и в библиотеку
Как в кино, а потом в больницу
На обратном пути за хлебом
И рождается во вселенной
Нет, ни улица, ни аптека
Хоть и лучше б аптека, всё же
Только небо, да, только небо
Собираешься на работу
Надеваешь пиджак на платье
Или может быть одеваешь
Тело в эту свою одежду
Чтоб идти по дорогам гордо
Ям и рытвин среди не плакать
И на ровном асфальте тоже
Если встретится где-то между
Собираешь потом в маршрутке
В горсть ревнивые взгляды женщин
Тех, что спят на своих сиденьях
Никуда и не смотрят вовсе
А снаружи собачий холод
Да такой, что легко обжечься
Так красиво о том и скажешь
Если кто-то случайно спросит
Соберись лучше спать с обеда
Или прямо с утра напиться
Ведь приятное всё, конечно
Неполезно и неприлично
Там – в борделе, в библиотеке
В магазине, в кино, в больнице
Я смотрю, как живое небо
Окружает забор кирпичный
И люблю тебя, только это
Не испортилось, став привычкой
***
Я хотел написать,
Чтоб соврать, что совсем не страшно,
Когда время от манной каши,
От детсадовской манной каши
До предсмертной простуды с кашлем
Расползается на слои…
…Я проспал всю войну,
Победили опять не наши,
Впрочем, ладно, конечно, наши,
Да, теперь-то уж точно наши,
Да, уже навсегда – свои.
