Я НЕ СКАЖУ ТЕБЕ, МОЙ КАПИТАН
Я не хочу рассказывать тебе,
я не скажу тебе, мой капитан,
о том, как я ходила по воде,
рассматривая странные круги,
о том, как улыбаются враги
и о морях, где ты бывал и сам –
мои монеты в водах разных стран
утоплены во имя и – за так,
о том, куда ушёл мой караван,
о чудном зелье с привкусом тоски,
о песнях, превращённых в манускрипт,
я не скажу тебе, мой капитан,
о птицах, что стучат в моё окно,
о белом, по колено, снеге в ночь,
о тех, кто так недавно и давно
вернуться из подлунных странствий в день
(смотри, как странно, ты теряешь тень)
пытались мне теплом своим помочь –
я не хочу рассказывать тебе,
и поутру я убиваю злость
на этот мир, где правила – навек
прописаны игры: живёшь – играй
под песни, что напоминают лай
собаки, недооценившей кость.
Нет, капитан, я расскажу тебе
о том, как море любит паруса,
про горы – Метеоры и Тибет,
где ты одновременно тьма – и свет,
о ветре, в городах такого нет,
о том, как терпеливы небеса
к зовущим в удивительную даль
не сломанным – охрипшим – голосам:
сквозь дым и смог, бетон, стекло и сталь
они проходят в окна, души, двери –
не умирай, играй!.. И я им верю.
Всё остальное ты узнаешь сам.
НЕСОЛЁНОЕ МОРЕ
Мы встретились на линии беды,
никто из нас не знал ответа – где мы?
безвкусным было море – жадный демон
всю соль, похоже, вынул из воды.
Мы на песке оставили следы –
на случай, если станут догонять,
не зная направление побега
отступников, не удержавших небо,
упавшее на линию огня.
А вдруг для нас троянского коня
соорудят, и мы сдадимся в плен?
Как долго мы мечтали о захвате!
Но нас забыли и враги, и братья,
и, не имея для опоры стен,
друг друга поднимали мы с колен.
Бесхитростно поставив на закат,
стыдливо избавляясь от регалий,
мосты самозабвенно поджигали
и верили – никто не виноват,
что только шаг вперед, а два назад.
Предпочитая худшее из зол,
вернулись, но такими же – едва ли.
Мы много лет в лицо не узнавали,
хотя когда-то знали хорошо,
тех, кто тогда за нами не пришёл.
BELIEVE ME
Юле Драбкиной
А времени пропасть зияет осколочным люфтом –
как стены ни двигай в сердцах, остаётся зарубка,
но разве откажешь теперь январю-февралю в том
умении с треском ломать и ломаться где хрупко.
Пока ты боишься в чужие смотреть объективы
у гулких парадных, в которые входишь, как в омут,
ты помнишь пока – отражения очень строптивы,
то в ересь впадают, то в горькое горе, то в кому.
А что остаётся? Потерянным мамой ребёнком,
уже не боясь ничего – помешать, помешаться –
держать и держаться,
до слёз, до последнего шанса
за сорванный голос и нежность, звенящую гонгом.
Как стены ни двигай, стихи твои слишком правдивы.
Пусть тёплыми будут на улице Алленби ливни,
пусть ветер уносит последней зимы рецидивы –
я знаю, ты сможешь.
Believe me, believe me, believe me.
КОНТИНЕНТАЛЬНОЕ
В раскалённых ловушках парков и площадей,
в междустрочиях пыльных улиц начала без,
в переулках, ведущих заполночь, где в обрез
вожделенного смысла, да и любви – людей
я ищу, невидимкой сонной по мостовым
беспредметно слоняясь, верю в твоих щедрот
чёрно-белую полосатость, ты слышишь – тот,
кто придумал меня случайно, и иже с ним?..
Перегревшийся город пуст – не чума, не мор,
но законный хлебнувших экшена выходной,
а души, что брела бы по воду – ни одной,
ни бродяг, ни собак, ни птиц. На меня в упор
зрит-пылает-пытает глаз, мне понять бы – чей
и смогу замолчать – подробнее… Вот те крест!
И когда тебе только, Господи, надоест
безопасная страстность жарких моих речей?
СКВОЗНЯК
Звёзды пришли усталые с похорон,
падают в руки, небо предав – огню,
сальто холодных призраков в стиле ню,
только сквозняк повсюду, со всех сторон,
слева и справа, сзади, а также над
теми, кто забывает про свойство крыш
течь, да и просто падать, а ты не спишь,
не умираешь, смотришь на звездопад
и продолжаешь думать, что эта ночь
тоже – не наша, чаша весов вполне
может ещё вместить, и ещё больней
думать о тех, кто может тебе помочь.
Тень твоя – аки посуху, по слезам
бродит, едва касаясь холодных стен,
в шорохе болью битых – избитых тем,
сквозь – не пройти вслепую, по голосам
только по краю круга, в котором сны
тянут к рассвету руки, а кто просил,
света отмерено точно по мере сил
кем-то, кому молитвы твои – ясны,
вот и сквозняк – повсюду, перевелись
ветры, которым можно доверить дом,
переплелись, застыли задолго до
времени, когда звёзды упали вниз.
Можно уйти и спрятаться от беды
если идти за кем-то, кто знает путь
к дому, из дома, просто куда-нибудь
но на асфальте трудно найти следы,
камень – не то же самое, что песок,
даже сыпучий – лучше, терпенья не
хватит, стирая локти, как на войне
молча ползти, затягивать поясок
нужно потуже, чтобы уже – никак
не развязать, а лучше морским узлом,
сцилла с харибдой те же – добро и зло,
а проскользнуть непросто, пока сквозняк.
ВОДА ЗА СТЕКЛОМ
Тэйту Эшу
помнить, в небо как закидывали невод
проверять, что сеть цела и не пылится …
кто-то мчится по спирали, ну а мне вот –
нянчить память, что ясна, как небылица.
время – деньги, говорят, а время – ветер,
кочевой бездомный выморочный воздух.
кем захочет сплин горючий, тем и вертит,
возвращая в свято место слишком поздно.
там пока ты, остальное всё беда ли,
вот уедем, так зубами поскрежещем –
в этом городе навечно пропадали
даже самые надёжные из женщин,
даже самые бесстрашные мужчины
преступления не вспомнят тяжелее,
чем покинуть этот город без причины
и без слёз, не оглянувшись, не жалея.
наши боги, кто бы спорил, мореходы,
их ковчеги так привычны к пируэтам,
вот и порт наш побивает все рекорды
по плаксивости по сгинувшим поэтам.
и, пока в иных степях пожары тушат,
льёт за шиворот
и в сумке пляжной свитер
будет к месту, замерзают рыбьи души –
это Питер, ты-то знаешь. это – Питер.
говоришь, у Бога шансов в изобилье?..
это вряд ли –
не капризничай, принцесса.
словно окна в мир открыли – и забили,
не отыщешь даже места, как ни целься.
пусть не знаю толком, кем и спасена я,
но при деле и поэтому не вою:
помнить, что ни лихорадка – то сенная
и любую в мире реку звать Невою.
ТРОФЕЙНЫЙ ПЕСОК
Ты не веришь глазам, а чему ещё?.. С нами ли, с нами ли
хороводят, синхронно взметнувшись, ноябрьские сны –
расписалась в бессилии осень на брошенном знамени
шитых белым ночей, на колонны фасадов резных
утром выпадет снег – упадёт, точно сорванный занавес,
да в такое ни зги – хоть кальвадос, хоть яблочный сок –
будешь истово пьян. Пусть смеются и плачут от зависти
боги сумрачных снов, пусть впадает в трофейный песок
Петербурга взволнованный шёпот окраин безбашенных,
бьётся о парапеты – не слушай – бесстрашная речь
тёмной невской воды. Так берут берега врукопашную
бесшабашные тени молитв – жаль, что их не сберечь
от осенней тоски, бьющей эхом наотмашь. Повылинял
на ветру мир истоптанных клятв – только нам дела нет
до развода мостов. Ты всё так же сверяешь по линиям
на ладонях дороги домой. На Дворцовой рассвет
наступает чуть позже, когда заклубится под арками
серебристый туман и, прохожих ничуть не смутив,
опадает – не падает!.. небо, сплошными ремарками
покрывая наш город на свой – перелётный – мотив.
КИСЕЛЬНЫЕ БЕРЕГА
Презирая угрозы прогнозов, ветрам вопреки
и назло мудрецам, обещающим вольному – волю,
я сижу верных тысячу дней у молочной реки,
провожая глазами шаланды, летящие к морю.
Что увозят с собой из пустых городов моряки?
Что останется здесь после них?
Полушёпотом спорю
с беспристрастным хозяином зыбких моих берегов,
властелином кисельных просторов бермудисто-топких,
о спасительной силе кочующих небом снегов –
тополиной пурге, забирающей в нежные скобки
результаты регаты – известных небесных торгов
за почётное право играть – не словами,
но робких,
бесконечных попытках дрейфующих с осени льдов
раствориться бесследно, а в случае крайнем – растаять,
стать водой и с собой уводить караваны судов
в тридесятое «там», где зимует пернатая стая.
На кисельной земле невозможно оставить следов –
не затем, чтоб нашли, если вспомнят, но даже на память.
ПРИХОДИ КО МНЕ ПЛАКАТЬ
«Тороплюсь – говоришь – вон какая весна за бугром.
Чем водить хороводы в отечестве нашем немытом,
проще вымолить дождь. Чей там бог направляет багром
пароходы по месту приписки?.. Как жаль, что не мы там
собираем в сети самых мудрых своих пескарей
и бежим что есть мочи от злых оцифрованных гадин».
Воля вольному, брат, дай обняться с тобой поскорей,
да минуют тебя сны бермудских ворованных впадин.
Тяжелей возвращаться – чужой, безымянный, больной
далеко не уйдёшь, проклиная весь мир да ругая.
Пахнет воздух свободы одной бесконечной войной –
смерть дешёвая очень, а жизнь – та везде дорогая.
Приходи ко мне плакать, когда осыпается свет
и проворные тени срываются с мокрых карнизов,
и вчерашняя правда хрустит в шепелявой листве,
и уходит Господь, уставая от наших капризов.
Нет, я тоже не знаю, как выбрать судьбу поновей,
сто вторая попытка кого и когда волновала,
но я всё ещё помню, как полночь плывёт по Неве
и надеюсь своих опознать до конца карнавала.
