***
Идёшь и шепчешь: «ещё не вечер»,
а звёзды светят – ещё не утро,
и хорошо бы тулуп овечий –
Москва застыла, как волчий хутор.
И каждый встреченный – неудачник,
других в мороз не погонит, кроме
бродячих псов и поэтов. Значит,
наш пробил час – как всегда, неровен.
И кто ты был, или есть, неважно –
сбивая шаг, подбиваешь строки.
Мы все – бродяги в одной упряжке.
И только тени не одиноки.
***
Был взгляд её пристальным и сухим.
Старуха, подстриженная «под ноль».
Пьянела, когда полились стихи
по кругу, по полной и по одной.
Молчала, выслушивая наш бред,
а может быть, бредила о себе.
Сидела, раскачивая табурет,
курила «Памир», а брала Тибет.
Ушла на рассвете через окно –
там ждал её огненно-рыжий конь.
Взлетела с ним, вроде, невысоко –
туда, где как будто горел огонь.
***
Так уходили навсегда
в пустыню караваны,
и закрывали города,
и открывали страны.
Так на исходе из больниц
ушёл навеки папа,
а солнце, опускаясь ниц,
всё шло себе на запад.
И в полумрак семи свечей
перетекали речи.
И кто ушёл, вдруг стал ничей,
и плакать стало нечем.
А на рассвете… Что рассвет?
По кругу солнце бродит.
Уходит след. Но смерти нет –
она бессмертна, вроде.
***
Мальчик, похожий на Мефистофиля,
не по-хорошему кучерявый,
с носом горбатым, нездешним профилем,
смотрит налево, глядит направо.
Дрогнул вагон, этим взглядом выжженный,
тени метро источают серу.
И невзначай измельчали ближние,
дальние стали, как были – серы.
Кажется, вот оно – горе горькое,
надо бежать, упиваясь криком,
хоть бы куда, где есть люди. Только я
там не видала прекрасней лика.
***
Завтра пугающе смотрит в сегодня,
окна оскалились – видом на август.
Звёзд пересчитанных первую сотню
прячу за тучи, с упавшими справлюсь –
всех караваном отправлю куда-то
вслед за котами по краю карниза.
С глупой улыбкой луны конопатой
смотрит на них из-за крыш Мона Лиза.
Лампа жемчужиной – призрак Вермеер
уши фонарные красит ночами.
Страхи под утро глупеют – вернее,
любят бессонницей мучить вначале,
лишь на рассвете от кромки обоев
тени сметаются. Это ли странно…
Входит старуха с поджатой губою
и говорит, что зовут её Анна.
***
Все семь холмов на своих местах,
и дворник рассветно-пьян,
сжигает листья в семи кострах
расплавленного тряпья.
Пошёл друзей зажигать к метро,
недаром стакан гранён.
На перекрёсток семи ветров
просыпалось вороньё.
Не просыпаясь, прополз трамвай –
качаясь, осенне-жёлт.
Галдят вороны, зажглась трава,
и дворник с друзьями жжёт –
он величает вином Агдам,
и взгляд у него лучист
и свято-пуст. И к его ногам
припал опалённый лист.
***
Мало света на свету…
На просвете шторы – город
на тесёмочки распорот
там, где ландыши цветут.
А за ландышами – мрак,
то реклама, то таверна.
Это мы с тобой, наверно,
сшили город кое-как.
Не сметали те сады,
где в росе рассветны травы…
Мы конечно же, неправы,
проглядели – я и ты –
как забился в ровный шов
старый двор, где дождь неровный
обошёл наш зонтик, словно
лишь для нас двоих прошёл.
И прощения нам нет,
мы кроили всё на свете –
облака, дома и ветер…
Уходя, гасили свет.
Мы разгладили квартал
и расправили бульвары,
затянули в узел пары…
Город сумеречным стал,
распуская пары… пар…
***
В этом городе люди-числа.
Мимо каждого – путь в обход,
чтоб забыть навсегда и быстро.
Но в дороге не много смысла,
если верить, что всё пройдёт.
Затемнённые люди-шторы.
И не вспомнишь, когда забыл.
Чуть задержишься – разговоры
о погоде, про «час который»,
и о том, кабы, если бы…
Люди-нелюди. На дороге –
их бессмысленный дальний свет,
без него разглядишь – убоги.
Если им помогают боги,
то наверное, Бога нет.
И конечно же, люди-страны,
люди-песни и города,
люди удали окаянной –
их запомнишь. Но поздно-рано
станет сумрачно, и тогда
все уйдут. Остаются люди.
Вроде, ясно всё наперёд,
их забыть бы, уйти, уснуть бы,
но – не вырваться… Люди-судьбы.
Те, с которыми всё пройдёт.
***
По Москве брожу, ворожу
по закопченным облакам –
если стянуты в абажур,
значит, город хранит накал,
даже если застыл, молчит
и не бьёт по тебе в набат.
Если спит – хорошо в ночи
перестраивать мысли в ряд,
а потом их смешать, смешать…
Если лампа не гаснет, а
фонари зажигать спешат –
значит, скоро снега, снега…
Если ландыши – значит, май,
если дождь – забываю зонт,
и на счастье – сажусь в трамвай,
что к бульварам везёт, везёт…
***
Колёса стучали поврозь,
крутил головою хвост.
Похрапывал скорый поезд,
поскрипывал мимо звёзд.
Позвякивали стаканы
и ложки бренчали так,
что пятки у великанов
качались на полках в такт.
Дымил сигаретно тамбур
и лунно пылился свет,
и сослепу двери как бы,
ворчали идущим вслед.
И поезд пыхтел устало,
так тьму прорезает крот,
от пункта, где всё пропало,
к другому, где всё пройдёт.
