Мне было двадцать пять лет. Судьба, не отступая, тащила в неизвестность, напрягаясь при подъёмах и устав на вершинах, отпускала. Тогда падал, катился вниз, больно расшибая тело. Так было не раз. В лето 1962 года судьба дотащила до старинного городка Берёзово, что жил себе тихо и лениво на северной Сосьве. Там была база академической экспедиции.
В один из дней начальник экспедиции, академик Спирин, вдруг соизволил вызвать в свой теремок для конфиденциальной беседы. Я шел, ломая голову, теряясь в догадках. В чём это провинился. Да, нет! Как-будто всё пучком, нормально. Но лёгкая тревога не оставляла. Академик был председателем учёного совета института и от него многое зависело в моей научной карьере.
Садись, садись. Мне тут рассказывал Николай Семёнович, что ты весьма контактный человек… умеешь эдак быстро оценить обстановку и расположить к себе… особенно женский пол. Да ты не смущайся. Тут такое дело. Надо слетать в Игрим и в тамошнем училище выбрать для экспедиции трёх лучших поварих. Дирекция уже ждёт, надо только суметь уговорить девчат. Ты как?
От неожиданности я вытаращил глаза. Чего угодно ожидал, только не такого. Академик радостно заблеял фальцетом и похлопав по плечу, довольный эффектом, сказал.
Смотри в корень, выбирай не по объёму груди и длине ног, а по уменью варить борщ. Это мне ещё мама говорила. Сам понимаешь очень давно…
После долгого перебора вариантов я остановился на четырёх кандидатурах. Четырёх потому, что две были подружками и ни одна не хотела ехать без другой. Так в геологической экспедиции появились четыре беззаботные хохотушки.
В начале июля спало комариное наваждение и можно было начинать геологические изыскания. Они и начались ясным холодным утром, когда в небо взмыл МИ-8 и покрутившись, взял курс на север. На борту было семь человек. Счастливых и молодых, полных надежд и безудержной энергии. Во всяком случае шестеро были таковыми. Седьмой была начальница, одна из тощих столичных дам. Она сидела перед открытой дверью вертолёта с планшетом на коленях и внимательно изучала разворачивающееся под ней зелёно-голубое пространство. Сквозь гул двигателя пробивались звуки смеха, песен и криков.
А вот и Сыня — прокричала начальница. Теперь полетим вдоль русла на северо-запад. Ещё минут тридцать и наш участок… Где-то здесь должны увидеть посёлок Овгорг. Странное имя…
Ой, какая малюсенькая реченька моя — запричитала наша повариха Настя — а мы здесь давеча купались. Я ведь отседова. Такая большая нам казалась… Смотри-ка, а вон и домишки наши. Ой как здоровско-то.
Вскоре опять звонкий голос Насти перекрыл шум двигателя.
Вона… вона…гляньте! Видите крутую излучину. Да нет, правее. Вон ту, с бухточкой. Там на бережку наша заимка стоит. Сюда завсегда приходим за ягодами и грибами, а зимой на рыбалку. На неделю-другую. Это ещё батяня смастерил, покуда жив был. Про неё никто чужой не знает. Знатно спрятал.
Наконец, пилот обернулся и указав вниз оттопыренным большим пальцем, прокричал.
Здесь, кажется, то что вам надо. Сделаем облёт на малой высоте, а вы выбирайте место.
Тайга расступилась. Проглядывали большие и малые поляны, окружавшие хаотическое скопление невысоких сопок, покрытых густым лесом, с развалами серо-бурых камней. Тень от машины стремительно неслась по полям и склонам сопок.
Вон там. Смотрите. Видите ручей, огибающий небольшой осколок леса — прокричала начальница — вот где-нибудь здесь.
Машина сделала резкий вираж, развернулась, потом ещё раз и зависла. Мягко коснулась земли. Пилот дал команду и люди словно горох посыпались из машины. И застыли, испуганно озираясь от тишины.
Первой очнулась начальница. Бодрый голос над тайгой разнес ряд ценных указаний.
И потекли дни. С первыми лучами поднималась Настюха. Казалось радость не заходила в её душе. Она открывала глаза, высовывала кудрявую голову из-под полога палатки и… спящий лагерь наполнялся ласковой мелодией. Пела неизвестные нам народные песни и заряжала каждого, даже строжайшую начальницу. Под песню вытряхивала из мешка помощника, приставленного к кухне на этот день. Тот убегал за свежей водой, мастерил костёр и блаженно улыбался, предчувствуя полдня полного безделья. Набив животы кашей, разбавив крепким сладким чаем, геологи уходили в маршруты с Настюхинами мелодиями на устах.
Больше других мелодии будоражили мою душу. Как истый исследователь я пробовал разобраться с этим феноменом.
Что творится со мной? Пропала хандра. От паршивого ежедневного настроения не осталось и следа.
Я начинал понимать, что влюбился в повариху. И кажется очень серьёзно. Здесь, на берегах Сыни, в ежедневном общении с Настей, чувство обострилось и с каждым днём всё более и более захлёстывало. Но что было самым непонятным, так это собственное поведение. Даже прикосновение к её руке, плечу, пойманный взгляд — вызывали сладкий трепет, какой-то чувственный зуд. И даже! Стал слышать внутренний голос.
Не могу на тебя спокойно смотреть, не могу с тобой свободно разговаривать. Это я-то, болтун и трепач на любые темы. А тут! Наваждение какое-то. Не знаю, что говорить тебе. Всё время хочется сказать что-то необычайно нежное. Что со мной творится? Смешно, но я кажется влюбился. Да да, наверное влюбился. Настенька, берёзка моя белая…
Как-только в дни дежурства оставался наедине с Настей силы пропадали. Молча смотрел на её лицо. Покорно, как бычок на маму. Видимо в глазах было столько чувств, что девушка вспыхивала до корней волос и тоже молчала… Не знала, как себя вести.
Ей было сложнее, чем городскому ловеласу, привыкшему к пустой болтовне.
Так оно и было вначале знакомства. Там в Игриме. И вдруг наступила перемена. Настя заметила влюблённые покорные взгляды. Юная повариха поначалу не поверила себе. Москвич, научный сотрудник, из экспедиции. А кто она? Но парень ей нравился. Она гордилась, что привлекла внимание. И не заметила, как с каждым днём гордость переросла во что-то более острое, пугающее. А вскоре уже было просто необходимо видеть каждый день.
Тут я замолчал и оглядывая собравшихся за праздничным столом, заметил, как трясутся руки молодой незнакомой женщины, сидящей напротив, как смешно каплют из глаз редкие хрусталики-слезинки.
Господи — пронеслась мысль. Старый хрен, а ведь смог завести. Такую красавицу.
Фурор, старче!
И с новой энергией, рассекая праздничную жару, продолжал.
Как долго такое может быть — мелькала мысль. Ведь лето скоро кончится, судьба разведёт нас. Как-же так! Нет, это невозможно. Надо в конце концов объяснится. Чего я медлю? Кажется нравлюсь ей. Странно, ведь так легко получалось в Москве, а тут сломался.
Уже на Сыне, в первый раз оставшись дежурным, настолько разволновался, что всё валилось из рук. Вот и в этот день, третий наедине, горло пересохло, не мог связать и пары слов. Толкался возле костра, разлил ведро с водой и разозлившись ушел на речку. Сидел, не видя воды, склонившихся надо мной кустов, страдая от бессильной злости и неопределённости. Наконец, успокоился, наслаждаясь сильным холодноватым ветром вдоль реки, что отгонял тучи комаров.
И вдруг увидел, как Настя тихонечко подошла и села рядышком и тоже молча уставилась на воду. Это покорность взорвала меня. Я обнял повариху. Настя не сопротивлялась, неумело подставляя полные губы и постепенно уступая неистовым желаниям любимого человека.
Настенька! Березка моя! Люблю… люблю…люблю — шептали мои губы.
И лишь вороны с любопытством наблюдали, разделившись на две неравные группы, Они громко кричали, то ли осуждая, то ли поддерживая понятное всем проявление великого чувства.
Прошла неделя. Вновь настал день моего дежурства. С утра пекло солнце. Казалось оно, не умывшись росой, выскочило в зенит. Мошкара зверела от счастья. Уставшие от неуютной походной жизни люди уже с утра молчаливо и раздраженно напряглись.
Мы сегодня позднее обычного будем. Дальний маршрут — уходя сказала начальница.
Лагерь опустел. Мы как будто ждали этого момента и тут же нырнули в палатку. Прошло время. Из палатки показалась кудрявая голова поварихи, затем крупная каштановая шевелюра научного сотрудника.
Ой, любименький! Теперь помогай. Давай быстрей варганить обед, а то не успеем.
Настя сняла с костра ведро с кипятком и понесла к реке, где на крохотном пляже уже ждала гора посуды. Присев на корточки, стала мыть миски и кружки, всё время оглядываясь через плечо. Она ждала. Ждала, что вот-вот я появлюсь на тропинке. Её вновь охватывало нетерпение и настолько, что казалось болел низ живота, а нервный тик то и дело сотрясал крепкое тело.
Из лагеря донёсся приглушенный крик. Настя подняла голову и прислушалась. Но лишь привычное жужжание мошкары. Наверное причудилось — подумалось ей. Она механически продолжила мыть. Задумалась, вернулись прежние мысли.
А говорили, что москвичи все нахалы, сразу под юбку лезут, а этот какой-то странный. Всё так нежно делает, не как деревенские. Господи, когда-же он придёт. Интересно, а как московские девушки целуются. Наверное, как в том фильме…
Настя зажмурилась от удовольствия.
Нет, не можу больше. Схожу осторожненько подсмотрю, что он делает…
Она не успела сделать и двух шагов, как навстречу, осторожно ступая, вышел…незнакомый человек. Сразу бросились шальные глаза и мертвенно-белое лицо, заросшее чёрной кудрявой бородой. Он широко улыбался, держа на весу в левой руке обрез.
Тссс, девулинька, красная ты моя, не вопи … иди ко мне…иди…иди.
Сознание крестьянской девушки сработало мгновенно. Её детство и юность прошли в деревне стоящей на пути беглецов уголовников из зоны лагерей. По ту сторону Урала. Бежавшие, как правило, шли на восток. Переходили Уральские горы и спустившись по Сыне, достигали Оби. А потом на лодках добирались до Ханты-Мансийска или Нижневартовска.
Настя молча попятилась. Человек, мягко ступая, стал подходить. Девушка от страха присела и тут ощутила под рукой кружку с кипятком. Не думая, шваркнула кипятком в лицо человека. Тот дико заорал. Настя бросилась в воду. Холодная вода ожгла кожу и заставила быстро вынырнуть. Раздался выстрел и Настя поначалу почувствовала удар в плечо, а потом кровь стала окрашивать воду вокруг неё. Она нырнула и под водой, широко загребая здоровой рукой, стала быстро уходить по течению реки. Проплыв сколько могла, вынырнула и выбралась на противоположный берег.
Что делать? Это давеча видимо Борис крикнул, а я-то дура не поняла. Они убили его. Мысли терзали голову, пока Настя здоровой рукой отжимала бельё. Оторвав длинный подол рубахи, кое-как перевязав рану и дрожа от боли и холода, не чувствуя жары и облепившей мошки, присела в камышах.
Нет, Бориса уже не спасёшь. Да и как мне одной-то. Надо добраться до своих, в деревне, предупредить. Господи, как-же дойду-то, кровь всё идёт, а тут 18 вёрст будет. Тайгой дикой. Надо идти! Надо.
И она двинулась в путь, пригибаясь, стараясь не шуметь, поминутно озираясь, боясь погони. Пройдя совсем немного, мысли пришедшей в себя девушки приняли другой оборот.
Куда-же бегу-то, а Борис? Миленький мой. Мой ведь, мой! А вдруг он живой.
Нет, надо возвратится… Ну что я могу сделать-то — и слёзы потоком потекли по щекам растерявшейся Настюхи.
Секундным взглядом снова заметил, как напряглась молодая женщина напротив, как исказилось лицо, как побелели костяшки пальцев, упирающихся в край стола.
Ого — пронеслось в сознании. Я продолжал.
Всё-таки ноги понесли Настюху обратно, заставили переправиться на противоположный берег. Она осторожно, стиснув от боли и страха зубы, приблизилась к лагерю. В просвете деревьев увидела палатки. Под навесом возле обеденного стола копошились двое, упаковывая в наплечные мешки продукты, а рядом стоял третий и усердно чем-то мазал красные лицо и шею.
Вот сука. Надо же! Ну никак не ожидал — громко шепелявил ошпаренный — слава богу глаз не задела.
А ты захотел, значится, сразу в дамки — заржал один из собиравших продукты. Изголодался ты, Васёк, вот и расслабился. Ну да потерпи, через день-другой должна быть деревня, вот уж там нахлебаешься.
Удачно мы встретили эту стоянку — заметил третий — с продуктами можно сразу на Обь пойти, минуя деревню. Так будет тише. Давай быстрей пакуй, паря. Могут возвратится хозяева.
А если баба до деревни дойдёт.
Да не — прошепелявил ошпаренный — я ж видел, угодил ей меж лопаток. Кровищи сразу.
Не, робя…не. На дне щук кормит. Точно. Западло буду.
А с этим что делать? Закопать что-ли.
Нету времени, бакланы. Они сами его. Быстрей, уходим. Теперь бы не вмазаться нам.
Ноги затекли окончательно. Шею, лицо, руки, особенно набухшую от крови тряпку облепила мошкара и злобно грызла кожу. Ломило от боли левое плечо, но Настя даже шевельнуться боялась. Они прошли совсем рядом, чуть-ли не обдав замеревшую девушку дыханием.
Настя ещё долго стояла, чутко прислушиваясь к лесным шумам. Наконец, медленно вошла в лагерь и стала меня выглядывать. Нашла неподалеку, в овражке. Заплакала, прильнула и вдруг, даже не услышала, а почувствовала стон. Сердце зашлось от радости.
Жив… жив…Что делать? Ждать возвращения. Нет, ещё полдня, а может и больше. Помрёт!
Страшно было на меня смотреть. Лица, глаз не было видно. Всё покрыто запекшейся кровью и кусками кожи. Кровь ещё поступала, прорываясь, булькая, покрывая новым слоем рану и лоскуты разорванной рубашки. Но особенно поразило Настю почти оторванное ухо, лежавшее на кровавом месиве левого плеча. Сильный удар прикладом ружья пришелся по голове. Но в последнюю секунду я наверное немного качнул головой и тяжелый приклад всей мощью разорвал левую часть головы, скользнул вдоль и раздробил плечевые кости.
Не… ждать нельзя, не выживет. Боринька мой, любименький. Надо тащить на заимку. Там припрятана лодка. Опосля в деревню быстрей. Предупредить своих. Там и фельдшерский пункт и телефон. Господи, как же смогу-то, ведь почитай с двадцать вёрст отседа.
Она разрыдалась, но быстро взяла себя в руки. Притащила ведро холодной воды, чуть обмыла рану, как-то обвязала. Затем нашла топор и забыв о боли отчаянно бросилась рубить нижние ветки близ стоящих елей. Связала верёвкой, сделала волокушу. Работала молча, исступленно и лишь губы шептали — Боринька, миленький… потерпи. Я быстро… я сильная. Любименький мой, потерпи.
Она ещё сообразила, что надо оставить записку начальнице. И потащила. Эти вёрсты по нехоженой тайге наверное запомнились на всю жизнь. Она знала, что лес на склоне горы разбит сетью заросших глубоких оврагов. Через них и здоровому мужику мешка долго не протащить, не то что тяжёлое безжизненное тело. Потому дошла до первого оврага и потянула волокушу вдоль оврага наверх, по пологому склону сопки. А дальше тащила по верхней кромки сопки, где не было леса, обходя верховья оврагов. Это было и быстрее и безопаснее.
Настя тащила, стиснув зубы, шепча какие-то молитвы, которым научила старая бабка. Падала, в кровь расшибала ноги и руки, пот заливал глаза, до безумия донимала боль и мошкара. Она торопилась и ей было просто необходимо слышать мои стоны. Значит жив и это придавало силы, возбуждало упорство.
Боринька, миленький — шептали в кровь искусанные губы — люблю тебя, люблю… дотащу … сберегу … не отдам.
Ночевала у подножья кедра, где было сухо и можно было набрать орешки. Лишь к вечеру следующего дня добралась до заимки. Там было тихо и сумрачно. Времянку трудно было найти, так искусно была припрятана на берегу реки. Но всё равно Настя долго прислушивалась к шорохам, прежде чем войти в избу. А войдя и сев на лавку, провалилась в глубокий сон. Пробуждение было ужасным, хотя прошло-то не более пятнадцати-двадцати минут. Она стремительно кинулась в угол избёнки и только убедившись, что я в целости лежу рядом и постанываю, пришла в чувство. Пожевала сушеных грибов и ягод и приперев палкой дверь, потащила к реке, где была припрятана лодочка. Смеркалось.
Благодарение Богу, ночное сплавление по реке, искрящейся в свете полной луны, прошло без особых мучений. Под утро лодка пристала к маленькой пристани, над которой высилась свежеокрашенная в яркий зелёный цвет фельдшерская изба.
Вот и все, мои хорошие. Как уж меня привезли в Тюмень, а потом в Москву, не помню. Более трёх месяцев провалялся в коме. Медленно восстанавливался и столь же последовательно исчезала моя Настя…Настюха в ласковых руках смотрящей за мной рыжеволосой московской подруги. Остались в памяти немногие стихи, что в то знойное лето писал Настеньке….
Постойте — молодая женщина напротив резко встала, запнулась, не зная, как меня назвать. По движениям губ и выражению лица мне стало понятно то слово, которое готово было сорваться.
Постойте! Вот наверное одно из них. От бабуси осталось.
Она вытащила с груди медальон, раскрыла и громко, срывающимся голосом прочла…
Странная и непохожая
На моих друзей, подруг.
Ты с тайгой зелёной схожая
Заколдованный мой круг.
Если песнею встречаешь
То склоняются леса.
Если гневом полыхаешь
То кипит в реках вода.
В то же мгновение я не выдержал наплыва чувств и… мы вместе закончили.
Я хочу с тобою счастья
Среди сказки, в Мангазее.
Золотая моя Настя
Жизнь теперь мечтою грею…
Я замолчал, взяв в ладони руку… внучки.
Молчали и гости, пораженные неожиданной развязкой истории.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2019/nomer2/lrochlin/
