(продолжение. Начало в №1/2019)
II. Три капитана
Старому другу Малику Маннанову на память о
реальных и воображаемых парусах нашего детства
Случайно на ноже карманном…
(Ал.Блок)
Флагов пестрые ветрила, золотое полотно….
(Ю. Визбор)
“В шо-ро-хе мы-шином,
В скри-пе по-ло-виц
Мед-лен-но и чин-но
Схо-дим со стра-ниц…”
Не знаю, как для вас, а для меня эта песенка — один из самых «цепляющих» душу позывных Прошедшего. Лет с пяти слушал я завороженно, как Знаменитые Капитаны отправлялись с полок районной библиотеки в Антарктиду и Океанию, на берега Миссисипи и Амазонки — и повсюду спасали угнетенных, карали зло и восстанавливали справедливость, попутно записывая в детскую память имена известных и позабытых российских путешественников. Конечно, из сегодняшней дали многое кажется попросту смешным самохвальством в духе «Слон — русское изобретение», но не мне кидать камень во Владимира Крепса и Клементия Минца, подаривших столько дивных минут у репродуктора. Да и зачем же забывать о штурмане Чирикове или капитане Лисянском, надо бы только помнить и о Колумбе, Магеллане или Куке, тоже кое-что открывших на Земле.
Но вот что удивительно — при этом, повышенно патриотическом в духе времени тоне передачи постоянными персонажами ее были — англичане Робинзон, Гулливер и Гаттерас, американец Дик Сэнд, немец Мюнхгаузен, француз Тартарен, индус Немо. Оно, конечно, и отражает реальную роль просвещенных мореплавателей в морских открытиях, но в команде явно нужен был россиянин. Авторы были не глупее нас с вами, старались, как могли, но что ж они могли сделать с персональным составом нашей литературы? Лишних людей сколько угодно, сентиментальными усадебными девушками можно укомплектовать половину заведений на Репербан, не проблема найти нужное количество пламенных революционеров, сначала в студенческих пледах, потом в кожаных куртках, а под конец в габардиновых костюмах и полосатых галстуках из спецраспределителя. А капитаны… больше все пехотные — Копейкин, Максим Максимыч, толстовский Тушин, и так до достоевских Снегирева и Лебядкина. При всем желании — ну что тут поделаешь?
Пришлось им сначала задействовать Саню Григорьева, который и обаятелен, и смел, и впрямую состоит по географической части — но ведь никак не моряк! Летчик он, капитан ВВС. Расстались. Мы-то с ним последний раз виделись на «Норд-Осте», в клубе «Шарикоподшипник», куда я ходил в октябре 2002-го вместе с внучкой и сыном. Как раз за десять дней до захвата. Потом чуть не сошел с ума, представляя, что было бы, если…
После, помнится, в передаче фигурировал до самого конца Капитан Корвета «Коршун». Этот-то, конечно, моряк, но зато он… как бы сказать… ну, никакой. Для Станюковича, может, и неплохо написан, «голубь», как его в команде зовут. То есть, в духе требований молодого прогрессивного генерал-адмирала Константина Николаевича, и сам матросиков по рылу не бьет, и другим не рекомендует, что для русского флота за сильную новость. Но на фоне таких колоритных фигур, как Мюнхгаузен или Гулливер… очень уж бледно. Однако не авторов же передачи винить, что в русской литературе небогато Мелвиллов и Мариеттов. Сухопутная страна, что тут попишешь? Тем более, с учетом краткости Списка Рекомендованной Литературы в сороковых-пятидесятых, когда шаг вправо — шаг влево считались… ну, сами в курсе.
Но, однако, со мной бы посоветоваться — может, и подсказал бы. А что? Я, если хотите знать, однажды ответил на все вопросы ихней очередной викторины и получил по почте документ — Диплом С Синей Каемкой, где так и было пропечатано, что ученик шестого класса Сережа Э. из города Черниковска БашАССР за хорошие ответы на викторинные вопросы получает звание «Впередсмотрящий Первой Статьи» и зачисляется в Клуб Друзей Знаменитых Капитанов. И личные подписи:
Председатель Робинзон Крузо, Секретарь Дик Сэнд
Так что я Капитанам человек не совсем чужой. Позже, конечно, книжки вытеснили Детскую Редакцию Всесоюзного Радио. Нишу дальних странствий в душе подростка надолго заняли Владимир Клавдиевич Арсеньев со своим простодушным другом, его выученик Георгий Федорович Ушаков, да и те же клубные персонажи напрямую, не от Крепса-Минца, а от Свифта, Жюля Верна, Дефо. Но и еще кое-кто. В частности, два отечественного производства персонажа в капитанском звании, очень в те годы популярные в начальной и средней школах.
Один, хоть и числился английским аристократом, по минимуму баронетом, носил несомненные следы отечественного изготовления и так изумительно пришелся к сердцам романтичных советских юнцов и юниц оттепельных времен, что теперь даже и не верится. Недаром и снимался в этой роли один из главных красавчиков шестидесятых — Василий Лановой. А его Ассолью была свеженькая и безумно тогда хорошенькая Анастасия Вертинская. На сегодняшний вкус, пожалуй, кремовый торт. Но тогда нравилось. Нравились и трогательная влюбленность моряка в едва увиденную девушку, и звуки оркестра над волнами, и обалденно изысканное «Аликанте из Лиссабона времен Кромвеля в изъеденном червями бочонке», и привычно-красный цвет, неожиданно окрасивший паруса вместо государственных флагов. И аристократическое происхождение героя. Как же — сын английского лорда убегает из дому, чтобы стать сначала матросом на шхуне «Ансельм», а потом капитаном на своем галиоте «Секрет». Что такое «трехмачтовый галиот», тогда, да, пожалуй, и сейчас, представлялось с трудом. Во всяком случае, в нашумевшем фильме эту роль с успехом исполнила баркентина «Альфа», учебный парусник ростовской мореходки.
Второй из популярных в ту пору литкапитанов ни в чем решительно не походил на Артура Грэя — ни аристократического происхождения, ни картинного облика, ни романтической любви. Трубка, нос картошечкой, солидное брюшко, хитренький взгляд, все вместе очень похоже на народного артиста Грибова — таким изобразил кэпа на иллюстрациях Константин Ротов в энтузиастическом 1937-м году. Парусник его носил анекдотическое имя «Беда» и вооружение никак не галиота, а простого, точнее, бермудского шлюпа — грот да стаксель, только и всего. Зато плавания у него были такие, что «Секрету», пожалуй, и не снились — в Антарктике и Тихом океане, Норвежском и Красном морях, у берегов Японии, Австралии и Бразилии. «В некотором роде единственный в мире кругосветный поход на двухместной парусной яхте. Сто сорок тысяч миль. Масса заходов, масса приключений…«. Конечно, в приключения капитана Врунгеля везде, где только возможно, была напихана текущая политика — с заклеймлением японских самураев, итальянских чернорубашечников и лондонского Комитета по невмешательству в Испании. Удивительно еще, что Врунгель и его команда не принимают на своих собраниях резолюций, клеймящих троцкистских двурушников, как это делали в реальности на дрейфующем во льдах «Георгии Седове». Но и камень не кинуть. Вон, «Старика Хоттабыча» тоже назойливый пещерный антиамериканизм не больно красит — но примета времени. Слова не выкинешь.
Зато оказалась у кэпа неожиданная, может быть, даже и для автора, особенность. Он нынче — любимый персонаж книг и интернетовских сайтов по ТРИЗу — Теории Решения Изобретательских Задач. Его ротационный пингвиноподъемник, белкоколесный и шампанскореактивный двигатели для яхты, противоанакондовая защита на ручных огнетушителях — это все оказались прекрасные учебные примеры создания новых конструкций и технологий.
С фильмом ему, правда, пришлось подождать, но если считать от момента первоиздания книги до съемок фильма, то у «Алых парусов» это заняло тридцать восемь лет (1923-1961), а у Врунгеля тридцать девять (1937-1976). Тенденция, однако! Был, кроме киевского 13-серийного мультфильма, еще и игровой фильм с Пуговкиным. Но я лично не видал, а чего не видел, о том и врать не могу. А мультик и особенно песенка италообразных мафиози, заменивших в нем адмирала-самурая Кусаки в качестве преследователей яхты и ее экипажа, были очень на слуху. «Мы бандитто знаменитто, Oh, yes…«.
Но это потом, а на школьной елке в декабре 1957-го года мы с Толиком Новиковым изображали Капитана Врунгеля и его верного помощника Лома. Получили приз. Не знаю, как у моего напарника, а у меня дальнейшая жизнь прошла достаточно далеко и от моря, и от парусов. Заводы, промысла, трубы, самолеты да поезда. Редко-редко приходилось подниматься по судовому трапу даже в качестве пассажира. А так, чтобы самому держать румпель и шкот… Если только в отпуске. Один всего раз и прошел по Азовскому морю на своем надувном катамаранчике «Альбатрос», а то ходил больше по среднерусским и сибирским озерам да водохранилищам. А нынче только и радости, что где-нибудь на отпускном тропическом пляже взять на несколько часов напрокат «Хоби-Кэт» с двенадцатиметровым парусом и покататься, не теряя берег из виду. Хотя, когда в первый раз этак прокатился — лунной ночью по Малаккскому проливу у Порт-Диксона, то было чувство, что исполнилась частично какая-то детская мечта.
А тогда — о чем были жизненные планы и мечты? Неужели о факелах, насосах да компьютерах, прозывавшихся в ту пору ЭВМ? И уж тем более не о коллегиях, комнатах для переговоров и пятизвездочных отелях.
Паруса, вой вьюги в антенне полярной станции, хруст валежника под торбасами на хребте Черского, черное дневное небо над восьмитысячником. А на подходе — Космос, рывком, как в кинорапиде, приблизившийся четвертого октября того же самого тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года. Стандартный набор интеллигентного мальчика из моего города и моего времени. Были потом, конечно, в каком-то количестве и унты, и широкие изыскательские лыжи, и ложные солнца над северным городком в пятьдесят минуса. Но до детских мечтаний — как до Полюса пешком.
Ладно, не будем расковыривать раны, вернемся туда, в далекие времена Знаменитых Капитанов. Вот, значит, те два кандидата, которых могла бы наша литература предложить в их число: Артур Грэй и Христофор Бонифатьевич Врунгель. В отношении первого справедливость в итоге восторжествовала. Году в семьдесят пятом возрожденный Детской Редакцией Радио после нескольких лет забвения Клуб принял в свои ряды капитана галиота «Секрет» по заявке учащихся восьмого класса школы номер сто три города Свердловска с мотивировкой: «Принимайте капитана Артура Грэя. Он не открыл ни Америки, ни пролива, но он подарил людям легенду о добре. Вам этого мало?…» В Свердловске, надо сказать, всегда почему-то жило много мечтателей и фантазеров. Недаром там поселился самый, наверное, романтический из русских детских писателей, энтузиаст парусов и шпаг Владислав Крапивин.
А вот о Врунгеле так никто речи и не завел. Я-то уже в это время подрос и был занят другими — семейными и производственными делами, а юные болельщики передачи не додумались. Помешала, думается, очень уж повышенная доза юмора, вмешанная автором в образ неунывающего моряка… А впрочем — Тартарен-то с Мюнхгаузеном тоже не особенно героические персонажи. Скорей — комические. Но, как известно, иностранный паспорт всегда придает на Руси дополнительный вес. Кого выбрала тургеневская девушка Елена Стахова? Не художника, и не кандидата философских наук, а хоть болгарина, да иностранца.
Ладно, оставим пока капитана «Беды» наедине с его читателями, зрителями фильмов и слушателями радиопостановки. Вернемся к капитану «Секрета». Точнее, к его родителю. Не к хозяину английского замка, министру Ее Величества и потомку множества поколений государственных деятелей, удачливых пиратов и броненосных баронов, а к чахоточному писателю из бывших политподнадзорных, родом из унылой Вятки. Вот этот, как потом его юные читатели, всей душой рвался к морю. Не особенно, правда, успешно. В одесскую мореходку его не взяли, только раздразнил душу вид их учебного фрегата «Великая княжна Мария Николаевна» в Практической Гавани. Нанимать его матросом на черноморские суда нанимали, благо много жалованья не просил, но к концу первого же рейса гнали с пароходов. Хотелось бы думать, что за революционно-социалистические взгляды и гордый нрав, но некоторый жизненный опыт подсказывает — верней всего, за безрукость. Вот он и сублимировал свои личные неприятности в феерию подвигов и любви красавца-капитана.
Но где же он его все-таки увидел? С парусами, заряженной медовым кэпстеном трубкой, дальними трансокеанскими фрахтами, летучими рыбами над волной, романтическим уходом пятнадцатилетнего мальчика в юнги из уютного родительского дома. Отчасти, конечно, просто в своей душе. Отчасти — в книжках. Но уж очень хорош его герой. Недаром же он покорял сердца нескольких поколений — такого не бывает с чисто-головными, идеальными персонажами, от них всегда немного отдает гомункулюсом, как от образцового соцреалистического предколхоза или добродетельного откупщика Муразова… Что-то там должно быть…
Никаких британских лордов или лордовских сыновей Александр Гриневский, конечно же, сроду не видывал. Разве что известного писателя Герберта Дж. Уэллса, знатным иностранцем приезжавшего в голодный Петроград по ходу своего путешествия через погруженную во мглу Россию. На том самом «писательском обеде» в сентябре 20-го. Но по части аристократичности у великого фантаста как раз слабовато, отец его, насколько помнится, содержал площадку для крикета и выдавал джентльменам спортинвентарь.
Но все же был в России, и не так уж далеко от мест обитания Грина, моряк, начало биографии которого удивительно напоминает то, что мы знаем о возлюбленном Ассоли. Не то, чтобы прямо до средневекового замка и его лордшипства, как сурового отца. С отцом там вообще не до конца ясно, многовато было гражданских мужей у его эмансипированной мамы, писательницы Надежды Александровны. Хотя книг у нее еще больше, «Словарь русских писателей» насчитал более полусотни пьес, романов и сборников рассказов. Ну, будем считать отцом нашего моряка законного мужа, подполковника в отставке Афанасия Лухманова. А путь в море начинается в 1882 году, когда за, мягко говоря, «шалости» четырнадцатилетнего Митю выгнали из военной гимназии. Очередной отчим его крепко высек, но все же сломался, и паренек, наконец, добился своего — его определили в Керченские мореходные классы. В летние каникулы он, «учеником на греческом пароходе перешел из Таганрога в Бремерхафен (Германия), плавал матросом у берегов Англии и перешел в Геную (Италия). Оттуда матросом на итальянском бриге перешел через Атлантический океан к о. Гаити, в Сан-Доминго, бежал там с судна из-за жестокого обращения капитана, был пойман, снова бежал и на американской шхуне перешел в Бостон (США). В 1885 г. матросом на американском парусном барке перешел из Бостона вокруг м. Доброй Надежды в Сидней, затем на австрийском бриге через Торресов пролив к о. Ява, оттуда вокруг м. Доброй Надежды — в Исландию и в феврале 1886 г. вернулся на родину «.
Пожалуй, что наш старый друг Артур мог бы и позавидовать фееричности этого кругосветного путешествия. В Санкт-Петербург к любимой маме вернулся восемнадцатилетний широкоплечий парень, просоленный ветрами всех четырех полушарий — Северного, Южного, Западного и Восточного. Конечно, эта романтическая история тогда нашумела в соответствующих кругах, но Александр Грин стал появляться в столичных литературных салонах спустя четверть века, когда все это сильно забылось. Но вот с 1898-го года, когда и начались неудачные попытки романтика моря приобщиться к любимой стихии в реальности, он мог лично видеть капитана дальнего плавания Дмитрия Афанасьевича Лухманова на мостике того самого белокрылого черноморского учебного фрегата «Великая княжна Мария Николаевна» или чуть позже в качестве помощника капитана Мариупольского морского порта. Или пораньше на Каспии, где тот служил на разных судах, а полубомж Грин блуждал во время бакинского этапа его скитаний.
Мог слышать ходившие среди моряков и литераторов байки об авантюрном начале биографии самого знаменитого из русских парусных капитанов. Или читать их в журнале «Русское судоходство», где тот с 1887-го года помещает рассказы о своих странствиях и очерки о парусном деле. Но подойти и заговорить… уж очень велика дистанция. Ведь и в литературе Грина пока нет, а у Лухманова, как уже сказано, с конца 80-х печатаются рассказы и очерки, вышла уже не одна книжка в прозе и в стихах. Все о море, конечно. Именно в Мариуполе выпустил он сборник, несколько стихов из которого, перевод английских матросских римов о приметах погоды, помнят и при случае произносят, не зная автора, миллионы жителей России:
Ходят чайки по песку,
Моряку сулят тоску.
И пока не влезут в воду,
Штормовую жди погоду
…
Если солнце село в в тучу.
Берегись — получишь бучу.
Если-ж солнце село в воду,
Жди хорошую погоду.
Ну, и так далее.
Они могли встретиться позже, в Петрограде начала 20-х, но до этого матросу-неудачнику предстоит дезертировать из армии, отдать свое революции, как социал-революционному агитатору, отбыть тюрьму и ссылку и стать, наконец, романтическим писателем. А знаменитому капитану побывать, среди прочего, морским агентом «Доброфлота» в Гонконге и Нагасаки, вступить в РКП(б) и быть выборным от трудящихся директором доброфлотского правления во Владивостоке 1920-го года, жестоко цапаться на этом посту с кадетским министром промышленности коалиционного правительства ДВР Борисом Бриннером, которого мы-то с вами знаем больше по его сыну Юлу, звезде фильмов «Великолепная семерка» и «Король и я».
С 1924-го Лухманов становится начальником Ленинградского морского техникума. Грин, помнится, в этот год еще в Питере. Могли бы встретиться, в принципе. Возможно, что в феерии «Алые паруса» появились бы новые детали — непосредственно со слов прототипа главного героя. Во всяком случае, знаток парусного вооружения мог бы поправить кое-что по этой части. Но — нигде не зафиксировано. Да и вряд ли кэп много ходит по редакциям и литсалонам. Не до этого.
Очень много работы: учебные планы, ремонт здания, надо как-то поддерживать порядок среди разболтавшихся за время Гражданской войны юнцов. Да еще по его инициативе, под его покровительством и руководством курсанты во главе с Иваном Маном строят во дворе техникума маленькую, но вполне мореходную яхту, чтобы отправиться на ней в кругосветное путешествие. Для него самого — это было бы уже не первое. Яхту они, удивительно, сумели построить практически полностью. А вот с путешествием не получилось. Денег у молодой Советской Республики было в обрез, буквально, не хватало на помощь гондурасским и яванским революционерам. Режим экономии, хозрасчет — в затее было отказано.
Впрочем, яхта «Красная звезда» все же немало потом походит по Балтике, Ладожскому и Онежскому озерам как учебное судно Ленинградского мореходного училища. Парни-энтузиасты сами впоследствии станут известными капитанами, но об этом чуть позже. А сам Лухманов блестяще завершит свою карьеру судоводителя дальнего плавания знаменитым рейсом учебного барка «Товарищ» из Мурманска в Аргентину. Корабль этот, при рождении крещенный «Лауристоном», один из тех клиперов со стальным корпусом, которые были построены в Англии в самом конце XIX века, стал жертвой технического прогресса и во время Мировой войны был куплен российским правительством, чтобы, лишившись парусов, стать несамоходной баржей для перевозки рельсов и угля из Ливерпуля в Мурманск. Все-таки, ему повезло. В начале 20-х его отремонтировали, заново вооружили как четырехмачтовый барк и назначили для обучения морскому делу будущих капитанов и штурманов. Но, конечно, и трюмы его тоже были не с одним балластом. Помните про хозрасчет и режим экономии? Вот для «Товарища» они назначили дальний фрахт — везти груз кольского гранита в Южную Америку.
Паустовский вспоминал, что редакция профсоюзной газеты водников «На вахте» хотела послать именно А. Грина корреспондентом на проводы «Товарища» из Мурманского порта, но тот отказался — болезнь и душевная депрессия. Да, может, он попросту стал к тому времени, после стольких неудач, побаиваться реального моря и настоящих парусов.
У барка тоже сначала не все получалось. Погода — парусник, все-таки, не пароход. Штормы, встречные ветры, не дошли даже до Британских островов и вернулись назад. Не будем говорить худого слова об этом капитане, но когда на мостик поднялся специально приехавший из Ленинграда Дмитрий Лухманов, то оказалось, что при той же курсантской команде и том же климате Атлантика не помешала барку прийти сперва в Портсмут, а потом и в Монтевидео. И подняться вверх по Паране, шириной мало отличающейся от морского пролива. Но это все, честно говоря, гораздо интереснее читать не в моем бледном пересказе, а в чудесной книге самого кэпа «Под парусами через два океана». Упомянем только, что юные яхтсмены-энтузиасты Ман и Вронский тоже были в составе этой команды. Ман так даже боцманом. И то, что тот легендарный «Товарищ» погиб при загадочных обстоятельствах в 1943-м в оккупированном Мариуполе, а имя его перешло к полученному СССР по репарациям немецкому паруснику «Горх Фок». Этот-то, уже трехмачтовый, барк и служил учебным судном для послевоенных поколений курсантов Херсонской и других мореходок. Однажды и нам с сыном повезло увидеть его паруса, подобные фантастической облачной крепости, за близкой Джарылгачской косой с пляжа в курортном Скадовске.
Больше в жизни Лухманова таких походов не было. Да и то сказать: ведь на двадцать романтических биографий хватило бы того, что уже есть. Да и возраст. К берегам Ла Платы он пришел уже в шестьдесят. Он был начальником морских училищ, после Ленинградского создавал Потийское на Черном море, работал в наркомате, много и интересно писал — больше всего о своих странствиях по свету, но были и стихи, наставления для молодых моряков, учебники по парусному делу, очерки о знаменитых парусниках. Очень уважаемый человек. Одним из первых в стране получил звание Героя Труда. Это к нему пришел за советом молодой штурман Ваня — оставаться моряком или поступать в университет, чтобы выучиться на палеонтолога? И услышал то, чего не совсем ожидал: «Иди, Иван, в науку! А море, брат… что ж, всё равно ты его уже никогда не забудешь. Морская соль въелась в тебя«.
Тот послушал совета. Наверняка, отечественное мореплавание и литературная маринистика потеряли тут немало. А палеонтология, и не только она, приобрела Ивана Антоновича Ефремова. Тот на всю жизнь сохранил благодарность и уважение к старому морскому волку и изобразил его под прозрачным псевдонимом «крупного и грузного капитана Лихтанова» в своем рассказе «Катти Сарк». Помните, как он проводит опрос среди своих гостей: «Кто тут моряки летучей рыбы?«, то есть — кому приходилось ходить в открытом океане? 5.
А потом рассказывает историю самого знаменитого из чайных клиперов, довольно близко следуя канве очерка «Клипера» из лухмановского сборника 1927-года «На палубе». Завершает он свою новеллу выдуманной, конечно, но очень романтической легендой о поединке парусника под звездно-полосатым флагом с нацистским линкором. В результате германец без толку расходует на клипер чуть ли не весь свой боезапас главного калибра, но красавица «Катти» под полной парусностью уходит от глупых немцев за девятибалльный штормовой горизонт. Сказка очень в духе союзнического боевого братства, о котором моряки времен Второй Мировой понимали, думается, получше, чем нынешние «патриоты», твердо убежденные, что противниками СССР в Великой Отечественной были «америкосы, латыши и хохлы«.
Мы с вами уже сказали, что после 1927-го капитан в большие плавания не xoдил. Но вот думаю — не слишком ли это категорично? Дело в том, что…
Помните тех ребят-курсантов, которые строили крейсерскую яхту во дворе Морского Техникума? Один из них, Иван Ман, тоже стал известным капитаном, водил после войны в первые рейсы к Антарктиде дизель-электроход «Обь». Другой, Андрей Вронский, был в тридцатых директором Дальневосточного Китоловного Треста, то есть береговым начальником для флотилии «Алеут». Среди его знакомых есть такой Андрей Сергеевич Некрасов, тоже, скажу вам, незаурядная личность в духе времени, успел он за свою жизнь побыть рыбаком на Каспии, золотоискателем на Амуре, моряком на Азове и в Охотском море на том самом «Алеуте», нефтяником на Сахалине, помощником первого секретаря обкома КП(б)У в Днепропетровске, зэком в Норильлаге и, наконец, реабилитированным детским писателем в Москве.
Капитан Д.Лухманов
Познакомились, подружились. Травили друг другу байки. Вот тогда и наслушался будущий писатель от Вронского рассказов как бы о той несостоявшейся на деле кругосветке. В некоторых изданиях после 1979-го года печатается авторское послесловие, где Некрасов рассказывает, откуда взялись сюжет и персонажи. Знаменитый матрос из шулеров Фукс, если верить, взят прямо с фамилией и шотландской бородой из личного состава «Алеута». Ну, не шулер, конечно. Помощник Лом внешне — высоким ростом и открытым лицом, громким голосом, да и по своей, если помните, чрезвычайной добросовестности очень походит на Ивана Мана. А вот Врунгель… Автор указывает, как на прототип, на самого Вронского. Дескать, «Андрей Васильевич Вронский говорил неторопливо, и голосом, и жестами подчеркивая мнимую значительность сказанного. Свою речь, украшенную множеством остро подмеченных подробностей, он к месту и не к месту пересыпал терминами, часто повторял «Да-с», «Вот так», а к слушателям обращался не иначе как «молодой человек».
Вы, конечно, сразу узнаете Христофора Бонифатьевича. Но вот какое дело. Андрею Васильевичу в 1933-м, в году его знакомства с Андреем Сергеевичем, как ни считай, не больше тридцати лет. Его собеседнику это обстоятельство не бросается в глаза просто потому, что ему самому в ту пору вообще двадцать четыре. Так что все эти речевые особенности — совершенно откровенная игра в старого морского волка. В кого именно — угадайте с трех раз. Собственно, они оба, Вронский в 30-х и Некрасов в 1979-м, это и не очень скрывают. В первом же абзаце того послесловия мы читаем, что «… судьба свела Вронского с другим замечательным человеком — капитаном дальнего плавания, писателем, создавшим много интересных книжек, Дмитрием Афанасьевичем Лухмановым». Именно в рассказе о строительстве той самой яхты, которой не удалось выйти из отечественных вод под именем «Красной звезды» в реальности, но довелось пройти по маршруту Норвежское море — Английский канал — Бискайский залив — Средиземное море — Красное море — Антарктика — Гавайи — Амазонка — Австралия — Япония — Канада — Аляска — Дальний Восток под псевдонимом яхты «Беда». Да и Врунгель нам предстает не молодым трестовским начальником, а пожилым преподавателем — и как раз Морского Техникума. Таким его написал Некрасов, таким его нарисовал прославленный иллюстратор и карикатурист Константин Ротов. Нельзя, конечно, сказать, что вид Врунгеля совсем совпадает с лухмановским образом — но есть что-то общее между пузатеньким капитаном «Беды» и основательным, плотным капитаном «Товарища».
Задумана книга, как вспоминал автор, в 34-году, а в свет появилась тремя годами позже. Она печаталась в сильно сокращенном варианте, собственно, как подписи к ротовским рисункам, в 1937 году на страницах журнала «Пионер». Отдельным изданием с полным текстом она вышла в 1939-м. Ну, а невдолге и автор, и иллюстратор надолго попали в ГУЛАГ и вернулись уже на волне хрущевского реабилитанса.
У меня есть и дополнительные доказательства того, что истинным прототипом капитана Врунгеля является капитан Лухманов. Скажем так, что в исполнении одного из своих учеников. Некоторые эпизоды похождений неустрашимого океанопроходца кажутся напрямую перенесенными со страниц лухмановских автобиографических повестей. Хотя бы тот эпизод, когда у берегов Норвегии выяснилось, что корабельная радиоустановка «Товарища» неисправна, и надо ее срочно заменять. Вы помните, конечно, что, когда то же и там же случилось на «Беде», изобретательный Христофор Бонифатьевич принимал морзянку на больной зуб.
Мог бы привести еще не один такой случай. Но не хочу. Не хочу лишать вас удовольствия самим перечитать и врунгелиаду, и «Под парусами через два океана». Классное чтение — не оторветесь! И заодно сами наткнетесь на кучу забавных параллелей, которые доставили мне столько удовольствия. Сравните хоть популярный «Краткий словарь морских терминов и выражений«, заключающий «Под парусами», и «Толковый морской словарь для бестолковых сухопутных читателей«, составленный Х.Б. Врунгелем и завершающий его приключения.
Что же получается? Выходит, что у романтического гриновского Артура Грэя и у забавного некрасовского Х.Б. Врунгеля — один и тот прототип, хотя лично авторы с ним, как кажется, не встречались, черпали из фактов и легенд об его биографии? Выходит, что так. Можно еще добавить ефремовского Даниила Алексеевича Лихтанова. С этим уж и сомнений никогда не бывало, благо тут и дружба автора с прообразом подтверждена документально.
А что здесь удивительного? Непохожи друг на друга? Ну, некоторые школы буддизма, как будто, считают, что через мгновение не только вода в реке уже не та, но и душа у человека. А тут десятилетия очень насыщенной жизни. Человек меняется. Золушка не может же вечно оставаться Золушкой. Со временем она может стать Крестной Феей, а может и превратиться в Злую Мачеху — в зависимости от обстоятельств жизни и ее собственных поступков и мыслей. Но при этом все эти мгновенные отпечатки личности нанизываются… или, быть может, лучше сказать, что порождаются тем общим ядром, тем стержнем, который и связывает их — с детства и до последнего человеческого дыхания.
Во всяком случае, нет сомнения, что и Грэй, и Врунгель, и Лихтанов — очень достойные люди и настоящие, прирожденные «моряки летучей рыбы», пенители океанов. Редкое явление в русской литературе. Как очень редким и достойным явлением в жизни, да еще в нашей, в общем-то, сухопутной стране, был капитан дальнего плавания Дмитрий Афанасьевич Лухманов.
III. Клуб Знаменитых Капитанов — 2
А. Избицеру с симпатией, уважением и некоторым несогласием относительно А.А. Башмачкина
Когда в опустевшей библиотеке воцаряется тишина…
(Вл. Крепс и Кл. Минц)
…когда уходят вслед за последними посетителями сотрудники, гасится свет и парень-охранник запирает дверь, в темных залах нашей сельской библиотеки, начинается удивительная ночная жизнь. Летает на своей метле Хэрри Поттер, бегает по стенам Спайдермен, в детском зале водят хоровод Коты в Шапках и прочие развеселые персонажи Доктора Сюсса, булькает что-то живая протоплазма между полками с фантастикой, с ученым видом рассказывает про Большую Шахматную Доску тень Збигнева Бжезиньски, хозяйки кулинарных книг разных народов обмениваются секретами приготовления пиццы, чоп сви и джамбалайи, неотличимые девицы из отдела Romance прихорашиваются перед свиданиями с Джеймсом Бондом, Суперменом и гришамовским юристами. Но основная публика, конечно, это бесчисленные Чайники и Полные Идиоты, увлеченно рассказывающие друг другу о тайнах Виндоуз, составления резюме, биржевой игры и секса.
Ну, всех не переслушаешь. Наш с вами путь этой ночью ведет к полкам с литературой на иностранных языках. Тут, сразу за за полками, откуда раздается польское «Пщпщ…», и перед книжками на испанском есть несколько полок с надписью Russian. Сегодня здесь назначено заседание Клуба Знаменитых Капитанов — Два. Есть смысл послушать. Почему Два, вроде бы мы помним из детства просто Клуб Знаменитых Капитанов? Сейчас попробую объяснить. Вот, видите ли, некоторое время назад оказалось, что на наших полках много персонажей не русских, а вовсе русскоязычных. Подозрительных по происхождению. Надевших на себя маскирующий наряд русских переводов, чтобы скрыть свою глобалистскую сущность. Пришлось чистить, начиная с Карлсона, которому так и не помогла его «крыша». В том же Клубе Капитанов инфильтрация «малого народа» превысила все нормы, буквально, выяснилось, что русскому человеку не пробиться. Один оказался индусом из французского романа, другой — англичанином ирландского производства, третий немецким бароном, четвертый французским колонизатором, пятый… Что говорить, даже в сороковые годы, когда появилась эта радиопередача, удалось-таки космополитизму свить свое гнездо в Детской Редакции Всесоюзного Радио под крылом редактора Розы Иоффе.
Нынче не то, что давеча. Сборник трудов математического академика по вопросам истории и политики открыл глаза рядовым персонажам на «малый народ». Переводные герои, всякие русскоязычные Жаны Вальжаны, Гулливеры, Тевье Молочники, Карлсоны и прочие Красные Шапочки были изгнаны с наших полок и укрылись среди своих родичей на английских, французских, немецких стеллажах. В Клубе Капитанов единственным условно русским персонажем признали летчика Саню Григорьева, да и тот оставлен под подозрением за родственную связь со своим автором, Вениамином Кавериным. Надо сказать, что самого Саню это волновало мало, он у нас больше времени проводит на географической полке у своих приятелей, многоязычных исследователей Арктики.
Но свято место пусто не бывает. Отыскался чисто конкретный мореплаватель лейтенант Жевакин из гоголевской «Женитьбы» с безукоризненной родословной, в том же собрании сочинений обнаружился ветеран Отечественной войны капитан Копейкин, подтянулись и другие персонажи в капитанском или близком к капитанскому звании. Завелся новый клуб, далекий от космополитизма, из чисто отечественных героев. За чистотой рядов строго следит Мандатная Комиссия во главе с большим ревнителем Религии и Народности купринским штабс-капитаном Рыбниковым. Как уже сказано, основными критериями стали: правильная национальная принадлежность, правильное вероисповедание и чин по Табели о Рангах от Восьмого (майор, капитан-лейтенант, коллежский асессор) до Девятого (капитан, лейтенант, титулярный советник), в крайнем случае до Десятого (штабс-капитан, мичман, коллежский секретарь) классов. Особых кругосветных путешествий за этой публикой, кроме как за Жевакиным, конечно, не числится, но зато анкета — комар носу не подточит! Вот этот-то клуб и проведет сегодня свое очередное заседание. А мы попробуем незаметно подслушать.
* * *
УЧАСТНИКИ ЗАСЕДАНИЯ И ПОСЕТИТЕЛИ
Полутатаринов (сухово-кобылинская «Смерть Тарелкина»)Капитан. Всем ведомо, что под его синими очками, накладными бакенбардами и криками:»Я капитан Полутатаринов! Я Шамиля брал!» — скромно присутствует Их Превосходительство, действительный статский советник (IV класс!), М.К. Варравин, поэтому остальные персонажи безропотно признали его Председателем КлубаКовалевКоллежский ассессор, VIII класс «Табели о рангах», именует себя маиором, действительный член КлубаМолчалин А.С.Коллежский ассессор, VIII класс, действительный член КлубаКопейкинКапитан, IX класс, действительный член КлубаГригорьев А.Капитан ВВС РККА, действительный член Клуба (в заседании непосредственно не участвует)ЖевакинФлота лейтенант, IX класс, действительный член КлубаБашмачкин А.А.Титулярный советник, IX класс, действительный член КлубаХлестаков И.А.Титулярный советник, IX класс, действительный член КлубаМаксим Максимович 1йШтабс-капитан, X класс, действительный член КлубаРыбниковШтабс-капитан, X класс, действительный член КлубаЛебядкинКапитан, IX класс, кандидат-соискательМаксим Максимович 2йПолковник на пенсии, VI класс, почетный посетительРжевскийПоручик, XII класс, случайный посетитель, однополчанин капитана КопейкинаГерасимДворник, из крестьян, без словМумуДомашнее животное, тем более без словГ.ГумбертПрофессор, совсем случайный посетитель
* * *
До открытия заседания еще далеко. Члены и посетители расселись за столами, за которыми днем собирались иммигранты из кружка разговорного английского, и беседуют в неформальной обстановке. Это, на самом деле, со стороны несколько похоже на непротокольную беседу сельских коммунистов перед началом партсобрания.
Максим Максимович 1й: Бездуховные они, американцы эти. Потому, что у них духовности нет, а только фаст-фуд да моргидж. Мне один молодой человек, тоже наш, из Кавказского корпуса, так и говорил, что: «Америке скоро кирдык!»
Копейкин: Кирдык! Умеют же люди сказать! Это из какой книжки будет юноша этот?
Максим Максимович 1й: А он не из книжки. Он с четвертой полки, из видеокассеты.
Штабс-капитан Рыбников: Это очень интересно, что Вы говорите. Мы, русские люди, должны вместе держаться. Против масонов, американцев и прочих. Вы меня с этим молодым человеком познакомьте, пожалуйста. А в какой он части служил? На каком направлении?
Максим Максимович 1й: Чуть попозже познакомлю. Кассета на руках сейчас, вот как вернется.
Хлестаков: Это Вы справедливо заметили, сударь, насчет бездуховности. Ну, видывал ли кто, чтобы американец Гоголя, Булгарина или Пикуля читал? Все свои какие-то книжонки, в которых и букв разобрать невозможно. Небось все пошлость да порнография! Или взять женщины ихние — ни кожи, ни рожи, одна политкорректность. В то время как у нас, в любом медвежьем углу — такие дамы! И духовные — и при теле! Взять вот я, однажды в сердце, можно, сказать, России побывал. Дамы — вне всякого сравнения. И Марья Антоновна, и Анна Андреевна. Да даже простая унтер-офицерша, Пошлепкина по фамилии… Там с ней эпизод был, якобы ее на теле наказали. При личной проверке обнаружилось — следы слаборазличимые… Но формы! Буквально, Джулии Робертс не уступят. Куда здешним против тамошних. Вот пари держу — возьмите любую нашу, хоть из земской полиции из любой губернии, и на конкурс красоты пошлите — все ихние красавицы АйКью накроются. Мне знакомый газетчик рассказывал — все эти конкурсы с самого начала так организованы, чтобы наших подсуживать. Которая павой пройдется — ей сразу в мочу какую-нибудь гадость подсунут, судьи нюхают и баллы сбавляют. Да вы, небось, слышали — патриотический журналист Тряпичкин из газет «Анадысь» и «Аллах Акбар».
Ржевский: Ну-ка, ну-ка, Иван Алексаныч, понаглядней опишите, как это у них там. Да плюньте Вы на это старичьё, пойдем пока туда, где господина Сорокина романы стоят. У меня во фляжке есть, прихлебнем, да мне в подробностях все и расскажете. (Удаляются в сторонку)
Акакий Акакиевич: Действительно. Какая уж тут духовность, только и умеют, что «Хай! Хай! » кричать, да улыбаться пластиковой фальшивой улыбкой.
Профессор Г. Гумберт: Ай эм сорри, уважаемый господин Башмачкин, но чем же улыбка плоха? Ведь лучше, если люди улыбаются.
Акакий Акакиевич: А неискренностью. Наш человек, если и не улыбается — то, значит, от полноты чувств. А ваши скалят зубы, как людоеды, а той искренности нету. Одна политкорректность.
Копейкин: Вот и будет вам всем кирдык. Вам, мистер Гумберт, все одно русского человека не понять. А потому, что автор у Вас — космополит, его бы на Поварскую, в Союз Писателей на перевоспитание к профессору Кузнецову. Сразу небо бы с овчинку показалось! Недаром и Вас-то сначала по-аглицки сочинил, а уж потом на великий, могучий и свободный перепёр… И про Николай Васильича Гоголя черт знает что писал! Хуже Абрашки Терца.
Максим Максимович 2й: Вот Вы говорите: «Про Гоголя». Я понимаю, господа, что вы своего автора защищать обязаны. Но я этих хохлов хорошо знаю, наша организация ими после войны крепко занималась. Нету им доверия, все они, бандеры кровожадные, только и ждут, чтоб топор в спину всадить. Да хоть и вашего взять! Когда ему образец для юношества понадобился — кого он изобразил? Полевого командира незаконного вооруженного формирования, практически Шамиля Басаева, только что в годах. То есть, турок, поляков и лиц, ну… этой… национальности, конечно, не жалко. Но топить кого угодно без приказа командования, а тем более уходить в рейд по тылам без команды — мы этого потерпеть не можем! И все у него так. Вот Вы, капитан Копейкин, тоже анархизм развели там у себя. Будет приказ — уйдете в лес, не будет — ждите приказа! Вот мне однажды тоже рейхсфюрер дал приказ… лететь в Кейптаун… там будто бы очень площадки для тенниса хороши, в смысле, лаун очень зеленый… ну ладно, вспомню, тогда доскажу. (Засыпает)
Профессор Г. Гумберт: Все-таки, господа, что же вы от встречного на дороге предпочли бы: фальшивую американскую улыбку — или от широкой русской души искренне по физиономии? Я ведь тоже русскому менталитету не чужд, у меня и автор, и Валя, жена моя бывшая, оба из русских эмигрантов. Очень знать любопытно.
Акакий Акакиевич, Копейкин и Рыбников (хором): Да, конечно, искренность дороже всего! Нам для нее и морды не жалко.
Профессор Г. Гумберт: Ну, признаюсь, господа, я сам не без отклонений, не скрываю, но такого странного извращения я еще и не видал. Вы все, конечно, мазохисты, могу понять, но чтобы такое принимать не от предмета страсти, а от первого встречного?!
Штабс-капитан Рыбников: И не поймешь. Потому — ты русскоязычный, а мы простые русские люди, нас хоть с кашей ешь, лишь бы чужие боялись. Мы не то, что жидомасоны какие-нибудь или пархатые янки, или макаки косоглазые. Это называется — особый путь. Соборность. Тебе не понять.
Молчалин: Да, уж Вы бы помолчали, профессор. Тут и постарше Вас чином люди есть — молчат. Мой вот друг юности Александр Андреич стишки часто читал: «Умом, — мол, — Россию не понять».
Гумберт: «А остальными частями тела очень больно»? Да, слыхал, конечно. Всё, умолкаю. Недаром мне Владимир Владимирович говорил…
Полутатаринов-Варравин: Как Владимир Владимирович? Сам?
Гумберт: Сам, конечно. Кто же за него?
Полутатаринов: Как кто? Да хоть бы и Их Высокопревосходительство Ястрбжемский. Спикер! Но не в этом соль. Что же он вам говорил? Будут, все-таки, Табель о Рангах восстанавливать? Вы ему скажите, мы все — за!
Маиор Ковалев: Скажите, а вы что, Соросовский профессор?
Гумберт: Да нет, скорей, Фрейдовский. Только что ж вас так взволновало? Мы с Владимиром Владимировичем много встречались. Все-таки — автор.
Полутатаринов: Э-ээ, вот Вы о ком? Ну, этот…
Гумберт: Мы в одном семестре с Владимиром Владимировичем в Университете Северной Охламоны лекции читали, он о Пушкине, а я…
Ковалев: Ну, это можете при себе оставить. Если про девочек, да позаковыристей — можем и послушать, а лекции Ваши тут никому не нужны.
Молчалин: С толку только сбиваете. Я уж было подумал…
Лебядкин: Вот Вы, Ваше высокородие, очень справедливо изволили заметить насчет стихов. Я тут тоже в свободное от службы Отечеству время стишки для нравственного поучения набросал. По следам, таскать, их Высокопревосходительства Гавриила Ивановича. Известные композиторы в очередь стоят — дай, мол, Игнат Тимофеич, рок-оперу на твой текст сочиню. А другой — симфонию. Но свободный бард с ихней ремесленностью дела не имеет. На мои стихи знаете ли, кто писал? То-то же!
Ковалев: Вот я помню, были мы по профсоюзной путевке в Сицилии, представляли там нефтяников Сибири…
Молчалин: А Вы, что же, маиор, нефть добывали?
Ковалев: Да нет, откуда в Сицилии нефть? Представляли мы их там, чтобы им от добычи не отрываться. Да и рожи у них в Сибири у всех — ни один комиссию не пройдет, можно зря и не беспокоить. Я как раз двухкассетник закупил — в большой моде были, да на весь райком сувениров. Водка там хорошо шла, и икра тоже. Вообще, хорошая страна!
Жевакин: Так точно, ведь и я в Сицилии был. Интернациональный долг выполняли, в смысле, от якобинцев законного короля защищать. Как раз в семьсот девяносто пятом дело было, под командой Федор Федоровича. Вот и англичане тоже там с нами, однако адмирал ихний, одноглазый, тот по женскому полу с ледями и гамильтонами, а наш больше по духовной части. Так вот там, в Сицилии, тоже все поют, однако же по-нашему не могут — только по-своему, по-французски…. Вроде как «Джамаааай-ка!»
Вернувшийся в компанию Хлестаков: Стихи и песни, это, действительно. Я, конечно, хвалиться не хочу, я и в драматургию-то перешел, потому что понял — за поэзию Нобелевку все одно масоны Бродскому присудят. Но для народа, для юношества — приходится иногда кое-что посочинять. Вот это — Любэ, Земфира, Алсу, Малинин, Киркоров, Пенкин, Хворостовский — это все я в свободное время. Я и сам спел бы, что ж я, усилитель себе не куплю? Но не хочется талант профанировать, разве для вас сейчас.
Все хором: В следующий раз, Иван Александрович, обязательно и с удовольствием!
Хлестаков: Ну в следующий, так в следующий, Я обиды не держу, нынешняя публика еще до моего пения не доросла.
Максим Максимович 1й: Про обиду это Вы хорошо сказали. У меня вот тоже. Сидим, изволите видеть, мы в духане с Печориным. Сами знаете, без чихиря дело не обходится. Хорошо сидим, я ему про былые сражения рассказываю, Бородино, Фер-Шампенуаз, Самашки. Про девушек местных поговорили, кто, мол, краше и белее, Сажа или Бэла? И вдруг, в самом, можно сказать, конце разговора, Григорий Александрович меня оскорбил: «Никогда, говорит, господин штабс-капитан, Вы не станете маиором». Да за что ж это так? Да меня один раз лично Алексей Петрович Ермолов… Да меня сам государь хотел назначить главным героем нашего времени, вот только поручик Лермонтов по-своему вывернул. «Да Вам бы, — говорю, — господин прапорщик, мушкет, да послать бы Вас в бой! А Вы тут со мной чихирь пьете! А сами вблизи мортиру или штуцер видали? А, скажем, в штыковую на Старую Гвардию под Малоярославцем ходили?» Очень я на него обиделся.
Акакий Акакиевич: Да ведь и меня обидели, сами знаете. Сами знаете, человек я неразговорчивый, но тут обида говорит! Построил я себе шинель, прямо скажу, хорошая шинелка, кошка на воротнике — от куницы не отличишь. Сам лично господин Шариков мне по знакомству шкурку достал. Вот обмыли мы обновку мою, я же не пью, а тут сразу два бокальчика шампанского, Иду я домой уж заполночь — вдруг на меня лица кавказской национальности, все в усах — отняли шинель. Ну я понимаю, отними у Березовского, у Чубайса, у Гусинского… да хоть у соседа из нашего подъезда, я лично видел, у него дубленка есть! Я и сам вместе с Шариковым за КаПэЭрЭф голосовал, чтобы все по справедливости делить — но не мою же шинелку?! Побежал в участок — ничем не помогли, жжандаррмы! Сидят там, головы от экрана не поднимут, видать, все в Тетрис режутся. Переписал бездушно мою жалобу, нет, чтоб задуматься, чем, мол, человеку помочь, автомат бессмысленный, только шрифты и выбирает. Да и шрифты-то… Разве такие шрифты тут надобны? Ничего не могут, только жалованье получают.
Частный пристав, вместо сразу шинель отыскать, начал вопросы задавать насчет вчерашнего. Ну, при чем тут вчерашнее? Не горбачевские времена граммульку вынюхивать. И все волокитят, все гоняют от Понтия к Пилату. Так на следующий день и пришлось лично к Самому обращаться, чтобы Он по своим каналам. Я, сами знаете, это с виду такой незначительный, а по сути… Две докторских, сорок четыре кандидатских только на моем образе защищено. Про меня и теперь пишут, даже и в Интернете. Недавно только в одном альманахе из-за меня поссорились…
Жевакин: Неужто помещики, Иван Иванович с Иваном Никифоровичем?
Акакий Акакиевич: Да нет, Публицист, просто приятный, с Публицистом, приятным во всех отношениях. Все разбирались, на кого я больше похож, на Акакия Синайского или на Ксению Петербургскую. По имени вроде бы на Синайского больше, но если по прописке…
Ковалев: Не отвлекайтесь, Башмачкин, рассказывайте про жандармов. Это всем интересно. Тут с любым может случиться. Вот со мной тоже был случай, можете себе представить, собственный мой нос штуку со мной попробовал выкинуть. Так тоже к частному пришлось идти, и тоже какие-то оскорбительные намеки намекал. Вот я попозже об этом прямо на заседании доклад сделаю. Не уважил ни чина маиорского, ни прошлых государственных заслуг: «На общих, — говорит, — основаниях». Якобинец проклятый. Всех их на подкупе содержат, не масоны — так черкесы с бухарцами!
Профессор Г. Гумберт: Так как же, господа? Вы все давеча говорили, что вам физиономии или, скажем, морды не жалко. А тут…
Штабс-капитан Рыбников: Опять этот русскоязычный встревает! Сроду тебе не понять: то — Соборность, а то — шинель! Тупой какой-то. Одно слово — швейцар! Не слушайте его, Акакий Акакиевич, рассказывайте.
Акакий Акакиевич: Вот, стало быть, иду я к Его Превосходительству, думаю, может, он соблаговолит нашу «крышу» к поискам подключить, сами знаете, бандиты, они всегда полиции успешнее… Чего тебе опять?
Герасим (в одной руке у него поводок, на котором белый в черных пятнышках спаниель, другой он протягивает Акакию Акакиевичу лист бумаги): Му-му-муу…
Акакий Акакиевич: Вот ведь глухонемая тетеря! Ходит за мной уж пятый день, работать мешает. Сказано ведь, время сейчас неприемное! Вот запишись в очередь, когда подойдет — позовут. Понаехали тут! Совсем эти мужики темные. Вон, еще и бумагу откуда-то добыл. Что он там намалевать мог? Давай-ка бумажку свою. Что там накалякано? Нет, почерк разборчивый… так… Герасима-дворника… заявление… прошу мне помочь, защитить мою собачку от злой барыни… Какую еще собачку?
Герасим: Муму…
Акакий Акакиевич: Ну и что, что Муму? Устроил тут, понимаете ли, «Записки охотника»! Действительно, защита животных — это по нашему департаменту. Но я сейчас занят. Сначала заседание. Потом я Его Высокопревосходительства важную бумагу перебелить должен. Потом лично для себя копию снять. Коллекцию собираю, господа. Уже одиннадцать чемоданов насобирал. Хочу на аукцион Сотби выставить. Такие адреса интересные, такие документы! Вот помню, перебелял я Их Высопревосходительства письмо вятскому губернатору, насчет порки тамошних мужиков после «картофельного бунта» — изволил генерал меня тогда наградить, премию выписали шестьдесят рублей к Дню Рыбака. (упавшим голосом) Вот тогда я свою шинелку и затеял…
Штабс-капитан Рыбников: Так что ж Сотби, Акакий Акакиевич? Аукцион дело ненадежное. Вот, если не возражаете, мы с Вами после заседания чемоданчики Ваши посмотрим. Я вам солидного покупателя и подыщу. В шиншиллях будете ходить!
* * *
Вы, наверное, скажете, чего, мол, у тебя вдруг Башмачкин разговорился? Николай-то Васильевич, небось, получше тебя знает. А у него так и обозначено: «Но ни одного слова не отвечал на это Акакий Акакиевич…» Еще вот — «Того-этого…» И всё. Ну, ведь это так в департаменте. Вы-то с Николай Васильичем, небось его встречали в Петербурге или Москве, в министерских коридорах, где на каждой табличке обозначен Заместитель Министра, по крайности, Член Коллегии. Мне же довелось наблюдать его и «на местах» — в Сургуте, Печоре да Туймазах, где он появлялся в свите Значительного лица, либо с командировкой по непосредственному руководству производством. Вот откуда что берется? «У нас, — говорит, — сложилось мнение, что вы тут пустили дело на самотек… Так дело не пойдет, иначе придется заняться кадровым вопросом… Что вы тут киваете, мол, технику в срок не прислали? С техникой и дурак построит, а мы вас тут держим, чтоб решали вопросы… Как у вас обстоит дело с развертыванием соревнования к годовщине?… Мы поручим институту, чтобы просчитал мою идею…» И так далее. Так это еще с людьми, у которых может вдруг проснуться чувство собственного достоинства, и они пошлют департаментскую крысу к едрене фене. Мне пару раз таки приходилось, да и производственники при мне, случалось, ставили клерков на место. А тут — глухонемой мужик. То есть — совсем безответный. Вот он и, того-этого, развернулся на полную. Так ведь и Хлестаков в департаменте мелкая сошка, а «на местах» — помните?
* * *
Герасим: Му-му-у.
Акакий Акакиевич: Сколько ж тебе раз говорить, деревня, что не до тебя сейчас? И вот интересно знать, кто тебе, сиволапому, бумагу-то накатал? И еще разборчивым почерком. Хоть все равно некрасивым, во у «Бэ» хвостик не так загнут. Так кто, отвечай?
Герасим: Му-му-у му-му-му муму! Му-му-му.
Хлестаков: А это он, Акакий Акакиевич, все около капитана Григорьева терся. Тот же сам из немых вышел. Вот, рыбак рыбака видит издалека — спелись. Григорьев и накатал, больше некому.
Полутатаринов-Варравин: А где, кстати говоря, сам Григорьев? Почему он заседаниями манкирует? Тут повыше его чином есть — ходим, не противопоставляем себя коллективу. Есть все-таки в нем эта каверинская закваска, выделиться как-то, показать, что он лучше всех со своим пропеллерами и парашютами. «Бороться, мол, и искать». Не наш он, все-таки, человек. Вы, Рыбников, приглядитесь к нему получше. А то он в прошлый раз хотел сюда вообще капитана Дикштейна протащить
Капитан Копейкин: Так он в госпитале, Ваш-дит-ство.
Полутатаринов: В каком еще госпитале? На каком основании?
Kaпитан Копейкин: В Бурденке, Ваш-дит-ство. Я когда на процедуру в ветеранский день ходил, так его видел. Он, Ваш-дит-ство, газом отравился. Но, говорит, скоро выпустят.
Молчалин: Вот всегда вы, отечественных войн ветераны, друг друга покрываете! Разбаловал вас Леонид Ильич покойный. Недаром ему Его Высокопревосходительство Павел Афанасьич Фамусов докладную записку подавал, что не надо бы баловать. Я, помню, и составлял, да тот все: «Малая Земля, Малая Земля!» Вот и распустили народ. При Николае Павловиче, помню… или взять наприклад, при Иосифе Виссарионовиче, не к ночи будь помянут…
Полутатаринов: Рыбников! Когда Григорьев из госпиталя вернется — взять у него объяснительную, что и как. Где у нас тут молоток?Заседание откры…
Герасим: Му-му-у му-му-му, му-муму!
Полутатаринов: Титулярный советник Башмачкин! Да возьмите Вы у него эту бумагу, а то он так и будет мычать. (Понизив голос) Выкинуть в корзину всегда успеете. Что Вы, в самом деле, с письмами трудящихся разучились работать, что ли? Не первый раз, все-таки! (снова погромче) Разговоры там, на камчатке! Ржевский, сейчас прикажу удалить. Жевакин, разбудите осторожно штандартенфюрера. Да не дергайте, уважайте чин и звание!
Открываю открытое собрание Клуба Знаменитых Капитанов, посвященное трехсотлетию изобретения Табели о Рангах. Слово для доклада имеет капитан Лебядкин.
* * *
Боже мой, какой кошмар! Я ведь еще в пятьдесят седьмом письмо посылал на Всесоюзное Радио с ответами на вопросы. По радио так и объявили, что, дескать: «Пионер Сережа Э. из города Черниковска Башкирской АЭсЭсЭр правильно ответил на все вопросы нашей викторины. Он принимается в число Друзей Клуба Знаменитых Капитанов и ему будет выслан диплом Юнги Дальних Странствий». Прислали диплом со всеми подписями, от Немо до Дика Сэнда, такое было счастье!. Странствия, действительно, оказались не ближними. От Дальнего Востока до Среднего Запада. Но этакого я еще не слыхал. Не буду я слушать никакого заседания этих самозванцев, вот сейчас встану из кресла и уйду.
Что такое? Это же не библиотека! Ну, конечно, кто ж меня в такое время туда пустит, там давно все двери на запоре и детекторы на аларм поставлены. Это я дома перед собственным компом заснул, вот и приснился кошмар. Конечно, этого же никогда так быть не может. То-то я никак не мог понять — Копейкин, Максим Максимович, да и Жевакин, флота лейтенант, боевые же офицеры, фронтовики, что ж они все поют под дудку этой канцелярской сволочи, что их какой уж век подставляет? То под пули горцев, то под японскую шимозу — и каждый раз либо патронов не завезут, либо сухари гнилые. Вот у нас в Краснознаменном Дальневосточном в феврале шестьдесят девятого тоже был случай…
Ну, да Бог с ним, со случаем этим. Хорошо, что этого всего не было, что мне сейчас приснилось. Никаких гонений на инородцев на нашей книжной полке не бывало. Знаменитые Капитаны по-прежнему готовы помогать мальчишкам вырастать в мужчин. Эти же все персонажи помнят свое место, которое им классики определили, где без них, действительно, никак не обойтись, без них русская литература совсем не полная будет. Все хорошо.
* * *
Саня вот только, капитан Григорьев, никак из госпиталя не выйдет после газа этого. Друг-то старый, уже лет сорок пять знакомы. Надо бы к нему в Бурденку съездить, морса принести и яблок. А как? До Москвы семнадцать часов лета с пересадкой, погранконтроль и таможня.
(продолжение следует)
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2019/nomer2/eygenson/
