Любая статья пишется ради выражения какой-то главной мысли. Автор, как правило, долго и изощренно подводит к ней, потом старательно выписывает заключение-мораль. А если без этого?! Без всяких этих разглагольствований, а сразу мысль, она же суть, она же Альфа, и она же Омега! Экономное чтиво. Прочел — свободен, и все, можно идти чай с бубликом пить!
Итак, решено, делюсь!
1.
Есть много истин, и все их провозглашатели — правы.
Есть истина банальности. “Летом — жарко, а зимой холодно”, “все болезни от нервов” и “любви все возрасты покорны” относятся к этому разряду.
Есть истина — пощечина здравому вкусу. Ее правота — в нестандартном подходе и опровержении банальности.
Есть истина самокопания. Неожиданно открывается нечто, и доказать или опровергнуть его можешь ты сам. Оно больше существует в твоем воображении или в той мифической субстанции, называемой душой, но для каждой конкретной личности именно это «нечто» составляет суть и ткань жизни.
Есть истина писательская. Она определяется талантом. Написано талантливо — и любая ересь и даже ерунда становится истиной.
В журналистском деле меньше всего ценятся истины банальные. Их в лучшем случае пишущий держит в голове, отталкивается от их общепринятой сути и пытается покопаться за пределами отгороженной территории.
Такой подход дарит много: и прекрасные находки, и дешевое злопыхательство, и выстраданные рассуждения, и развлекательную сенсационность. Все это дети одной мамаши — антибанальности.
Люди, не понимающие этого принципа, часто попадают впросак. Им кажется вот что: нет, этот глупый автор просто ничего не знает! Да и нас за маразматиков держи! Ему надо напомнить, что
а) зимой бывает холодно, а летом жарко,
б) конец — делу венец,
в) без труда не выловишь и рыбки из пруда, и т.д.
Мы все делимся на две категории. У одних внутри — телескопы, у других — микроскопы. Люди -“микроскопы” не могут побороть в себе скрупулезность. Они всегда заметят, где в конце слова стоит “и” вместо “е”, и где цитата оборвана неправильно. Какое счастье, что они есть, эти люди! Кто бы иначе делал операции на глазах и сосудах, кто запускал бы космические челноки… У человека «вселенской широты» межзвездный корабль всегда приземлялся бы плюс-минус на несколько тысяч световых лет в сторону, на соседней планете, да и то в виде обломков! Хорошо, что есть люди-микроскопы! Но в то же время им всегда нужна хорошая мохнатая собачка. Для постоянного поиска блох.
“Телескопы” приближают далекое и гигантское. Их смелое воображение охватывает время и пространство, им, беднягам тесно в рамках какой-то одной науки, узкая специализация терзает их широкие сердца. Только с универсалистами типа Леонардо да Винчи, Николы Тесла и Сеченова чувствуют они родство.
Такие люди, попав в Израиль и вдохнув полной грудью пряного иерусалимского воздуха, заболевают «мессианством». Они неожиданно находят в себе этот дар — быть прямой связующей нитью с Богом и с ним на пару заниматься спасением. В Иерусалиме кто не Мессия, тот — пророк. Впрочем, в Израиле это только сильнее проявляется, а вообще мессианство и непреодолимая тяга к спасению человечества — вполне еврейская черта.
Наша стремление к справедливости — тоже из этого разряда.
— Не вмешивайся, — говорил сосед Марк своей жене, когда та бежала в очередной раз приструнить Василя, дававшего взбучку своей жене.
— Но он же ее бьет!
— А может, она хочет быть битой….
Действительно, какое-то равновесие в семье было. Черт знает что… И помощи васина подруга, вроде бы, не просила. Она не видела несправедливости. Видела ее только соседка… Ее чувство вселенской гармонии страдало.
Однозначно, желанием справедливости мы рождены, желание справедливости нас погубит. Нельзя жить как в голливудском кино — гадюку любовью приручить, волка с ручки кормить. Там-то как? Покормили — и быстренько happy end. Можно идти по домам. А самая драма только и начинается: вот гадюка зашипела, и волк оскалился. Сейчас в глотку вцепится! Но они, «заслуженные деятели искусств», не могут, в конце концов, быть хронометром жизни! Они показали только кусочек — на выбор! — там, где небо голубое, а морды добрые.
Так что получается, это кино все и испортило? Вырастило поколение идиотов, которые уверены, что доброе слово и кошке приятно, добрая улыбка творит чудеса. Впрочем, почему только кино, чуть что, так сразу — кино!
3.
И литература, если на то пошло, тоже проходит по ведомству обмана. Но — “нас возвышающий обман!”
При всей нашей любви к литературе следует признать, что она мнит себя единоличным властелином окружающего пространства. Писатели пишут так, как будто в мире нет никаких наук, и никакого знания. Сначала я заметила это у Дины Рубиной. Героиня ее «Почерка Леонардо» совмещает такие черты, которые по определению не могут совмещаться в одном характере: отсутствие эмоциональной составляющей и сострадание, неспособность любить и одновременно взлеты любви. По законам логики: если существуют некие данные «А» и «Б», то «В» просто не может состояться, не может быть.
Когда в дело входит наука, она диктует свое развитие образа. Не может патологический врун стать образцом честности только потому, что так автор захотел. Если человек в силу своего психологического склада зациклен на себе, он никогда не станет матерью Терезой. А если в повести или романе это происходит, значит, автор привирает, достает из уха фальшивые шарики, нимало не заботясь о правде образа. У него своя забота: как бы это сделать им красиво! — нам то есть. И мы прочитываем. Но для собственного нашего развития нам это не дает ничего. С таким же успехом можно читать расписание поездов — там хоть больше полезной информации. Но все не так уж безвредно. Ложь впитывается многими — теми, кто ищет «делать жизнь с кого».
«Несчастье русской литературы, — писал Варлаам Шаламов, — в том, что она лезет в чужие дела, направляет чужие судьбы, высказывается по вопросам, в которых она ничего не понимает, не имея никакого права соваться в моральные проблемы, осуждать, не зная и не желая знать ничего». Ом имел право это сказать Он видел жизнь, какой она бывает «вне литературы», там, где литература ничего не значит и ничего не меняет.
Наверно, литература стала зам. религии по духовной части, — стала играть роль утешительную и воспитательную. Но есть обман по сути своей… А т.наз. “поэтическая натура” — есть натура, склонная к внушению.
4.
Есть такая градация: “хорошие работники” и “отличные работники”.
“Хорошие работники” (и их много!) — это люди, которые, образно говоря, угадывают желание начальства. Раньше они становились комсомольскими деятелями и партийными бонзами всех сортов, сейчас тоже не пропадают.
А есть “отличные работники”. Ох, эти отличные работники! Они испокон веку формируют то, что начальник полюбит завтра. Пока он еще не знает об этом, но через несколько месяцев со всех трибун и журнальных статей он будет делиться новыми идеями и скромно поднимать руки, чтобы остановить восторженные аплодисменты. “Отличных работников” начальник ценит, но в промежутках, конечно, ненавидят. Потому что они, эти отличники, все про начальника знают. Но и обыкновенный сотрудник, рядовой сосед по платежной ведомости, тоже недолюбливает “отличного работника”. Ведь тот официально признан и видится любимчиком. А кто же любит любимчиков?
Вот “Отличного работника” похвалил “Большой начальник”. На всеобщей супер-пупер важной планерке. Big mistake! Этим самым он сделал то же самое, что сделал Бог для еврейского народа. Он его избрал. И запустил этим самым маховик антисемитизма? Ясно, да?
Короче, не хвалите отличных работников — вы им окажете большую услугу.
5.
Мы все зависим от своего чувства внутренней гармонии. Недавно прочла интервью, которое психиатр и ученый Карл Густав Юнг дал буквально через два дня после войны, а именно 11 мая 1945 года. Там он говорил, что пресловутая тяга немцев к домашнему уюту, домовитости и аккуратно выкрашенным штакетникам, что бы ни происходило! — говорит о жестокосердии и психологическом нездоровье. Должны быть моменты, когда о штакетнике и цветочках на подоконнике можно было бы забыть. Нет, не забывали. Цветочки давали чувство внутренней гармонии, хоть они росли порой в двух шагах от дыма концлагерей.
Кто в чем чувствует мировую гармонию — это и есть его код, записанный в книге бытия. А евреи не могут уйти от своего генетического кода по спасению «сирых и убогих». Хоть бы над нами самими повис дамоклов меч, мы будут спасать страждущих, в том числе и тех, кто об этом не просит, как та самая васина жена.
6.
Так что, все ехали не за свободой? Так уж? А ведь в годы перестройки свободы у нас было достаточно. Даже много. Как мы были увлечены новыми веяниями! Я припоминаю, что 19-ю партконференцию весь наш отдел прослушал от начала до конца с таким интересом, что никакой «Крестный отец» или «Аватар» не сравнится! И тогда мы все получили первый урок, что такое слишком много свободы. Это когда все взбудораженно наблюдают за снятием покровов то с того, то с сего, но на улицах горы мусора, нет света, а в ларьках — одни конфеты «Баунти». Нет, многие ехали за улучшением условий жизни. А получили — замечательный (и в чем-то даже незаслуженный!) дар свободы!
Лично ко мне он пришел со стороны внутренней цензуры. Она исчезла! Нет, та, которая отметает пошлость и глупость, слава Богу, имеется и проживает в полном, надеюсь, здравии. А вот та, прежняя: «Об этом писать нельзя! Еще никто так это не освещал! Наверное, это будет вызывающе или просто неправильно!» — что-то в таком роде. Она ликвидировалась выдавливанием, как раб в чеховских мечтах. Писать только о том, что думаешь, о том, что интересно, — можно ли было мечтать о таком даре судьбы!
А интересно, оказывается, вовсе не политическое! Наработанный опыт жизни расшифровал все политическое — и отнюдь не в его пользу. Да и интернетовские сети улавливают нестойкие души, как ксендзы в «Золотом теленке», воспитывают, внушают. Нет, это прочь.
Вдруг интересны стали какие-то неведомые космические дали, законы мироздания. И это в то время, когда в былое время, стоило только прочесть что-то вроде «с далекой неведомой планеты в созвездии Альфа-Центавра…», как книжка незамедлительно отправлялась в мусорное ведро. Что за дела? Неужели срабатывает народный девиз, который, впрочем, всегда звучал немного угрожающе: — «пора и о вечном подумать…»
Просто пришло время собирать камни. Или, наоборот, разбрасывать. Но что-то делать с камнями.
7.
Успех средств массовой информации неоспорим: люди становятся простодушнее год от года и их всё легче сбивать с толку. Впрочем, в медийном успехе есть, кажется, и положительный момент: потребители вообще перестают быть к чему-либо восприимчивыми, и средствам массовой информации приходится переходить просто к явной фальсификации, преувеличению, раздуванию новости до определенного “пузырного” стандарта, чтобы попасть в вожделенный для всех журналистов список: Hot News!
Кино тоже делается предельно простым, с прописными истинами, под которые все подгоняется. Но для того чтобы зритель (тот, которого представляют себе киношные авторитеты), не убежал из кинотеатра, ему добавляют немного секса, драк и погонь. Классика же (та, которая еще считается приемлемой для массового зрителя), подается в виде мюзикла с полуобнажёнными красотками, отплясывающими чечётку по любому поводу. И это еще лучший вариант! Худший — когда вся мораль подводится под несколько разрешенных в Голливуде истин. Все мы знаем их наперечет.
Сейчас на первый план вышли телевизионные сериалы. Они были бы неплохи, если бы за бесконечными сезонами не виделась все та же мечта — вытащить побольше профита. Поэтому интересен, как правило, первый сезон, иногда и второй. А потом сплошная тягомотина, глупые ответвления, случайные персонажи, о которых через серию-другую никто не вспоминает.
Все мои американские годы я связана с прессой, русскоязычной прессой, как мы тут выражаемся. Когда-то даже вырезки собирала. И вот недавно их нашла. Господа хорошие, насколько мы были добрее! И, кажется, умнее. На все смотрели снисходительно и немного свысока. Оказывается, очень правильная была позиция. В смысле не догоню, так хоть согреюсь. Теперь мы считаем, что обязаны догнать. И надавать по мордасам. Всем, кого догоним. Теперь мы внутри всякой загогулины! В аптеках Рязани нет зеленки! Полосок! Прокладок! Так жить нельзя!
После двух-трех десятков лет умиротворенной эмиграции мы вдруг развернулись на 180 градусов. Это ничего, что многие там не были по 30 лет. Они знают. И нам рассказывают почем нынче фунт изюма, пуд гороха и где нынче обитает сермяжная правда. И вещают, и вещают…
9.
Cуть Самого Главного противостояния в литературе и искусстве, в политике и общественной жизни — это противостояние культа «Рыцаря» и культа «Дикаря». Культ рыцаря олицетворяется служением Идее (Даме, Стране) с невнятными, но патетическими целями. Во имя идеи надо убивать врагов — настоящих или мнимых, чем больше, тем служение величественнее. Из рыцарской идеи выросли крестовые походы, фашизм и ку-клукс-клан.
Культ Дикаря — более демократическая идея. Она зиждется на том, что где-то на белом свете живут прекрасные дикари, чистые внутри. Им в их дикарской неучености и простоте якобы ведома настоящая правда жизни и во имя нее они могут делать что угодно. В буквальном смысле! Голливудско-профессорское сообщество только смахнет умильную слезу — «какое прелестное дитя гор!» Все политическое и культурологическое противостояние ложится в эти два прокрустова ложа — Рыцарь и Дикарь. О, насколько все становится понятней!
Левые «романтики», которые всегда внешне на стороне униженных и оскорбленных и которые плодят ряды защитников права экстремистов быть экстремистами, в это же самое время отказывают в сострадании детям, которых убивают в колыбелях террористы! По их мнению, это всего лишь очередной политический сигнал “оккупантам”, не более того! Как же случилось, что невинная жертва целенаправленно и жестоко убиваемая, вынесена в политических целях за скобки, а сострадательность и готовность прижать к своей пылкой «левой» груди распространяется только на тех и на то, что находится внутри скобок! От этого можно с ума сойти!
Для интеллигенции в советские времена не существовало провинции. Где бы она ни жила, она читала главные московские журналы, смотрела главное кино — и то, которое для избранных, и все прочее смотрела тоже, доставала одни и те же книги и читала тот же самый «самиздат», может быть, с некоторым опозданием. Выезжая в столицу, все стремились в одни и те же театры и музеи. Интеллигентный человек чувствовал себя частью единого интеллигентского пространства, а свое географическое проживание, допустим, в какой-нибудь национальной республике, ощущал как не очень мешающее недоразумение. Как во времена римской империи — всюду был Рим (и только Иудея сопротивлялась!)
Вот так мы и жили — в «Римской империи», ощущая на себе влияние «Рима», независимо от места проживания.
Америка скроена иначе. Она функционирует на уровне community. Даже в архитектуре нет централизованности, эпицентричности, ориентации на «ядро». Она более линейная, и какое-нибудь ранчо в холмах «мнит о себе» больше, чем ненавистные городские трущобы «центра». Помню, по приезде я все спрашивала: а как добраться в центр. А мне отвечали: а зачем тебе туда ехать?
Чтобы войти в культурный ландшафт, надо приложить ряд усилий — скорее, психологического плана. Кто-то едет слушать симфонический оркестр, кто-то на выставку, кто-то читает New Yorker, кто-то российские бестселлеры — но это уже все очень индивидуально. В принципе, вырабатывать потребность духовной жизни и сами ее критерии надо самим. Другими словами, каждый сам для себя решает: смотреть ему «вниз» или «вверх». «Низа» вокруг больше: на все, что связано с «низом», ориентирована массовая культура и, увы, она действительно массовая, агрессивная, обязательная! От голой задницы не уйти, не спрятаться, как от “материалов съезда” по телевизору в былые годы.
11.
Он легкий человек, — говорят о Н. Действительно, он легок как мотылек, охотно смеется чужим шуткам, ни на кого не обижается. Но ведь ту же самую невыносимую легкость бытия он проявляет и тогда, когда надо впрячься в воз с поклажей или помочь справиться с бедой. Тут на легкого человека начинают обижаться: «в такую минуту — о своих делах!» Но ведь легкий человек не может иначе. Он — э г о и с т. Слыхали такое слово? Поэтому шестеренки в контактах с ним не скрипят, не брызжут искрами, сцепляясь с соседними, а плавно скользят, почти не задевая близких людей. В кисейно-белом же состоянии он удобен и вполне необременителен: советами не докучает, тревогам не поддается («да все будет в порядке!» — якобы знает), безмятежно глазами сияет! А ты полюби его черненьким! Нет, это трудно. Вот и получается — легкий, а не подъемный. Неподъемно легкий человек!
Еще говорят: надо быть оптимистами! Видеть в жизни только хорошее! Но иногда тянет спросить, а кто же будет видеть плохое? Ведь если видеть только хорошее, как раз в плохое и втюхаешься. Его ведь никто не видел и поэтому не убрал.
Давайте поблагодарим тех, кому Бог дал тяжелую ношу — видеть в жизни то, что в ней не так уж мило и не так уж хорошо. Они — сопереживатели, их глаза наполняются слезами чужой беды, и они то и дело норовят подставить свое слабое плечико. На них все держится, на их реализме, трезвости взгляда и неприятии самообмана. Без них наш бренный мир шеренгой улыбающихся довольных людей давно бы свалился в пропасть! Слепые Питера Брейгеля!!
12.
Моя знакомая как-то не то пожаловалась, не то недоумевала. Вот, почему так, — спросила она, — если на столе стоит ваза — великолепного тяжелого стекла ваза, в котором сквозь густой пурпурно-малиновый цвет пробиваются из таинственной глубины, сияющие лучи, если нам явлен прекрасный предмет, где форма изысканно перетекает в содержание и одновременно является им, обязательно кто-то подойдет и скажет: «сюда обязательно нужно поставить веточки!» или «здесь бы хорошо смотрелась орхидея!». Это говорится почти непроизвольно, но в то же время осознанно: вещь красива только как подставка для чего-то более узаконенно-красивого, знакомого, привычного. Цветок — это красиво, а ваза — для чего она, если в нее не опустить слащавую орхидею? Плюс еще такой утилитаризм тесных коммуналок и «борьбы с излишествами», въевшийся в плоть и кровь.
13.
Чем отличается верящий человек (не путать с верующим, хотя, впрочем, можно…) от неверящего. У первого истина живет внутри, у второго — обитает снаружи. Верящему ничего не нужно для его веры, она существует в нем и определяет окружающую реальность. Неверящему все время нужно сверять свои внутренние ощущения с пульсом жизни.
14.
Деление на богему и не богему, буквально преследовавшее нас весь 20-век, этакие «физики» и «лирики» шестидесятых, вдруг приказали долго жить. Двадцать первый презрительно посмотрел на эту вековую перспективу и, недоуменно пожав плечами, отказал ей в праве на существование. Нынешний век делит людей по одному принципу — на «лузеров» и «манимэйкеров». Все. А если ты при этом «сечешь» в искусстве, то поле для делания денег у тебя просто гораздо шире — только и всего.
15.
Каким же надо быть занудой, чтобы написать роман! Каким преисполниться самоуважением, чтобы тянуть сюжет через сотни страниц и разводить тягомотину с семейными ценностями «а ля Толстой». Нет, еще лет сорок-пятьдесят назад роман был вполне уместен. Молодая девица на выданье приходила домой после бани, надевала чистую ночную сорочку, подтыкала одеяло, чтоб не дуло, и читала ночь напролет. Мечтала. Нынче она тоже мечтает, но более конструктивно, и с романом на 500 страниц это не имеет ничего общего. Ну, а кто еще читал романы?
16.
Почему человеку, как виду, свойственна страсть к саморазрушению. Человек по природе своей до конца не верит, что он смертен, Не верит — и все! Только на пороге неминуемой смерти, когда он видит ее глаза, его охватывает непередаваемый — «смертный» — страх. А так-то на подсознательном уровне в небытие он не верит. Поэтому, как ребенок, играет с огнем, не допуская, что с ним может что-то произойти. «Да взрослые не допустят, как десятки раз до этого не допускали»: в это верит ребенок в каждом из нас. Поэтому на пороге смерти у человека делается такое удивленное лицо.
17.
Facebook — это потусторонняя жизнь, инобытие, призрачная надежда на вечность. Якобы сбылось реченое: «Весь я не умру!» Впрочем, это преувеличение. Но, несомненно, присутствует упоение неожиданным подарком судьбы — возможностью просто отправить сообщение в виртуал: «Аз есмь и мне есть, что сказать! Кажется…»
«Тот (виртуальный) свет» оказался тоже «не резиновым» — количеством обесценил слова. Нет, не будут вас, нынешние, каталогизировать, собирать в архивы, разбирать на цитаты и включать в школьные сочинения — вас слишком много. Каждый блог сам себе и блог, и бог, и мир, и «Новый мир».
18.
В английском впечатляет огромное количество идиом — окаменелых языковых брызг, этаких маленьких мумие-слипочков. Are you sick and tired? Нет, дудки, никто уже не переведет — «вы больны и устали от того-то и того-то». Хотя у Вертинского есть — «Маэстро бедный, вы устали, вы больны. Говорят, что вы в притонах по ночам поете танго. Даже в нашем бедном небе были все удивлены!». Нет, эту идиому переводят более отстраненно. «Надоело?» Вроде, «хватит, попили нашей кровушки!» И получается совсем другой коленкор: прямо-таки призыв на баррикады, революционное «Хватит! Довольно жить законом, данным Адамом и Евой. Кто тут шагает правой? Левой! Левой! Левой!».
Мне пришло в голову, а что если пресловутая «революционная обстановка» возникла в России от неправильного перевода. Реклама какого-нибудь немецкого снадобья обещала новую жизнь без боли и страданий, а корявый перевод придал пыл классовой борьбы: «Даешь новую жизнь! Хватит страдать!» Не последнюю роль, могло сыграть и то обстоятельство, что местное население никогда не понимало абстрактных страданий, без виноватого. Если есть страдания, то хорошо бы за это кого-нибудь мордой об стол.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2019/nomer2/kramer/
