(окончание. Начало в № №5/2017)
Мелита
У нас был адрес Мелиты, и мы появились у нее не с корабля на бал, а с вапоретто и на все дни. В домике Мелиты на стенах развешены семейные портреты, а в маленьком дворике растут кусты лавра и лимонное деревце. «Пьяццале Рома, Пьяццале Рома». — На разные лады повторяет она, нет, скорее поет. Мы пьем охлажденный сок и, почему-то почти шепотом, едва слышно, говорим. Наверное, все, что нас сейчас окружает и вправду существует. Можно потрогать листики лаврового куста, и я трогаю их и глажу ствол лимонного дерева. Я дотрагиваюсь до влажных шрамов на стенах, прислушиваюсь к пространству, в котором мы сейчас находимся, и ничего не слышу, …я не слышу шума машин.
Утром по клетке, оплетенной золотистыми нитями, двигается харголь, а в окно столовой заглядывает набросок, сделанный углем: воздушная аллея, скамья, облитая чернилами, корзина слив и зеленое пламя воды. Мы пьем чай, завтракаем. Пройдет несколько дней, и я увижу город в черепаховой оправе, и скажу: «Здесь не растет белая акация, не пахнет айвовым медом. Венеция на парчовых водорослях, пенал для кистей, горькая специя, добрая унция мостов, рассеченная бровь садов Бьеннале». Мелита не поймет, но услышит знакомое слово и скажет, вернее, споет: «Приезжайте еще, приезжайте на парад альтистов!» «Нет, думаю я, — а вслух ничего не говорю — если еще, то лучше Умбрия, львенок золотистый, да так, чтобы с острова гиацинтовых Т, в Тоскану, в оперу — на «Тоску».
Тюльпан Шранка
Буро-коричневый цвет лакрицы, полдневный амбровый пудинг Венеции с едва слышным запахом жасмина. Вот уж на вкус и цвет друзей нет и быть не может. Вспоминаю Одесский лиман на Куяльнике. Помню, как над тюльпаном Шранка пролетали черные аисты, зрелище поражающее воображение. Куяльник происходит от тюркского слова «куянлык», что означает: «густой». Венеция — густая настойка из тутовых ягод в темном бокале. Игрушечные в трещинках стекла напоминают донышки бутылок, я могла бы сказать — деревенский, но нет, это всего лишь одетый в деревенский сарафан, пейзаж, выкроенный из закопченного золота, — гаснущая и вновь вспыхивающая рыжая ржавчина Венеции. terra, guarding, estate 1.
Комната, в которой мы расположились, отделена от гостиной коридором, герметически закрытым, ни запаха, ни шума в нашу комнату не проникает. В столовой потолок с перекладинами и полукруглые окна. Аквариум в Венеции? — «Почему бы и нет?» — смеется Мелита.
Четвертое чувство
Все смешалось в доме Венеции, — Вивальди, «Беллини», Бьеннале. Музыка вышла из берегов. Раскрытые ставни окон чирикают о чайном житье. Птичий ветерок с лагуны перебирает странички книги, которую я читаю, прислушиваясь к звуку водных пружинок, рояль не рояль, скрипка не скрипка. Что-то мне напоминают эти звучащие пружинки, я отрываюсь от книги, и вспоминаю — детство, бассейн, я тону, меня спасают. Название бассейна «Локомотив«. Теперь мне понятно, что если я поменяю буквы местами, то получу: около, совсем близко, тот же мотив.
Гибкая вода схватывает отражение. Всего лишь моментальное отражение. На воде не остается ни тени, ни следа. Настроенная на элегический лад, вода полосками расходится от берега к берегу, от памяти к памяти, занося в лагунную тетрадь мои размышления о венецианских лилиях, о стеклянных шарах над водой, о неотступной, иступленной, хрупкой красоте. О запахе, от которого невозможно исцелиться, и который преследует тебя постоянно, где бы ты не находился, как тот наследник, требующий выдачи полагающегося ему наследства. Острый запах гниения у Большого канала, это аромат всего, что отождествляет Венецию. И если Бродский изрек: «Венеция — нигде», то запах в Венеции — везде. Запах этот не покидает нас до самого отъезда, а затем ещё какое-то время упрямо напоминает о себе. Находясь здесь, понимаешь, насколько правы были мудрецы, сказав, о том что, будучи самым нежным и слабым из всех чувств, обоняние является также наиболее духовным из них, и что «душа наслаждается им» и что именно обоняние не пострадало от греха Адама и Евы.
«…И когда я состарюсь
на заливе судьбы
и тогда поплыву я
к прекрасному сну
мимо синих деревьев
в золотую страну».
(И.Бродский в «Балладе о маленьком буксире»)
Поцелуй ветра
Сегодня мы идем бродить по городу одни. Мелита торопится на работу. «В Венеции легко заблудиться». — Предупреждает она, но мы непреклонны. Переулки Венеции, мутная, смазливая вода, глазные впадины каналов.
Пока мы бродим по городу, вода цепенеет, по темпераменту она явно не холерик. Все вокруг молчит. Цвет лагуны фальшиво желтый, точно к нему подмешали сок ротанговой, (танцующей танго), пальмы. Немного индиго в холодной воде, плюс оранжевый цвет, — уютная гармония между цветком и цветом. У нас есть еще несколько дней, чтобы разобраться и прийти к выводу при каком цвете Венеция не лишается своей индивидуальности, превратившись в набор акварельных красок. Венеция не только запах, не только цвет, не только Венеция. Романтический город-причуда напоминает прозаический отрывок, по чьему-то не усмотрению вставленный в стихотворное произведение. Так ясно видна хрупкость, так ясно — кошачья разность глаз. В памяти останется «непоправимая слава» Венеции, которой ещё долго суждено ловить последний поцелуй ветра.
Отъезд
Эссе «Набережная неисцелимых» Иосиф Бродский написал, находясь в Стокгольме. Из окна угловой комнаты днем и ночью видел он воду, окружающую отель, в котором любил останавливаться. Воспоминания уедут со мной. Я обязана перевалить за хребет, выйти из водной панорамы, уйти, отдалиться. Браво, Дали, в Эмпуриабраву, — Испанскую Венецию, — с транскрипцией живого сна, облаченного в обещание быть.
В день отъезда над нами Cerimoniale 2 висел небесный купол. Казалось, кто-то вписал в сценарий бледного, как разбавленный чай, дня, надрывно кричащих чаек, играющих крылами над стеклянной водой, еще раз напомнив нам о том, что, по сути, все в этой жизни условно, как значки букв, проявленные на разрозненных листах воображаемой книги.
Примечания
-
Земля, сад, лето. — Пер. с итальянского
Парадно. — Пер. с итальянского
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2019/nomer2/espasternak/
