В постановке «Беды от нежного сердца» театру АпАРТе удалось легко и изящно избежать большой «беды» нынешнего театра — вычурной и пошлой передачи классики на «современный лад». Проблема «актуального» прочтения произведений минувших времен, их «осовремененного» представления на сцене — вопрос животрепещущий и порою даже скандальный. Эта постановка — прекрасный пример органичного соединения текста середины XIX века и аллюзий, манер, словечек века XXI-го.
Водевиль Соллогуба становится той канвой, по которой актеры вышивают свой узор, порою утрируя действие и сгущая краски. Однако изначальный текст водевиля, как представляется, остается почти неприкосновенным, в него органично вставляются песенки разных времен, главное поле для импровизации переносится в область жестов, интонаций, отдельных фразочек (из серии «90-60-90») и броских деталей, которые мастерски обрисовывают характеры, создают настроение, усугубляют фарс. Соллогубовский юмор зажигается новыми красками, но при этом актеры так бережно относятся к языку, что смешение разных эпох неожиданно выглядит органичным в создаваемом водевильном мире, где гротескность помогает избежать вульгарности.
Благодаря такому смешению неожиданно появляется ощущение вневременности героев. Перед нами — архетипические образы капризной столичной штучки, умелой кокетки («Катя из Тамбова» — сколько сейчас подобных провинциалок!), синего чулка и одновременно идейной девушки, расторопных маменек: столичной и провинциальной, легкомысленного повесы, жаждущего любви, и его доброго и сметливого папеньки, по-своему мечтателя, который даже возвышается до глубокомысленных наблюдений над быстротечностью времени и превратностями судьбы, но — не пугайтесь — в соответствии с жанром:
Тогда ты нюхала цветочки,
Теперь ты нюхаешь табак.
В общем-то, все образы, создаваемые актерами, вполне созвучны героям Соллогуба, разве что Настенька из несколько утрированной честной девушки, на счет которой у Соллогуба, в сущности, не так уж много иронии, превращается в некую смесь решительной идейной девицы и синего чулка, с аллюзией на героиню из популярного некогда сериала «Не родись красивой».
Градус абсурдности, как и быстрота развития действия, нарастает к финалу. Контрасты и стремительность переходов от счастья к горю, от одной любви к другой, от любезности к ссоре придают водевилю особую динамичность и не оставляют зрителю шанса зевнуть. Небольшой зал театра создает уютную и интимную атмосферу, благодаря чему актеры и их герои становятся особенно близки публике, порою они прямо обращаются в зал, разрушая четвертую стену. По сути, с такого непосредственного вовлечения зрителей и начинается действие — бродячая намерзшаяся труппа любезно разъясняет публике, что такое водевиль, читая «книжное» его определение в толстой книге («неосведомленность» актеров гармонирует с предполагаемой неосведомленностью публики) — так изначально задается условность происходящего. И она выдержана до конца — как в начале труппа преображается на глазах, так и в финале все декорации собственно «водевиля» убираются со сцены.
Однако нарочитая условность отнюдь не мешает зрительскому сопереживанию судьбам героев. Жениха, у которого и впрямь беда от нежного сердца, действительно становится жаль к концу действия. Но все разрешается счастливо (спасибо мудрому папеньке!): молодой повеса получает урок, вразумляется и находит счастье — верную супругу. Назидательность водевиля становится легкой и воздушной — но она остается, и в этом сохраняется верность жанру.
Цельность характеров, решительность и жизнерадостность — то, чего так порою не хватает нам сегодня, когда беды не столько от «нежного сердца», сколько от «большого ума». Этот водевиль — прекрасная возможность окунуться в волшебный мир сердечных переживаний, легкости и радости бытия. Возможно, иному современному зрителю может не хватить фарса и гротеска, но усиление их было бы, как представляется, слишком уж большой вольностью, которая разрушила бы текст Соллогуба, превратила постановку в пародию на водевиль.
