Я уже знал эту его ухмылку, которая означала, что Ефрем Набатников добился того, чего желал, а честолюбия у него было не занимать, только вот Стрелков не знал об этом, как, впрочем, и о талисмане тоже, иначе бы заставил выкинуть как демаскирующий элемент. Но Ефрем Набатников его не выкинул бы даже по приказу; к сожалению, он приберёг его для меня.
— Так это про тебя всякое говорили? — вспомнил я разговоры в редакции, не знаю, правда это или нет, о каком-то бесшабашном заместителе Стрелкова, который мотался по фронтам, ходил в разведку, брал языков и даже, как бывший ракетчик, умудрился сбить два вертолета и один самолёт. — А я думаю, что за Юз, — похвалил я его, — заместитель министра обороны? А это ты, оказывается!
— Так вышло… — простецки опустил глаза Набатников и выдохнул воздух через усы, как морж. Они у него были настоящие, мужицкие, подстриженные вдоль рта, не опущенные вниз, как у гуцулов, а русские — щёточкой. — Я не ожидал, — рассказал он коротко, — как все, дежурил на блокпостах, а потом Стрелков, видно, приметил... — дальше он вообще перешёл на невнятный шёпот и хотел казаться скромным и незаметным, но я-то знал, что он претенциозен и далеко пойдёт, если повезёт или если вовремя не остановят. Но мне это даже импонировало.
Он был настолько везучий, что однажды выиграл в лотерею два раза за день. Я думаю, что если покопаться в его грязном бельё, то кое-что можно было найти эдакое, но не стал этим заниматься из принципа — плевать. Герой, он и есть герой.
— Ну и хорошо, — приободрил я его, чтобы он больше не оправдывался. — А чего он так? — на правах старого знакомого спросил я.
Набатников оживился.
— А сам как думаешь? — Таким незатейливым способом он прикрыл спину шефа.
— Понятия не имею, — ответил я безразличным голосом, потому что только начал догадываться о том, что здесь на самом деле происходит.
— Помощи ждём… — сказал Набатников, как человек, который мало врёт и который страшно хочет, чтобы ему поверили.
— А-а-а… — среагировал я, сопоставляя услышанное и увиденное, и злых людей во дворе администрации, и нервничающего Стрелкова. — Наши придут?
Я-то думал, что у них всё на мази: и регулярные части, и танки, и всё такое прочее, вплоть до авиации, об этом, естественно, писать нельзя, а у них ничего, хоть шаром покати. Прав Борис Сапожков, прав. Здесь только всё начинается и держится на добровольцах, на тех, кто, такой злой и нервный, охраняет Стрелкова.
— Придут, — твердо сказал Набатников. — Иначе…
Я понял, что это заклятие. И то правда, совсем по-другому прислушался я к зловещим раскатам грома, должны прийти, иначе всё теряет смысл, даже моя поездка. И я понял, почему Стрелков нервничал.
— Иначе дело дрянь, — досказал за него я.
— Об этом никто не говорит вслух, — оглянулся по сторонам Набатников, словно нас подслушивали.
Несомненно, он доверял мне, потому что знал давно и потому что водки мы с ним выпили немерено.
— Хорошо, — пообещал я, — опишу только положительные моменты.
Второй раз он поднялся на торговле игрушками, но и разорился, я полагаю, тоже из-за женщины.
— Я бы сказал, — поморщился Набатников, — да, материал надо придержать.
— Можно и так, — согласился я, подумав, что Сапожков меня не поймёт, зато «укропы» обрадуются.
А ещё я подумал, что, по-видимому, люди здесь из-за новизны ситуации сами ещё не понимают, что можно, а что нельзя и что, в принципе, потом может оказаться для них компроматом.
— Обо мне можешь писать, — скромно сказал Набатников. — Я не боюсь, а у других надо спрашивать разрешение.
— Ладно, — кивнул я, изображая слоновью покорность.
Мы вышли из здания районной администрации. Перед видавшем виды «фольксвагеном», опираясь на пулемёт, в позе Геракла стоял человек, страшно похожий на молодого лысого Джексона из «Ментовских войн», и не было монументальней физиономии на всём западном фронте. Я едва запанибратски не полез обниматься, но вовремя осёкся, сообразив, что это не тот Джексон, а страшно на него похожий человек. А может, это и есть Джексон? — ужаснулся я. Уже и актёры сюда подались за ощущениями. А ведь он убивал, догадался я, глядя на его жёсткое лицо, голыми руками, и не очень честно. Как будто само убийство может быть честным. Но тем не менее человек производил впечатление бывалого и опытного. А ещё он был обвешан оружием, как елочная игрушка: пулемёт, автомат, рожки — на животе, гранаты в нагрудных карманах, огромный штык слева, там, где сердце. Я решил его сфотографировать, но в последний момент передумал, усомнившись в его положительной реакции.
— Познакомься, — сказал Набатников, — это Радий Каранда, позывной Чапай.
— Очень приятно, — я пожал протянутую руку.
Каранда почти незаметно поморщился, он не ожидал от меня сугубо гражданского поведения и тем самым возвёл между нами непреодолимую стену презрения ко всему гражданскому, которому не место на войне. Это потом он признал за мной право на индивидуальность, а вначале — относился свысока.
— Мой знакомый журналист из Донецка, — пояснил Набатников.
Рука у Каранды оказалась жёсткой, как подмётка. Ого, подумал я, спец. Обычно такое рукопожатие бывает у альпинистов, потому что им нужно крепко держаться за верёвку, но, оказывается, и у спецназовцев, потому что им нужно быстро отрывать головы врагам.
— Тебе тоже нужен позывной, — сказал Набатников, усаживаясь в машину.
Разумеется, он всё понял, но не собирался смягчить ситуацию, говоря тем самым: «Ты хотел попасть на фронт? Ты попал. Пеняй на себя!»
— Я же временно, — сказал я, размещаясь с комфортом на заднем сидении.
Каранда сел рядом с Набатниковым, повернулся ко мне и попросил жёстким говорком:
— Братишка, положи пулемёт.
Я взял тяжёлый пулемёт с зелёным магазином и пристроил рядом. Приклад упёрся мне в колено.
— А потом тебя по имени и фамилии начнут вычислять, — назидательно сказал Набатников.
— Ну и что? — не понял я.
— Смотри сам.
— Ладно, я подумаю, — согласился я. — Может, Росс?..
— А почему, Росс? — удивлённо сунулся ко мне Набатников.
— Ну, Россия, — объяснил я нехотя, боясь показаться сентиментальным.
— Росса у нас нет? — спросил Набатников у Каранды.
— Нет, кажется… — согласился Каранда, вставляя ключ зажигания.
Наверное, Каранда догадывался, что похож на артиста Дмитрия Быковского, и копировал его, а может, даже был его двойником, кто знает.
— Ладно, — разрешил Набатников. — Будешь Россом! — Поехали! — скомандовал он.
И мы понеслись по узким улочкам Славянска, причём почему-то исключительно по «встречке» да ещё и с односторонним движением. При этом Каранда вовсю сигналил, ругался чёрным матом и ржал, как конь, когда ему удавалось кого-то напугать до икоты.
Как я понял из их разговоров, мы направлялись на какой-то блокпост, чтобы забрать тяжёлый пулемёт, отбитый накануне у укропов, и перебросить его на более опасный участок, где он был нужнее.
Раскаты грома становились то громче, то тише. Я косился в окно, за которым мелькали бесконечные лесонасаждения и поля.
— С Карачуна бьют, — сказал Набатников, посмотрев направо.
Я тоже посмотрел, будто что-то понимал в диспозиции невидимых войск, но за мелькавшими деревьями, ничего не увидел, хотя бухало прилично, земля вздрагивала, как живая. Потом я к этому привык. За два года ко многому привыкаешь, кроме смерти и предательства.
— Ничего, наша «Нона» не сегодня-завтра их накроет, — уверенно сказал Каранда, крутя баранку, как заправский гонщик.
Его тщательно выбритый череп сверкал, словно бильярдный шар.
— Ну да! — согласился с ним Набатников.
И я почему-то им поверил, хотя понятия не имел, что такое «Карачун» и «Нона». К вечеру я уже знал, что «Карачун» это гора в окрестностях Славянска, которую захватили укропы, установив на ней крупнокалиберную батарею; а «Нона» — единственное артиллерийское самоходное стодвадцатимиллиметровое орудие повстанцев, которое вело контрбатарейную борьбу по всему фронту и поэтому было на вес золота, и на неё охотились все силы укропов и не раз объявляли уничтоженной, но она, как Феникс, оживала и давала прикурить им по первое число.
Проехали Семёновку с разбитыми кое-где домами, стали спускаться в очень пологую долину, где раскинулась Черевковка, с белой колокольней на склоне.
— Ну, где же они? — удивился Набатников, крутя головой, когда мы проехали, как я понял, блокпост с поникшим российским флагом, речку и медленно, словно нехотя, стали подниматься на противоположный склон долины.
Каранда молчал, вцепившись в руль. Набатников насвистывал бравурный марш, кажется, «Марсельезу». Что касается меня, то я полностью положился на их опытность и везучесть Набатникова. Кто здесь воюет — я или они?
— Где они? — снова крутил стриженной головой Набатников. — А, вот! — и радостно показал на железобетонные блоки на склоне холма.
Мы подкатили бодро, под завывания простуженного мотора. Из-за блокпоста вышел боец, хотя бойцом его трудно было назвать, невысокий, вид имел чаморошный. Каска валялась в траве. Даже оружия при бойце не было.
— Где пулемёт? — спросил Набатников, высовываясь в окно.
— Какой пулемёт, дядько?
— Чего?.. — крайне удивился Набатников и в раздражении полез из машины.
Видно, его ещё никто так не называл. Сейчас он ему врежет, понял, и мне стало жалко повстанца.
— Субординацию не соблюдает, — удивился Каранда.
— Ты что, белены объелся? — встал во весь рост Набатников. — Ты как со старшим по званию разговариваешь?!
Я вылез тоже, мне было интересно, как он с ним поступит, хотя погон на Набатникове не было и в помине, но, похоже, его все окрест знали.
— Я, дяденька, ничего не бачил, — ответил чаморошный боец, — и никакого пулемета здесь не мае. Я окоп копаю, — сказал он на «о».
— Что?! — выпучил глаза Набатников.
И тут я разглядел, что боец держит за спиной гранату РГД-5 с выдернутым кольцом. Держит давно и, видно, держать уже устал. Я хотел сказать об этом Набатникову, но не успел. Боец просто швырнул мне её под ноги, и в следующее мгновение я очутился сидящим на земле, а в руке у Набатникова беззвучно дёргался пистолет, и горячие гильзы сыпались мне на голову. Это продолжалось достаточно долго, чтобы я успел перевести взгляд на бойца, а когда перевёл, то обнаружил его корчившимся в луже крови. Это меня очень удивило, хотя я по-прежнему ничего не слышал, словно меня окутала ватная тишина.
Набатников подлетел ко мне, как-то странно посмотрел, пошлёпал по щекам, и по его губам я понял, что он спрашивает, живой я или нет.
— Живой… живой… — сказал я, пытаясь подняться, меня повело в сторону.
Набатников стал мне помогать, но вдруг завертел головой и снова куда-то пропал. Пришлось мне выкарабкиваться самостоятельно. Меня качало, словно пьяного, и даже вырвало желчью, потому что я с раннего утра ничего не ел.
И вдруг сквозь ватную тишину я начал различать звуки стрельбы. Оказалось, что я её давно слышу, но не обращаю внимание. Стрелял Каранда из того самого пулемёта, который возил на заднем сидении. Он стоял, широко расставив ноги и целился куда-то в вершину холма. Я оглянулся, но никого и ничего не увидел, кроме кукурузы.
Наконец мне удалось подняться. Земля под ногами сделала пол-оборота и остановилась.
— Ложись, блин! — крикнул Набатников.
Он стрелял из автомата, прикрываясь железобетонным блоком. Вместо того, чтобы последовать совету, я принялся их снимать. Меня обуяла мысль зафиксировать настоящий бой. Я сфотографировал своим «никоном» мужественное и решительное лицо Набатникова в тот момент, когда он менял магазин, даже его золотой жетон на цепочке с инициалами Е.Н.; я отщелкал целую серию, затем принялся за Каранду, его жилистые руки и монументальное лицо с большим носом хорошо ложились в кадр.
— Да падай ты в конце концов! — снова закричал Набатников.
И тут до меня дошло, что по нам тоже стреляют. Мне даже послышался свист пуль; а стреляли как раз по обе стороны дороги, из кукурузного поля.
Вдруг на гребень холма, словно нехотя, вылез БТР и дёрнул своим хоботом. Дело стало принимать плохой оборот. Наша машина, которая, как я понял, не хотела отныне заводиться, вспыхнула, как стог сена, от неё нехотя пошёл чёрный дым.
— Отходим! — скомандовал Каранда.
В его устах это прозвучало как: «Бежим!» И мы побежали по этому самому кукурузному полю, путаясь в молодых побегах, и сразу стали заметны для противника, который развернулся цепью и побежал следом, прикрываемый огнём из БТРа.
Я понял, что мы не добежим даже до Черевковки, перестреляют, как куропаток. Наверное, так бы мы и легли на этом склоне, но из белой колокольни на противоположном склоне долины ударил тот самый тяжёлый пулемёт, за которым мы приехали, и БТР захлебнулся на высокой ноте, а стрельба из автоматов сразу стихла.
Хохоча и зубоскаля, словно подростки, мы добежали до реки, где и столкнулись с нашими, которые, оказывается, нашли тяжелому пулемёту применение.
— Ладно, — сказал Набатников, — оставляйте себе, тем более что всё равно нам его везти не на чем. — И посмотрел на меня: — А тебе, мужик, страшно повезло, иногда РГД-5 взрываются так, что только оглушают. Ты счастливчик, мужик, ты счастливчик!
Потом эта пробежка по кукурузному склону иногда снилась мне: я бегу, бегу, но никуда не добегаю, а меня нагоняют и нагоняют; и тут я просыпаюсь от собственного крика.
