Встреча друзей
На исходе субботы в доме рабби Якова, хасидского цадика украинского города Божина, собрались его близкие друзья. Известность рабби Якова столь широка, что нет необходимости представлять сего великого сочинителя и рассказчика сказок. Но о трех его гостях скажем, пожалуй, несколько слов.
Кто эти значительные люди? Рабби Меир-Ицхак, друг хозяина дома, цадик соседнего города Доброва, выдумщик замечательных историй и человек острого ума. Шломо, любимый ученик рабби Якова, известный своим умеренным вольнодумством, проистекающим из европейского образования, полученного им в недавней пока молодости. И, наконец, Шмулик, юный мечтатель и большой умница, могущий разглядеть блаженные царства на звездах ночного неба.
Заметим, что настоящее собрание у рабби Якова — особенное. Всем известно обыкновение божинских хасидов на исходе субботы полным числом бород, ртов и ушей усаживаться за необъятным столом в доме своего любимого цадика, чтобы слушать и рассказывать сказки. На сей раз — не то. Двух дней не минуло с окончания бурного праздника Пурим и, как полагал рабби Яков, хасиды не успели вполне оправиться от обильных возлияний, вследствие чего он ожидал у себя только воздержанных к винопитию и, кто знает, возможно поэтому самых мозговитых наперсников.
— Друзья, — произнес рабби Яков, — я приветствую в своем доме всех вас, людей достойных в подлинно прекрасной степени!
— По зову достойных приходят достойные! — вернул любезность рабби Меир-Ицхак.
— Мы все, как один, почитаем хмельную традицию нашего праздника Пурим, — продолжил хозяин, — и каждый в меру своего рвения следует ей. Но, думается мне, сегодня нам подобает укротить дух славного пристрастия, дабы не фальшивили уста, ибо мы намерены обсуждать предмет тонкий и замысловатый.
— Дерзну возразить тебе, учитель, — вставил слово просвещенный Шломо, — правдив у вина язык, и от питья не обмолвятся уста!
— Ясное дело, дорогой Шломо, в дальних краях, где ты бывал, языки иные и вино другое, и всё не так, как у нас в Божине! — ответил рабби Яков.
— Поскорей бы услыхать, в какую материю мы намерены вторгнуться: может, ждет нас открытие значимости огромной! — вступил в разговор Шмулик, младший из собравшихся.
— Молодость нетерпелива, хотя не ей, а старости пристало поспешать, ведь мало впереди у нас осталось, не так ли, дружище Яков? — с грустью спросил Меир-Ицхак.
— Увы, ты прав, мой товарищ… А Шмулику замечу, что мы собираемся вторгаться вовсе не в материю, а в нечто бестелесное, чего ни пощупать, ни увидеть, ни услышать никак нельзя, и все же это самое существует, — сказал рабби Яков.
— Если я не ошибаюсь, речь пойдет об идеальной реальности, — значительно произнес Шломо.
— Благодарю за помощь! Теперь перехожу к нашему предмету, — интригующе заявил рабби Яков.
Факты и парадигма
Рабби Яков окинул взором полководца немногочисленную армию гостей, огладил ладонью серебряную бороду и выжидательно посмотрел на жену свою Голду, которая тотчас поняла бессловесный намек мужа и, без сожаления покинув место у стола мудрецов, уселась в углу горницы и при свете свечи принялась орудовать иглой.
— Друзья, — заговорил хозяин дома, — мы с вами должны обсудить предмет, который назовем деяниями человеческими. Казалось бы, сие есть привычная, общепонятная и обыденная штука, да простится мне неуклюжесть речи, но за кажущейся простотой кроется стройный порядок вещи затейливой и многоликой. Рассуждая и дискутируя, мы, как люди книжные, горазды произвести устами и умами нашими новое знание, полезное и направляющее.
— Все неведомое величественно! Как здорово окунуться в неизвестное, сделать открытие! — загорелся Шмулик.
— Дело-то известное, да взглянуть на него надо по-новому! — поправил юношу рабби Меир-Ицхак.
— О, учитель! — воскликнул Шломо, — ты предложил для диспута проблему интереснейшую. Коли совершим прорыв в познании божественных и человеческих субстанций, любые похвалы в наш адрес не покажутся чрезмерными. Я сам много размышлял на тему деяний, и найду уместные слова, дабы сдобрить ими ученую беседу. Уверен, не я один имею что сказать! — заметил Шломо, взглянув на рабби Меира-Ицхака и на Шмулика.
— Начну с общеизвестного факта, — продолжил рабби Яков, — люди совершают деяния. Скажем, каменщик и плотник строят дом, цадик вдохновляет свою паству, писатель, не будь рядом помянут, сочиняет легкомысленные романы, и так далее, и так далее и так далее. Человек умирает, а деяния не торопятся ему вслед: в доме продолжают жить, хасиды славят покойного цадика, вертопрахи, опять же не будь рядом помянуты, неуемно читают богопротивные книги.
— Другими словами, посредством свершенных прежде деяний мертвые вмешиваются в бытие живых! — добавил рабби Меир-Ицхак.
— Но если деяния переживают своих творцов и существуют долго, а то и вечно, то, стало быть, неизбежно им надо где-то обретаться, и, вероятно, им уготовано Всевышним место под солнцем! — воскликнул Шмулик.
— Вопрос о месте физического пребывания деяний неправомерен, — значительно возразил Шломо, — природа деяний, о которых мы говорим, идеальна, и для их существования не требуется материального пространства. Дом, благочестивые речи цадика, безнравственная книга — это не сами деяния, а лишь вещественное их явление.
— Я предлагаю объединить всевозможные деяния под именем “мир деяний”! — вставил слово рабби Меир-Ицхак.
— Прекрасная мысль! — поддержал рабби Яков, — мы разовьем ее, ибо она заслуживает того. Всем нам хорошо известно, что Богом созданы для людей рай и ад — миры вечного пребывания человеческих душ. Пользуясь выражением образованного Шломо, назовем эти миры идеальными. Господь позаботился о нашем бытии после смерти. И вот, я смею предположить реальность еще одного идеального мира, сопровождающего человека, покуда он жив. Это и есть мир деяний!
— Боюсь, мы не открыли ничего нового, — уныло заметил Шмулик, — твой мир деяний, рабби Яков, не более, чем обыкновенная память — каждого человека в отдельности и всех людей вместе.
— О, ты ошибаешься, Шмулик! — возразил Шломо, — ведь оба вида памяти, индивидуальная и коллективная, о которых ты говоришь, инертны, тогда как мир деяний активен. В нем кипит внутренняя жизнь, а вовне он влияет на людей, порой стимулирует, порой удерживает. Его инструменты — страх, тщеславие, надежда и многое другое. Память прибегает к помощи мира деяний. Он устроен сложно, и мы это покажем. Я надеюсь, друзья, что слова мои всем понятны, хоть и непривычны в этой комнате.
Целое и его части
Голда сидела в своем углу, вышивала узор. Она не прислушивалась к той чепухе, что звучала меж четырьмя праздными мужчинами. Но время шло, а конец говорению не предвиделся. “Проголодались, наверное!” — подумала она, оставила на минуту рукоделие, принесла оставшуюся с субботы халу, порезала ее. Затем достала из печи горшок с супом, водрузила его на середину стола. Дала каждому умнику по ложке и чашке.
— Чтобы мыслить, надо есть — никуда не денешься! — безапелляционно заявила Голда.
— Верно, но сколько разных мыслей может произвести на свет один и тот же кусок хлеба! — нашелся с ответом рабби Меир-Ицхак.
— Ты замечательно сказал, Шломо, об инертности памяти и о двух ее видах — индивидуальной и коллективной. Как всегда, я благодарен тебе за умение облечь сложные вещи в простые слова, — заметил рабби Яков любимому ученику, — а теперь, дружок, опиши нам внутреннее устройство мира деяний. Ты ведь много думал об этом, и тебе есть что рассказать нам.
— Действительно, дорогой учитель, я немало размышлял на сию тему и надеюсь не разочаровать наше собрание, — произнес Шломо.
— Переходи-ка к делу, Шломо! — нетерпеливо бросил рабби Меир-Ицхак.
— Повинуюсь, рабби! Так вот, мир деяний устроен иерархически. Низшая ступень деяний — это деяния личные, а высшая их ступень — супердеяния.
Произнеся это, Шломо с некоторой опаской взглянул на собеседников. Увидев на физиономиях выражение безусловного понимания, он успокоился и продолжил.
— Личные деяния — это любые конкретные деяния всякого человека. Я бы сказал, что в мире деяний личное деяние представляет собой идеальный след вещественного деяния.
— Я добавлю, — вмешался рабби Яков, — что в мире деяний на каждого человека заведено дело, куда записываются все его деяния. Допустим, некто совершил грабеж, а другой женился — и то и другое будет записано в их делах.
— Супердеяния, — продолжил Шломо, — это своего рода обобщения личных деяний. Супердеяния являются абстракциями. Например, назовем такие супердеяния, как “геройство”, “трусость”, “филантропия”, “воровство” и так далее.
— Хотелось бы понять таинство рождения супердеяний, — скромно заметил рабби Меир-Ицхак.
— Существуют разные пути возникновения супердеяний, — ответил Шломо, — cамый очевидный из них — совершение некоего личного деяния впервые. Скажем, Каин первым из людей убил человека, и так появилось супердеяние “убийство”. Другой путь — расщепление. Вот пример. Издревле было известно супердеяние “вероломство”. Однако, ввиду нарастающего шквала личных деяний этого рода, мир деяний самостоятельно произвел внутри себя процедуру расщепления, и супердеяние “вероломство” разделилось на два новых супердеяния — “предательство” и “измена”.
— Не только расщепление, но и слияние супердеяний может иметь место, — воскликнул рабби Яков, — вот недавно мне было видение, будто через век-два супердеяние “супружество” поглотило, якобы, супердеяние “мужеложство”, и последнее прекратило свою бытность в качестве супердеяния и сохранилось только как личное деяние!
При этих словах юный Шмулик покраснел, стыдясь собственной осведомленности, а увлеченная рукоделием Голда встрепенулась и уставилась на мужа. “Странные видения посещают старца. Разберусь после!” — подумала благочестивая супруга.
— Оставим мерзости будущего ради него самого! — горячо воскликнул рабби Меир-Ицхак, — скажи лучше, Шломо, что происходит с делом, заведенным на каждого человека в мире деяний?
— Дела индивидов хранятся в мире деяний вечно. Личные деяния, записанные в делах, нельзя удалять или исправлять — можно только добавлять, — отчеканил Шломо.
— Итак, личные деяния рождаются, — подал голос Шмулик, — а умирают ли они?
— Деяния не умирают! — категорически заявил Шломо, — однако, вопрос рождения деяний до конца не выяснен. Вероятно, идеальные объекты мира деяний бесполы, так как факты размножения деяний половым путем не обнаружены, — заметил Шломо после некоторого колебания.
— Я хочу обратить внимание еще на одну трудность, — продолжил Шломо, — а именно, порой совершаются личные деяния, которые могут быть отнесены к различным супердеяниям. Например, полководец выиграл сражение. Но одержанная им победа — пиррова. К какому супердеянию отнести это личное деяние? “Геройство”? “Глупость”? “Убийство”? Или к какому-нибудь еще? Или сразу к нескольким? С сожалением отмечаю, что классификация скрыта от нас, и мы можем судить о результате лишь по предвзятым людским свидетельствам.
— Предвзятость — это худо. Коли судят петуха, лисе не место в судейском кресле, — добавил рабби Меир-Ицхак.
— А я замечу, — сказал рабби Яков, — что существуют две особых категории чрезвычайно выдающихся личных деяний, которые не молчат, притаившись в архивах, но всегда и повсюду будоражат память людей. Первая из этих двух категорий, содержащая добрые личные деяния, называется “святая святых”, а вторая, включающая в себя злые деяния, носит имя “ущелье мрака”.
— Верно! — подхватил Шломо, — к святая святых относятся, например, пьеса “Гамлет” или картина “Мона Лиза” …
Тут рабби Яков неодобрительно покосился на вольнодумного ученика и сам закончил за него: “А в ущелье мрака пребывают клевета царедворца Амана или созерцание Хамом наготы отца его.”
— У меня есть добавление, — радостно потирая руки воскликнул рабби Меир-Ицхак, — случаются личные деяния, которые пребывают одновременно в святая святых и в ущелье мрака. Скажем, месть братьев Дины за поругание сестры! Любой из нас найдет другие подобные примеры.
— Как велика сила толкования! — восхитился Шмулик.
— Один из атрибутов супердеяния, — вновь заговорил Шломо, — это его престиж, определяемый двумя вещами — древностью и распространенностью. Рассмотрим супердеяние “любопытство”. Древность несомненна, ибо первым личным деянием, породившим его, явилось поедание Хавой запретного плода, случившееся в незапамятные времена. Распространенность любопытства тоже трудно преувеличить. Поэтому супердеяние “любопытство” по праву имеет очень высокий престиж. Теперь обратимся к супердеянию “слава художника”. Оно гораздо моложе, ибо умение владеть кистью люди явили много позже любопытства. Да и распространенность этого супердеяния невелика: ведь талантливых людей мало, а бездарных хоть и много, но они вследствие своей практичности быстро оставляют бесплодные притязания на славу. Таким образом, престиж супердеяния “слава художника” оказывается низким. В этой связи я добавлю, что для поправки печального положения, супердеяния “слава поэта” и “слава ученого” пытались объединиться с родственным им супердеянием “слава художника” и образовать новое супердеяние “слава творца”. Из-за явлений междоусобицы, честолюбия, карьеризма, партийности, встречающихся среди объектов мира деяний, это начинание не реализовалось. И слава Богу. Подобные слияния лишь сбивают с толку настоящих творцов.
— А вот еще примеры супердеяний: одалживание, забвение, веселье, плач, прощение, месть, любовь, прелюбодейство, молитва, богохульство, обогащение, разорение, воспитание, совращение и так далее, — сказал рабби Яков.
Деяния и дела
Исчез пар над горшком с супом. Хала засыхала нетронутой. Ложки скучали, в бездействии лежа на столе. Казалось, за разговорами хасиды забыли о желудках. Голда решительно подошла к болтливой ватаге. “Хватит слов, — притворно гневаясь, воскликнула она, — суп-то стынет, а с ним и мудрость ваша! Давайте сюда чашки, сама налью!”
Правота Голды вернула говорунов на землю. Короткое время раздавалось аппетитное чавканье. Когда ложки были чисто облизаны, а чашки до блеска затерты халой, хасиды почувствовали прилив новых сил — можно продолжать путь изысканий и открытий.
— Друзья, — возобновил речь рабби Яков, прикрыв рот рукой и на секунду задержав дыхание, дабы подавить непроизвольный и неуместный звук, готовый вырваться наружу, — напомню, что на каждого человека в мире деяний заведено дело, содержащее неистребимый и вечный перечень его индивидуальных деяний.
— А есть ли у нас право читать и изучать наше дело в мире деяний? — нетерпеливо перебил рабби Меир-Ицхак.
— Об этом я и хочу сказать, — ответил рабби Яков, — всякий человек имеет отрытый доступ к своему делу, изучение которого или пренебрежение оным есть результат его свободного выбора. К этому добавлю, что порой возникают обстоятельства, требующие ознакомления с делом людей посторонних.
— Это понятно! Допустим, чтобы хасиду получить совет цадика, ему необходимо открыть перед рабби дело своих деяний! — заметил Шмулик.
— Я хочу подчеркнуть важность слов учителя, — произнес Шломо, — чтение собственного дела есть вопрос личного выбора. Человек может взвешивать свои былые деяния или не вспоминать о них вовсе, следуя правилу: хочешь быть счастливым — не ройся в памяти. Интересующийся порой извлекает мораль, а иной раз в одно ухо влетит, а из другого вылетит. Но мир деяний активен по отношению к человеку. Скажем, супердеяния “честолюбие” или “страх” пытаются воздействовать на индивида в соответствии с природой, обозначенной в их названии.
— После смерти душа человека “с делом в руках” следует в Высший суд, — заметил рабби Яков, — на котором неизменно председательствуют старший над раем ангел Михаэль и старший над адом ангел Насаргиэль. Поскольку судьба новоприбывшего решается достаточно быстро, то мы вправе предположить, что мир деяний подает свою рекомендацию в помощь Высшему суду, другим словом, мир деяний “работает”!
— А я прибавлю, — сказал рабби Меир-Ицхак, что случаются иной раз пересмотры дела. Как известно, душа Навота обитала в раю вместе с душами цадиков. Но по велению Бога было повторно изучено дело Навота, согрешившего при жизни ложью, и его душа хоть и осталась в раю, но была отдалена от места, приближенного к трону Господа.
Шломо внимательно слушал своих собеседников. Он испытывал неудовлетворенность, ему казалось, что нечто важное упущено. Наконец, он вмешался.
— Восприятие добра и зла меняется со временем. Скажем, геройство прошлых веков нынче расценивается как жестокость. Каждый найдет свой пример. Перемены в суждениях о морали — вот важная причина пересмотра дел мира деяний. И еще одна нить, связывающая мир деяний со временем. Существуют забытые или разрушенные годами и войнами страны и города. Дела живших в них людей хранятся в архиве мира деяний. Дела эти не пропали, хоть и дремлют. Откопают такой город, и приоткроются нам в назидание деяния давно умерших.
— Жизнь мертвых продолжается в мире деяний живых! — подытожил рабби Меир-Ицхак.
— Удивительно: мертвые правят живыми! — изрек Шмулик.
— Хорошо, что ты присутствовал при нашей беседе, Шмулик, — сказал рабби Яков, — мудрые речи впиваются в молодые души глубже змеиного жала!
Шмулик согласно и благодарно закивал головой. Голда отложила в сторону рукоделие, почувствовав приближение конца разговора. Раздался стук в дверь.
***
Орава ликующих хасидов ввалилась в дом. Нагромоздили на стол всяческую снедь. Не забыли и солидный штоф водки.
— Осталось после Пурима! — пояснил один из вновь прибывших.
— Осталось? Вот так диво! — всплеснула руками хозяйка.
— Как видно, чему быть, того не миновать, — меланхолично сказал хозяин, — предадимся винопитию и чревоугодию… Пьянство не рождает пороков, оно их обнаруживает…
— Первая чарка поднимает дух, последняя помрачает ум, а те многие или немногие, что меж ними — что творят? — спросила Голда.
— Они вдохновляют хасидов рассказывать и слушать сказки! — воскликнул рабби Меир-Ицхак.
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/y2019/nomer2_3/berg/
