Борис Глебович Василисков по праву мог считать себя состоявшимся человеком. Нет, в самом деле, бизнес его колосился и поросился, дети обучались за рубежами Отечества в престижных заведениях, и возвращаться не собирались, супруга и обе любовницы катались, как сырные головки в сливочном масле его щедрот. Что еще нужно мужчине, чтобы встретить старость?
А последняя, увы, была не за горами. Шестьдесят лет, это не кот начихал. Рубежный возраст. По жизни Борис Глебович всегда был лидером. За эти годы он успел с выгодой поруководить плодоносной областью, а потом, обзаведясь первоначальным капиталом, создал собственный бизнес. Создал, возглавил и расширил.
Но шло время, и нужда лично держать руку на пульсе обширного бизнес-хозяйства отпала. Выпестованные им управленцы вполне справлялись с возложенными обязанностями, Василискову же оставалось распределять дивиденды по оффшорам. Дело, в общем-то, приятное. То есть, казалось бы, живи и радуйся. Но Борис Глебович был натурой неугомонной, деятельной, и к праздности не привык. А какими-либо побочными интересами он так и не обзавелся. Книжек Василисков отродясь не читал, искусством, даже яйцами Фаберже, не интересовался, спорт ему стал уже не по возрасту. Короче говоря, он немного заскучал.
Видимо поэтому Борис Глебович все чаще и чаще стал подумывать… о вечном. Не о душе, нет – о ней Василисков со свойственной ему предусмотрительностью загодя позаботился: на кровные средства отгрохал белобетонный храм свв. Бориса и Глеба в нефтеносном Ухрюпине, на малой родине; да и со здешним епископом, владыкой Нектарием, он был на короткой ноге. То есть достойное место в загробном мире Василисков себе обеспечил, это ясно.
А думы же Бориса Глебовича были о том, как бы ему увековечить факт своего существования тут, по месту пребывания, на грешной земле. Чтобы, значит, потомки, в том числе и самые отдаленные, помнили его славное имя. Помнили и чтили. Во веки веков. Из рода в род. Аминь.
На потомков от собственных, так сказать, чресл, он не полагался. Внуки не то что деда, а и язык русский наверняка знать перестанут. Совершенно понятно. Надежды на многочисленных гастарбайтеров, что пыхтели на его предприятиях, также были слабы. Может и станут поминать, но недолго. И еще не факт, что добрым словом. Разве дождешься благодарности от людей, у которых за душой никакой стоящей недвижимости, ничего святого?
Вот умру, грустно размышлял Василисков, и тут же все позабудут, даже памяти никакой в веках не останется. «Я тебя, Боря, всегда помнить буду», - заверила его младшая наложница, девятнадцатилетняя Милена, примеряя перед зеркалом презентованное колье. «Так ведь и ты когда-нибудь помрешь», - резонно возразил Борис Глебович, хмуро следя за её вертлявым задом. Та обиженно надула губки, но с ответом так и не нашлась. Зато старшая пассия – Юлия, подала ему совет неожиданно дельный.
- Сходи-ка ты, Борис, к госпоже Зине, она поможет, - предложила Юлия, массируя ему как-то спину.
- Что еще за госпожа Зина? – удивился Василисков.
- Вот ты тёмный какой! Госпожа Зина потомственная ворожея-целительница в триста третьем поколении, у нее прямая связь с космо-кармическими энергиями тонкого порядка. Она моей маме бородавку по фотографии свела.
- Ишь ты, - впечатлился Борис Глебович. - Ага, ага, вот тут, разомни хорошенечко, а то хрустит, прям. – И болезненно хрюкнув, добавил: - А что? Возьму и схожу.
- Сходи, Борис, сходи! Только на голодный желудок, на сытый она тебя не примет.
- Ишь ты, - еще более впечатлился Василисков. – Меня и не примет?
- Такой у неё порядок, - пожала плечами Юлия. – Госпожа Зина говорит, что сытый человек экранирует излучения Глубокого Космоса, и еще с чакрами у него что-то не то. А! К рукам липнут.
Сказано – сделано. На следующий же день Борис Глебович звонил в дверь, украшенную латунной табличкой: «Госпожа Зина Иванова-Феншуйская. Ворожея на доверии».
Целительница оказалась дамой чрезвычайно дородной; телом она напоминала гигантскую тыкву, а лицом - перезревшую, готовую вот-вот лопнуть грушу. Столь корпулентная фигура уже сама по себе внушала уважение.
Выслушав Василискова, госпожа Зина щелкнула выключателем, и все семь хрустальных шаров на ее столе вспыхнули волшебным голубым светом. Она тихонько пошевелила над шарами пальцами-сардельками, закатила глаза и вдруг принялась протяжно, с подвыванием бормотать: «Для спасенья верных чад, я построю Белый град! А в том граде Божий храм, возведу на радость вам! Ты на церкву погляди, вокруг неё походи, Духа свята поищи. Кругом церкви дерева, не руби их на дрова: перво древо кипарис, друго дерево анис, третье древо барбарис; ты древам тем поклонись да на церкву помолись. Я в той церкви порадею, трудов своих не жалея; накатила благодать, ать-ать-ать, стала духом обладать, мать-мать-мать! Накати-ка, накати, мою душу обнови, дух свят, дух! Кати, кати, ух!»
- Ну, вот и все, - утерев вспотевшее лицо, резюмировала ворожея. - Слушай сюда: сейчас, как домой вернешься, сразу включай телевизор. Понял? Он тебе подскажет.
- А какую программу? – уточнил Борис Глебович.
- Любую, - отмахнулась госпожа Зина, - я их все на прием космо-кармического сигнала настроила. Специально для тебя. Только шибко не тяни – к вечеру в моем ретрансляторе манна небесная иссякнуть может.
Дома Василисков налил себе на два пальца коньяку, сел в кресло и, зажмурившись, ткнул кнопку на пульте. Потом с опаской открыл глаза: показывали «Семнадцать мгновений весны». «Штирлиц знал, что всегда запоминается только последняя фраза», объявил голос Ефима Копеляна за кадром. Борис Глебович выключил телевизор и наморщил лоб.
Где-то через четверть часа напряженных размышлений смысл космо-кармического послания до него, наконец, дошел. Он хитро усмехнулся: не обманула госпожа Зина, это и впрямь была натуральная подсказка! Конечно же, последняя фраза! Именно по ней его и должны запомнить потомки. Совершенно понятно.
И Борис Глебович стал придумывать для себя итоговые слова, с которыми он покинет сей бренный мир, и по которым его будут помнить и чтить. Из рода в род. Во веки веков. Аминь.
Только делом это оказалось не таким и простым: на ум лезли все какие-то приземленные, пустяшные слова, типа: не поминайте лихом. Либо, напротив, чересчур поэтические, вроде: нет, весь я не помру... ну и так далее. Которые опять же звучали несолидно. Ну что, в самом деле, сказать такого, чтобы уж наверняка всех поразило, и каждому запало бы в душу, за самую подкладку?!
И решил Василисков обратиться за помощью к предкам. Полазил по интернету и выяснил, что все мало-мальски крупные деятели прошлого непременно уходили с каким-нибудь афоризмом на устах. К примеру, Нерон перед смертью воскликнул: «Какой артист погибает!» Хорошо. Правда, хорошо. Но ему, Василискову, не подходит. Могут неправильно истолковать. Артист, понимай, тот же мошенник. Ладно. А чем там титаны духа, философы-ученые и прочие писатели отличились? Ага, вот, немец Кант: «Достаточно!» Сказал, как отрезал. И отчалил в мир иной. Что ж, лучше, чем ничего, хотя… Чего достаточно-то? Кому? Хоть бы уточнил, хороняка. Впрочем, немцы, они всегда так. Айнц, цвай, и алесс капут! Так, ну а если среди англичан пошукать? Байрон, лорд, между прочим, объявил напоследок, что пошел спать. И точно уснул. Вечным сном. Или вот, Оскар Уайльд, тоже писатель, глянув на обои в гостиничном номере, в котором случилось ему помирать, вздохнул: «Они меня убивают. Кому-то из нас придется уйти». И ушел. Обои остались. Что ж, смешно. С юмором. Но, Борис Глебович слышал, что у этого Оскара с ориентацией какие-то проблемы были. Не-ет, шутить да ерничать перед лицом Вечности – удел писак и прочих несолидных личностей. Ему, Василискову, не к лицу.
Римский император Веспасиан изрек: «Кажется, я становлюсь богом». Вот это круто! Тем более, Борису Глебовичу как-то кто-то сказал, что лицом он вылитый Веспасиан; тот же широкий лоб, крупный нос и многозначительные морщины. Все так, но Россия не Древний Рим, могут ведь и за богохульство счесть. Каким таким, в самом деле, богом? Не Христом же. Еще проблемы возникнут. С отпеванием. Понапрасну что ли он этакую храмину в Ухрюпине отгрохал?
Нет, надо придумать что-нибудь не менее веское, но без двусмысленностей. Чтобы не допускалось двойного истолкования. И при этом, чтобы звучало эдак… умно и строго. К примеру, Людовик XIV перед смертью цыкнул на подчиненных: «Чего ревёте? Думали я бессмертный?!» Хлестко. Грубовато, так на то он и король. Не прощенья же ему, в самом деле, было просить?
Но более остальных Василискову легли на душу последние слова Генриха Гиммлера: «Я – Генрих Гиммлер». И всё. Точка. Да, просто. Но солидно, веско. Коротко и ясно. Вроде бы три слова только, а всё ими сказано. Я – Борис Василисков. Звучит! На этом и остановился.
Однако тут Борису Глебовичу пришло на ум неприятное соображение. Смерть-то, не приведи, конечно, Господь, но может и как-нибудь того… внезапно его настигнуть. То есть без предупреждения. Лопнет какой сосуд в мозгу и – ага! Ну что ты будешь делать? Не одно, так другое. Но сдаваться на милость судьбы Василисков не привык. Стал думать наново. И придумал! Чтобы сократить риски до минимума, решил он всякий разговор начинать и заканчивать заготовленной финальной фразой.
Так с тех пор и повелось. Спрашивает, бывало, его водитель: «Куда теперь, Борис Глебыч?». А он в ответ: «Я – Борис Василисков, считаю, что нам следует отправиться…», ну и так далее. А под конец непременно ввернет: «Так полагаю я – Борис Василисков».
Застраховавшись елико возможно от зигзагов судьбы, Борис Глебович успокоился и зажил уже в полное свое удовольствие.
Однажды погожим мартовским днем, в самый канун женского праздника, решил Борис Глебович прокатиться до Милены. Или к Юлии заглянуть. А может и к обеим - как пойдет. Вышел он, значит, из подъезда, а солнышко ему прямо в очи прыскает, брызжет. Усмехнулся Василисков, ладонь ко лбу козырьком приложил. Хорошо! Вдруг местный вахтер, Ахмет, окликнул его тревожно: «Бориса Глебович! Ай-ай! Смотри, куда нога ступай!»
- Я – Борис Василисков… - по обыкновению начал Борис Глебович, но, опустив глаза на свои туфли, ахнул: - Дер-рьмо! - Ибо, ослепленный солнечным сиянием, вляпался он аккурат в собачью какашку.
И надо ж такому произойти, чтобы в это самое мгновенье метровая сосулька, отяжелев от весенних соков, сорвалась с карниза одиннадцатого этажа и шарахнула Бориса Глебовича в темя. И упал Василисков как подкошенный. И более уже не поднялся. Что тут скажешь? Memento mori!
Супер Марио
«Вот дерьмо!» - выругался Марио. Он споткнулся о трухлявый ствол упавшего дерева, не устоял на ногах и рухнул лицом в красную, устланную гниющими листьями землю. Тяжелый рюкзак больно стукнул его по затылку. Марио поднялся, яростно отряхиваясь и отплевываясь. «Вонючая сельва», - пробормотал он. Мануэль Марио Боста, в узких кругах Сан-Паулу более известный как Супер Марио, поправил рюкзак, утер рукавом пот и бросил хмурый взгляд на шагающего впереди Даймона Хьюза.
- С вами все о’кей? – спросил тот, оглядываясь.
Идущий первым Пио – обнаженный по пояс индеец-проводник из племени синта-ларга – продолжал невозмутимо орудовать тяжелым мачете, прорубая дорогу сквозь густое сплетение лиан и воздушных корней эпифитов.
Марио лишь раздраженно махнул рукой. Он ни за что бы не поперся с этим чокнутым гринго в самое сердце амазонской сельвы, но другого выхода у него просто не было. Головорезы дона Фулану буквально наступали ему на пятки, да и агенты АНБ прочно сели на хвост. Марио понимал, что совсем скоро либо первые, либо вторые поджарят ему задницу. Пытаясь уйти от преследователей, он забирался все дальше и дальше вглубь страны. И в конце концов очутился в Тукандейре - забытой богом деревушке гуарани, притулившейся на илистом берегу одного из бесчисленных притоков Амазонки.
Тукандейра - десяток грязных хижин на пальмовых сваях, между которыми бродили куры и несколько тощих свиней, являлась, пожалуй, последним островком хоть какой-то цивилизации; сразу за поселком высилась плотная, темно-зелёная стена джунглей. Но даже в этой глуши Марио не чувствовал себя в безопасности. Он знал – охотники где-то рядом, их появление лишь вопрос времени, возможно - нескольких дней.
И вот при таких отчаянных обстоятельствах он встретил Даймона Хьюза.
Однажды на закате тот прибыл в сопровождении двух носильщиков и проводника на баркасе, который раз в месяц доставлял в поселок товары и продукты. Представившись профессором Пенсильванского университета, Даймон рассказал, что приехал в Тукандейру с научными целями. Утром он намеревался отправиться в джунгли, чтобы отыскать дикое и малочисленное племя пираху, живущее где-то на берегах Мэйхи. Но как назло оба его носильщика-гуарани, с которыми он имел неосторожность расплатиться вперед, напились и валяются теперь мертвецки пьяные. И, судя по всему, протрезвеют не скоро. А одному проводнику Пио всей поклажи не унести. Марио моментально сообразил, что, пожалуй, это его единственный шанс. Ни боевики дона Фулану, ни тем более агенты АНБ не полезут за ним погибельные глубины тропического леса. А через неделю-другую ситуация, глядишь, изменится. В конце концов, охотники могут сбиться со следа. Да и толстяк Фулану не вечен – братья Очоа давно точат на него зубы. Шансы, конечно, невелики. Но в его положении, по любому, оставалось уповать лишь на чудо.
Под многоярусным пологом тропического леса царило полное безветрие. Это, и еще влажный, насыщенный испарениями воздух делали жару невыносимой. Джунгли кишели жизнью. Между огромных, поросших орхидеями и другими паразитными растениями деревьев с писком порхали стаи крошечных разноцветных попугайчиков. Их более крупные сородичи летали парами, издавая резкие, противные крики. Опасность подстерегала повсюду. В ветвях таились змеи, гигантские пауки-птицееды и множество других смертоносных тварей, под ногами шныряли ядовитые тысяченожки-сколопендры. Мириады мух и вездесущих москитов с жужжанием кружили над путниками. Марио как мог отмахивался от назойливых насекомых, с завистью поглядывая на полуобнаженного Пио – тому, кажется, всё было нипочём. Размеренными, отработанными движениями он расчищал путь их маленькому отряду, не обращая внимания ни на удушающую жару, ни на укусы москитов.
Хоть Марио был наполовину араваком, он, подобно многим метисам, смотрел на индейцев с презрением, как на примитивных дикарей. Разве нормальный современный человек станет жить в этом зелёном аду? Куда даже солнечный свет проникает с трудом! Джунгли он не любил, не знал и боялся их. Прошлым вечером, когда им пришлось вброд преодолевать заболоченный участок сельвы, Марио постоянно мерещилось, что где-то у его ног, в коричневой непрозрачной воде, скользят тугие пятнистые кольца анаконды; когда же он заметил четырехметрового каймана, нежившегося на плавучем островке и пристально следившего за людьми маленькими, близко посаженными глазками, то едва не обделался со страху. При этом Марио, выросший среди уличных банд в фавелах Сан-Паулу, отнюдь не был трусом. Однако сельва и её обитатели внушали ему безотчетный брезгливый ужас.
Марио снова споткнулся и чуть не упал. Он весь день ощущал какую-то странную сонливость. Это от изматывающей жары, решил он.
Когда стемнело, они разбили привал в корнях сейбы, чей ствол, подобно исполинской мачте, пронзал лесной полог и, казалось, упирался прямо в небо. Разожгли костер и вскипятили воду. После ужина каждый занялся своим делом. Пио улегся в гамак, ловко приладив его между двух древесных стволов, и закурил неизменную трубку, а профессор принялся что-то записывать в маленькую черную книжицу.
Марио допил остатки кашасы из фляжки, потряс ее над ухом и зашвырнул в обступившую их чернильную тьму. Спать он не хотел; ночные звуки джунглей – немолчное стрекотание, жужжание, щебетание - нервировали его. То и дело раздавались чьи-то леденящие душу крики. Иногда они напоминали хохот сумасшедшего, иногда – плач ребенка. Чтобы как-то успокоить нервы, он решил поговорить с гринго.
- Значит, вы изучаете жизнь дикарей и… все такое?
Даймон прекратил писать и с улыбкой взглянул на Марио.
- Совсем нет. – По-португальски он говорил свободно, правда, скорее как европеец. - Я ведь не этнограф, я миколог.
- Кто, кто?
- Микология, - терпеливо пояснил профессор, - это наука о грибах. Вот их-то я и изучаю.
Марио прищурился. Грибы – тема лимонадная. На некоторых из них можно неплохо заработать.
- Выходит, вы разбираетесь в грибах, - хмыкнул он. - А на кой тогда вам сдались эти пираху?
- Собственно, меня интересуют не сами пираху, а шаман их племени. Его зовут Купа. По моим сведениям, он знает, где растут легендарные грибы гумбо. И вот Пио, - гринго кивнул в сторону проводника, - обещал мне устроить встречу с этим Купой.
- Грибы гумбо? – нахмурился Марио. – Не слыхивал про такие. И в чем их ценность? Какой-то особенный кайф?
- Насчет кайфа не знаю, не пробовал, - рассмеялся Даймон. - Хотя все возможно. Но главное, с ними связано одно любопытное индейское поверье.
– Никогда не интересовался дикарскими сказками, - скривился Марио.
- А напрасно! – оживился ученый. – Согласно этому поверью, гриб гумбо обладает таинственной силой, является источником загадочной власти и даже способен совершенно изменить природу человека, который рискнет его попробовать. Причем речь идет не о банальном расширении сознания а ля Кастанеда, а о реальных физических метаморфозах… Разумеется, надо делать скидку на склонность представителей первобытных культур к гиперболизации действительности. Но возможно, гумбо на самом деле способен оказывать на человеческий организм некое мощное трансмутирующее воздействие. В любом случае, это неизвестный науке гриб. А значит, я стану его первооткрывателем.
Марио понял далеко не все из сказанного. Однако слова про «власть» и «силу» крепко запали в его сознание. Это были правильные слова. Они грели сердце.
Он долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок, его бросало то в жар, то в холод. Забылся он лишь под утро. Ему приснилось, как чудесным образом сделавшись неуязвимым и могучим, вроде Капитана Америка или Хэллбоя, он играючи расправился со всеми врагами, даже с доном Фулану. А потом сам возглавил его бизнес.
Проснулся он весь в поту и совершенно разбитый. Даймон с тревогой посмотрел на его красное от внутреннего жара лицо и поинтересовался, как он себя чувствует. «Проклятые джунгли, - проворчал Марио, со стоном закидывая на плечи рюкзак, - они высасывают меня, высасывают точно пиявка».
- Ничего, - обнадежил его профессор, - Пио говорит, что до сада дьявола осталось всего полдня пути. Шаман Купа должен встретить нас там. У него наверняка найдутся какие-нибудь лекарственные снадобья.
- Что еще за «сад дьявола»?
- Участок леса, на котором произрастает лишь один вид деревьев – дуройя, - охотно пояснил ученый. – Индейцы верят, что в таких местах живет злой дух Чулячаки. На самом деле все дело в лимонных муравьях, которые гнездятся в полых стволах дуройи. Муравьи состоят в симбиозе с этими деревьями и строго контролируют, чтобы ничего помимо дуройи там не выросло. Они просто уничтожают всю прочую растительность.
Марио суеверно сплюнул и перекрестился.
***
К полудню путешественники и впрямь очутились посреди частой колоннады одинаковых невысоких деревьев. Между изумрудных листьев порхали крупные – размером с ладонь - ярко-синие бабочки. Стволы деревьев были свободны от лиан и эпифитов; на земле под их кронами тоже не росло ничего, даже кустика папоротника; лишь слой напоминающих финики плодов устилал красную почву. Отряд остановился.
Из-за стволов дуройи бесшумными тенями выступили трое индейцев: густо покрытый татуировками старик и два вооруженных копьями воина; у всех троих волосы спереди были выстрижены, но оставлены длинными на затылках.
Пио протянул татуированному старику сверток и что-то спросил на гортанном наречии. Шаман молча принял подарки и так же молча ткнул рукой в сторону Марио. Все посмотрели в том направлении. Марио также опустил взгляд и увидел совсем рядом, буквально в шаге от себя, гриб с мясистой коричневой ножкой и конусообразной багрово-красной шляпкой. Он походил на конский фаллос.
«Гумбо! Это точно гумбо, черт меня подери!» - вскликнул Даймон Хьюз и кинулся к грибу. Но Марио заступил ему путь, грубо оттолкнул ученого и выхватил короткоствольный револьвер.
- Все отошли, - хрипло скомандовал он. – В сторону… Живо!
Даймон попятился, оторопело глядя в вороненое дуло. «С вами все о’кей?» - пробормотал он. Один из воинов-пираху занес копье. Грохнул выстрел, воин подпрыгнул и упал на спину. Второй воин издал возмущенный возглас, но шаман вскинул руку в останавливающем жесте, и тот послушно замер.
- Кто шевельнется – убью, - срывающимся голосом предупредил Марио. – Это мое… Мое!
- Чулячаки, - едва слышно прошептал Пио, указывая на Марио пальцем.
- Еще слово и ты труп, - посулил ему Марио.
Проводник медленно опустился на корточки и, обняв колени, застыл с бесстрастным выражением.
- Друзья! – фальшиво-бодрым тоном начал Даймон Хьюз. - Давайте не будем горячиться…
- Замерли, я сказал! Всех положу! – истерично завопил Марио. Лицо его было мокрым от пота. Глаза налились кровью и бешено вращались в орбитах.
- Вы явно больны, приятель, - вновь попытался успокоить его Даймон. - У вас мозговая горячка. Вам следует…
- Захлопни рот, гринго!
- Но что вы собираетесь делать? – скорее с удивлением, чем со страхом поинтересовался профессор.
- Заткнись! Заткнись! Заткнись, задница!
Лихорадочно переводя ствол с одного на другого, он нагнулся, выдернул гриб из земли и жадно сунул в рот. Давясь и морщась, кое-как разжевал и проглотил. Потом, продолжая держать профессора и индейцев на прицеле, попятился и обессилено прислонился спиной к дереву. Его била дрожь.
Сначала ничего не происходило. Ровным счетом ничего… И тут Марио ощутил в животе странный холод. Впрочем, это был приятный холод. Конечности его, напротив, обдало внезапным жаром. Он посмотрел на свои руки и удивленно выдохнул: жилы на них вздулись, мышцы налились силой и бугрились, как у культуриста. Волна эйфории захлестнула его сознание. Да! Да! Да! Марио понял: еще чуть-чуть, и он будет способен ломать деревья и дробить скалы! Он станет настоящим Супер Марио! Отныне никто не будет ему страшен! Ни гориллы дона Фулану, ни ищейки из АНБ. Он всех их сделает!
Марио хотел издать победный клич, но закашлялся - что-то мешало в горле, что-то постороннее. Марио сунул в рот пальцы и вытянул какой-то белесый сгусток, похожий на ком слипшейся паутины. Потом еще один. И еще… И еще.
Он тянул и тянул из себя комки липкой субстанции, но той не становилось меньше. Марио почувствовал, что задыхается. Он уронил пистолет. И с гадливым ужасом обнаружил, что из всех пор его тела выступают тончайшие полупрозрачные нити; эти нити стремительно росли, вытягивались, змеились и, спускаясь вниз, исчезали в лесной подстилке. Вскоре он весь, словно угодившее в паутину насекомое, оказался опутан этими отвратительными белесыми нитями. Целыми пучками они лезли теперь из его рта, носа, ушей и других отверстий. Еще через несколько секунд глаза Марио неестественно выпучились, вылезли из орбит и – чпок! - двумя белыми шариками шлепнулись ему под ноги. А из опустевших глазниц брызнули фонтаны паутинных нитей. Марио зашатался и рухнул наземь. Его тело конвульсивно задергалось, сдуваясь и скукоживаясь, точно проколотая резиновая кукла.
***
Через четверть часа место его падения обозначал лишь пологий холмик. Но и он продолжал быстро оседать. Даймон Хьюз и трое индейцев наблюдали за этой метаморфозой в торжественно-мрачном молчании.
Первым не выдержал Даймон:
- Потрясающе! Какой эффективный способ утилизации биомассы. Очень интересно. И перспективно. Но что же легенда? Про власть, про силу… Вымысел?
Пио повторил вопрос шаману. Старик усмехнулся.
- Нет, легенда не врет, - перевел Пио его ответ. – Гриб гумбо действительно дарует власть. Полную власть. Но не человеку. А грибу над человеком.
Александр Юдин. 1965 г.р., москвич, публиковался в журналах «Изящная словесность», "Полдень XXI век", «Полдень» (СПб), «Дон» (Ростов-на-Дону), «Бельские просторы» (Уфа), "Север" (Петрозаводск), «Сура» (Пенза), «Нижний Новгород», «Земляки», «Менестрель» (Омск), "Юность", "Знание-сила: Фантастика", "Наука и жизнь", "Искатель", Мир Искателя", "Наука и религия", "Тайны и загадки", «Все загадки мира», "Ступени", "Хулиган" (Москва), "Шалтай-Болтай" (Волгоград), "Космопорт" (Минск), «Уральский следопыт» (Екатеринбург), «Слово/Word» (США), и др., а также в сборниках "Настоящая фантастика-2010", «Настоящая фантастика-2011» ("Эксмо"), «Самая страшная книга-2014» ("АСТ"), и др. Автор романов "Пасынки бога" ("Эксмо", 2009 г.) и "Золотой лингам" ("Вече", 2012 г., в соавторстве с С. Юдиным).
