Платаны, величественные деревья с раскидистыми ветвями и голыми, словно с содранной кожей, стволами, в этом душном, прокаленном зноем городе называют чинарами. Меня раздражало то, что чинарами здесь называют платаны. Платан – дерево гордое, мужское, имеет мало общего с чинарой, которая женского рода и внушает жалость обнаженностью ствола. Меня многое раздражало в этом городе, да и не только в этом. Я часто бываю в командировках.
В обширном дворе гостиницы, в которой меня поселили, чинар было несколько, они создавали надежную тень, в которой каждое утро пряталась старенькая белая «Волга», доставлявшая меня из гостиницы в офис. Водителя «Волги», могучего человека с львиной гривой седоватых волос и напряженным взглядом раскосых восточных глаз, звали Анвар. Он был немногословен и точен во времени, никогда не опаздывал, притормозив у высокого крыльца офиса, делал приглашающий жест и говорил:
– Пожалуйста.
То же самое он говорил вечером, доставив меня к дверям гостиницы.
Был конец июля, жара давила немилосердно, огромный город был погружен в струящийся душный воздух. Хотелось бы посмотреть город, о котором я много слышал, но трудно было заставить себя выйти вечером из прохладно кондиционированного рая гостиничного номера в уличную духоту, не слишком отличную от дневной. Я попросил Анвара показать мне старую часть города. Анвар молча кивнул, мы долго кружили по кривым, мощеным выпуклым булыжником переулкам, пока не оказались возле старинных построек с минаретами. Анвар сказал «пожалуйста» и кратко, но с глубоким знанием предмета, рассказал о каждой из них. Когда ехали к гостинице, он показал рукой на один из современных домов:
– Вот на этом месте наш дом стоял до землетрясения.
– Вы помните землетрясение? Говорят, ни одного дома в городе не осталось.
– Нет, почему, кое-что осталось, вы же видели, но наш дом был разрушен, груда кирпича. Я маленький был, но помню. Мне повезло, мы уехали из города за несколько дней до землетрясения. В Москву.
Анвар говорил по-русски без акцента, но чересчур правильно произнося слова.
– У вас там родственники?
– Да. Старший брат дедушки. Я приходился ему внучатым племянником. Чепрасов Владимир Владимирович.
– Однофамилец киноартиста?
– Это сам киноартист и есть.
Анвар вёл машину с элегантной небрежностью, едва касаясь руля рукой, казалось, она ехала сама, но ни единой рытвины или бугорка не пропускал, успевал объехать или мягко притормозить, лишь когда он сообщил об известном родственнике, машину чувствительно тряхнуло.
Я недоверчив, меня трудно обмануть, я сомневаюсь в собеседнике с первых же его слов, слежу за интонацией, за выражением глаз, оцениваю детали, пытаясь уловить неправду. Человек не может врать безошибочно, всё равно оступится, и я уверен, что не пропущу этого момента. Но почему-то я не усомнился в том, что сказал мне Анвар. Люди его возраста и его внешности вызывают невольное доверие, они не склонны к столь дешевым обманам. Анвар сообщил о своём известном родственнике с такой небрежной убедительностью, что допустить мысль о лжи было как-то неприлично.
– Он лицом на моего деда сильно похож был, иногда в автобусе вместе едем, так кто-нибудь обязательно скажет: «Смотри, это ж артист Чепрасов». Дед злился, не нужна была ему чужая слава: «У Чепрасова два глаза, у меня один, он – Владимир, я – Иван». Левый глаз деду выбило осколком под Сталинградом.
Фильмы с участием Владимира Чепрасова я помнил с детства. Чепрасов был совсем не похож на артиста, словно взяли обыкновенного человека с улицы и сняли фильм с ним в главной роли. Такой феномен произошёл позже с Василием Шукшиным. Чепрасов не выглядел небожителем, в отличие от других заслуженных и народных артистов, он был близким знакомым, наподобие соседа по коммунальной квартире, мне казалось, что, столкнувшись с ним случайно, я свободно смогу поговорить. И роли в кинофильмах он играл соответствующие, и песни в них пел таким хрипловатым, берущим за душу голосом, что невольно хотелось подпевать.
Мне нравились фильмы, в которых играл Владимир Чепрасов, – довоенные: «Небо над головой», «Умирать не страшно», «Последняя любовь». И послевоенные: «В мае, весной», «Артиллеристы» и, особенно, «Возвращение».
Танкист возвратился домой с фронта, с обожженным лицом, без ноги, на костылях, подходит к своему дому, долго смотрит, спрятавшись за деревом, как его жена развешивает по веревкам бельё, как маленький сын помогает ей, подавая бельё из таза, но танкист решает, что одноногий урод такой красивой женщине не нужен, и возвращается на железнодорожную станцию. Садится в вагон, как вдруг видит, что жена бегает по перрону, ищет его, кто-то успел сообщить, что он приехал. Поезд тронулся, и когда он уже набрал ход, жена успевает заметить лицо мужа в окне.
– Про танкиста помните фильм? – спросил я.
– Сто раз его смотрел, – вздохнул Анвар, и лицо его на секунду приняло такое выражение, что я сразу же вспомнил героя того фильма в окне поезда, – каждый раз плачу, когда его смотрю. Как можно сыграть такое, как выдержать? это ж всё через себя пропустить надо, пережить. А помните тот фильм, где он с Бочковым играет? – спросил Анвар. – Про летчиков? Они там вместе поют под баян на проводах, перед тем, как на фронт ехать.
Как мне не помнить тот фильм, ту песню, тех женщин, ровесниц моей мамы, которая окончила школу в сорок первом году. Тех женщин в длинных белых платьях, с гладко зачесанными и схваченными на затылке гребенками волосами. Отца в военной форме, пилотка сдвинута на затылок. Его призвали в армию в тридцать восьмом, двадцать второго июня он оказался как раз на советско-польской границе, недалеко от Львова. Отец и на более поздних фотографиях был в военной форме, он прослужил в армии тридцать один год, штатской одежды у него долгое время не было.
– А помните фильм «В окружении»? – спросил Анвар.
Чепрасов и его взвод залегли в развалинах церкви, шквальный огонь артиллерии, головы не поднять, неба не видно от дыма, земля встаёт дыбом, кажется, что терпеть больше невозможно, но наши терпят, лежат ничком в воронках. Как вдруг обстрел резко обрывается, режущая уши тишина держится несколько секунд, и вступает песня, она льется, как будто с неба, а не из немецких громкоговорителей, установленных в развалинах домов. Марк Бернес. «Любимый город может спать спокойно». Фашисты издевались изощрённо, и ненависть к ним из-за этого становилась во много раз сильнее. Закопченное от дыма лицо Чепрасова, отчаяние в его глазах.
Я ощутил в Анваре родственную душу, и теперь в каждой поездке, и утренней, и вечерней, мы разговаривали непрерывно, о впечатлениях от фильмов с участием Владимира Чепрасова, о жизни наших родителей, да и о жизни вообще.
Литое, загорелое до медного блеска лицо Анвара становилось вдохновенным, когда он говорил о знаменитом родственнике, его рассказы не имели систематического характера, он мог длительное время молчать задумчиво, потом, вспомнив вдруг новую подробность, возобновить рассказ об артисте так, словно прервал его несколько секунд назад.
– Часто Владимир Владимирович сюда приезжал? – спросил я.
– Раз десять, не меньше, я не считал. А я у него в Москве два раза был, в доме на Котельнической набережной, там в то время все знаменитости жили.
Иногда Анвар негромко напевал мотив песни, всегда один и тот же, я сначала не вслушивался, а потом понял, что это песня из полузабытого кинофильма, в котором играл Владимир Чепрасов. Мне нравилась эта песня, хотелось подпеть Анвару, но я стеснялся.
Когда мы останавливались возле гостиницы, Анвар, по обыкновению, говорил «пожалуйста», но я долго не выходил из машины, находились темы, о которых мы не успели договорить по дороге.
– Знаете, где у нас драмтеатр? – спросил однажды Анвар. Я не знал, где в этом городе драмтеатр, и не мог знать. – Сразу за драмтеатром район города старой застройки, знаете, как он называется? Чепрасовка.
Анвар помолчал, наслаждаясь произведенным эффектом, ожидая вопросы, но я ни о чем не спросил, понимая, что Анвар сейчас объяснит. Он закурил сигарету, приоткрыл дверь «Волги», чтобы выходил дым, и стал объяснять.
– Наших предков Екатерина из Питера выслала, и они в этом городе осели. Кто-то потом вернулся, но многие остались. В том районе, за драмтеатром, когда-то была фамильная усадьба Чепрасовых, целый дворец, но после войны его разрушили, построили жилые дома.
– А ваша фамилия тоже Чепрасов?
– Нет, это по матери. По отцу, в основном, татары, чуваши. Но история тоже присутствует. Касимовы мы. Фамилия древняя.
Однажды он спросил:
– Балетом интересуетесь?
– Нет.
– Но про Уланову слышали?
– Естественно.
– Жена дяди Володи с Улановой дружила, лучшей подругой её была. Чепрасовы в одном доме с Улановой жили, на Котельнической набережной, у них в каждой комнате портрет Улановой висел.
Жара не спадала, чинары, которые на самом деле платаны, замерли в струящемся зное, словно перед казнью. Забрав меня как-то после работы из офиса, Анвар вдруг изменил привычный маршрут, и мы оказались среди мрачновато-серых, высоких, вытянувшихся в струнку вдоль улицы домов. Чугунные литые ворота с серпами и молотами, душные испарения от размякшего под зноем асфальта.
– Пожалуйста, – сказал Анвар. – Это Чепрасовка. Все эти дома после войны выстроили, землетрясение они выдержали.
Благодаря Анвару, время командировки прошло быстро, воспоминания об этом южном городе могли бы остаться замечательными, если б не одно событие. Жизнь устроена несправедливо, всегда найдется «ложка дёгтя».
Выдался крайне неудачный день, с утра болела голова, кололо в сердце, я не поехал в офис, сказавшись больным, завалился на кровать и заснул. Лишь к вечеру состояние улучшилось. До двух часов ночи я смотрел телевизор, спать не хотелось, не зная, чем заняться, я достал из чемодана ноутбук. Подлый внутренний голос надоумил меня набрать в Яндексе: «Владимир Владимирович Чепрасов, народный артист СССР».
Жизнь артиста была освещена во всех подробностях, одних биографий представлено четыре, да ещё и его собственная книга воспоминаний. Чем дальше я читал, тем больше проникался мыслью о том, что существует два народных артиста Чепрасова, причем второй известен исключительно водителю «Волги» Анвару.
Ничего не сходилось. Нигде не упоминался его брат Иван. У Чепрасова были совершенно иные близкие родственники, о которых Анвар не сказал ни слова. И о городе, куда известный советский артист приезжал «раз десять», никаких упоминаний не было, тем более о родовом имении в Чепрасовке. И в доме на Котельнической набережной он никогда не жил, он жил на улице Горького. Не говоря уже о портретах балерины Улановой в каждой комнате.
Отец его – потомственный слесарь в железнодорожных мастерских, мать – родом из глухой вятской деревни, воспитывала шестерых детей, подрабатывала прачкой, – никакого отношения к дворянскому роду Чепрасовых эти люди иметь не могли.
Когда не совпадает что-то одно, ещё можно посомневаться, списать на отдаленность времени, забывчивость, недобросовестность биографов, но когда не совпадает всё подряд, вывод напрашивается сам собой.
Но ведь район Чепрасовка в городе, где я находился, реально существовал, это невозможно было оспорить, кроме того, я был уверен, что Анвар не обманывает меня, по матери он действительно Чепрасов и кровно причастен к древнему дворянскому роду. Дальше концы не связывались, связать их могла лишь безграничная любовь Анвара к народному артисту. А в этой любви сомнений не было.
Анвар всегда приезжал точно ко времени, но в последний день, когда мне действительно нужно было попасть в аэропорт пораньше, опоздал, причем не нашел нужным объяснить свою задержку.
В аэропорт мы прибыли минут за двадцать до начала посадки, а мне предстояло ещё зарегистрироваться. Я знал, что успею, но было тревожно. Анвар достал из багажника мой чемодан, подал. Можно было идти, но я не уходил, и Анвар не спешил, стоял, выжидающе глядя на меня. Между нами оставалась недосказанность, я понимал, что никогда больше не увижу этого человека, и эта недосказанность будет томить меня.
Анвар стоял насупившись, наклонив голову, восточные глаза на широком лице превратились в едва заметные, заплывшие морщинами щёлочки. Мне хотелось задать ему несколько вопросов, но я не стал их задавать. Потому что нас связывало гораздо большее, чем обоюдная любовь к артисту Чепрасову. Потому что когда восхищение, любовь и мечта сплавляются воедино, результат может оказаться неожиданным, и не стоит ему удивляться. Потому что дед Анвара оборонял Сталинград, а мой отец – Москву. Потому что мы жили когда-то в одной великой державе и до сих пор чувствовали себя её жителями.
Мне хотелось сказать обо всём этом Анвару, но я не решился, и до сих пор жалею об этом.
Поклад Юрий Александрович родился в 1954 году в Свердловской области в семье военнослужащего. С 1961 года жил в г. Куйбышеве (Самаре), где окончил нефтяной факультет политехнического института. Работал в геологоразведочных экспедициях глубокого бурения в Крыму и на Крайнем Севере (Ненецкий АО), на нефтяных промыслах Западной Сибири. Строил морские буровые платформы на верфи «Самсунг» в Южной Корее. В 1994-1999 сотрудничал в Объединённой редакции МВД России (обозреватель газеты «Щит и Меч»). Публиковал рассказы и повести в журналах «Юность», «Москва», «Аврора», «Кольцо А», «Милиция», «Северные просторы», в альманахах «Подвиг» (Москва), «Петербургские строфы» (Санкт-Петербург), «Заполярье - судьба моя» (Архангельск). Повести выходили в сборниках издательства АСТ, а также издательства Объединённой редакции МВД РФ. В СП РФ с 1997 года. Живёт в городе Мытищи Московской области.
