БАБОЧКИ НЕ РАЗГОВАРИВАЮТ С ЛЮДЬМИ
стыдно входить в сотый раз в чей-то светлый храм,
стыдно смотреть на мигающий свет лампад.
рад за друзей (повезло же моим друзьям),
рад за врагов (очень стыдно признаться – рад)!
те и другие – родные. добром и злом,
сжав кулачки, друг на друга идут войной.
если быть честным, мне с ними всегда везло,
если честнее, без них я – пустышка, ноль.
эк милосердие где-то внутри, ау,
машет хвостом и скулит, а пускай скулит.
стыдно за то, что приходят стихи на ум,
стыдно за то, что безумным неведом стыд.
в храме тепло, в храме каждый найдёт себя,
или подобных себе, вот соврёт – найдёт.
бабочки в храме, я вижу их с сентября,
их не пугает ни Бог, ни зима, ни чёрт.
вот они в воздухе замерли и горят:
крылышки – крошки – бумажные маяки.
стыдно, что их не увидят мои друзья,
страшно, что их не увидят мои враги.
из золотой купели, из чёрных рек
бабочки выплывают на свет лампад,
или из стен вылетают на первый снег,
словно колода краплёных игральных карт.
с ними хоть в петлю, хоть в пекло, один итог:
ближе к своим, ближе к солнцу, но давит стыд…
бабочки видят Бога, их видит Бог,
всё остальное имеет не лучший вид.
вот они рядом, тепло, не дышать легко,
вот я кричу им, кричу им, но, чёрт возьми,
бабочки льются на небо, как молоко.
бабочки не разговаривают с людьми.
***
вот так во славу истинным богам
мы станем петь псалмы по четвергам:
кто ласково, кто с верой, кто как может,
по нотам, по мотивам, по слогам.
ах, Господи, кому мы здесь нужны?
в предчувствии гражданской тишины
у граждан нервный тик, и не похоже,
что мёртвых будет меньше, чем больных.
пусть как-нибудь, но хором и всерьёз,
до колик, до полуночи, до слёз,
мы станем славить клетку, кладку, коврик,
и первый блин, который комом врос
в мои глаза, в твои, пока – в глаза,
и время есть, но нет пути назад,
теперь никто из нас уже не помнит,
и некому дорогу показать.
всё хорошо, четверг, ну что, споём?
и днём с огнём, и ночью поднажмём,
когда все вместе хором грянем дружно,
во славу, «во», неважно, что потом.
и всем добра, и всем большой привет,
и впереди маячит яркий свет,
но, сука, тем, кто болен, стало хуже!
и только мёртвым снится «хеппи енд»…
***
вот так нас всех поставят под ружьё
и выведут толпой на середину,
а тех, кто против, с самолёта скинут,
доказывать, что вечен лишь полёт.
расправишь крылья – грязь с тебя сойдёт,
(крылатым быть нельзя наполовину).
но лучше по старинке быть в толпе,
где ты почти невидим, недоступен,
где лица первых покрывают струпья,
(стреляют часто, в тех, кто громче пел)
они зачем-то лезут под прицел,
«таких» толкают вверх, больнее лупят.
казалось бы, все беды стороной,
стоять в толпе с ружьём не так и плохо,
но твой соратник справа вдруг заохал,
и твой соратник слева – не живой,
и ты уже почти что сам не свой,
того, кто впереди, по дури грохнул.
за полчаса стрельбы в самих себя,
(в агонии и брат пошёл на брата)
толпа слегла на землю бурой ватой,
и только те безумные скорбят,
что стали неожиданно крылаты…
БЕЗУМЬ И Я
(письма из дневника)
одна дурочка постоянно писала письма
и никуда их не отправляла,
а потом вдруг решила отправить,
но забыла кому и куда собиралась отправлять
Если все мои письма сложить в конверт,
то конверт нужен самый большой на свете.
Мне конверт бы отправить теперь наверх,
там его обязательно кто-то встретит,
Разорвёт, удивится, и даст прочесть
остальным обитателям верхней фазы.
Наверху, я уверена, кто-то есть,
жаль, что письма доходят туда не сразу.
Закрываю себя на большой замок,
заставляю вообще ни о чём не думать,
И пишу, а письмо – неплохой предлог,
рассказать-повиниться кому-то. В сумме
Нас таких, повинившихся ровно две:
я и та, что внутри иногда смеётся,
И она замечательный человек,
человек, над которым восходит солнце,
Человек, у которого дом сгорел,
у которого где-то семья большая.
Вот и делим с ней тело на сотни тел,
а душа на двоих иногда мешает.
Иногда и ругаться – ни сил, ни слов,
просто хочется небо поймать и спрятать.
У меня – тишина, у неё – любовь,
у неё – тишина, у меня – зарплата.
Всё равно, что прилюдно снимать бельё –
эти письма, игра в пожалей – а не фиг.
Мне бы выпить, она никогда не пьёт,
у неё есть в запасе надёжный берег,
На который однажды сойдёт она,
и останется ждать свой волшебный катер,
У меня без неё будет… ни-хре-на,
вот и всё и, пожалуй, на этом хватит.
И СТАРИК, И МОРЕ, И ВСЕ, ВСЕ, ВСЕ
вечер котёнком игривым на берег прыг,
душно, гудит как зуммер песок горячий.
море лениво: «и снова привет, старик,
как там старуха, лютует, достала, плачет?
жаль тебя, старче, давай, посиди со мной.
дома-то – пекло, совсем довела, заела
старая стерва, а здесь у меня покой
волны да чайки, да воздух, такое дело».
море вечернее, словно зелёный чай.
трубку старик набил и закашлял глухо:
«дома всё тихо, кому на меня кричать?
нет никого, умерла у меня старуха».
КОМИКСЫ
инцидент исчерпан донельзя:
старый купидон забит ногами,
зарастает небо облаками,
а под небом «голые» скользят.
хули небо трогали руками?
розами украшенный сортир,
на двери табличка: стань хорошим,
вытри ноги и сними калоши
перед тем, как выйти в светлый мир.
там тебя всемирно укокошат.
вот тебе ошейник, поводок,
вот и карта, все пути открыты.
мастер не дождался Маргариты,
спился раньше срока, дурачок.
в этом мире даже карты биты!
снег пошёл, и я за ним пошёл
территориально ближе к центру.
старый купидон, давясь абсентом,
в людной «анатомке» лёг на стол,
лёг красиво и накрылся тентом.
бедный, бедный наш небесный тент,
так натянут, что скрипит от боли.
под лопаткой почему-то колет,
видно сердце выбрало момент
разорваться, вместе с тентом что ли.
на татами двое: Бог и я,
он спокоен и уравновешен.
я менжуюсь, как обычно грешен,
и хватаю небо за края.
дали гонг, стою, сверкая плешью.
вроде каюсь, верит, или как?
мир пожал плечами: непонятно.
снова гонг, земля в лиловых пятнах.
Бог занёс над грешником кулак,
погрозил, и в снег ушёл обратно.
ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ ВЕЧНОГО БОМЖА
Содом и Гоморра играли в лапту,
а в северных реках замёрзшая ртуть
молчала и строила планы
о том, что однажды не станет богов,
и выскочит ртуть из своих берегов
на белые снежные камни.
На севере мишка с толпою цыган,
несчастливо весел, отчётливо пьян,
трясёт позолоченный бубен.
На севере люди дождутся весны,
отрежут от солнца кусочек луны
о счастливы, люди как люди.
А я наблюдаю за каждым лицом,
глотаю чаинки вприкуску с мацой
и верю, что в белые ночи
наверное, нужно мечтать о любви,
но снизу такой удивительный вид,
а сверху? Да как-то не очень.
Петляет земля меж таких же земель,
родители просят у неба детей.
А небо? А небо закрыто.
Ни снега, ни града… осенний туман,
я дождь наливаю в гранёный стакан
и думаю: надо бы выпить.
Автобусы гордо качают народ,
гудят пассажиры: закончится год
и сгинет проклятая осень.
Сиденья скрипят, у водителей грипп,
во чреве автобусном к сердцу прилип
больной оловянный компостер.
Шансон на семи беспокойных ветрах,
а в зеркале маленький мальчик аллах
над нами плывёт и смеётся.
И северный мишка и табор, да все,
глотаем тягучий небесный кисель
и строем уходим на солнце.
ПРИЗНАНИЕ
слышишь, как просится в небо под утро чья-то душа?
так не бывает? ну что ты, мы просто об этом не знаем.
город давно научился почти незаметно дышать.
видишь, что корочка неба слегка подгорела у края?
реки застыли, им незачем больше спешить по часам.
время – зима, узнаешь? возвращается что-то из детства.
я без тебя это время по городу следовал сам,
чтобы занять себя, чтобы идти и куда-нибудь деться.
всё началось до того, как мы стали такими, как есть.
с нами, без нас, после нас, будет чистым и ровным дыханье.
сколько ещё до скончания света? не счесть.
я бы считал для тебя эти души и эти посланья.
падает, падает город в предутренний сон.
кто мы и где, я не помню, а нужно ли помнить кому-то.
лучше дышать вместе с городом нам в унисон,
и разделить на двоих это странное зимнее утро.
ВСЁ ПОВТОРЯЕТСЯ
всё повторяется, друзья идут к друзьям,
под абажуром бредит лампа первым снегом.
и окна, медленно вальсируя, скользят
по гладкой стенке под надёжной крышей неба.
всё произносится вполголоса, всерьёз,
без веры в лучшее, а лучшее так близко.
и как натянутая нить – земная ось
в кулак сжимается у солнечного диска.
всё переводится в пространство – где-нибудь,
когда-нибудь, зачем-нибудь, и будь как будто.
друзья выходят на орбиту – в добрый путь.
всё повторяется: и сны, и снег под утро.
